"Если луна принесет мне удачу" - читать интересную книгу автора (Кампаниле Акилле)

Глава III Купе в поездах имеют свою судьбу? – Десять историй со спальными вагонами и один анекдот, рассказанный пятью человеками – Пока что ничего больше

Поезд уже отправлялся, когда Филиппо и Сусанна заняли место в еще пустом купе, пока Баттиста прятал на багажной сетке свою непрезентабельную шляпу.

С перрона послышался голос:

– Дети в дорогу! Дети в дорогу!

– Дети в дорогу? – переспросил старик.

Он выглянул в окно и увидел одну из таких тележек, которые снуют на вокзалах. Ее везла нянька, а на ней помещались с десяток грудных младенцев с сосками во рту.

– И для чего эти малютки? – спросил Филиппо.

– Мы их держим, – объяснила нянька, – для пассажиров, которые хотят ехать в купе одни. Берут ребенка напрокат, сажают его на сиденье, так чтобы его было хорошо видно. Другие пассажиры заглядывают в купе, видят ребенка и проходят мимо. Потом детей оставляют в поезде, а наша фирма их забирает.

– Давайте сюда! – сказал старик.

Он заплатил две лиры и принял в окно хорошенького малютку, которого поместил на сиденье рядом – так, чтобы его было хорошо видно.

– Ой, какой милый ребеночек! – воскликнул проходивший по коридору пассажир.

Он вошел и сел рядом с Филиппо.

– Я не советую вам здесь оставаться, – сказал Филиппо. – У меня очень беспокойный малыш.

– Я как раз потому и вошел, – сказал вошедший. – Обожаю детей.

Это был элегантно одетый и гладко выбритый молодой человек, лысый, неприятной наружности, с орлиным носом и желтоватой кожей. Его можно было бы назвать слугой кардинала, если бы рядом имелся кардинал. Но, к сожалению, молодой человек был один, хоть и держался крайне почтительно, как будто рядом находилось какое-то невидимое важное лицо. Он сидел очень прямо, держа руки на бедрах,[1] плотно сжав губы.

– Ваш? – спросил он у Филиппо, указывая на ребенка.

– До станции Сан-Грегорио.

Он объяснил, в чем дело.

– Я знаю, – сказал элегантный молодой человек, подмигнув. – Я какое-то время сам поставлял таких детей этой фирме.

– Это должно быть забавно, – заметила Сусанна.

– Я не отрицаю, но что же вы хотите! Работы море, а заработок мизерный; вкалывал как вол, а больше четырнадцати или пятнадцати детей в месяц раздобыть не удавалось. И потом, я собираюсь жениться, а родственники моей невесты хотели бы, чтоб я занялся чем-нибудь другим.

– А где вы брали детей? – спросил Солнечный Луч, торопливо припрятывая шляпу, свалившуюся с сетки.

– Да бросьте! – сказал элегантный молодой человек. – Вы что, до сих пор верите, что детей находят в капусте?

У каждого купе в поезде есть своя судьба, подчиняющаяся таинственным законам. Есть такие, в которых за всю поездку не проронят ни слова, и такие, в которых сразу же начинается разговор, и все обмениваются конфетками и визитными карточками, передают друг другу бутылки минеральной воды, рассказывают о своей жизни и расстаются с усиленным желанием увидеться снова. Обычно рядом с купе, в котором все молчат, оказывается купе, в котором все говорят. Там, где молчат, приходится слушать разговоры тех, других, сквозь двери и стенку, и кто знает, сколько раз эти люди хотели бы вмешаться в разговор, а не могут. Среди голосов, которые доносятся из соседнего купе, всегда присутствует женский, не смолкающий ни на минуту.

Купе, в котором разместились наши друзья, было из тех, в которых все молчат. Но они этого не знали, и сразу же завязался оживленнейший разговор.

– Бедный я, несчастный! – крикнул Филиппо, хлопая себя по лбу, а поезд уже трогался.

– В чем дело?

– Я забыл забыть чемодан!

Филиппо был очень рассеян. Но он был необычным рассеянным: вместо того, чтобы забывать вещи, он забывал забывать их. Поэтому, в сущности, его жуткие страдания были совершенно напрасны. Чтобы успокоить его, вынуждены были прибегнуть к силе.

– Потому что, – объяснил он своим спутникам, – нет ничего хуже, чем забыть что-нибудь в дорогу. А уж в поездках я кое-что смыслю.

– Может быть, – сказал элегантно одетый молодой человек, – вы из тех, о ком говорят, что они «прирожденные путешественники»?

– Как вы догадались?

– По лицу.

– В самом деле, – сказал Филиппо. – Я много поездил.

Он закурил одну из своих тонких русских папирос и добавил:

– Мысленно.

– Я так и думал!

