"Лазурный берег, или Поющие в терновнике 3" - читать интересную книгу автора (Сторидж Пола)III. ВУТТОН Уолтер и МоллиГосударственный воспитательный дом в Вуттоне, небольшом провинциальном городке, что расположен неподалеку от Оксфорда, был если и не самым худшим в Англии, то, во всяком случае, одним из самых худших – во всяком случае, считать его таковым были веские основания. Основан этот воспитательный дом был почти сто двадцать лет назад, во время медленного заката пышной, блестящей и кровавой викторианской эпохи, и с самого первого дня его основания публика была тут далеко не блистательная; как правило – дети спившихся колониальных чиновников, бедных младших офицеров, убитых во многочисленных сражениях в Индии, Афганистане, Египте или в Бирме, матросов, зарезанных в портовых притонах и погибших во славу Ее Величества в морских сражениях, калек, доживавших свой век в домах инвалидов, и просто отпрыски неблагополучных семей, которых родители по тем или иным причинам не могли или просто не желали содержать. В более поздние времена, уже в нашем веке воспитательный дом в Вуттоне приобрел более чем недобрую и даже скандальную славу из-за того, что здесь помещали детей осужденных на пожизненное заключение родителей, закоренелых преступников, не только профессиональных террористов, таких, как Патрик О'Хара, но и обычных уголовников или наркоманов – тех, у кого не находилось никаких родственников, которые могли бы позаботиться о них. Это казенное заведение пользовалось в небольшом провинциальном местечке настолько устоявшейся скверной репутацией, что зачастую матери даже пугали им своих непослушных детей («не будешь слушаться, отдам в воспитательный дом, к детям насильников, наркоманов и бандитов!»), И все достопочтенные граждане городка предпочитали обходить это мрачноватое серое здание стороной. И неудивительно – по своим порядкам, по нравам, что царили там, воспитательный дом в Вуттоне был скорее не «сиротским приютом» в обыкновенном смысле этого слова, а чем-то вроде исправительной колонии или какого-то подобного заведения – и лишь его статус не позволял вводить тут жестокие порядки, свойственные для подобного рода учреждений. В качестве воспитателей в нем обычно работали те, кто по каким-либо причинам не мог устроиться в иное, более приличное место: изгнанные с прежней службы педагоги, те, кому при увольнении было отказано в рекомендациях для следующего места работы, а также иммигранты, которые не могли подыскать для себя ничего более подходящего. А в последнее время здесь появилось много отставных офицеров, которые, разумеется, сразу же начали наводить среди воспитанников чуть ли не армейские порядки с неизбежными наказаниями за малейшую провинность, рукоприкладством, грубой площадной руганью и всем тем, что штатские брезгливо именуют «солдафонщиной». Директор этого заведения, равно как и почти вся администрация и воспитатели, как правило, смотрели на подобные вещи сквозь пальцы – для оправдания грубости и жестокости у них всегда был наготове серьезный, как им казалось, аргумент: – Вы бы только знали, дети каких отпетых негодяев подчас попадают сюда! Нет, нет, что вы – с ними нельзя иначе, любое хорошее отношение не исправит их, а только развратит до мозга костей. Впрочем, многие воспитанники были развращены и испорчены настолько, что развращать и портить их далее было уже просто некуда – а многие мальчики и девочки из «благополучных» семей, по каким-либо причинам попавшие сюда, через несколько лет превращались в отпетых негодяев. Справедливости ради следует отметить, что из стен воспитательного дома Вуттона выходили не только насильники, убийцы и разного рода преступники: на специальных занятиях в мастерских тут готовили рабочих и работниц для производства. Но, как бы то ни было, каждый год отсюда кто-нибудь бежал, иногда, очень редко – не по одиночке, а по несколько человек сразу, однако беглеца или беглецов после непродолжительных поисков ловили, примерно наказывали, чтобы другим неповадно было, и возвращали в воспитательный дом. Правда, ловили далеко не всех – те, кому удавалось скрыться безнаказанным, пополняли армию бродяг, вливались в коммуны хиппи, становились членами молодежных банд, торговали на улицах пролетарских районов наркотиками и подчас сами становились жертвами преступников, а порой – жертвами сексуальных домогательств и рано или поздно оказывались в тюрьме или в исправительной колонии. Жаловаться на порядки, царившие в воспитательном доме, было некому – во всяком случае, администрация этого заведения, узнав о жалобщике, начинала настоящую травлю несчастного, и он, как правило, переводился в какой-нибудь другой воспитательный дом, еще хуже этого, или же выходил после этого заведения с такой страшной характеристикой, что вряд ли мог рассчитывать на что-нибудь путное в жизни… Да и жаловаться здесь было не принято – по многим причинам – надо отметить, что жалобы и жалобщики отнюдь не приветствовались самими воспитанниками. Таковы были порядки в этом заведении – они во многом были скорее тюремными, и для завершения сходства не хватало только металлических решеток на окнах, злых собак и вышек с охранниками во дворе, колючей проволоки на ограде. После того, как их отец, Патрик О'Хара по приговору был помещен в специальную тюрьму города Шеффилда, коронный суд постановил отдать его детей, тогда еще тринадцатилетнего Уолтера и одиннадцатилетнюю Молли, в воспитательный дом Вуттона… – Эй, ты, как тебя? Уолтер даже не подозревал, что этот окрик может относиться к нему – до такой степени он был ошарашен новыми впечатлениями. Он только что пришел из «приемника», где его и его сестру судебный исполнитель передал администрации воспитательного дома под расписку, вполголоса переговорив о чем-то с клерком – притом до слуха Уолтера то и дело долетали слова: «да, тот самый О'Хара, который…», «пожизненное заключение, хотя он заслуживает и большего», «взорвал пассажирский самолет», «страшный человек», «терроризм», и то самое страшное слово, которое, как сразу же подметил подросток, заставило вздрогнуть клерка – «ИРА». Два длинных зала среднего размера были полны народа. Новички робко жались вдоль стен и сидели на подоконниках, одеты они были в самые разнообразные костюмы – тут попадались и нелепые джинсовые рубища, на два или три размера больше, чем требовалось, явно с чужого плеча, и строгие дорогие костюмы, и матросские курточки с позолоченными пуговицами, и мелькали кожаные куртки с многочисленными заклепками и узорами, столь любимые рокерами, хотя до возраста, когда человеку все на свете заслоняет «Харлей-Дэвидсон», собравшимся подросткам было еще далеко. Вскоре, однако, новичкам предстояло избавиться от этой домашней одежды, получив у кастелянши полный казенный комплект… Старожилы в одинаковых оранжевых комбинезонах (повседневная одежда в воспитательном доме) сразу же бросались в глаза своим однообразием и особенно – развязными манерами. Они ходили по двое или по трое обнявшись, некоторые перекликались через весь зал, иные с дикими воплями гонялись друг за другом. Густая едкая пыль, заставляющая то и дело чихать, поднималась с натертого мастикой, грязного от многократного прикосновения ног паркета. Можно было подумать что вся эта топающая, кричащая и свистящая толпа специально, преднамеренно старается ошеломить его, Уолтера, своей возней и гамом. – Ты что, оглох, что ли? Уолтер обернулся и поискал глазами человека, который мог выкрикнуть это обращение. – Я к тебе обращаюсь! Перед