"Зов любви" - читать интересную книгу автора (Де Кар Ги)

4 ТРЕТЬЕ ШАМПАНСКОЕ

Наступило следующее пятое октября, и согласно обычаю, сюжет которого был разыгран старым Владимиром, они снова были здесь. Третий раз в их жизни, в комнате с глициниями. Прошел еще один год их жизни, со своими радостями и некоторыми огорчениями. Взяв на руки свою возлюбленную, Ален отнес ее на кровать, согласно ими самими установленному церемониалу, и предложил бокал шампанского «Перье-Жуэ» со словами:

– Выпьем за вторую годовщину нашей любви!

Она пригубила нектар возлюбленных, прежде чем ответить, улыбаясь, но с тенью печали на лице:

– Я очень признательна тебе за то, что не забыл этот день, который изменил всю мою жизнь. Я смею надеяться, что ты был так же счастлив, как и я, в течение всего этого года.

– Да, это так, Хадиджа, но я думаю, что, как и год назад на этом месте, нам следует расставить некоторые точки над «i».

– Ты считаешь, что это действительно необходимо?

– Да, это нужно, хотя бы для того, чтобы справедливость восторжествовала.

– А зачем ты смешиваешь справедливость и любовь?

– Прошлый раз именно ты начала все вспоминать, даже то, что произошло в танцевальном зале, и позволила мне узнать твою прошлую жизнь. Ведь ты ничего бы мне так и не рассказала, если бы не произошел этот, ну скажем, «случай».

– Конечно, я рассказала бы тебе все, но для этого нужно было немного больше времени. Как могла бы я тебе объяснить об этом Люсьене, о моей жизни, за те двое суток, когда я тебя только встретила? Но ведь и ты, Ален, не во всем мне признался. И тебе потребовалось для этого больше времени, целый год, до того момента, как ты открыл мне секрет, который я никогда бы не узнала, если бы «случай» не помог мне в этом.

– Вот именно поэтому я и говорю, что нам нужно снова все выяснить. Еще шампанского?

– Я думаю, что теперь шампанское более необходимо. Во всяком случае, теперь ты должен говорить первым. Я слушаю.

– Ты помнишь, что произошло на следующий день после той ночи, когда мы отпраздновали здесь нашу первую годовщину?

– А что произошло?

– Дорогая, ты забыла: «Эль Джезаир»?

– А, помню. Мой танец живота?

Покинув гостиницу год тому назад, на рассвете, они вернулись прямо к себе.

– Ты уверена, что не проголодалась? – спросил по дороге Ален.

– Не настолько, чтобы снова идти в какой-нибудь ресторан. Я лучше дома приготовлю какой-нибудь суп, тем более, что в холодильнике есть все, чтобы утолить голод. Впрочем, до того, как ты уйдешь на работу, мы сможем хорошо позавтракать дома.

Вернувшись домой, они так и сделали. Когда он вернулся домой после работы, Хадиджа сказала:

– Дорогой, мне кажется, я уже ощутила благотворные последствия минувшей любовной ночи, которую мы провели в гостинице. Я сейчас в прекрасной форме, а ты?

– Я тоже.

– Никаких неприятностей на работе?

– Наоборот, даже удалось сегодня провернуть две удачные сделки.

– О, это нужно отметить!

– Да ты неугомонна,– усмехнулся Ален.

– Я женщина, которая окружена вниманием и любовью своего возлюбленного, но вместе с тем мне хочется показать свое счастье другим. Сейчас мне хочется потанцевать, развлечься где-нибудь. Мы уже несколько недель никуда не выходили. Вчерашний вечер был только наш. Глядя на улицу, где постоянное движение машин, я подумала: «Мой прекрасный принц бывал со мной в различных местах и показал массу интересных вещей и достопримечательностей, но мне всегда хотелось пойти с моим возлюбленным, светловолосым красавцем в какое-нибудь восточное кабаре, например, какой-нибудь арабский клуб». Я несколько раз об этом думала.

– Ты что, испытываешь ностальгию по своей стране?

– Нет, вовсе нет, но мне так хочется погрузиться снова на несколько часов в атмосферу востока, не этого, парижского, а того, который я узнала за те редкие часы, когда убегала из дома, чтобы побродить по нашей столице. Я надеюсь, что этот запах кухни, эти арабские мелодии и вся атмосфера восточных кафе будет для нас чем-то вроде нашей традиционной встречи в гостинице первой любви. Разве ты не любил бы меня и не продолжаешь любить сейчас, потому что уже в течение долгого времени я привношу в твою жизнь определенный восточный колорит, и разве не моя обязанность возлюбленной поддерживать всеми возможными способами в твоем сердце и твоих мыслях эту восточную атмосферу? И разве ты сам не поощряешь меня на это, и я так счастлива сегодня, что хотела бы удовлетворить все твои желания. Если хочешь, я даже надену сари.

– Но ты никогда его больше не надевала с того вечера, как мы были у «Максима».

– И в «Шахерезаде»,– добавила она.– Но в этом твоя вина. Ты предложил мне столько новых платьев, накупил мне столько новых нарядов, прекрасных и модных, что я совсем забыла о подарке моей бабушки.

– А кольцо с рубином? – спросил Ален.– Где оно?

– Здесь, у тебя. Ведь теперь нет необходимости его прятать. Я обещаю тебе, что в этот вечер я снова надену все мое приданое. Если ты хочешь, я буду красивой, как в тот первый вечер, когда ты меня видел одетой в сари, но мне нужно для этого некоторое время, чтобы одеться как следует. Я думаю, что в этот вечер я буду даже красивее, чем тогда, потому что любовь украшает, а ведь я тебя так люблю.

Ален спросил:

– Но где мы найдем ту восточную экзотику, в которую ты хотела бы меня погрузить?

– Я все узнала: есть одно-единственное место, которое для нас подходит. Это «Эль Джезаир». Ты там был когда-нибудь?