– В молодости, однако, я много ездил по одной необычной причине: я заболел в спальном вагоне. Врач, который ехал в том же поезде, сказал мне, что я проболею еще полгода. Поэтому я посчитал нужным не вставать с постели и полгода ездил туда-сюда по маршруту Париж – Лион – Средиземноморье. Потом вагон прицепили к скорому Милан – Париж – Лондон, на котором я успешно миновал кризис. Еще месяц я провел в «Восточном экспрессе», но тут у меня случился рецидив из-за столкновения; после чего вагон из-за повреждений отправили на маршрут Неаполь – Палермо. А период выздоровления пришелся на ремонтное депо.

– Я тоже много ездил в спальном вагоне, – сказал элегантный молодой человек, который значительно прибавил в смысле соперничества, а звали его Гверрандо, – по одной необычной причине. Однажды вечером я выехал из Рима во Флоренцию. За полчаса до прибытия, а именно – в половине шестого утра, в дверь постучал проводник. Я не привык вставать так рано, поэтому сказал ему: «Дайте мне поспать еще чуть-чуть». А когда проснулся снова, мы уже проехали Флоренцию, и мне пришлось ехать до Милана; отсюда в ночь я отправился во Флоренцию, в спальном вагоне. Незадолго до прибытия во Флоренцию в купе постучал проводник. Поскольку было очень рано, я попросил его дать мне поспать еще полчасика. Так мы проехали Флоренцию, и мне пришлось ехать до Рима. Короче, я ездил так полгода по маршруту Рим – Милан через Флоренцию. А ведь во Флоренции меня ожидало яркое любовное приключение, о котором я вам расскажу на станции Роккамонтана, если дотерпите.

– Кстати о тех, кто приходит будить пассажиров спальных вагонов за полчаса до прибытия, мне вспоминается одно случившееся со мной приключение, – сказал Филиппо. – Если хотите, я вам о нем поведаю, а если не хотите, я все равно поведаю.

Пришлось смириться и выслушать рассказ старика, который окинул присутствующих быстрым взглядом.

– Я ехал, – начал он, – в спальном вагоне и должен был сойти на промежуточной станции около шести утра. Поскольку часов у меня не было, из опасения не проснуться вовремя и не услышать проводника, я не сомкнул глаз. В сумраке вагона я напрягал слух, чтобы не пропустить тихий стук, который, казалось, говорил ленивому пассажиру: «А ну вставайте! Через полчаса вам сходить!» Наконец, я услышал грохот в дверь; конечно же, поездная бригада разделяла мои опасения насчет слуха спящих пассажиров. Я вскочил, умылся, побрился, сложил вещи в чемодан и, когда все было готово, вышел в коридор. Здесь я спросил время и остолбенел: была полночь. То, что я посчитал стуком в дверь, на самом деле было столкновением поездов. Ругаясь, я снова разделся, испачкал лицо, отрастил щетину и лег в постель.

– Однажды, – сказал Гверрандо, который не хотел уступать Филиппо, – я путешествовал в купе с другом; в соседнем купе ехали два японца, над которыми мы задумали сыграть забавную шутку: мы стали бешено стучать в перегородку и петь во все горло. Японцы стали протестовать, но мы им объяснили, что на европейских железных дорогах так принято. «Со своим уставом в чужой монастырь не ходят», – сказали они печально и больше не протестовали. Так мы провели всю ночь, колотя кулаками в перегородку и распевая песни.

– Наверное, это было жутко весело, – заметил Филиппо с завистью.

– Это еще не все. Утром в коридоре мы встретили этих японцев, и они стали избивать нас ногами. «Это еще что такое?» – закричали мы. «Так принято на японских железных дорогах», – ответили они. Много лет спустя, мы случайно узнали, что это неправда.

– Однажды ночью, – сказал Филиппо, чтобы не остаться в долгу перед соперником, – я ехал в купе с одним незнакомцем, который храпел. «Ваш храп мешает мне спать, – сказал я ему. – Прекратите». «Не могу, – ответил тот. – Это болезнь, от которой мне не избавиться никогда, я перепробовал все на свете». «Если хотите, – сказал я ему, – я вас вылечу, и немедленно». «Господи, хорошо бы! – воскликнул тот. Я вытащил пистолет, зарядил его, положил рядом и сказал: «Прекратите храпеть». Незнакомец прекратил храпеть, как по волшебству.

– Да, славное средство, – заметил Солнечный Луч с восхищением, кладя на место свою непрезентабельную шляпу, которая слетела на голову Филиппо вследствие толчка поезда.

– Но это еще не все, – продолжал старик. – Я смог уснуть. Внезапно меня разбудил сильный шум. Я открыл глаза и увидел, что мой спутник блаженно храпит. Я разбудил его и говорю: «Приятель, хватит храпеть, мне хочется поспать». Тот открыл один глаз и собрался было продолжать храпеть; я ищу свой пистолет и не нахожу его; тут я вижу его в руках моего спутника, который улыбается и говорит: «Хватит спать, мне хочется похрапеть». – Старик повернулся к Сусанне: – Ты слышала про этот случай, о котором я только что рассказал?

