"Царская Россия во время мировой войны" - читать интересную книгу автора (Палеолог Морис Жорж)

XI. Самодержавие и православие

Сегодня, согласно православному календарю, начинается 1915 г. В два часа, при бледном солнечном свете и матовом небе, которые здесь и там бросают на снег отблески цвета ртути, дипломатический корпус отправляется в Царское Село принести свои поздравления императору.

Как обычно, выказана пышность больших церемоний, богатство убранства, великолепие могущества и блеска, в чем русский Двор не имеет себе равных.

Экипажи останавливаются у подъезда громадного дворца, который был выстроен императрицей Елизаветой, желавшей затмить двор Людовика XV.

Нас провели в зеркальную галерею, сверкающую позолотой, хрусталем и огнями. Миссии выстраиваются в порядке старшинства, каждый посол или посланник имеет за собой членов своей миссии.

Почти тотчас же входит император в сопровождении блестящей свиты. У него здоровый вид, открытый и спокойный взгляд.

Перед каждой миссией он останавливается на несколько минут.

Когда он подходит ко мне, я приношу ему мои поздравления, подкрепляя их утешительными уверениями, которые генерал Жоффр просил меня передать великому князю Николаю. Я прибавляю, что в своем недавнем заявлении в палатах, правительство Республики торжественно провозгласило о своем решении продолжать войну до крайности и что это решение гарантирует нам окончательную победу. Император мне отвечает:

— Я читал это заявление вашего правительства и приветствовал его от всего сердца. Мое решение не менее твердо. Я буду продолжать войну так долго, как только будет нужно, чтобы обеспечить нам полную победу… Вы знаете, что я посетил мою армию: я нашел ее превосходной, полной рвения и пыла; она только и хочет, что сражаться, она уверена в победе. К несчастью, недостаток в боевых припасах задерживает наши действия. Необходимо обождать некоторое время. Но это — только кратковременная задержка, и общий план великого князя Николая Николаевича никоим образом от этого не будет изменен. Как только будет возможно, моя армия вновь перейдет в наступление, и до тех пор, пока наши враги не попросят пощады, она будет продолжать борьбу… Путешествие, которое я только что совершил через всю Россию, показало мне, что я нахожусь в душевном согласии с моим народом.

Я благодарю его за эти слова. После минутного молчания он выпрямляется и, голосом дрожащим, полным беспокойства, которого я у него не знал, произносит:

— Я хочу еще сказать вам, господин посол, что мне не безызвестно о некоторых попытках, которые делались даже в Петрограде, распространить мысль о том, будто я упал духом и не верю больше в возможность сокрушить Германию, наконец, будто я намереваюсь вести переговоры о мире. Эти слухи распространяют негодяи, германские агенты. Но все, что они могли придумать или затеять, не имеет никакого значения. Надо считаться только с моей волей, и вы можете быть уверены, что она не изменится.

— Правительство Республики имеет полное доверие к чувствам вашего величества. Оно могло только пренебречь жалкими интригами, на которые вам угодно намекать. Оно не будет от этого менее тронуто уверениями, о которых я донесу ему от имени вашего величества.

На это он отвечает, пожимая мне руку:

— Я выражаю лично вам, мой дорогой посол, мои самые дружественные пожелания.

Чудная погода; это — такая редкая радость среди бесконечной зимы. Несмотря на сильный мороз, я отправляюсь один гулять на острова, где северное солнце простирает свое колдовство на ледяную поверхность Финского залива. Несколько розовых облаков, испещренных пламенем, пробегают по серебристой лазури неба: кристаллы инея, покрывающие деревья, нетронутый снег, покрывающий землю, сверкают иногда так, как если бы на них была рассеяна бриллиантовая пыль.

Я размышляю о словах, которые мне вчера сказал император и которые лишний раз запечатлевают в моем воспоминании прекрасную нравственную решимость, не покидавшую его с начала войны. Его сознание своего долга поистине так высоко и полно, как это только возможно, потому что оно беспрерывно поддерживается, оживляется и освещается в нем религиозным чувством. В остальном, — я хочу сказать: в положительном знании и в практическом проявлении верховной власти, — он явно не на высоте своего положения. Я спешу прибавить, что никого не достало бы для подобной обязанности, потому что она ultra vires, свыше человеческих сил. Соответствует ли еще самодержавие характеру русского народа, это — проблема, относительно которой крупнейшие умы колеблются высказываться; но что не оставляет сомнения, это — что оно несовместимо с земельным протяжением России, с разнообразием ее племен, с развитием ее экономического могущества. По сравнению с современной империей, в которой насчитывается не менее ста восьмидесяти миллионов населения, распределенного на двадцати двух миллионах квадратных километров, что представляла собою Россия Ивана Грозного и Петра Великого, Екатерины II, даже Николая I? Чтобы руководить государством, которое стало таким громадным, чтобы повелевать всеми двигателями и колесами этой исполинской системы, чтобы объединить и употребить в дело элементы настолько сложные, разнообразные и противоположные, необходим был бы, по крайней мере, гений Наполеона. Каковы бы ни были внутренние достоинства самодержавного царизма, это — географический анахронизм.