– Да, однажды.

– С арабкой?

– Нет, с немкой. Это была весьма взбалмошная персона, которая считала себя восточной принцессой. Блондинкам, видимо, часто приходят в голову подобные глупые мысли.

– Но теперь тебе с твоей арабкой атмосфера «Эль Джезаира» покажется совсем другой. Позвони быстрее и закажи нам столик.

По своей вычурности и пышности это заведение могло соперничать с рестораном «Шахерезада». Много было здесь лепных украшений, зеркал, всевозможных статуй, но сразу надо заметить, что пыли на потолке было меньше, или она не столь долго копилась, как в «Шахерезаде». Возможно, это было незаметно еще и потому, что зал был погружен в полутьму, помещение как бы освещалось снизу. Дело в том, что в центре сцены, на которой выступали артисты, представлявшие восточные искусства, находился прекрасный фонтан, состоявший из разноцветных фонтанчиков, которые, вздымаясь к самому потолку, рассыпались затем маленькими разноцветными капельками, словно ловкий жонглер рассыпал их; падая, эти жемчужины звучали легким музыкальным пиццикато.

Конечно, этот фонтан не был такой уж диковинкой, но вместе с тем он настолько напоминал атмосферу арабских двориков, которые на востоке освежают и напоминают об оазисах в пустыне, где человек находит вдохновение и спокойствие. Казалось, уже один этот фонтан является воплощением всего арабского мира, его отражением в далекой европейской стране. Он сразу понравился Хадидже, и ей показалось, что звон капелек создает неожиданную поэзию. Широко открытыми, блестящими глазами, она, как ребенок, смотрела с радостью и восторгом на маленькие цветные водопады, капельки которых словно исполняли какой-то танец под ностальгическую мелодию оркестра, находившегося в глубине сцены. Оркестр действительно был превосходен, он состоял из северо-африканских музыкантов. И кто бы они ни были – марокканцы, алжирцы, тунисцы, не имело никакого значения, потому что все они играли с душой, пылом и страстью Востока.

Посетители сидели полукругом, на низких диванах и пуфиках; перед ними вместо столов стояли большие круглые серебряные подносы, на которых было множество различных приправ, способных придать настоящий природный вкус арабскому кус-кусу. Музыка звучала тихо и ненавязчиво. Нежная, жалобная песня вызывала в душе тихую грусть.

– Чудесно, что ты надумала привести меня сюда,– признался Ален.– А ты не смогла бы мне перевести, о чем поет певец?

– Он рассказывает одну из тех длинных историй, которые ты так любишь, в ней как раз идет речь о нас.

– И о чем поется, о хорошем или о плохом?

– И о том, и о другом. Он поет, что я самая красивая из всех женщин, которых он когда-либо видел, но он ревнует меня к сопровождающему белому принцу.

– И что, я должен сердиться или радоваться этому?

– Ни то, ни другое. Ты просто улыбайся.

– Я уже заметил, что с тех пор, как мы живем вместе, твоя улыбка может решить много вопросов.

На что Хадиджа ответила:

– Это одно из моих секретных оружий. Если бы я могла выражаться, как этот певец, то делала бы это целый день. Я бы рассказала всему миру о том, как мне хорошо с тобой и какие незабываемые минуты и часы мы провели этой ночью.

Сильно сжав руку Алена, она сказала:

– Послушай, о чем говорит поэт: «Если ты держишь в своей руке руку друга, который верен своим обещаниям, не оставляй его, потому что если ты хотя бы раз убедился в его верности, знай, что это друг, которого нужно держаться всегда». Ален, в этот вечер впервые в жизни я поверила словам этого поэта.

Ален ответил:

– Если бы ты знала, Хадиджа, как я люблю твою маленькую тонкую руку, которая уже столько раз доказала, что создана лишь для того, чтобы дарить ласки. За время, проведенное вместе, я не раз убедился, что ты рождена не для работы на кухне.

– Наверное, потому,– улыбнулась Хадиджа,– что вся моя работа по дому не так уж прекрасна.

– Ну что ты, нет, все хорошо. Об этом даже не думай.

– Нет, мне стыдно. Потому что один поэт сказал:

Если верить этому поэту, нетрудно догадаться, кем мы станем, ты и я.

– Не волнуйся, дорогая,– сказал Ален. – Я сумею заработать для нас двоих.

– Это именно то, что самое прекрасное и чудесное у вас, европейцев. Арабские женщины любят вас, потому что вы умеете ограждать нас от всех забот и волнений.

Вдруг музыканты заиграли громче. Это появилась танцовщица, которая была специалисткой в своем роде танца – танца живота. Она по очереди подходила к каждому столу, исполняя свой танец. Это была девушка-алжирка, весьма вульгарная с виду. Затем появилась другая – марокканка, которая была не лучше первой, но посетители, вероятнее всего, мало разбиравшиеся в этих танцах, казалось, получали истинное наслаждение, наблюдая за извивающимся женским телом. Особенно быстро мелькали руки в такт музыке. И только Хадиджа заметила:

– Эти женщины танцуют очень плохо. Это совсем не то. Танец живота другой, нужно гораздо больше гибкости. Хочешь, я покажу, как нужно танцевать этот танец?

Еще до того, как Ален успел ответить, она была уже в центре зала и стала извиваться в ритме музыки. Оркестр сначала робко, а потом все громче и ритмичнее стал сопровождать танец Хадиджи, словно это была настоящая профессиональная танцовщица. И сразу весь зал принялся хлопать в ладоши в такт музыке и танцу. Зал был покорен красотой женщины в сари, изящностью и элегантностью ее движений. Хадиджа не показывала обнаженного живота, но вместе с тем все ее тело, обвитое пурпурно-золотым сари, изгибалось, увлекаемое ритмом музыки, и за тонкой тканью сари легко можно было угадать прекрасные формы. Она изгибалась там, живая, трепещущая, но все это было скрыто под складками сари, поэтому исполнение танца было скромным и целомудренным.