– Нет, – ответила Сусанна. – Но это ничего. Ты его будешь рассказывать еще раз сто.

Гверрандо не хотел уступать:

– Кстати, о незнакомцах в купе, – сказал он. – Однажды мне попался акробат, который ехал в турне. Он попросил меня уступить ему верхнюю полку, что я охотно и сделал, и он всю ночь для тренировки выполнял сложнейшие фигуры. Я, лежа в постели, наслаждался этими сальто-мортале и не мог сомкнуть глаз, восхищаясь великим атлетом. Изредка со своей полки я робко бормотал: «Довольно!» – как это делают в конном цирке; но акробат, у которого мужества было на десятерых, меня не слушал. Наконец, измученный волнением, я заснул, и для воздушного гимнаста это стало катастрофой – оставшись без зрителей, начал выполнять упражнения очень плохо, так что даже свалился на меня, сломав мне полку.

– А я, – сказал Филиппо, ощутивший, что начинает проигрывать, – однажды подшутил над пассажирами соседнего купе: всю поездку держал открытой дверь туалета, общего для обоих купе; так что соседи, английская пара в свадебном путешествии, так и не смогли туда войти. Так вот, представляете? На конечной станции молодоженов встречала восторженная толпа, которая ожидала приезда пары знаменитых негритянских танцоров.

Гверрандо не находил, чем ответить.

– Один раз, – немного поразмыслив, начал он злобно, – я сел на поезд на промежуточной станции. Была только одна свободная полка в купе, где уже ехала одна дама. «Хорошо, – сказал я контролеру, – давайте мне эту полку; я расположусь сверху, если дама предпочитает быть внизу; или, если она предпочитает, чтобы я был внизу, а сама сверху…»

– Не надо скабрезностей! – закричал сияющий Филиппо, видя, как лицо Баттисты заливает краска.

– Нет, надо! – крикнула Сусанна.

Гверрандо продолжил:

– Но контролер сказал мне: «Нельзя, синьор; правила запрещают мужчине занимать свободное месте в купе, где уже едет дама». «Но они же не запрещают, – возразил я, входя в купе, – занимать уже занятое место».

Филиппо был страшно доволен: убожество последнего случая, рассказанного Гверрандо, обеспечивало победу ему. Поэтому он просто сказал:

– В первый раз, когда я ехал в спальном вагоне, я совершенно не представлял себе, какие кнопки, кнопочки, звонки нажимать и для чего, какие кольца тянуть, какие задвижки отодвигать и на какие крючки и что вешать; я был один и провел всю ночь, осторожно изучая «как и что» этих таинственных приспособлений: нажимал кнопку, думая, что открываю окно, но включался синий свет; в темноте, двигаясь ощупью вдоль стенок, находил другую кнопку, чтобы включить белый свет, но в дверь стучал проводник: «Вызывали?»; мне нужно было заказать бутылку минеральной воды; я тянул за крючок – и открывалась потайная дверца; я поднимал маленький рычаг – и выезжала миска с водой; я хотел закрыть окно, но выключал свет; хотел повесить шляпу, но зажигал свет. В конце концов я зарекся что-либо трогать и, более не в состоянии зажечь синий свет, провел ночь, глядя на таинственные устройства. Особенно привлекла мое внимание одна штучка, которая так и манила к себе: латунное кольцо на маленьком рычажке, к которому я до сих пор не прикасался и о назначении которого не имел ни малейшего понятия. Я постарался к нему не притрагиваться, опасаясь, что поезд остановится посреди поля, или вагон начнет трясти, или мы все перевернемся вместе с паровозом. На следующее утро, когда пришел проводник, я не смог пересилить любопытства: «Скажите-ка, – спросил я, – для чего вот это устройство?» Он улыбнулся: «Это колечко у нас – для тех пассажиров, которые не могут устоять перед желанием потрогать что-нибудь, не вызывая при этом никакого происшествия».

У Гверрандо, которому больше ничего не вспоминалось из жизни в спальных вагонах, лицо стало землистого цвета. Он вытащил шприц и сделал себе укол. Элегантный молодой человек был очень завистлив и должен был делать себе уколы морфия, чтобы забывать о неприятных вещах.

Филиппо захотелось добить его.

– Несколько дней назад, – произнес он, – едучи в спальном вагоне, я выставил туфли за окно, имея привычку к жизни в гостиницах.

Гверрандо дал ему договорить. Потом произнес совершенно спокойно:

– Когда и где?

– Время было около полуночи, – сказал Филиппо, – поезд проезжал мимо железнодорожной будки на двухсотом километре от Рима, где работает один старый и добросовестный обходчик.