ним, засунув руки в обвисшие карманы, стоял рослый воспитанник и рассматривал новичка сонным, скучающим взглядом. – Как твоя фамилия, я спрашиваю? – О'Хара… Уолтер О'Хара… – А, понятно… – сказал воспитанник с некоторым презрением, – из Ирландии, что ли? – Да, из Белфаста… – Из самого Белфаста? – Ну да… А почему ты спрашиваешь? Ты что, бывал там? – Нет. – Тогда почему спрашиваешь? С минуту подумав, воспитанник вкрадчивым голосом поинтересовался: – Скажи, а деньги у тебя есть? У Уолтера было тридцать с небольшим фунтов, которые он получил от отца незадолго до его ареста на гостинцы, однако вид воспитанника не внушал доверия, и потому мальчик произнес: – Нету. Тот прищурился. – А ты, часом, меня не обманываешь? – Нет, – ответил Уолтер и отвернулся. Говорить с этим развязным подростком ему явно не хотелось. Однако тот не уходил. – Э-э-э, скверно, что у тебя нет денег… И не предвидится? – Нет. – Почему? Уолтер промолчал. – А у тебя есть родители? Эти нелепые расспросы начали уже надоедать Уолтеру, и потому он, смело посмотрев на подростка, перешел в наступление: – А тебе какое дело? Подросток замялся. – Ну, если бы у тебя были родители, то они бы передавали тебе деньги… Иногда бы давали… Хоть иногда… Понимаешь? – Ну, передавали бы… А тебе что? – А я бы одолжил их у тебя… Так одолжишь, когда у тебя появится хоть несколько монет? Это обещание совершенно ни к чему не обязывало, тем более, что Уолтер твердо решил никому не при каких обстоятельствах не говорить о тридцати фунтах, которые лежали у него в потайном кармане. – Может быть… И мальчик резко повернулся, с явным намерением уйти прочь. – Постой, постой, – остановил его новый знакомый, легонько тронув за плечо. Видимо, этому развязному подростку в тот день было скучно, и он искал себе каких-нибудь непритязательных развлечений. Склонив голову набок, он спросил: – А ты как тут оказался? Уолтер замялся – ему не очень-то хотелось рассказывать этому типу, который сразу же ему не понравился, о своем отце. – Это очень долго объяснять, – ответил мальчик уклончиво. Тот не стал настаивать. – Ну, как хочешь… Впрочем, скрывай, не скрывай, а мы все равно узнаем… И, развернувшись, зашагал прочь своей развинченной походочкой. Дойдя до двери и взявшись за ручку, с явным намерением уйти, подросток немного постоял так, будто бы о чем-то раздумывая, а затем вновь обернулся к новичку. – Слушай, Уолтер – а ты меня, часом, не обманываешь? – спросил он. – О чем это ты? – спросил мальчик, стараясь придать своим интонациям как можно больше независимости и таким образом побороть свою внутреннюю робость. – О деньгах… Уолтер передернул плечами. – Не понимаю. – У тебя точно нет денег? Пристально посмотрев на не в меру наглого воспитанника, мальчик ответил: – А хоть бы и были? – Ну, и… – Почему я должен давать их тебе? Тот заулыбался – так мерзко и гаденько, что Уолтеру стало немного не по себе. – А я вижу, ты что-то слишком смелый… У вас в Ольстере все такие – да? Мальчик проигнорировал этот вопрос – он явно ему не понравился. Подойдя вплотную к Уолтеру, нахальный подросток спросил в упор: – Отвечай же! – А тебе какое дело? Тот упер руки в бока – вид у наглеца в этот момент был самый что ни на есть вызывающий. – Я тебя спрашиваю… – Ну, допустим… Казалось, этот ответ удовлетворил собеседника. – А почему ты мне сразу не ответил? Наверное, я тебе не приглянулся – так ведь? И вновь молодой О'Хара промолчал – ему до смерти не хотелось ввязываться в спор с этим отвратительным типом, который с первого взгляда не понравился ему. – Так понравился я тебе или нет? Конечно, глупее вопроса вряд ли можно было придумать, и потому, помедлив, Уолтер ответил неопределенно: – Я тут первый день… – Вижу, что не второй, – отрезал тот. На что Уолтер резонно заметил: – Я не могу сказать, нравится мне человек или нет, когда вижу его впервые… А тем более – одалживать ему деньги… Наглец повысил голос: – Так они у тебя есть? – Может быть… Неожиданно тот произнес: – Ты должен дать их мне. Голос подростка прозвучал настолько безапелляционно и категорично, что Уолтер даже не понял, к чему эта фраза была произнесена. – Ты должен дать их мне… Понимаешь – чтобы их у тебя никто не стащил… Больше всего на свете Уолтеру теперь хотелось послать этого типчика куда подальше, однако в самый последний момент, сдержав себя, он лишь возразил: – Но ведь я не знаю тебя. – Ты что – не веришь мне? Уолтер пожал плечами. – Ну, допустим, верю… Неожиданно подросток вытянул по направлению к Уолтеру руку ладонью вверх. – Ну! – Что, что? – Деньги давай – я что, должен ждать тебя? Ты, приятель, не понимаешь, наверное, куда попал… – В воспитательный дом, – ответил Уолтер, стараясь сохранить привычное хладнокровие и присутствие духа. – В воспитательный дом города Вуттона… – Ты тут первый день, а уже начинаешь диктовать свои порядки, – произнес его собеседник более миролюбиво, пряча руку в карман, – и ты не понимаешь, что там, – он неопределенно кивнул по направлению окна, подразумевая под этим что-то вроде «воли», – что там и здесь на одни и те же вещи смотрят совершенно по-разному… – Возможно, – согласился О'Хара, стараясь скрыть волнение, внезапно охватившее его, – не сомневаюсь, что это так… Видимо, эти слова были приняты развязным воспитанником за знак согласия, и потому он поинтересовался вновь окрепшим и удовлетворенным голосом: – Значит, ты согласен дать мне свои деньги на хранение? Не беспокойся, у меня они будут в целости и сохранности – как в Тауэре! В этот момент в коридоре появились воспитатели, и Уолтер понял, что настал самый подходящий момент для того, чтобы ретироваться и прекратить этот во всех отношениях ненужный и бесполезный разговор. Он, улучив минутку, развернулся и зашагал прочь, все время ускоряя шаг, провожаемый ненавистным взглядом своего первого знакомого в воспитательном доме… Страшно медленно, скучно и тяжело тянулся для Уолтера этот первый день жизни в воспитательном доме. Были минуты, когда ему начинало казаться, будто бы прошло не пять или шесть часов, а по крайней мере полмесяца с того момента, как они с судебным исполнителем взбирались по широким каменным ступеням парадного крыльца, как он с трепетом вошел в стеклянные двери, на которых старинная, ярко начищенная медь блестела с холодной и внушительной яркостью, с того самого момента, как судебный исполнитель вручил его клерку этого жуткого заведения. Одинокий, словно забытый всеми на свете, мальчик рассматривал окружающую его унылую казенную обстановку. Два помещения – администрация и столовая, разделенные перегородкой, были выкрашены снизу до высоты человеческого роста коричневой масляной краской, а выше – розовой известкой. По левую сторону от них тянулся коридор с рядом полукруглых окон, а по правую были стеклянные двери, ведущие в классы. Простенки между дверьми и окнами были заняты раскрашенными картинками на исторические сюжеты – от покорения Англии норманнами и войны Алой и Белой розы, до событий последней войны. Вдоль стен в столовой стояли черные столы и скамейки. По стенам тоже были развешаны картины, изображающие героические подвиги британских солдат в колониях (видимо, они помещались тут еще при королеве Виктории, во времена основания воспитательного дома). Картины висели так высоко, что, даже взобравшись на стол, нельзя было рассмотреть, что под ними написано. Вдоль обеих залов, как раз посреди их, висел длинный ряд ламп старой красной меди и медными шарами для противовесов. Наскучив бродить вдоль этих