Постепенно овации стихли, и теперь только томные и зовущие звуки арабской музыки сопровождали настоящий танец живота, который был ничем иным, как призывом к любви. Тело девушки плавно двигалось вокруг фонтана, отражая цвета радуги.

Ален подумал: «Да, она права: те, кто танцевал до нее, были всего-навсего самоучками. Настоящая танцовщица, нежная и женственная в призыве к любви,– это моя Хадиджа. Танец живота должен быть похож на поэму». И он почувствовал, что еще больше любит ее.

Ален знал, что девушка танцует только для него, забыв о всех присутствующих в этом зале, во все глаза смотревших на нее. Впервые за то время, что они были вместе, она демонстрировала всем, что любит его. Хадиджа выражала это в танце женщин своего народа, которые умеют показать и доказать свою преданность любимому мужчине. Когда-нибудь она могла бы станцевать его и дома, у них на квартире, но там не было бы той обстановки, как здесь, где все располагало к этому танцу – и убранство зала, и музыка восточного оркестра. Мужчина понимал, что если его женщина настояла на том, чтобы прийти сюда, то только потому, что это было необходимо ему, она чувствовала настоятельную потребность показать свою любовь к нему, свои чувства, свои желания выразить в танце, как это делают танцоры на далеких островах, в первобытных племенах, которые ночью исполняют этот священный танец вокруг костра и для которых он является основным средством выражения. Во время танца все ее существо стремилось к нему, лицо Хадиджи светилось какой-то внутренней радостью, ее глаза, горящие, как угли, смеялись и неотрывно наблюдали за своим возлюбленным, ее руки извивались в красивых замысловатых жестах, но в конце каждого движения руки были протянуты к нему в страстной мольбе любви. Все ее тело звало его к себе.

Танец вызвал чрезвычайное воодушевление у зрителей, и завсегдатаи признавались, что никогда раньше ничего подобного не видели.

Вернувшись на свое место, Хадиджа услышала:

– У меня такое впечатление, что я, как и все в этом зале, увидел танец настоящей восточной принцессы.

– Этот танец был исполнен для того, чтобы поблагодарить моего прекрасного принца за его королевскую щедрость и, возможно, еще для того, чтобы обольстить его еще больше. Я думаю, что по-настоящему хорошо танцуешь только тогда, когда действительно влюблен.

Он не посмел напомнить ей танец в дансинге гостиницы «Кларидж». Затем она сказала:

– Если тебе так понравилось мое выступление, я сделаю тебе еще один сюрприз. Подожди меня здесь, я через несколько минут вернусь.

Но ждать пришлось долго. Ален уже начал волноваться и спрашивать себя, что могло произойти, что секретное готовит она так долго, когда вдруг появился солист оркестра, подошел к рампе и объявил по-французски:

– В дополнение к нашей программе дирекция кабаре «Эль Джезаир» имеет честь и удовольствие представить вам самую замечательную их всех артисток.

Оркестр сыграл вступление, и появилась танцовщица, нижняя часть лица которой была скрыта паранджой, как эту накидку называют в некоторых странах, или «хаик», как ее чаще всего называют арабы, от этого ее глаза показались еще прекраснее. Они были огромные, черные, блестящие, излучающие какой-то неугасимый свет – глаза, которые Ален узнал тотчас, потому что это были глаза, светом которых он наслаждался уже более года, но у него перехватало дыхание, когда он увидел, как была одета Хадиджа, в этом втором появлении на публике. Теперь она была одета так, как алжирка и марокканка, которые танцевали до нее – она была обнажена до самого низа живота, все тело ее было видно: шея, грудь, живот. Исчезло сари и золотые сандалии. Она передвигалась босиком между столами. Из приданого ее бабушки на ней было только кольцо с рубином, серьги и золотые браслеты, звеневшие при каждом движении ее рук.

Ален оцепенел от ужаса. Он не мог произнести ни слова, не мог даже встать, казалось, что он пригвожден к софе. Впрочем, даже если он и мог сказать или сделать что-нибудь, ни Хадиджа, которая превратилась в настоящую танцовщицу с восточного базара, ни оркестр не дали бы ему на это времени. Начался танец.

Сначала под звуки барабанов и тамтамов начали двигаться бедра танцовщицы, в то время как все тело ее оставалось неподвижным, понемногу стали двигаться и плечи: сначала правое плечо, потом левое, затем движения обоих плеч стали повторять ритм, который прекратили бедра. Вдруг все тело замерло, и когда начала играть зурна, деревянная флейта в оркестре, под ее жалобные звуки начали свой танец груди, вибрируя и выражая переполнявшую их жизненную энергию. После этого ожило все тело, которое снова стало извиваться, особенно низ живота, напоминая вибрацию и движения в любовном экстазе. Чем быстрее становился ритм оркестра, тем быстрее двигалось тело танцовщицы, его движения становились все яростнее и нетерпеливее, достигнув такой степени чувственности, которой ни Ален, ни один из зрителей кабаре наверняка ни разу не видели раньше в номерах подобного жанра. Движения, поначалу выражавшие сладострастие, стали непристойными.

Ален растерялся и пришел в крайнее смятение. Он не знал, что делать, что и подумать. Ему казалось, что у него галлюцинации. Разве мог он подумать, что женщина, которая всего полчаса назад исполняла такой прекрасный, грациозный танец в этом помещении, являвшаяся прекрасной дамой в своем великолепном сари и прекрасной артисткой, стала вдруг этой девкой с вуалью на лице, почти полностью обнаженной, всю одежду которой составляла лишь юбочка на самом низу живота. Она была похожа на вульгарную танцовщицу-зазывалу, исполняющую свой развратный танец на витрине дома терпимости для африканцев. Превращение было невероятным, поразительным, даже глаза, которые светились над вуалью, были уже не те, которые искали любимого в зале, они, казалось, с безумием пытались зацепиться за взгляд любого из мужчин, присутствующих в зале. Это были уже глаза настоящей шлюхи.

