"Моя школа" - читать интересную книгу автора (Бондин Алексей Петрович)КОЗЕЛ ВАСЬКАКак-то раз в школу пришла нарядная женщина и привела с собой мальчика. Мы с любопытством рассматривали их. Она — в черной шляпе с длинной черной кисеей, спущенной концами до самых пят. Лицо её тоже в черной кисее. Она долго и печально о чем-то разговаривала с Петром Фотиевичем, а потом пожала ему руку и ушла, оставив своего сына в школе. Его посадили за парту рядом со мной. Он сел на самый край скамейки, пугливо и с отвращением отодвигаясь от меня. Это был рослый мальчик с белым пухлым лицом, немного вздернутым носом, розовыми губками, сложенными как будто в поцелуй, и пухлым подбородком. Мне казалось, что на скамейке сидит не мальчик, а одетая в куртку и брюки девушка из богатой семьи. Он сидел, склонив немного набок тщательно причесанную русую голову. Я еще не слыхал его голоса, но мне казалось, что и голос у него женский, не ребячий. Пришел в класс Петр Фотиевич и сразу вызвал новичка к доске: — Гладков! Мой сосед встал и подошел к большой классной доске. Отвечал он смело, чертил на доске уверенно, но каждый раз торопливо вытирал свои розовые пухлые руки, запачканные мелом, о носовой платок. Сначала он хотел их вытереть о тряпку, которой мы стираем с доски, но испуганно отдернул руку и задрожал, точно увидел какое-то страшное животное. — Внешний угол треугольника равен двум внутренним, с ним не смежным, — говорил он мягким гортанным голосом, закидывая горделиво голову назад. После урока ко мне подошел Еремеев Егор — тяжелый, спокойный мальчик. Смотря на меня серыми глазами, он басовито проговорил; — По-моему, Гладков твой — не он, не она, а оно. Оказал и отошел от меня развалистой, тяжелой походкой. Определение Еремеева вмиг облетело весь класс и навсегда пристало к новичку. Мне было скучно сидеть с «Оно». Я несколько раз пытался вступить с ним в разговоры, но Гладков, вместо того чтобы мне отвечать, смотрел на меня, приподняв брови, молча отворачивался и отодвигался на край скамейки. Мы решили самовольно сделать «перегруппировку сил». Гладкова пересадили на место Денисова, а Денисов сел за одну парту со мной. Вместо Абрашки Когана, сидевшего позади меня, сел Егор. Но Петр Фотиевич сразу зорким, памятливым глазом заметил нашу веселую группу и рассадил нас. — Хотя и неудобно, но вашу теплую компанию я вынужден разрознить, — шутливо сказал он. Мы печально расселись по своим местам. Рядом со мной опять сед «Оно», чужой и гордый. Гладков был совершенным отщепенцем не только от нас, но и от всего класса. Во время перемены он ходил один по залу. Всегда в его руках была тетрадка, свернутая трубочкой. Закинув немного назад свою голову, он в раздумье ходил взад и вперед, держа тетрадку возле пухлого подбородка. Потом садился на длинный пустой диван, но если кто-нибудь из учеников присаживался к нему, он испуганно вставал и снова ходил по залу. Когда мы протягивали ему руку, он гневно краснел и отворачивался, а мы говорили: — Здравствуйте, господин Оно! Рядом с Гладковым посадили Васю Дылдина, молчаливого, угрюмого мальчика. Дылдина мы уважали за его настойчивое желание учиться. А учиться ему было трудно. Он был сирота, такой же, как я, но его положение было горше. Дылдин не имел никого из родных. Часто, идя в школу, я видел его, торопливо бегущего с сумой. Прежде чем итти в школу, он ранешенько утром вставал и бегал по своей улице собирать милостыню. Однажды ко мне подошел Денисов, взволнованный и возмущенный. — Ленька, скр-кроем т-темную Абг-бг… Аб-рашке. Он Васю Дылдина нищим нн-азвал. Чем он в-виноват?!. А он его; «Н-н-нищий», го-говорит. Я ему в х-харю дам! В этот день после уроков мы накинули на Абрашку чье-то пальто и наколотили его. На другой день Николай Александрович потребовал наши дневники и поставил поведение «четыре». То же самое случилось и с Гладковым. Когда его усадили за одну парту с Дылдиным, он, гордо закинув голову, сказал: — Я с нищим рядом не сяду. Вася обиженно посмотрел на нас и заплакал. В перемену к нему подошел Еремеев Егор и спокойно сказал: — Ты, Васька, слюни-то не распускай, мы его проучим. И проучили. Была осень. Мы шумно высыпали из школы, подхватили Гладкова под руки и вежливо повели через площадь, где стояли демидовские склады леса. Там, в бревнах, всегда были козы, а среди них ходил серый, с огромными рогами, беспризорный козел — «Васька — вшива борода». — Отпустите меня, это же нахальство! — сопротивлялся Гладков. Но его крепко держали Егор и я. Егор внушительно говорил: — Ты не ерепенься, пойдем с нами козла дразнить. Дразнить козла было нашим любимым занятием. Когда мы подходили к лесным сараям, ребята уже выгнали козла, на площадь, окружили его и кричали: — Васька — вшива борода! Васька — вшива борода! Козел мотал рогатой головой, повертывался и угрожающе смотрел на ребят. Мы смело шли на козла и кричали: — Васька — вшива борода! Козел помахивал хвостом, исподлобья смотрел на нас, зловеще мотая головой. Его прямые огромные рога грозно торчали на голове. Вдруг он вздыбился, взревел и стремглав бросился в нашу сторону. Мы с Егором бросились бежать, а Гладков оторопело, беспомощно стоял на площади. Козел бежал прямо на него. Гладков опомнился, бросился бежать от козла, но козел скоро нагнал его и поддал рогами в зад. Гладков, как скошенный, упал. Мы хохотали. А козел стоял над Гладковым, глядел на него и мотал головой. Его длинная серая борода тряслась. Гладков встал на четвереньки, но козел с разбегу снова ударил его в зад. Гладков растянулся. Тяжелый ранец далеко отскочил и лежал в стороне. Козел потряс хвостом и важно зашагал от Гладкова. Еремеев улыбнулся: — Ёмко бьет. Но вдруг лицо его исказилось в страхе. Козел со всех ног летел на него. Я издали видел, как наш спокойный Егор растянулся от крепкого козлиного удара. На другой день утром Егор подошел к «Оно» и внушительно спросил: — Будешь еще нищим обзывать Ваську Дылдина? Будешь ябедничать? Гладков молчал. — А хорошо ли пахнет от Васьки? Ничего, мне тоже влетело! - И, помолчав, добавил: — А наябедничаешь, — мы тебя опять к Ваське — вшивой бороде. Вот так и знай! Гладков на этот раз не пожаловался. Случай с козлом все-таки стал известен в учительской. Пришел Николай Александрович и потребовал наши дневники. У меня и так уже за поведение была четверка. Бояршинов крупной цифрой вписал «3» и сказал: — Чтобы ты не подправил на пять, я тебе пропишу жирным почерком «три». С таким поведением тебя в училище держать не будут. Я сделался смирней. И недели через две у меня в дневнике снова появилась пятерка. |
||
|