унылых, бесконечно-длинных залов, Уолтер вышел на плац – большую квадратную лужайку, окруженную с двух сторон валом, заросшим травой, а с двух других сторон – ровными рядами акаций. На плацу одни воспитанники играли в какие-то игры, другие бродили обнявшись, третьи рассматривали дешевые иллюстрированные журналы, четвертые скуки ради бросали камни в зеленый от тины пруд, лежавший шагах в пятидесяти от линии валов; к самому пруду воспитанникам ходить не позволялось, так же, как и выходить за пределы заведения; это приравнивалось к побегу. Неожиданно он прошептал: – Молли… Прошло вот уже часа четыре, как он расстался с сестрой. Уолтер знал только, что Молли помещена в этот же воспитательный дом, но только в половину для девочек – она располагалась в правом крыле того же здания. Там был свой плац, площадка для прогулок, однако с этой стороны его не было видно. Интересно, что теперь с Молли? Мальчик всегда ощущал в себе какую-то ответственность за сестру – наверное, потому, что эти мысли внушил ему его отец, Патрик. Как с ней обходятся – там, в том крыле здания? Обижают ли ее? Ведь Молли – она такая беззащитная, такая несамостоятельная, такая тихая – она вряд ли сможет постоять за себя. Интересно – и как она там устроилась? Уолтер осмотрелся и перелез через забор – видимо, за ним и была половина для девочек. Однако, едва только он ступил на землю, как услышал грубый окрик: – Что тебе тут понадобилось? Уолтер обернулся – навстречу ему шел мужчина с сухим, желчным лицом, притом рот этого человека растягивался в недоброй усмешке. – Кто ты такой? Уолтер, смущенный, пробормотал: – Извините, сэр, меня зовут Уолтер О'Хара… Я здесь недавно… И вновь недобрая улыбка перекосила лицо мужчины с желчным цветом кожи. – И ты считаешь, что это – достаточные основания для того, чтобы нарушать существующие правила? Уолтер пожал плечами – он ничего не знал о каких-то там правилах. – А что я нарушил? – Тут, – мужчина топнул ногой, – тут половина для девочек. И мальчикам перелезать через забор строго возбраняется… Тебе понятно? – Но, сэр, – несмело сказал он, – у меня здесь сестра… Молли. – Ну и что с того? – Я хотел бы ее увидеть… Подойдя к Уолтеру, воспитатель взял его за руку и повел к калитке. – Что ж – весьма похвальная черта, молодой человек… Подросток слабо улыбнулся. – Спасибо… – Я говорю о твоих братских чувствах к сестре… Как ты говоришь, ее зовут? – Молли… Эмели О'Хара… – Очень хорошо… На первый раз я не буду тебя наказывать – потому что ты новенький. Но в следующий раз ты должен знать, что тебе здесь совершенно нечего делать… Понял меня? Уолтер кивнул. – Да, сэр… Мистер… – Мистер Яблонски, – произнес мужчина сухим голосом и, как, во всяком случае, показалось Уолтеру, с каким-то легким иностранным акцентом. – Мистер Яблонски… Я служу воспитателем в этом заведении. Вполне возможно, что меня назначат воспитателем к тебе… Уолтер слабо улыбнулся – видимо, хотел сделать вид, что такая перспектива дальнейшего знакомства с мистером Яблонски его очень воодушевляет. После непродолжительной паузы он осторожно поинтересовался: – А когда я смогу увидеть Молли? – Увидишь в воскресенье, – ответил мистер Яблонски и, доведя нового воспитанника до калитки, препроводил его на мужскую половину. – Если конечно, – добавил он, – до того времени не ввяжешься в какую-нибудь историю и не будешь наказан… В воскресенье? Что ж, пусть будет так. Это лучше, чем вообще никогда. Сегодня вторник – стало быть ждать осталось четыре дня, не считая сегодняшнего… Скорее бы… Все эти первые впечатления резкими, неизгладимыми картинами запали в память Уолтера. Сколько раз потом, уже живя в доме Хартгеймов, он видел во сне эти коричневые стены, этот плац с чахлой, забитой травой, вытоптанной многочисленными ногами, длинные и узкие коридоры, широкую лестницу, стертую подошвами воспитанников, – за какой-то год он так привык ко всему этому, что все сделалось как бы частью его самого. Но впечатления первого дня все-таки не умерли в его душе, и он всегда мог вызвать перед своими глазами чрезвычайно живо образ всех этих предметов, – вид, совершенно отличный от реальности, более яркий, свежий и как будто бы даже немного наивный. Вечером Уолтеру, вместе с прочими новичками, дали по стакану мутноватого напитка, именуемого «чаем», пломпудинг и половину французской булки. Булка показалась на вкус кислой, а чай почему-то отдавал сельдью – Уолтер, рискуя быть замеченным, украдкой вылил его. После ужина воспитатель проводил мальчика в спальню и показал Уолтеру его кровать. – Каждое утро ты должен застилать ее, – сказал воспитатель, и Уолтер почему-то подумал, что и этот человек чем-то неуловимо смахивает на мистера Яблонски – того самого, который увидел, как он перелезает через забор на половину девочек – наверное, своим желтоватым желчным лицом. – Ты умеешь застилать постель? Мальчик кивнул. – Да. Воспитатель, постояв некоторое время у него над душой и, сделав необходимые распоряжения, удалился, и Уолтер принялся расстилать постель. Спальня для мальчиков среднего возраста в тот вечер долго не могла угомониться. Подростки в одном белье перебегали с кровати на кровать, дрались, прыгали, били друг друга подушками и просто кулаками, слышался хохот, шум возни, звонкие шлепки ладоней по голому телу. Только через полчаса начал затихать весь этот бедлам и умолк сердитый голос дежурного воспитателя, окликавшего шалунов по фамилиям. Когда же шум окончательно прекратился, и отовсюду послышалось дыхание спящих детей, прерываемое изредка сонным бредом, Уолтеру вдруг сделалось невыносимо тоскливо. Все, что на короткое время забылось им, все, что заслонилось новыми впечатлениями, – все это вдруг припомнилось с беспощадной ясностью: дом в Белфасте, где они после смерти матери жили втроем – он, отец и Молли. Суд, суровые мантии, белые парики, бледное, точно из воска лицо отца, страшный приговор – «пожизненное заключение», а это значит, что он никогда больше уже не увидит папу: потом – долгий и томительный путь, сперва по морю, а затем по железной дороге… Все это заслонила острая, щемящая жалость к отцу… Ему припомнились те случаи, когда он был недостаточно внимателен к нему, порой даже груб, когда отец просил его что-нибудь сделать, а он, Уолтер, отказывал ему даже в каких-то пустяковых просьбах… И мальчику становилось нестерпимо стыдно; он многое бы отдал за то, чтобы исправить положение, но теперь, когда отец был в тюрьме Шеффилда, а он и Молли – здесь, в воспитательном доме, было уже поздно. В его разгоряченном, подавленном и одновременно взволнованном уме лицо отца представлялось, когда он вспоминал суд и приговор, таким бледным, неживым и болезненным, воспитательный дом – таким суровым и нехорошими местом, а сам он и его сестра – такими несчастными и заброшенными, что Уолтер, сам того не желая, заплакал жгучими, отчаянными слезами, от конвульсивных рыданий вздрагивала его узенькая металлическая кровать, а в горле стоял какой-то сухой колючий клубок… Он вспомнил свой сегодняшний разговор с мистером Яблонски, и ему очень захотелось увидеть свою сестру Молли… Скорее бы наступило долгожданное воскресенье! О, сколько бы отдал Уолтер, чтобы хоть немного приблизить этот день! Во время их последней встречи отец сказал ему: – Уолтер, теперь ты в семье – старший… Береги сестру, у нее кроме тебя больше никого на свете нет… Береги Молли… Тогда мальчик поднял на отца глаза и пообещал твердым голосом: – Хорошо, папа… – Смотри же, береги сестру… – Буду беречь, папа, – произнес