Пораженный тем, что еще несколько минут назад видел в своей возлюбленной лишь прекрасную индонезийку, он мог измерить ту скорость, с которой его Хадиджа могла снова стать той, кем была еще недавно у месье Люсьена, который направлял и руководил ею. Неужели она забыла свой священный обет, который дала своему любимому и обещала любить только его одного в тот день, когда они объединились и решили жить друг для друга. От ее танца веяло воспоминаниями о тех многочисленных приключениях, мимолетных встречах, которые снова возникли, чтобы напомнить ощущения прошлых бесстыдных наслаждений, которые она испытывала как бы в пьяном угаре. Вся ее любовь, которую она проявила к единственному любимому человеку, и все те усилия, которые предпринял он, чтобы понять ее и уберечь, все это было уничтожено этим пошлым, порочным танцем.

Когда она оказалась перед столом, где сидел Ален, он не смог сдержаться, он вскочил, сорвал с нее вуаль, которая скрывала ее губы, привлек к себе и закричал:

– Достаточно! Хватит этого маскарада!

Оркестр прекратил играть. Некоторые зрители возмутились и стали протестовать, другие начали кричать и свистеть. Взбешенный, в слепой ярости, он спросил:

– Где твое сари?

– В гримерной артистов. Ты делаешь мне больно, Ален. Он еще сильнее сжал ее руку и потянул к гримерной.

Войдя туда, где сидели другие танцовщицы, он приказал, указывая на ее юбку, которую она наверняка взяла у одной из танцовщиц:

– Сними быстро эти лохмотья и оденься, как следует. Танцовщицы помогли ей завернуться в сари, и как только она была одета, он снова схватил ее за руку, и они выскочили через служебный выход на улицу. Хадиджа бежала за ним до самой машины, открыв дверцу, он быстро втолкнул ее внутрь. И как только тронул сцепление, из кабаре выскочил один из официантов, неся счет:

– Простите, вы забыли рассчитаться!

– Забыл? Вот как? Вы что, смеетесь надо мной? Это вы должны платить мне за то, что эта девка устроила для вас бесплатный спектакль.

Машина рванула с места.

По парижским улицам машина мчалась, как адский поезд. Он не говорил ей ни слова. Она молча сидела возле него и только растирала руку, которая, видно, сильно болела.

Только закрыв за ней дверь квартиры, он спросил ледяным голосом:

– Ну что, ты довольна собой?

– Я не хотела тебе сделать больно, дорогой, я, наоборот, хотела тебя развлечь.

– Да, хорошенькое у тебя понятие о развлечении! Ты выставила свой голый живот перед всем рестораном и тряслась, как последняя шлюха!

– Ален!

– Или это под впечатлением той ночи, что мы провели с тобой в гостинице?

– Я не хотела все испортить, любовь моя!

– Любовь моя? Я запрещаю тебе отныне называть меня так!

– Но ведь только из любви к тебе я танцевала для тебя этот танец!

– Для меня? В первый раз – может быть, когда ты вела себя еще нормально, но второй раз ты танцевала для других, для кого угодно, но не для меня. Ты танцевала для всех мужчин в зале. Я тебя умоляю, иди спать, а я останусь спать здесь, в гостиной.

– Нет, я останусь здесь.

Она быстро бросилась в свой угол на диване, свернулась там, подобрав под себя ноги, и стала казаться еще меньше, чем была на самом деле.

Несколько секунд Ален смотрел на нее, потом сказал:

– Как хочешь.

Он пошел в свою комнату, захлопнув за собой дверь.

В ту же минуту маленькое тело в пурпурном сари стало содрогаться от рыданий.

Всю ночь Ален не смог сомкнуть глаз. Он все время вспоминал и переживал все то, что произошло в кабаре «Эль Джезаир», но несмотря на то, что как говорят, утро вечера мудренее, выйдя из своей комнаты рано утром, он был озадачен и не знал, что делать и что сказать Хадидже. Он тихо зашел в большую комнату. Шторы на окнах были еще закрыты, и подошел к дивану. Хадиджа была все еще в своем сари, ее туфельки, как всегда, лежали на полу. Волосы были распущены и рассыпались пышным ореолом вокруг ее лица. Он посмотрел на нее: она спокойно, тихо дышала, грудь ее слегка приподнималась, рот был чуть-чуть приоткрыт, видны были белые, блестящие зубы. Можно было подумать, что она чуть-чуть улыбается. Может быть, она видела во сне, как прекрасная восточная принцесса и ее белый принц продолжали свои приключения? Умиротворенная безмятежным сном, молодая женщина с закрытыми глазами представляла собой картину чистоты и невинности. Сама того не желая, она олицетворяла собой ту, которой хотела быть.

Ален чувствовал себя безоружным перед таким беззащитным существом, которое жило не по нравам и обычаям старой Европы, а по своим законам, и которое поочередно могло появляться в самых различных обликах: то светской дамой, то уличной девчонкой, то капризной женщиной-ребенком. На самом деле ее внутренняя сущность не менялась ни на йоту. Хадидже удалось в течение целого года дать своему возлюбленному редкую иллюзию, что каждое утро, каждый вечер, даже каждый час дня или ночи он находил в ней все новую и новую женщину, открывал в ней все новые и новые стороны. Казалось, что эта тунисская девушка, как то древнее божество, которое меняет свой облик и каждый раз появляется иным, другими словами, это была женщина-хамелеон.

Вот почему, с тех пор, как они жили вместе, он никогда с ней не скучал, поэтому между ними никогда не возникало тех недоразумений и ссор, которые обычно бывают, когда одна чета проживает вместе долгое время. Но, что касается этого вчерашнего вечера, конечно, был явный перегиб. Насколько Ален ценил в ней врожденное чувство прекрасной возлюбленной, настолько ему были неприятны те привычки уличной девки, которые, казалось, снова возвращаются к ней. Этот развратный, похотливый танец, который она исполнила в кабаре «Эль Джезаир», был для него тем сигналом опасности, который предупреждал, что Хадиджа в один прекрасный момент, в мгновение ока может снова стать той продажной девицей, дававшей свой номер телефона любому, кто встретится ей на пути.

