ГЛАВА ПЯТАЯ

На следующий день Родион с трудом высидел уроки. Хорошо, что его не вызывали к доске: он бы не связал двух слов. Все думал о деде Матвее, об отце, о том, как сильно усложнилась жизнь.

Когда Родион вернулся домой, мать и бабка стряпали. Дед Матвей спал.

- Он что - и не просыпался еще? - поразился Родион.

- Тихо! - остановила его Акулина Кондратьевна. - Пускай отоспится в охотку.

Матвей Степанович лежал на своем деревянном, с балясинками, диване, вытянув тяжелые руки поверх клетчатой шали. Узловатые в суставах, покрытые шрамами пальцы непрестанно шевелились: они будто бы охватывали рамку пилы, сжимали стамеску, оглаживали деталь.

- Все шеволит да шеволит руками, - сказала Акулина Кондратьевна. - И во сне, видно, работает.

- Да он есть хочет, бабаня! Целые сутки ничего не ел. Разбуди его, - попросил Родион.

- И в самом деле, мама, давайте разбудим, - оказала Мария. - А то еще успится и совсем не проснется.

- Вы чего шепчетесь? - вдруг произнес Матвей Степанович, приподнимаясь.

- Небось, голодный, деда? - подскочил к нему Родион.

- Да-а… Напоследок все про жареное-пареное снилось. - Матвей Степанович протяжно зевнул. - Ну и выспался! Как всю жизнь не спал.

- Ну, вставай, отец, умойся, обедать будем - борщ как раз сварился, - сказала Акулина Кондратьевна.

Они уже сидели за обеденным столом, когда Матвей Степанович спросил:

- Андрей где? Он что - все еще там прячется? - кивнул головой в сторону нового дома.

- Там он, - подтвердила Акулина Кондратьевна. - Боится тебя беспокоить.

- Чего ж теперь бояться - надолго уже обеспокоил. Зови его, Маша. Пообедает с нами, поговорим…

- Может, не надо, отец? - сказала, Акулина Кондратьевна.

- Надо, мать, надо! Иди за ним, Маша.

Мария вышла и вскоре вернулась с Андреем. Родион уставился на него с интересом: сколько дней уже не видел отца.

Андрей исподлобья оглядел всех, пробормотал:

- Здравствуйте.

- Здорово, здорово, сынок. Садись, пообедаем вместе, поговорим.

Матвей Степанович держался спокойно.

Акулина Кондратьевна поставила перед сыном миску с борщом. Борщ ели молча, а когда Мария поставила пирог на стол, повел разговор Матвей Степанович:

- Ты что ж, сынок, бегаешь от меня?

- Я не бегаю от тебя. Ты сам погнал меня.

- А ведь спесив ты! Спесив, как…

- Матюша! - с укором остановила его Акулина Кондратьевна.

- Спокойно, мать, спокойно!… Я знаю, Андрей, с чего у тебя спесь завелась. С тех пор, как тебе орден дали. Да, тебя наградили. Но один ли ты его заработал?… Доярки да скотники тебе его заработали! А ты их под позор подвел.

- Матюша… при Родьке-то!…

- А что - Родька? Ему тоже придется за отца отвечать. Пусть лучше знает правду от своих, чем брехню от чужих.

- Ну какое такое преступление я совершил?! - сердился Андрей. - Ну если и позволял, если закрывал глаза на то, что работники фермы брали домой комбикорм, так это им было как поощрение.

- Ишь, хозяин нашелся! Добреньким хотел быть за государственный счет?… Твоей глупостью и зазнайством воспользовались прохиндеи Бардадым с Антонидой да Дядя.

- А при чем тут Дядя?

- Придет время - узнаешь при чем. Без него тут не обошлось. Тебе, самодовольному дураку, глаза отвели, вокруг пальца обкрутили. Откуда ты такой взялся?… А как ты ведешь себя на следствии? Напакостил - и за отцовскую спину прячешься?…

- Матюша! - вскрикнула Акулина Кондратьевна.

- Тихо, мать, тихо!… Андрей, честно, прямо повинись перед народом…

- Чем это я провинился перед ним?! - вскипел Андрей и отбросил ложку.

Матвей Степанович покачал головой:

- Ничего ты не понял, сынок… Разъело тебя в середке… Показательным судом будут судить тебя, Андрей.

Женщины ахнули.

- Меня - судить?! Показательным судом?! За что? - вскричал Андрей.

- За то самое, что и Бардадыма с Антонидой. И тут я ничем помочь тебе не могу. И не хочу. Так что не прячься за мою спину!

Опрокинув стул, Андрей выбежал из комнаты.

- Что же будет, папа? Что же будет? - потрясение произнесла Мария.

- Сунут дурака в тюрьму - то и будет!… Ты, Маша, тут тоже виновата. Ведь знала о его делишках на ферме, видела, что он пошел по кривой дорожке, да помалкивала.

Мария подняла на тестя глаза, полные слез:

- А вы разве не замечаете, как мы живем в последнее время?… Он мне рассказывает про свои дела?… Советуется со мной?… Он другим рассказывает…

- Каким таким другим? - опешил Матвей Степанович.

- Да ладно тебе допытываться, - остановила его Акулина Кондратьевна, кивнув на Родиона.

Матвей Степанович умолк и больше ни слова не вымолвил до конца обеда. А потом оделся и сказал Родиону:

- Пойдем, внук, поработаем.

- Господи, что ты себе в голову взял, отец! - всполошилась Акулина Кондратьевна. - Едва оклемался - уже работать собрался.

- Тихо, мать, тихо! Знаешь, работа человека на земле держит.

Они вышли во двор. День был ясный, тихий. Оранжевая листва на деревьях, просвеченных солнцем, казалось, пылала огнем.