Майор Ланглуа, который является лицом, связующим французский главный генеральный штаб с русским, приехал из Барановичей и завтра уезжает через Швецию в Париж.

Он оставил великого князя Николая Николаевича «полным энергии и решимости перейти в наступление», как только его армия получит боевые припасы. Моральное состояние войск хорошо, наличный состав слаб по причине недавних потерь.

Министр юстиции Щегловитов, глава крайней правой в Государственном Совете, наиболее радикальный и наиболее непримиримый из реакционеров, посетил меня, чтобы поблагодарить за незначительную услугу, которую я мог ему оказать. Мы говорим о войне, чрезмерную длительность которой я ему предсказываю:

— Иллюзии для нас более не позволительны, — говорю я, — испытание, насколько оно вырисовывается, едва успело начаться и будет все более и более тяжелым. Нам необходимо заготовить обильный запас материальных и моральных сил, подобно тому, как снаряжают корабль для очень опасного и очень долгого пути.

— Да, конечно! Испытание, которому Провидению угодно было нас подвергнуть, обещает быть ужасным, и очевидно, что мы находимся только в его начале. Но, с Божиею помощью и с поддержкой наших добрых союзников, мы его преодолеем. Я не сомневаюсь в нашей конечной победе… Но все же позвольте мне, господин посол, остановиться на одном слове, которое вы произнесли. Вы правильно полагаете, что мы должны запастись моральными силами так же, как пушками, ружьями, разрывными снарядами, ибо очевидно, что эта война обрекает нас на большие страдания, на ужасные жертвы. Я содрогаюсь от ужаса. Но что касается России, то проблема моральных сил относительно проста. Только бы русский народ не был смущен в своих монархических убеждениях — и он вытерпит все, он совершит чудеса героизма и самоотвержения. Не забывайте, что в глазах русских, — я хочу сказать, истинно-русских — его императорское величество олицетворяет не только верховную власть, но еще религию и родину. Поверьте мне: вне царизма нет спасения, потому что нет России…

С жаром, в котором чувствуются патриотизм и гнев, он прибавляет:

— Царь есть помазанник Божий, посланный Богом для того, чтобы быть верховным покровителем церкви и всемогущим главой империи.[11] В народной вере он есть даже изображение Христа на земле, Русский Христос. И так как его власть исходит от Бога, он должен давать отчет только Богу — божественная сущность его власти влечет еще то последствие, что самодержавие и национализм неразлучны… Проклятие безумцам, которые осмеливаются поднять руку на эти догматы. Конституционный либерализм есть скорее религиозная ересь, чем химера или глупость. Национальная жизнь существует только в рамке из самодержавия и православия. Если политические реформы необходимы, они могут совершиться только в духе самодержавия и православия.

Я отвечаю:

— Из всего, что вы мне сказали, ваше превосходительство, я запоминаю, главным образом, то, что сила России имеет необходимым условием тесное единение императора и народа. По причинам, отличающимся от ваших, я прихожу к тому же заключению. Я не перестаю проповедовать это единение.

Когда он удалился, я размышляю о том, что выслушал только что изложенные учения об абсолютном царизме, какие преподавал известный оберпрокурор святейшего синода Победоносцев двадцать лет назад своему молодому ученику Николаю II, какие крупный писатель Мережковский устанавливал недавно в сочинении о мятежных волнениях 1905 г.

Мирная пропаганда, которую Германия так деятельно ведет в Петрограде, свирепствует также в армиях на фронте. В нескольких пунктах захвачены прокламации, составленные на русском языке, подстрекающие солдат не сражаться больше и утверждающие, что император Николай, в своем отеческом сердце, вполне склонен к мысли о мире. Войска остаются равнодушны к этим призывам. Великий князь Николай счел, однако, необходимым протестовать против намеков на царя. В приказе по армии он объявляет «низким преступлением» этот предательский прием врага, и заканчивает так: «Всякий верноподданный знает, что в России все, от главнокомандующего до простого солдата, повинуются священной и августейшей воле помазанника Божьего, нашего высокочтимого императора, который один обладает властью начинать и оканчивать войну».