Что в действительности могло с ней произойти так резко и так неожиданно? Казалось, она очень счастлива с ним, с ним одним, и он спрашивал себя, почему она могла вдруг снова обратить свой взор к тому отвратительному миру случайных свиданий с неизвестными мужчинами. А может, все произошло потому, что те чувства, то счастье, переполнявшее ее, нуждалось в том, чтобы показать его другим, что их совместную жизнь, богатую и полную, она хотела показать кому-то, выставить ее напоказ?

Наблюдая исподтишка за девушкой, которая была прекрасна во сне, он вдруг почувствовал, что в нем зарождается чувство печали. Эта ночь, сменившая ту, когда они провели свою традиционную встречу в гостинице, была первой ночью, когда они спали не в одной постели. Эту ночь они провели без любви, в разных комнатах. Это вызвало у него чувство беспокойства за их будущее.

В конце концов Ален решил, что самым лучшим выходом из создавшегося положения будет забыть вечер, который они провели в арабском ресторане. Необходимо вычеркнуть его из воспоминаний влюбленных, словно его и не было. Все должно идти своим чередом, необходимо сделать усилие и все забыть, как будто и не было этого импровизированного танца в ночном ресторане. Он быстро написал записку и положил ее на видном месте на ночном столике прямо возле дивана. Как только Хадиджа проснется, она сразу заметит этот листок и прочтет: «Извини меня за то, что я вчера на тебя так рассердился, надеюсь, что твое запястье не болит больше. Я тебя люблю по-прежнему. Вечером я буду к семи часам».

Он тихонько, на цыпочках, вышел из комнаты, а затем неслышно закрыл за собой входную дверь квартиры.

Когда Хадиджа открыла глаза и прочла записку, на ее лице засияла улыбка, которая как бы явилась продолжением ее прекрасных снов. Держа в руке записку, она подумала: «Очень забавно. Теперь наши роли поменялись. Год тому назад я в это утро сбежала от Алена, а теперь, пока я спала, он тихонько исчез, оставив мне это послание».

Час спустя, когда она еще была в ванной, раздался телефонный звонок. С тех пор, как Хадиджа была здесь, она никогда не брала сама трубку, и на телефонные звонки обычно отвечала горничная. Она не хотела больше быть «девушкой по вызову», а телефонные звонки вызывали у нее особенно печальные воспоминания. Но в это утро горничной еще не было, а телефон продолжал звонить. Может быть, это Ален звонит с работы, чтобы повторить то, что он написал ей. Может быть, он еще раз хочет повторить ей, что он ее обожает. Хадиджа подбежала к телефонному аппарату, который стоял в вестибюле.

Подняв трубку, она услышала сиплый, тягучий голос:

– Я предупреждал, что найду тебя.

Это был голос,– она бы узнала его из тысячи,– это был голос месье Люсьена.

Очень спокойно она ответила:

– А я и не пряталась. Зачем вы звоните мне?

– Чтобы оказать тебе неоценимую услугу, моя малышка. Я знаю, что у вас продолжается славная любовь, что ты и Ален очень счастливы. Что ж, я рад за вас. И когда свадьба?

– Каким образом это касается вас?

– Да, ты права, это касается только тебя. Впрочем, может быть, это и не мое дело, только вот я подумал, что после того, как вы уже год обручены, было бы полезно прояснить ситуацию и рассказать некоторые вещи, полезные для тебя. Ведь свадьба позволила бы тебе приобрести французское подданство, и тебе не надо было бы больше каждые три месяца продлевать вид на жительство.

– Представьте себе, что у меня есть контракт на работу, и он гораздо выгоднее тех, которые вы можете предоставить своим девушкам.

– Ты что, действительно работаешь? Я думал, что ты так просто и живешь. Значит, он полностью изменил твой образ жизни, твой рыцарь. Ну что ж, ты можешь поздравить его от моего имени.

– Значит, вы позвонили, чтобы мне это сказать?

– Не совсем. Я хотел тебя поставить в известность, что в случае, если мысль выйти за него замуж засела тебе глубоко в голову, то ты должна все-таки знать, что твой красавец Ален уже женат, в течение семи лет, и что он никогда не сможет развестись. Вот и все, желаю удачи.

Щелчок телефонного аппарата поставил точку в их разговоре.

Какое-то время Хадиджа оставалась в оцепенении, держа в руке телефонную трубку, словно надеясь, что аппарат принесет ей еще какие-то новости. Но он молчал.

Ален женат? Это казалось ей совершенно невероятным. Как могло произойти так, что за весь год, который они провели вместе, она ничего об этом не знала? Она даже не догадывалась об этом. А Ален, разве не утверждал он, когда они познакомились, что он совершенно свободный человек? Хадиджа поверила ему, и больше никогда об этом не спрашивала. Самое необычное во всем было то, что за все то время, что она жила в этой квартире, ни одно письмо, ни одно известие не пришло на имя женщины, которая носила бы имя Алена. И никто из его друзей, которых они встречали в Париже или где-нибудь на званых вечерах, никто не упомянул о жене, которая могла существовать. Вместе с тем, из собственного опыта она знала, что мужчина, который желает красивую женщину, особенно такой, как месье Люсьен, не остановится ни перед чем, чтобы дискредитировать в ее глазах того, кто является ее возлюбленным.