Уолтер и, словно стесняясь порыва сыновьих чувств, неловко обнял Патрика. Молли… Он не видел ее с самого утра, хотя ему показалось, что прошла целая вечность. Молли, бедная Молли… Бедный папа… И бедный он, Уолтер… Бедный, бедный, бедный… Он плакал до тех пор, пока сон не принял его в свои широкие объятия… Отец! Молли! Но почему, за какие такие провинности он лишен счастья быть рядом с ней? Как много бы он отдал, чтобы вновь очутиться рядом со своими родными… Как жесток, как неоправданно черств порой он был и с отцом, и с сестрой! Эти мысли не давали мальчику покоя до тех пор, пока он, засыпая, продолжал тихо всхлипывать. Но и во сне Уолтер еще долго вздыхал порывисто и глубоко, как вздыхают после слез только очень маленькие дети. Впрочем, не он один плакал в ту ночь, уткнувшись лицом в подушку, при тусклом свете висящих ламп… Дзи-и-и-и-нь! Уолтер, счастливый, что все у него хорошо, только что собрался идти с отцом и с Молли в порт Белфаста – папа пообещал показать ему огромный океанский лайнер, который зашел в порт вчера. Внезапно разбуженный пронзительным звонком, мальчик испуганно вскочил с кровати и открыл глаза. Над самой его головой звенел огромный круглый звонок – долго, пронзительно, отчаянно… Было семь часов утра – ненастного, серовато-грязного сентябрьского утра. По стеклам спальни зигзагами сбегали капли дождя. В окне виднелось хмурое небо с голубоватыми полосами и желтая чахлая зелень акаций. Казалось, что неприятные звуки звонка еще сильнее заставляют чувствовать холод и тоску этого утра. В первые минуты Уолтер никак не мог сообразить, где же он и как он мог очутиться среди этой унылой казарменной обстановки с длинными арками и правильными рядами кроватей, возле которых уже копошились какие-то дети, все, как один, одетые в одинаковые трусики и маечки – впрочем, не все еще проснулись, и под серыми байковыми одеялами ежились кое-где спящие фигуры. А звонок все звенел. Дзи-и-и-и-нь! Боже, когда это кончится?! Дзи-и-и-и-нь! От этого режущего звука нервы напрягались до последнего предела… Дрожа от холода, воспитанники, перекинув через плечо полотенца и держа в одной руке кружку, а в другой – мыло и принадлежности для чистки зубов, бежали босиком умываться. Уолтер, застелив кровать и поеживаясь от холода, направился вслед за воспитанниками – когда он добрел до умывальной, там уже толпилась очередь; раковин с кранами было всего шестнадцать, а воспитанников – в три, если не в четыре раза больше. Воспитанники, нетерпеливо дожидаясь своей очереди, толпились, фыркали, обливали друг друга холодной водой – во все стороны летели мелкие брызги. Все не выспались – многие «старички», зло переругиваясь сонными и хриплыми голосами, теснили друг друга. Несколько раз, когда Уолтер, улучив минутку, становился к раковине, кто-то сзади брал его за ворот рубашки и грубо отталкивал. Таким образом умыться ему удалось только в самую последнюю очередь. После завтрака пришли воспитатели, разделили всех новеньких на два отделения (Уолтер попал в то, где был воспитателем мистер Яблонски) и тотчас же развели по классам. Дисциплины, которые предстояло изучать Уолтеру, ничем не отличались от тех, которые в свое время он проходил в Белфасте в муниципальной школе – грамматика, литература, математика, биология; короче говоря – обычный школьный курс. И для Уолтера потянулись долгие и нудные дни, недели и месяцы… С Молли он виделся редко – не чаще одного-двух раз в неделю; впрочем, не один Уолтер очутился в таком положении, когда встречи с сестрой бывали строго ограничены: в воспитательном доме нередко случалось (ведь зачастую у родителей, дети которых оказывались в Вуттоне, бывало и по трое, и по четверо детей), когда брат не видел сестру и целый месяц – подростков нередко лишали свидания за самую казалось бы незначительную шалость. Всякий раз, гуляя воскресным днем по плацу, Уолтер пристально вглядывался в лицо Эмели, стараясь определить, так ли ей на самом деле хорошо тут, как она сама утверждает. Однако лицо девочки бывало непроницаемым. – Ну, что у тебя нового? – обычно спрашивал Уолтер, – и как ты вообще? Молли, как правило, лишь передергивала плечами. – Все хорошо, брат, – отвечала она, – меня никто не обижает, ко мне хорошо относятся… Но в глазах у девочки мерцали какие-то беспокойные огоньки. – У меня все хорошо, и меня никто не обижает… Не волнуйся, Уолтер… Однако фраза эта, ставшая уже дежурной, произносилась заученной скороговоркой, и Уолтер поневоле стал сомневаться в правдивости слов сестры. Однажды Молли обмолвилась, что старшие девочки в ее группе часто дразнят ее за «неправильный» с их точки зрения ирландский акцент. – Но они не бьют меня, – тут же произнесла Молли, стараясь держаться как можно более спокойно и уравновешенно, – они только дразнят меня… – Этого еще не хватало, – сквозь зубы процедил подросток; глаза его начали наливаться кровью. – Послушай, Молли, а ты могла бы показать мне этих девочек? Молли деланно удивилась. – А для чего это тебе? Уолтер прищурился. – А я поговорю с ними. – Поговоришь? – Да. – Но о чем? – О том, чтобы они больше не смели смеяться над тобой, – ответил мальчик. Молли испугалась – не столько за себя, сколько за Уолтера – она прекрасно знала вспыльчивый характер брата (а он всегда становился вспыльчивым, когда узнавал, что его сестру кто-то обижал). – Может быть не надо? – Нет надо, – скомандовал брат, – я поговорю с ними, и они раз и навсегда забудут, что значит насмехаться над тобой… Испуганно посмотрев на него, Эмели произнесла свистящим шепотом: – Нет, нет… Это так, они ведь просто шутили… Они пошутили – и все… – Но ведь они обидели тебя? – Меня? – Но не меня же… Хотя, – мрачно добавил Уолтер, – и меня тоже… Тем, что начали издеваться над моей сестрой… – он сделал небольшую паузу, после чего добавил: – вспомни, что говорил наш отец – я старший, и теперь ты должна слушаться меня… Молли испуганно заморгала. – Да, да… Они дошли до вала, поросшего пожелтевшей травой и остановились. Уолтер продолжал: – Если с ними не поговорить, они совсем обнаглеют… Мало того, что эти англичане чувствуют себя полноправными хозяевами в Ольстере, они еще смеют… Недоговорив, он круто развернулся и быстро зашагал по плацу. Молли засеменила за ним. – Уолтер, Уолтер, – быстро заговорила она, – ты немного ошибся… То есть, я ошиблась… Теперь она в глубине души уже сожалела, что сказала Уолтеру о своих неприятностях. Он круто развернулся. – Вот как? – Все не так страшно… – Но ведь ты… Она поспешно перебила брата: – Просто я хотела сказать… Я совсем не то хотела сказать, ты неправильно понял меня… Точнее – я сама виновата, я не так выразилась… Вопросительно посмотрев на Молли, Уолтер спросил: – Ну, и… – Я хотела сказать, что они не издеваются надо мной, а просто… И она запнулась, подыскивая другую, более безобидную формулировку. – Что ты хотела сказать? Нужное определение было найдено: – Они просто мягко, по-дружески, подтрунивают надо мной… Конечно же, тон, которым была произнесена эта фраза, поставил под сомнение слова Молли о «дружеском подтрунивании», и потому мальчик, недоверчиво посмотрев на сестру, спросил: – Мягко? – Ну да… Он усмехнулся. – По-дружески? – Ну да… – Тогда почему у тебя такие заплаканные глаза? Ответь мне! Глаза Эмели действительно были красны от слез. С минуту подумав, она произнесла: – Просто я сегодня вспомнила папу… И мне стало очень и очень грустно… Это, конечно же, было правдой – но, как справедливо догадался мальчик, – далеко не всей… После