Благодарность за присланную мне брошюру приводит меня на Сергиевскую, к почтенному и симпатичному Куломзину, статс-секретарю, кавалеру знаменитого ордена Святого Андрея. Он приближается уже к восьмидесяти годам. Состарившийся на самых высоких должностях, он сохранил всю ясность своего ума; я люблю беседовать с ним, потому что он полон опыта, благоразумия и доброты.

На тему о войне он прекрасно говорит мне:

— Каковы бы ни были наши нынешние затруднения, честь России обязывает их превозмочь. Она должна по отношению к своим союзникам, она должна по отношению к самой себе продолжать борьбу, какой бы то ни было ценой, до полного поражения Германии… Только бы наши союзники имели немного терпения! К тому же, продолжение войны зависит только от государя императора, а вы знаете его мысли…

Затем мы говорим о внутренней политике. Я не скрываю от него, что обеспокоен недовольством, которое обнаруживается со всех сторон, во всех классах общества. Он мне жалуется, что состояние общественного мнения также его заботит и что реформы необходимы; но он прибавляет с уверенностью, которая меня поражает:

— Но реформы, о которых я думаю и для изложения которых потребовалось бы слишком много времени, не имеют ничего общего с теми, которых требуют наши конституционалисты-демократы Думы и еще менее — простите мою откровенность — с теми, которые так настоятельно нам рекомендуют некоторые публицисты Запада. Россия — не западная страна и не будет ею никогда. Весь наш национальный характер противоречит вашим политическим методам. Реформы, о которых я думаю, внушаются, напротив, двумя принципами, которые являются столпами нашего нынешнего режима и которые надо поддерживать во что бы то ни стало: это — самодержавие и православие… Не теряйте никогда из виду того, что император получил свою власть от самого Бога, через миропомазание, и что он не только глава русского государства, но еще и верховный правитель православной церкви, высочайший властелин святейшего синода. Разделение власти гражданской и церковной, которое кажется вам естественным во Франции, — невозможно у нас: оно было бы противно всему нашему историческому развитию. Царизм и православие связаны друг с другом неразрывными узами, узами божественного права. Царь также не может отказаться от абсолютизма, как отречься от православной веры… Вне самодержавия и православия остается только место для революции. А под революцией я подразумеваю анархию, полное разрушение России. У нас революция может быть только разрушительной и анархической. Посмотрите, что произошло с Толстым. Переходя от заблуждения к заблуждению, он отступился от православия. Тотчас же он впал в анархию… Его разрыв с церковью роковым образом привел его к отрицанию государства.

— Если я правильно понимаю вашу мысль, политическая реформа должна была бы иметь своим следствием или даже своим началом церковную реформу, например: упразднение святейшего синода, восстановление патриаршества…

Он отвечает мне с явным затруднением:

— Вы касаетесь здесь, господин посол, важных вопросов, относительно которых лучшие умы, к несчастью, разделились. Но многое может быть сделано в этом порядке идей.

Укрывшись несколькими фразами, он переводит разговор на вечную русскую проблему, которая заключает в себе все остальные — аграрную проблему. Никто не может более компетентно обсуждать этот важный вопрос, потому что он в 1861 г. принимал деятельное участие— в освобождении крестьян и с тех пор участвовал во всех последующих реформах. Он один из первых открыл ошибочность первоначальной мысли и проповедывал, что следовало бы немедленно переговорить с мужиком о личной собственности, о полной и цельной собственности его участка земли. Подчинение всей земли миру, в действительности, поддержало у русского крестьянина крайне коммунистическую мысль, будто земля, по исключительному праву, принадлежит тем, кто ее обрабатывает. Известные постановления, изданные Столыпиным в 1906 г. и написанные в таком либеральном духе, не имели более горячего защитника, чем Куломзин. Он оканчивает такими словами:

— Передать крестьянам возможно большую площадь земли, крепко организовать личную собственность в деревенских массах — от этого зависит, по моему мнению, все будущее России. Результаты, которыми мы обязаны реформе 1906 г., уже очень значительны. Если Господь сохранит нас от безумных авантюр, я считаю, что через пятнадцать лет режим личной собственности вполне заменит у крестьян режим общинной собственности.