Да, было над чем призадуматься. Она не могла выйти из состояния подавленности и растерянности. Как Ален, которому она слепо доверяла и которому все рассказала о собственном прошлом, как мог он, столько времени находясь рядом, скрывать от нее этот секрет? Конечно, она не вышла бы за него замуж, об этом даже не говорилось в течение того времени, что они жили вместе. Даже если бы Ален предложил ей выйти за него замуж, она бы отказалась, считая, что счастье влюбленных, основанное только на взаимном согласии, всегда более крепко и, что особенно важно, более длительно, чем скрепленное официальным документом, подписанным в мэрии. Тем не менее, молчать до такой степени! Если бы даже Ален рассказал ей о существовании какой-то женщины в его жизни, это ничего бы не изменило. Во всяком случае, если эта супруга где-то и существовала, она ведь не жила здесь, с ним. Даже возникал вопрос, была ли она когда-нибудь в этой квартире? Ведь Ален сказал, что жил здесь уже пять лет, пока не встретил ее, таким образом, уже шесть лет здесь не могло быть никакой женщины. Но она помнила уточнение Люсьена, что Ален женат уже семь лет.

Хадиджа еще продолжала мучительно размышлять об этом, как появилась горничная. Хадиджа точно знала, что она работает у Алена с тех пор, как он снял эту квартиру, почему бы не расспросить ее? Но Хадидже казалось низким и недостойным прибегать к таким способам и черпать сведения из разговоров служащих. Восточная принцесса не та женщина, которая будет пользоваться услугами горничной для того, чтобы копаться в прошлом и выслеживать мужчину, которого она любит. Ее честь и гордость запрещали ей поступать так низко. Однако казалось, что очень легко спросить у горничной, которая всегда пользовалась ее доверием и ничего не подозревала: «Жанна, я хотела задать тебе один маленький вопрос. Вот уже год, как мы знаем друг друга. Скажите мне откровенно: я вам больше нравлюсь, чем супруга месье?» Нет, никогда она этого не сделает. Светская дама, которой иногда была Хадиджа, не могла поступить таким образом. Она подождет возвращения Алена, чтобы поговорить с ним с глазу на глаз, как это уже было, когда он выяснял все о ее прошлом.

Этот день показался ей бесконечно длинным. Время тянулось вечно. Приближался час возвращения Алена с работы, и она все больше желала, чтобы то, что сказал ей этот низкий Люсьен, оказалось ложью. Но, зная его привычки, она понимала, что это не так. Сутенер был опытным человеком, и ему не было никакого смысла придумывать подобную историю. Если бы это было так, то все вскоре обернулось бы против него самого. В таком случае Ален не стал бы церемониться и быстро заставил бы его замолчать, прекратив всякие попытки шантажа. Значит, месье Люсьен по телефону сказал правду. Но как он узнал об этом? В конце концов, этот вопрос не должен ее интересовать. Единственное, что она знала,– он действовал так из простого чувства мести. Таким образом он хотел осуществить свои угрозы, которые он прошипел, когда они покидали его комнату. Да, конечно, этот мерзавец был способен на это.

Наконец Ален вернулся с огромным букетом роз.

– Прими эти розы в знак того, что ты меня простила.

– Они превосходны. Но, дорогой, мне не в чем тебя упрекать. Я вчера просто испугалась за наши отношения, за нашу будущую любовь.

Он привлек ее к себе и с нежностью обнял. Теперь перед ней был не разгневанный, но счастливый мужчина, который снова обрел свою любимую.

– Что ты скажешь, если мы немного выпьем шампанского, чтобы отпраздновать наше примирение?

– Примирение,– переспросила она, как будто это слово удивило ее.– Ты прав: нам нужно выпить, обоим.

Она заняла свой любимый угол на диване, место, где она чувствовала в себе достаточно сил, чтобы задавать вопросы и сносить бури.

Когда бокалы были наполнены, она начала разговор:

– Я вполне отдаю себе отчет в том, что произошло вчера вечером: ты мне устроил сцену ревности, потому что тебе показалось, что я пользуюсь очень большим успехом у других мужчин. Это случилось впервые с тех пор, как мы живем вместе. Я должна этому радоваться. Ревность – необходимый спутник супружеского счастья... Таким образом, я не должна сердиться на тебя, а скорее быть благодарной.

– Не преувеличивай. Должен признаться, что этим утром, уходя на работу, мне было не до смеха... Раз двадцать я порывался тебе позвонить.

– Почему ты этого не сделал?

– Не знаю... вернее, я понял, мне казалось, что будет лучше, если мы поговорим вечером, переждав несколько часов.

– Снова ожидание, Ален, можно подумать, что ты околдован силой этого слова. Оно влияет на тебя даже во время наших встреч в гостинице. Должна признать, что ты обладаешь необычайной способностью выжидать, и, кстати, почему ты мне не признался в течение целого года, что ты женат?

Он посмотрел на нее, помолчал и проронил:

– Так ты знаешь?

– Да.

– Тем лучше! В таком случае мне не придется тебе объяснять... Можно узнать, кто принес тебе эту новость?

– Неважно! Главное, что это правда. Я повторяю вопрос: почему ты это скрывал?

– Я не говорил об этом, но я этого и не скрывал.

– Ты мне сказал, что свободен!

– А разве ты не дала мне понять, что ты свободна, хотя ты жила с месье Люсьеном?

– Это забавно, что ты говоришь именно о нем... Представь себе, я о нем думала в течение всего дня.

– Неужто тебе уже его не хватает?

– Не совсем так! Я просто спрашивала себя: «Как все-таки поживает этот старина Люсьен?»

– Он может находиться либо в тюрьме за сутенерство, либо в больнице за пьянство.

– Значит, ты женат,– сказала она.– И, как мне стало известно, уже в течение семи лет. Позволь мне поздравить тебя, пусть и с опозданием, но от всего сердца.

– Издевки тебе не к лицу! Да, у меня есть законная супруга и в этом вся беда.

– Дорогой мой, ты не первый мужчина на свете, которого постигла эта участь... Вероятно, твои отношения с женой не блестящие, и это одна из причин, почему ты с ней не живешь... Масса мужчин находится в подобной ситуации, но не делает из этого драмы!