непродолжительного размышления Уолтер многозначительно изрек, пристально глядя на сестру: – Хорошо, Молли… Та, вопросительно посмотрев на него, быстро-быстро заморгала – у нее был вид человека, который с огромным трудом сдерживает слезы, но, несмотря на всю свою выдержку, сейчас все равно должен заплакать. Уолтер, который конечно же все сразу понял, задумчиво произнес: – Хорошо, Молли… Я не буду этим заниматься, – в его голосе послышались интонации взрослого, много повидавшего за свою жизнь мужчины, – я не буду больше спрашивать тебя об этих твоих подружках, которые позволяют себе подтрунивать над человеком только потому, что им не нравится ирландский акцент… – Он, сделал непродолжительную паузу. И добавил: – Пока не буду… Но… – Что – но? – Но если до меня все-таки дойдет слух, что твои подружки продолжают в том же духе… Пусть они пинают на себя и на своих родителей, которые родили их таковыми безмозглыми ослами! Последняя фраза, чрезвычайно эффектная, в свое время была очень любима и часто повторяема их отцом Патриком, и потому иногда совершенно неосознанно копировалась Уолтером. Прищурившись, мальчик спросил: – Ты поняла? Я ведь могу узнать об этом, – он сделал ударения на последнем слове, – я могу узнать об этом не только от тебя! Молли принужденно заулыбалась. – Хорошо, Уолтер… Больше в тот воскресный день они не возвращались к этой теме. И лишь когда прозвучал звонок, оповещающий, что свободное время закончено и что теперь воспитанникам и воспитанницам надлежит собраться на своих половинах, Молли, тронув брата за рукав, осторожно спросила: – Уолтер, скажи мне, а у тебя никогда не возникало подобных проблем? Тот резко обернулся. – Каких? Молли замялась. – Ну, над тобой… над тобой никто не подтрунивает из-за того, что ты ирландец? Уолтер дипломатично промолчал и перевел беседу в другое русло. И лишь перед тем, как распроститься с сестрой до следующего воскресенья, он произнес: – И все-таки, если кто-нибудь тебя будет обижать… – Что, Уолтер? – Обязательно скажи мне. – А тебя? – За меня можешь не беспокоиться, – последовал ответ, – я ведь мужчина… И в самом деле – не мог же он жаловаться своей младшей сестре на то, что и у него подобные проблемы возникают едва ли не каждый день! И воспитанники, и даже учителя очень недружелюбно косились на него, когда он, стараясь подбирать «правильные» английские слова, отвечал урок, и часто он слышал за собой злобное передразнивание… Однако до открытых конфликтов дело пока еще не дошло. Пока. Первое время звонок над кроватью буквально сводил мальчика с ума – очень часто на школьных занятиях он начинал беспокойно озираться по сторонам, втягивать голову в плечи, словно в ожидании удара. Уолтер все время ожидал, что звонок вновь прозвенит, и притом – как не готовься – совершенно неожиданно, и что те остатки душевного равновесия и покоя, которые чудом сохранились у него, окончательно исчезнут под этим мерзким и невыносимым «дзи-и-и-и-нь!» Подросток мог спокойно вздохнуть после отбоя в десять часов вечера – тогда он знал наверняка, что пытка будет приостановлена до утра… Однако спустя несколько недель после приезда в Вуттон с Уолтером произошла история, в сравнении с которой дребезжащий звонок, постоянно действующий на нервы, был не более чем пустячной неприятностью… В ту ночь мальчиком овладело какое-то безотчетное беспокойство – он и сам не мог сказать, чем оно было вызвано, каковы причины… Впрочем, причины, наверное, были все те же, что и всегда – отец, Молли… Поеживаясь под тонким одеялом, Уолтер пытался заснуть, но – тщетно. Всякий раз, когда он закрывал глаза, перед ним появлялось заплаканное лицо Молли. Что делать? Уолтер беспокойно ворочался с боку на бок, стараясь прикинуть, что бы на его месте предпринял отец – он всегда был и для мальчика, и для его сестры эталоном поведения, и часто они, обдумывая те или иные ситуации, пытались представить на своем месте папу. Размышления мальчика прервал какой-то приглушенный шепот, доносившийся справа… Уолтер осторожно перевернулся на другую сторону и увидел две тени – его соседи, «старички», сидя на кровати, что-то горячо обсуждали, притом один вроде бы просил, а другой, неприятно чавкая какой-то едой, все время отказывал ему. – Чарли… – услыхал Уолтер молящий голос, – Чарли, ну дай кусочек… Чарли, не отвечая, продолжал смачно обсасывать шоколадку. – Ну Чарли, очень прошу тебя… Совсем маленький кусочек… – Чарли, ведь я много не прошу… Чарли молчал. – Малюсенький кусочек… – Отстань… – лениво отмахнулся Чарли и вновь начал чавкать. Проситель – тот самый развязный юнец, который так неприятно поразил Уолтера в первый день его пребывания в воспитательном доме, продолжал ныть и попрошайничать. – Ну дай… – А пошел ты… Пауза. Наконец, проситель выпалил: – Это – свинство с твоей стороны… Это – подлость… Я так голоден… – Я тоже, – послышался сквозь чавканье голос Чарли. – Тоже голоден… – Ну пожалуйста… Ча-а-арли… – Убирайся к черту… – Ну хоть самый маленький кусок… – Не дам. – Ну хоть одну дольку отломай… – Отстань от меня, – спустя несколько минут подал голос счастливый обладатель шоколадки, – иди и купи в магазине, если тебе так сильно хочется… – У меня нет денег. Чарли засмеялся. – Так это твои проблемы… – Неужели ты не поможешь мне? И вновь тишина, нарушаемая лишь жадным чавканьем. – Дай кусочек… – Отстань. – А помнишь, как я угощал тебя чипсами? Чавканье на какой-то момент прекратилось. – Ты меня угощал? – Ну да – как, ты не помнишь? – Нет. – Забыл? – Все ты врешь. – Как – неужели не помнишь? После недолгого молчания Чарли ответил: – Нет. Когда это было? – Когда? – с задором переспросил его проситель, но теперь интонации его были куда более живыми, чем раньше, – когда? – Да, когда? – Когда? – Ну когда же, ну? – Когда я нашел на улице один фунт, и купил на него уйму всяких вкусных вещей? – Все ты врешь, никаких денег ты не находил. Наступило длительное молчание, в продолжении которого – Уолтер очень живо представил себе это – проситель не сводил жадных глаз с Чарли. Потом вновь раздался униженный голос: – Ну один кусочек… – Не мешай мне. – Неужели ты не помнишь, как я помогал тебе решать примеры по арифметике? Видимо, против этого аргумента у Чарли не нашлось никаких доводов, и потому он ответил: – Помню. – Так неужели ты не отблагодаришь за добро? – Когда это было? – Так не дашь? Чарли категорично ответил: – Нет. Неожиданно проситель рассвирепел: – Ну ладно, подлец! Припомню я тебе когда-нибудь это… – Вот как? – равнодушно спросил Чарли. – Когда у меня появятся деньги и я куплю себе что-нибудь вкусное, я ни за что никогда не угощу тебя… – пригрозил проситель и тут же спохватился: – Нет, наоборот: как только у меня появятся первые деньги, я сразу же куплю чего-нибудь вкусного и поделюсь с тобой по-братски… – Буду весьма признателен. – Но теперь у меня нет ни пенни… Чарли равнодушно заметил: – Сочувствую. – Ну самый крошечный кусочек… Уолтер услышал, как проситель принялся цепляться за рукав и одеяло Чарли и как тот сердито отталкивал того локтем. – Ну, Чарли… Чарли начал медленно закипать: – В самом деле – что ты пристал?! Сказано – убирайся – значит убирайся… И все тут. Я у тебя на прошлой неделе просил футбольный мяч поиграть, а ты мне тогда что сказал? – Так ведь это был не мой мяч, я его сам попросил, и потому не мог тебе дать. – Проситель сглотнул набежавшую слюну. – Это был мяч старших ребят, с третьего этажа, они сами нехотя мне его дали, и если бы узнали, что я без спроса кому-то еще дал, мне бы худо