– Понятно, – бесстрастно отозвался Гверрандо, – я как раз проезжал в спальном вагоне мимо той же будки в семь утра: я открыл окно и обнаружил пару прекрасно начищенных туфель, висящих в воздухе.

Филиппо был посрамлен: этот темный проходимец разбил его в пух и прах. Будучи слишком воспитанным, чтобы показать свою досаду, он сдержался.

– Солнечный Лучик, смелее! – произнес он, чтобы отвлечь внимание. – Теперь мы хотим услышать какую-нибудь историю от вас.

Баттиста, у которого лицевые мускулы болели от слишком продолжительного усилия изображать улыбку, как раз снова пристраивал на багажной сетке свою шляпу, упавшую на Гверрандо вследствие дерганья поезда. Зная один еврейский анекдот, он начал его рассказывать:

– Славный Абрам, – начал он, – выиграл в лотерею. Вы спросите – как же так? Такой экономный человек, можно сказать, с рождения знающий цену деньгам, рисковал ими в игре? Разве нет множества других более прибыльных дел, приносящих двадцать, тридцать, даже пятьдесят, а то и – как знать – сто процентов? О, не пугайтесь! Почтенный Абрам не потерял рассудок; его голова, сохранившая ясный ум, по-прежнему крепко сидит на плечах. Его семья может быть довольна: старая мать Сара, старый отец Моисей, любимая жена Эсфирь, дети Иезекииль, Юдифь, Давид, Иеремия, и все остальные домочадцы могут жить спокойно…

Баттиста осекся. От внимательного взгляда Филиппо его мозг вдруг пронзила колючая мысль: а что если старик – еврей? Он постарался исправить положение, заключив анекдот несмешной концовкой, зато лестной для еврея. Он сказал:

– Дело в том, что Абрам, как и все евреи, расточителен, щедр, мало ценит деньги и очень честен.

– Да что вы несете? – закричала Сусанна. – Там все не так. Я расскажу, как там было дальше: скажу по секрету, там говорится об одной выигрышной комбинации из трех цифр, которая нашлась в старом костюме, висевшем в лавке. Так вот, чтобы отпраздновать выигрыш, Абрам решил – предки не перевернутся в гробах? пророки не возмутятся? – рискнуть и потратить очень скромную сумму на поход в кино. Два раза пересчитав деньги для верности…

Тут Сусанна, увидев смущенное лицо Баттисты и вспомнив его очень лестные для евреев слова, подумала: «А, может, он еврей?» И неловко замолчала.

– Извиняюсь, – сказала наконец она. – Я не помню, что там дальше.

– Я, я знаю продолжение, – сказал Филиппо. – Для верности пересчитав деньги два раза, купив и проверив билеты, пока семья двигалась ко входу, Абрам вдруг остановился; одна мысль, как молния, пронзила его недремлющий ум. Он вернулся к окошку кассы и сказал: «Пожалуйста, верните мне стоимость половины билета». «Почему? – спросил удивленный кассир. – Я не вижу ни детей моложе семи лет, ни солдат!» «Не…» – Филиппо остановился; он увидел, что Гверрандо смотрит на него как-то странно, и внезапно подумал, что элегантный молодой человек – еврей. Он не хотел обижать его анекдотом, неуважительным к его народу, и сказал: – Я что-то не помню…

– Я помню! – воскликнул Гверрандо. И продолжил: – «Дело не в этом, – нетерпеливо сказал Абрам, – а в том, что мой отец, мой почтенный отец Моисей имеет право на скидку в пятьдесят процентов, потому что…»

Молодой человек замолчал.

– Потому что…? – сказал Филиппо.

– Ну же, дальше! – сказала Сусанна.

Но Гверрандо пристально и с подозрением смотрел на Филиппо. «Может, этот старикашка еврей? – подумал он. – Лицо у него то самое…»

– Ну так почему же? – настаивал Филиппо, сверля рассказчика взглядом, который показался тому полным вызова.

– Вот вы сами и скажите, – ответил Гверрандо.

Филиппо повернулся к Сусанне:

– Скажи ты.

Баттиста чувствовал себя весьма неловко. «Сейчас дойдут до меня», – подумал он. Ему хотелось исчезнуть. И в самом деле, Сусанна посмотрела на него.

– Заканчивайте вы, – предложила она.

– Потому что… – пролепетал Баттиста.

Но ему не хватило смелости продолжить. И тут поднял голову ребенок на поездку.

– Да ну вас в самом деле, – сказал он. – Давайте уж я закончу анекдот. «Потому что, – сказал Абрам, – мой отец на один глаз слепой».

Все обменялись изумленными взглядами.

– Так значит, – сказали они, – никто из нас не еврей.

Автор подозревает, что евреями были все.