– Для меня это драма.

– И это с тех пор, как ты со мной познакомился?

– Нет. Это началось задолго до нашей встречи.

– В то время, когда ты поселился в этой квартире?

– Примерно...

– Но что произошло?

– Произошло то, что семь лет тому назад я женился на очаровательной девушке.

– Она француженка?

– Да.

– И вы не нашли общего языка?

– Мы обожали друг друга...

– Признаюсь, я перестаю понимать!

– Моя жена забеременела через два месяца после нашей свадьбы и через восемь месяцев преждевременно родила ребенка. Это был очень красивый мальчик, который умер от менингита на десятый день после рождения. Узнав об этом, моя жена сошла с ума. С тех пор она находится в больнице для умалишенных.

– Бедный мой, любимый, прости меня!

– Простить за что?

– За то, что я предположила другое... С того момента, как я узнала, что ты женат, я тоже сходила с ума! Я передумала все и не могла понять, почему ты это от меня скрывал!

– Разве об этом необходимо говорить и тебе, и другим? О подобных вещах не стоит рассказывать. Когда люди узнают об этом, они начинают тебя жалеть. А я терпеть не могу жалости... Почему это драма? Потому что она очень молода: она твоего возраста, Хадиджа... Потому что нет никакой надежды на выздоровление и она будет находиться очень долго в этом ужасном положении... Потому что, в конце концов, я не смог бы изменить что-нибудь в моем положении до тех пор, пока она жива. В этом отношении закон неумолим. Так вот... теперь ты знаешь все.

– Иди ко мне, я тебя очень люблю.

Она хотела приласкать его, но он оставался печальным, безразличным. Казалось, что отсутствующая, имя которой даже не было произнесено, пришла и встала между ними, чтобы не дать продолжаться их счастью.

– Значит, она даже никогда не жила здесь,– спросила она тихонько.

– Никогда!

Арабская девушка ощущала теперь присутствие соперницы, более нереальной, чем сказочный персонаж. Она подумала: «И эту болезненную тайну открыл этот мерзкий Люсьен. Но его имя я даже не буду произносить в присутствии Алена, для него это будет очень неприятно. Когда-нибудь придет день, я с ним рассчитаюсь...»

– Дорогой, налей шампанского.

Они выпили, каждый понимая в глубине своей души, что пьет во имя счастья, которое уже никогда не сможет быть таким, как раньше: над этим счастьем, и даже над ними самими, будет витать незримо присутствующий призрак.

Вечером они решили остаться дома. За ужином царило молчание. Несколько раз она порывалась заговорить, наконец, она спросила его о работе:

– У тебя были какие-нибудь дела сегодня?

– Нет. Или ты думаешь, что я могу в такое время думать о делах!

Помолчав, она снова спросила:

– Ты не хочешь, чтобы я тебе рассказала какую-нибудь легенду моей страны?

– Не сегодня.

Когда пришло время, они легли в одну постель, но ни он, ни она не могли уснуть.

– Давай попытаемся уснуть,– пробормотала она, выключив свет. Они лежали в темноте, друг возле друга, но сон не приходил. Затем он встал и сказал:

– Оставайся здесь, может быть, одна ты быстрее уснешь. Мы достаточно взволнованны, завтра будет легче. Я пойду лягу на диване.

Он вышел из комнаты, оставив ее одну в постели, но через полчаса она пришла к нему. Он лежал вытянувшись, глядя широко открытыми глазами в потолок. Бесшумно, как дикая кошка, она свернулась на ковре, как будто она устроилась стеречь его. Она двигалась очень тихо, и, казалось, что он даже не заметил ее присутствия. Потом наступила минута и он произнес, глядя по-прежнему в потолок:

– Ты здесь. Спасибо, это мило.

– Я здесь, Ален, потому что хочу облегчить твое страдание... Ты хорошо знаешь, что я твой самый верный друг. Я не прошу тебя изливать мне душу, это ни к чему. Я родилась для того, чтобы утешать и веселить, потому позволь мне рассказать тебе одну историю, которая, надеюсь, тебе будет интересна.– И не ожидая его согласия, она начала:

– Жил-был некогда белый принц, молодой и красивый, который чувствовал себя несчастным. Ему нужно было бы найти жену, которая бы его любила, но это было невозможно, потому что строгие законы его страны не позволяли иметь сразу несколько жен... Все дело в том, что у него уже была жена, которая не могла быть рядом с ним. Чтобы скрасить свое одиночество, он время от времени проводил несколько ночных часов в компании девушек, одна красивее другой. Но каждый раз, с наступлением рассвета, он расставался с ними навсегда, потому что они были всего лишь эпизодами случайных встреч.

Однажды ночью, на улице, случайно, он встречает девушку с Востока, готовую служить богатому хозяину, и приводит ее в свой дом, где она согласна быть для него рабыней любви.

– Не знаю откуда ты, с каких краев, но ты принесла в мою жизнь ощущение свежести и тайны. Я оставляю тебя у себя при условии, что ты не будешь расспрашивать о моем прошлом и сумеешь сохранить свое таинственное очарование.

Как истинная рабыня любви, она опустила голову в знак согласия, и он добавил:

– Я не буду покупать твою любовь,– это обесчестило бы наши отношения, для меня это означало бы, что я нашел женщину за деньги, а не благодаря своим качествам; а для тебя – что ты остаешься, чтобы продавать любовь. Тебе будет хорошо со мной, у тебя будет все необходимое, ты будешь одета и у тебя будет крыша над головой.

С этого дня жизнь прекрасного принца преобразилась. С ним всегда была его рабыня любви и больше он не думал, где найти женщину или любовницу. Они были счастливы, помня слова мудрого пророка о том, что счастье так трудно достичь, что нужно довольствоваться иллюзиями его присутствия...

Неожиданно он прервал ее рассказ:

– Достаточно, Хадиджа, мне тоскливо и скучно от вымышленных тобой историй.