пришлось. Ты ведь знаешь, что для дорогого друга я всегда с удовольствием… Наконец, Чарли прервал его словоизлияния: – Не понимаю – почему у тебя никогда нет денег, даже мелочи? Наверное, ты все тратишь, когда выходишь в город… – Но откуда им быть? – Разве ты не можешь взять, – Чарли сделал ударение на последнем слове, – разве ты не можешь взять у какого-нибудь новенького? – Но у кого? После непродолжительной паузы Чарли ответил: – Ну, хотя бы у той ирландской свиньи, которую нам прислали в этом году… Сон у Уолтера сразу же как рукой сняло – при словах «ирландская свинья» он не знал, что ему делать – то ли вскочить и броситься на этих негодяев с кулаками, то ли сделать вид, что он ничего не слышал. Наконец, поняв, что второе решение будет куда более благоразумным (Чарли и его товарищ – его, кажется, звали Генри и он пользовался стойкой репутацией испорченного и неисправимого подростка – были намного сильнее и крепче физически), Уолтер притворился спящим и только напряженно прислушивался к каждому слову – конечно же, он ничуть не сомневался, что речь идет именно о нем, ведь кроме него и Молли, ирландцев в воспитательном доме Вуттона больше не было… А Генри и Чарли продолжали свой диалог. – Потряси этого грязного ирландского выродка, у него наверняка должны быть деньги… – Давай вместе… Чарли засмеялся. – А что, одному – слабо? Неожиданно Генри вновь запричитал: – Ну дай хоть самый маленький кусочек… Ну пожалуйста… Тот коротко выругался, после чего ответил с ненавистью в голосе: – Отстань. – Дай укусить, и я отстану… Неизвестно, что больше надоело Чарли – то ли шоколад, то ли назойливое приставание Генри, но он неожиданно смиловался: – Ладно, черт с тобой. Вот до сих пор, где я палец держу. Генри обиделся. – Как некрасиво… Обгрызанный конец даешь мне, а себе, небось, оставил хороший… – Не хочешь – не надо. Твое лично дело. Настаивать не буду… После этих слов проситель испуганно заторопился и запричитал: – Ну, нет, нет, я пошутил… Давай, все равно давай, Чарли… Послышался неприятный хруст откусываемого шоколада и еще более отвратительное чавканье. А спустя несколько минут Генри вновь запричитал – все тем же униженным тоном: – Дай мне еще один кусочек… – Не дам. – Почему? – Я тебе уже дал один раз. – А я еще хочу. – Нет. – Очень хочется шоколаду… – Ничем не могу помочь. – Ну, Чарли… – Хорошего – понемножку, – категорично заявил Чарли и, чтобы отвязаться от назойливого товарища, тут же перевел разговор на другую тему: – Да, у этого типа… Я об ирландце – у него наверняка должны быть деньги… – Я спрашивал у него. – Вот как? – спросил Чарли, шелестя фольгой. – Да. – Когда? – В самый первый день, как он сюда попал. – И что же он сказал тебе? – Что денег у него нет и не предвидится… Хотя, – Генри понизил голос, – хотя, как мне показалось, у него деньги есть, но он просто не захотел со мной делиться… Я говорил ему, чтобы он дал мне их на хранение, а он отказал… Да, – продолжал Генри, – есть у него деньги… Это я точно знаю. – Так возьми! – Взял бы, да он не дает. Чарли коротко хохотнул. – Мне что – научить тебя, как это делается? Первый год в Вуттоне живешь, что ли? – Наверняка он их спрятал, не найдешь… – Так сделай так, чтобы он их тебе сам отдал. – Нет, давай вместе… После этого оба внезапно замолчали. Наконец, доев шоколадку, мальчик смял фольгу и злобно произнес: – А ты поговори с ним еще разок… По-хорошему поговори… – Может, вместе и поговорим? – с некоторой долей сомнения в голосе предложил собеседник. – Так-то оно сподручней… – Хорошо… После этих слов Уолтер нетерпеливо, нервно заворочался с боку на бок. Как – неужели они, эти негодяи, знают о его тридцати фунтах? Может быть, не знают, а просто догадываются? Как бы то ни было, ему не следовало тогда, в самый первый день своего пребывания в Вуттоне говорить с этим мерзким Генри в такой независимой манере, надо было просто сказать, что денег у него нет, и уйти. Не было бы лишних расспросов. А теперь у него наверняка начнутся серьезные неприятности. Скорее всего, так оно и будет – одни физиономии этих горе-воспитанников чего стоят! Срочно, срочно, завтра же надо перепрятать деньги в какое-нибудь более надежное место. Может быть, стоит передать их сестре Молли на сохранение? Уолтер тут же отмел эту мысль: нет, не стоит… Когда-то отец говорил, что женщинам нельзя поверять секретов и давать денег – хоть Эмели и его сестра, но эту мысль отца Уолтер усвоил очень твердо. Нет, нет, нет… Надо куда-нибудь перепрятать. Завтра же. Нет, не завтра, а сегодня; надо только дождаться, пока Чарли и Генри заснут. А если они не заснут? Если они притворяются? А вдруг Чарли и Генри теперь, затаившись под одеялами, следят за ним? Возможно, они специально завели этот разговор, в надежде на то, что Уолтер услышит его и тут же пойдет прятать свои деньги в более надежное место… Тем временем Чарли, достав очередную шоколадку, захрустел оберткой. И Генри вновь начал клянчить: – Чарли, ну один кусочек… Конца этого разговора Уолтер уже не слышал – перед его взором лихорадочно пронеслось заплаканное лицо Молли, отец, напудренные парики коронных судей, страшный приговор, последние напутствия отца, два темных силуэта на соседней кровати… Затем все перемешалось в его утомленной голове, и сознание погрузилось в глубокий беспросветный мрак – точно тяжелый камень, брошенный в бездонный колодец… Генри попал в Вуттон два года назад – его родители, пролетарии из Манчестера, были осуждены на большой срок тюремного заключения за уличную торговлю крэком – синтетическим наркотиком, волна увлечения которым в последнее время буквально захлестнула Британские острова. Родственников, которые бы согласились взять на себя воспитание мальчика, не нашлось, и после долгих бюрократических проволочек мальчик был водворен сюда, в воспитательный дом Вуттона. С первых же дней он сумел восстановить против себя буквально всех – в том числе и воспитанников. Однако Генри побаивались – в свои пятнадцать лет он выглядел значительно старше, и, кроме того, обладал огромной физической силой. Генри сильно отличался от других воспитанников – практически всем, начиная от злобного взгляда исподлобья, от которого и видавшим виды воспитателям зачастую становилось не по себе, и заканчивая костюмом – форменный оранжевый комбинезон его был, как правило, страшно изорван, истрепан и замусолен, карманы отвисали, пуговицы болтались, грозя вот-вот отвалиться… Все животные инстинкты, какие только можно было себе представить, развились в этом испорченном подростке до невероятной степени. Расхристанная походка, выцветшие пегие волосы, мутный, тяжелый взгляд водянистых глаз, жаргонные словечки, подлая смесь наглости и трусости – вот что такое был Генри. Надо отметить, что парень был на удивление трусливым – все в спальне однажды были свидетелями того, как Генри в буквальном смысле этого слова валялся в ногах у старшего воспитателя после того как тот, найдя у него в тумбочке порнографические журналы, велел тотчас же сжечь их, и препроводить виноватого в холодный каменный карцер, где посадить его на хлеб и воду. Генри ругался при каждом слове, ругался как пьяный докер, по поводу или, чаще – без всякого на то повода, и эта ругань отчасти служила ему своеобразным оружием, при помощи которого он держал в руках более слабых ребят. Всякий намек на какую-либо чувствительность, на сентиментальность, всякое проявление обыкновенной человеческой порядочности: жалости к человеку или к животному, сострадания, участия, в какой бы