Дед Матвей оглядывал двор, и село, и степь с таким жадным любопытством, будто вернулся откуда-то издалека и очень соскучился по родным местам.

- Хорошо! Жить бы да радоваться…

- Живи сто лет и радуйся, деда! - сказал Родион.

- Жаль, внук, не получается.

В мастерской Матвей Степанович неторопливо надел передник, прибрал токарный станок, осмотрел инструмент на полках, выбрал стамеску и закрепил буковый валек в патроне Родион подмел около верстака и станка.

- Ну, Родька, начнем. Еще одну балясинку выточим, распустим обе и к дверям поставца прилаштуем. А ты приглядывайся, примечай. - Он упер стамеску в подставку. - Ну, с богом, как говорится. Жми, внук!

Родион разогнал маховик так, что его спицы слились в оплошной круг. Из-под лезвия стамески полилась пахучая стружка. На вальке стали обозначаться окружности. Дед Матвей почему-то кривился. И вдруг стамеска с визгом вырвалась из его рук, и крутнувшись в воздухе, упала на землю. Испуганный Родька снял ногу с педали. Недоточенная балясина перестала вращаться, и теперь на ней можно было рассмотреть выщербину.

С усилием сжимая и разжимая непослушные пальцы, Матвей Степанович разглядывал их, качал головой:

- Руки судорогой свело… Видно, табак мое дело, Родя!

- Да ты не переживай так, деда! - ласково сказал внук. - Это у тебя от тех сонных таблеток… Пойдем, прогуляемся, просвежимся, а?

Матвей Степанович молча взял палку - чего раньше никогда не делал - и, опираясь на нее, прихрамывая сильнее обычного, пошел со двора. Повернул не в сторону села, а к выгону.

- Ты куда, деда? Пошли в центр. В магазин зайдем, потом на речку…

- Нет, внук. Сходим моих старых друзей и соратников проведаем.

Родион догадался, о ком говорил дед Матвей: о тех, что лежали на кладбище. Живых он обычно навещал сам, а когда шел к тем, лежавшим под обелиском и намогильниками с красными звездами, то всегда брал Родиона.

- Ну что ты выдумал? Ты там еще больше расстроишься. - Внук мягко пытался отговорить деда.

- Не расстроюсь. Я их уполномоченный на земле и обязан не раскисать. - Матвей Степанович забросил палку в бурьян. - Пошли!

Кладбище, чтобы окот туда не заходил и не топтал могилы, недавно огородили штакетником, деревянные обелиски заменили железными, выкрашенными под мрамор, а дорожки посыпали песком.

- Уютно тут стало, гляди-ка! - с усмешкой сказал Матвей Степанович.

Сняв шапку, он остановился у головного обелиска с красной звездой. На нержавеющей пластине было выгравировано: «Тимофей Петрович Полуянов, 1895 - 1920 гг.» С эмалевой фотографии смотрел казак. В папахе. С маузером на боку.

- Здравствуй, Тимофей Петрович, друг мой и комиссар! - негромко сказал дед Матвей. - Пришел я к тебе на этот раз не с радостью, а с бедой…

Родион с удивлением наблюдал за дедом. Он говорил со своим давно погибшим другом и комиссаром так, словно тот стоял перед ним живой.

- Прозевал я своего младшего сына, товарищ комиссар… Конечно, Андрей спохватится, его перетрясет, как на грохоте, но мне-то каково, Тимоша?! Столько позора… - Он положил руку на плечо внука, подтолкнул вперед. - Вот привел я к тебе Родиона, своего внука. Парень он хороший, серьезности, правда, еще недостает, но это дело наживное. Он знает про тебя, Тимофей Петрович, и про наш последний бой с белогвардейцами, когда я был ранен, а ты погиб, спасая меня… Ох, жаркий бой тогда был! - Дед застыл на минуту в раздумье, глядя вдаль. - Да, жаркий бой тогда был! Дрались мы как черти, но если б не ты, Тимоша, не было бы ни меня, ни, понятное дело, сыновей моих и внуков. - Матвей Степанович стиснул плечо внука. - Не забудь, Родька, приходить к Тимофею Петровичу и благодарить его!

- Никогда не забуду, деда! - горячо сказал Родион.

- И детей своих к нему приведешь. Слышал?… Мы все жизнью ему обязаны.

Родион взглянул на деда - его лицо было строгим. В волнении, с трудом сглотнув слюну, произнес:

- Ладно, деда… Приведу.

Не снимая руки с плеча внука, Матвей Степанович подвел его к соседней могиле. «Семен Карнавин, 1912 - 1930 гг.», - прочитал Родька. На фотографии совсем юный парень с суровыми глазами и четко очерченными, чуть припухшими губами.

Родион знал: Семен Карнавин - один из комсомольских вожаков села. Его убили кулаки в первый год коллективизации. Дед Матвей был тогда бригадиром полеводческой бригады. Ветреной ночью озлобленные кулаки решили сжечь колхозные поля пшеницы. Семен, вместе с другими комсомольцами из ночной охраны схватился с ними врукопашную. Несколько ножевых ран получил Семен, но успел придушить одного поджигателя на поле, которое охранял, и потом, чтобы потушить, катался по горящей пшенице. Так и нашли его, обожженного, истекающего кровью. Умер он по дороге в село на руках у товарищей…

- Здравствуй, Сема, соратник мой дорогой! - оказал дед Матвей, и голос его дрогнул. - Привел я к тебе Родиона, моего внука… Хотел бы я, Сема, чтоб вырос он таким, каким был ты…

Родион прижался плечом к руке деда, неотрывно глядя в суровые глаза Семена Карнавина.