– Как, тебе уже скучно, Ален, слушать мой рассказ? В таком случае я опасаюсь, что и я тебе скоро наскучу... Я ухожу.– Она вернулась в спальню, в темноте она спрятала свое лицо в подушках, чтобы оплакать свою душевную тоску. Она, девушка Туниса, знала, что для двух влюбленных самое опасное – трещина в сосуде счастья, через которую протекают недоверие, безразличие, злость, забытье... Вчера она видела, как злился Ален, затем он дулся на нее. А этой ночью, вспомнив о существовании несчастной женщины, возможно, он станет безразличнее к своей Хадидже.

Но она не будет ждать, пока ее совсем разлюбят, она покинет его гораздо раньше...

Проснувшись рано, они оставались каждый в своей комнате, и только когда Ален уходил на работу, Хадиджа вышла проводить его и спросила самым невинным голосом:

– Могу я знать, когда ты вечером вернешься?

– У тебя есть какие-то планы?

– Нет, никаких.

– Ну тогда, скажем, я вернусь, как обычно... После его ухода она принялась бесцельно ходить из комнаты в комнату, время от времени включая и выключая радио, брала журналы, листала их, но не могла ничего читать. Затем она оделась, чтобы выйти в город, но остановилась, не зная что делать. Она даже не способна была принять какое-то решение, сосредоточиться, заняться чем-нибудь. В ее душе поселилось чувство одинокой путницы, не знающей, куда спрятать свою тоску.

Одна и та же мысль вертелась в ее голове: «Наверное, я допустила ошибку, сказав Алену, что знаю о его браке.

Не лучше ли было бы промолчать, жить, делая вид, что ничего не знаю, до того момента, когда поняла бы, что надоела ему?»

Возможно ли, чтобы одно лишь напоминание о несчастной безумной так повлияло на намерения ее возлюбленного? Но какие намерения? Он ей ничего не обещал, она ничего не требовала: естественная для женщины ее расы покорность судьбе заставляла ее радоваться сиюминутному счастью, не заглядывая наперед, не думая о будущем. Замужество ее не привлекало, даже пугало – она знала на примере ее арабских подруг, какими трагедиями это иногда заканчивается.

Тем не менее, она помнила о предсказании ее бабушки и была уверена, что Ален – это тот мужчина ее жизни из-за моря и другого такого не будет. Даже если она должна его потерять, он навсегда останется прекрасным принцем ее сердца. Все, что она пережила раньше и будет потом, не имеет никакого значения. А может быть, он замкнулся в себе, решив, что она захочет занять место той, которая была и останется его супругой? Да, наверное, это его и волновало... Как только она почувствует, что Ален немного успокоится, станет менее раздражительным, она сделает все, чтобы успокоить его, разубедить в этой мысли. Только такой ценой она сможет вернуть счастливые дни их любви.

Вечер этого дня был невеселым, но уже менее напряженным, чем предыдущий. Два или три раза улыбка смуглой девушки оживляла лицо светловолосого красавца. Но тучи проходили не так быстро, еще оставалось какое-то напряжение. Только неделю спустя она снова стала его рабыней любви. Впрочем, она сумела оставаться нежной, понимающей, не торопила ход событий, не проронила ни малейшего упрека, умела казаться беззаботной и радостной, своими изысканными нарядами, прическами и поведением стараясь создать ту чарующую таинственность, которая ему так нравилась и которую он желал; улыбка все чаще появлялась на его лице... Результаты этих тактических уловок не заставили себя долго ждать: она снова стала «его Хадиджой».

Их прекрасные взаимоотношения возобновились, казалось, грозовые тучи развеялись навсегда: они любили друг друга и наслаждались радостями жизни. Каждый вечер она сочиняла для него новую историю, впрочем, она их придумывала везде: в машине во время путешествий, в ресторане, выйдя из кино или театра... Ее богатое воображение создавало очарование их жизни. Правда, надо заметить, они больше не посещали ни «Эль Джезаир», ни другие места, где демонстрировали танец живота. Они также никогда не говорили о несчастной больной. В потаенных уголках души Хадиджи иногда появлялась мерзкая мысль и она желала смерти больной, но она тут же отгоняла ее и глубоко раскаивалась за минутную слабость, хотя умом понимала, что для всех троих, и особенно для Алена, это было бы избавлением. Алену такие мысли никогда не приходили в голову,– она в этом была уверена: его душа была достаточно чиста, откровенна и доброжелательна.

Второй год их совместной жизни подходил к концу. И хотя любовная страсть была спокойнее, чувства уравновешеннее, всякий, кто встречал их, глядел на них с восхищением, и, как и князь Владимир, думал: «Вот прекрасная, неразлучная пара!» Холостому мужчине не завидуют, не завидуют также и одинокой женщине. Но всегда вызывает зависть счастливая пара...

Таким было положение вещей, когда они вернулись в гостиницу «Мадам», чтобы отпраздновать двухлетний период их совместного счастья.

Полное взаимопонимание они обрели снова в комнате с глициниями. Оно было необходимо для них обоих, хотя в этот раз при этом ощущалась какая-то непонятная горечь. И чтобы побороть и устранить ее, они неистово любили друг друга до первых проблесков зари.

Когда он помогал ей раздеваться, она произнесла: «Дорогой мой, ты знаешь, мне очень приятно, когда ты снимаешь с меня одежду, жаль, что ты не делаешь этого чаще...»

– Необходимо сохранять что-то особенное для наших встреч здесь... Что бы нам осталось, если бы не было этих взаимных откровений, шампанского «Перье-Жуэ», которое нам здесь подают, и объятий в этом гостиничном номере?

– Осталась бы любовь, Ален.

– Ты думаешь?

Она была в эту ночь столь ласковой, нежной и желанной, что пробудила в нем все его мужское естество. Счастье любви было таким пламенным, испепеляющим, чудесным, словно они вернулись к первым минутам их неожиданной встречи.