форме это не высказывалось – все это тут же осыпалось им градом насмешек и изощренной руганью, и «виноватый» подчас сразу же начинал стыдиться благородного стремления своей души. Иногда, выбравшись нелегально в город, Генри умудрялся разжиться где-нибудь дешевым спиртным, и являлся в воспитательный дом в сопровождении констебля, так как сам терял способность ориентироваться в пространстве. Генри наказывали – сажали в карцер, били, лишали прогулок, однако в следующий раз, едва выбравшись на свободу, он неизменно попадал в какую-нибудь переделку – и хорошо еще было, если он просто напивался; мерзавец очень любил подкарауливать где-нибудь в темном углу мальчика, заведомо слабее себя, бить его, а затем обчистить карманы – раннее увлечение спиртным требовало денег, а никакого иного способа заполучить их Генри не знал. Как правило мальчики, насмерть перепуганные юным изувером, молчали; и лишь в крайне редких случаях жаловались педагогам. Впрочем, те были бессильны помочь пострадавшему – все равно никто ничего не мог доказать… Он курил в открытую, и, как поговаривали, употреблял «травку», – Уолтер сам был свидетелем того, как Генри с каким-то своим приятелем курил сигарету с марихуаной в туалете. Кроме всего прочего, в этом малолетнем чудовище рано начали проявляться черты сластолюбца: он просто обожал грязные порнографические журналы «для плебса», которые лежали у него в тумбочке, и которые он иногда за небольшую мзду давал просматривать своим неискушенным в подобных вопросах товарищам. Но вместе с тем Генри был туповат – точнее сказать – глуп… Чарли был более образован и развит во всех отношениях – во всяком случае, речь его была более правильной и грамотной, чем у Генри. Вне всякого сомнения, происходил он из хорошей, по-своему «благополучной» семьи; родители его вроде бы были преподавателями колледжа в Итоне, но в одночасье погибли в автомобильной катастрофе, во время путешествия по Шотландии. Так получилось, что за рулем грузовика, который налетел – лоб в лоб – на маленький «БМВ» на родителей Чарли, сидел ирландец, и этого было более чем достаточно, чтобы мальчик возненавидел Ирландию и все, что с ней связано, на всю жизнь. После гибели родителей Чарли был препровожден к одинокой тетке; та, впрочем, не особенно жаждала иметь на своей шее нахлебника, и через некоторое время мальчика отдали в воспитательный дом. Впрочем, тетка, то ли памятуя об элементарных приличиях, то ли из чувства сострадания, в память о погибших родителях Чарли – об этом знала лишь она одна – как бы то ни было, она раз в два-три месяца приезжала к нему на своем потрепанном «ровере», привозила ему гостинцы и давала немного денег – их мальчик, как правило, тратил на сладости и другую еду. У Чарли был чудовищный аппетит, видимо, подросток был чем-то болен – он был по-настоящему ненасытен: в первый же день, накупив провизии, он спрятал ее под подушку и, накрывшись с головой одеялом, поедал ее, как голодный зверь. Он мог есть с утра до вечера, во время школьных занятий, на перемене, во время обеда и после него, во время послеобеденного отдыха, за ужином и даже ночью, отличаясь при этом поразительной всеядностью. Едва успев расправиться с копченой грудинкой, он принимался за шоколадку, после чего набрасывался на сельдь, запивая ее кефиром, затем переходил к мороженому, а под конец трапезы расправлялся с бананом… Случалось, что во время этой гастрономической оргии лицо Чарли приобретало какой-то серый, землистый оттенок, а глаза становились мутными и страдальческими. Но прежде чем выскочить в уборную, он находил в себе силы закрыть тумбочку на огромный висячий замок… Чарли, равно как и его товарищ Генри, отличался жестокостью по отношению к тем, кто был заведомо слабее его, но, в отличие и сына манчестерских пролетариев, уличных торговцев наркотиками, его жестокость была куда более изощренной и изобретательной… Да, уже в столь юном возрасте в нем проявлялись все качества законченного негодяя. Своих жертв он скорее не просто мучал, а пытал – обдуманно, целенаправленно, находя в этом огромное, ни с чем не сравнимое удовольствие. Он терзал своих жертв с очевидным наслаждением, и это порой вызывало робкий протест даже у Генри. Одной из любимых шуток Чарли была следующая: он, стараясь держаться как можно более дружелюбно, подходил к какому-нибудь мальчику, моложе и слабее себя, и заводил с ним приятельский разговор. Тот, подавленный унылой казенной атмосферой, сразу же таял. Как бы между прочим, стараясь не акцентировать внимания на своих словах, Чарли принимался хвалить телосложение своего собеседника. – Наверное, ты очень сильный… Думаю, что даже сильнее меня… Мальчик выпячивал грудь. Чарли продолжал: – Вон, какая у тебя грудь широкая! Просто такая широкая, как капот «Мака»! Его собеседник, польщенный этими словами, только улыбался. А Чарли, пряча гаденькую ухмылку, продолжал свои комплименты: – Думаю, что человек с такой грудью ничего не должен бояться… Ведь если тебя кто-нибудь легонько и ударит в грудь – это ведь для тебя будет сущий пустяк, приятель, не правда ведь? Тот лепетал: – Правда… – Наверное, ты даже ничего не почувствуешь… – продолжал Чарли. – Наверное… – храбрился неопытный мальчик. – Я ведь сильный… Чарли только этого и ждал. – Действительно? – Конечно! – восклицал тот. – Выдержишь? – Да! – Значит, ты не боишься боли? – Нет… – Правильно! Настоящий мужчина ничего не должен бояться… Ты ведь уже мужчина? Мальчик кивал, весьма тронутый такой лестной для него оценкой. – Значит, ты никого не боишься? – Нет… – Я так и знал… А Чарли, предвкушая сладостную забаву, все продолжал в том же духе: – Ну да, конечно же! Ведь у тебя грудь, прямо как у чемпиона… Разве человек с такой грудью может бояться, если его кто-нибудь легонько заденет рукой? – спрашивал Чарли, потирая руки в предчувствии забавы и тут же сам и отвечал на свой вопрос: – ну конечно же, нет… – Я все вытерплю, – хорохорился мальчик. – Все, значит? – Конечно! Зловещие огоньки в глазах Чарли разгорались все сильнее, и он осторожно предлагал: – А можно попробовать? Мальчик соглашался: – Конечно! – Я не больно, ты ведь сильный, и ничего не почувствуешь, успокаивал его Чарли. И действительно, он наносил легонький удар, который и ударом-то нельзя было назвать: так, делал слабенький толчок в грудь своей жертвы, даже не кулаком, а только ребром ладони – разумеется, тот не чувствовал никакой боли. Чарли с деланным восхищением улыбался. – Ну, я ведь говорил, что ты – настоящий силач… Тебе ведь не было больно – правда? Тот важно кивал. – Не было… Тогда Чарли справлялся: – А можно попробовать еще один раз? Я ведь не больно бью, да ты и не чувствуешь – правда? Мальчик соглашался и, не предвидя ничего скверного, выгибал грудь колесом. Тогда Чарли замахивался и бил изо всех сил не в грудь, а в самое солнечное сплетение – несчастный перегибался в три погибели, весь позеленевший от нечеловеческой боли, а негодяй заливался радостным звонким смехом, удовлетворенно потирая руки… Кроме того, Чарли питал острую ненависть к ирландцам – наверное, не только потому, что водитель грузовика, который послужил причиной гибели его родителей, носил типичную ирландскую фамилию, начинавшуюся с О, но и потому, что многие англичане порой даже на чисто бытовом уровне (не говоря уже об иных, более серьезных) воспринимают ирландцев как людей, стоящих куда ниже их во всех отношениях… В последнее время Чарли и Генри составили своего рода дуэт, ставший настоящим бичом воспитательного дома – главенствовал в нем Чарли, и это было вполне естественно, ибо он был, может быть, чуть-чуть послабее физически, но отличался большей изобретательностью, изощренным умом и при случае мог повернуть дело так, что ни он, ни Генри не оказывались виноватыми. К тому же воспитатели и администрация, давно уже махнув на этих подростков рукой, только и ждали удобного момента, чтобы направить их в исправительную колонию для малолетних преступников – ждали, надо сказать, долго, очень долго, потому что удобный случай никак не представлялся; на редкость изворотливый Чарли всегда умел выходить сухим из воды и, как обычно, вытаскивал из всевозможных передряг своего незадачливого приятеля – пока Генри был ему еще нужен. Генри же в большинстве случаев просто смотрел ему в рот – естественное положение для отпрыска опустившихся пролетариев по отношению к более образованному и расчетливому Чарли. Чарли же относился к своему приятелю с некоторым высокомерием, если не сказать – с брезгливостью; впрочем, тот был настолько глуп, что, наверное, и не замечал этого… Таковы были воспитанники, оба, кстати, на год или полтора старше Уолтера, которые избрали его своей очередной жертвой… На следующий день после описанного столь подробно ночного разговора, сразу же после ужина, когда чернильно-черная, как гематома, тьма опустилась на Вуттон и на дворе начался промозглый осенний дождь, к Уолтеру, гадко улыбаясь, вразвалочку подошли Генри и Чарли. Тот стоял с растрепанной хрестоматией у стены и безуспешно пытался выучить урок по английской литературе – к завтрашнему дню надо было знать большой отрывок из баллады Вордсворта… Беззвучно шевеля губами, мальчик медленно читал: Уолтер послюнявил палец и, перевернув страницу, опустил книжку. Как ему все это осточертело! И почему он, Уолтер, должен зубрить эту балладу про какого-то слабоумного Джона, «идиота Джона», когда в голове его теперь поселились мысли, далекие от творчества Вордсворта? А сколько идиотов окружают его вокруг! Тяжело, по-стариковски вздохнув, мальчик произнес вполголоса – ему казалось, что эти слова могут быть обращены не какой-то там Сьюзен, а к нему самому и к его сестре Эмели… И он вновь взял книжку. В это время на страницу упали две тени – Уолтер, предчувствуя недоброе, прижался спиной к стене и приготовился к самому худшему… Однако Чарли и его друг Генри повели себя на редкость сдержанно и дружелюбно – скорее всего, просто сделали вид. – Привет, – небрежно поздоровался Чарли, подходя поближе. Тот искоса посмотрел сперва на подошедшего, затем – на Генри, а затем бросил короткий взгляд по направлению к Двери, ведущей в коридор, словно обдумывая план дальнейших действий. – Здравствуй, здравствуй, – поприветствовал его Генри, – Ну, как дела? Уолтер отложил книжку. – Хорошо, – ответил он. И вновь потянулся к книжке, с явным намерением заняться уроком. Тяжелая рука Генри легла на страницу – Уолтер успел краем глаза заметить, что ногти у него безобразно обкусаны. – Постой, постой, приятель… Все-таки – как ты невежлив… Сказав это, хулиган захлопнул книгу и сунул ее себе под мышку. – С тобой хотят побеседовать, а ты демонстрируешь нам свое неуважение, – подхватил Чарли. Уолтер приготовился к самому неприятному. Драться? Он не очень-то любил это занятие, хотя в свое время на окраинной улице одного их небогатых кварталов Белфаста он считался одним из самых сильных бойцов. А Генри, кривя лицо в мерзкой улыбочке, продолжал смотреть на новичка. – Мы поговорить с тобой хотели… Внутренне сгруппировавшись, Уолтер медленно, осторожно произнес: – Слушаю… Неожиданно Чарли предложил: – Может быть, не тут? – Что не тут? – поинтересовался Уолтер, исподлобья посмотрев на него. – Мне кажется, что нам лучше поговорить в другом месте… – А чем тебе это место не нравится? – спросил Уолтер, озираясь по сторонам. – Здесь слишком много посторонних глаз, – продолжал Чарли, беря книгу из рук своего приятеля. – Постой, постой, что это ты такое читаешь? Никак уроки учишь? – неожиданно Чарли рассмеялся неприятным смешком. – Ха-ха-ха! Нет, вы только посмотрите на него! – Видимо, он хочет стать ученым, – с трудом сдерживая подобострастный смех, поддакнул Генри, – профессором! Ха-ха-ха! – Ну да, учу, – буркнул в ответ Уолтер. Чарли прищурился. – Ладно, пошли, поговорим, дело есть… Оглянувшись по сторонам, как бы оценивая пути для возможного бегства, мальчик понял, что у него нет никакого другого выхода – в коридоре маячили три-четыре фигуры таких же новичков, как и он сам. Драться? Ну, хорошо… Взяв хрестоматию из рук своего обидчика, Уолтер направился вслед за Чарли и Генри в туалет – огромное помещение, облицованное желтоватым, растрескавшимся от времени кафелем. В черных склизких трубах шумела вода; глухо шипел кран – он не был закрыт, и вода лилась на желтовато-потечную раковину с противным свистом. Генри стал спиной к двери, придерживая ее, чтобы никто не вошел, а Чарли, сохраняя внешнюю благопристойность и даже некоторую доброжелательность, приблизился к Уолтеру вплотную и стал рассматривать его в упор. – Ну, приятель, – произнес он, коверкая слова на ирландский манер, – теперь и поговорим, дружище… Уолтер молчал – а что ему еще оставалось делать в такой ситуации. – Мы давно за тобой наблюдаем, – продолжал Чарли, взявшись за пуговицу на комбинезоне О'Хары, – и, скажу честно, мы ожидали от тебя большего… Куда большего, Уолтер… Обстоятельства требовали какого-либо ответа, однако Уолтер продолжал упрямо молчать. Это немного удивило и наверное даже разозлило Чарли. – Чего молчишь? – спросил он, – мы тут с Генри, – он кивнул в сторону усмехавшегося приятеля, крепко державшего ручку входной двери, – решили, так сказать, познакомиться с тобой… Поговорить по душам. Знаешь ли, такой разговор всегда надежнее… Наконец Уолтер выдавил из себя: – Поговорить? Чарли заулыбался. – Ну да… – О чем? Тот, повертев пуговицу двумя пальцами, неожиданно дернул ее на себя – она так и осталась в его кулаке. Чарли протянул оторванную пуговицу Уолтеру. – На, а то потеряешь… Тот автоматически спрятал ее в карман. О'Хара, сделав вид, будто бы ничего не произошло, угрюмо молчал – настолько он был растерян, подавлен и обескуражен. – Так вот, приятель, мы хотели поговорить с тобой… – в который раз повторил Чарли. – О чем? Чарли заулыбался. – Ну, о том, о сем… Вопросительно посмотрев на него, Уолтер спросил: – А именно? – Например – о тебе. – И что же вы хотели узнать? – спросил Уолтер, прижимаясь к стене. – Ну, почему ты сюда попал… Ведь это не секрет – не правда ли? Уолтер прекрасно понимал, что если он расскажет, за что именно осужден его отец, то это, вне всякого сомнения, послужит негодяям хорошей зацепкой, поводом для драки. И потому, пожав плечами, ответил неопределенно: – Моего отца отправили в Шеффилд. – Отбывать пожизненное заключение? – осведомился Чарли, который, видимо, прекрасно разбирался в тюремной системе Великобритании. Уолтер нехотя кивнул. – Ну да. – А что он такого натворил, твой отец? О'Хара молчал – он не хотел даже имя отца произносить в беседе с этими юными подонками – ему казалось, что таким образом он осквернит его. Неожиданно, сам того не подозревая, ему на помощь пришел Генри. – Чарли, отстань от него. Какого черта тебе сдался его папаша? Сидит – и пусть сиди, на здоровье… Наверняка, прирезал кого-нибудь, не иначе – как еще в наше время можно заработать пожизненное заключение? – он сделал небольшую паузу, выглянул в коридор, чтобы убедиться, что там никого нет, и добавил уверенным тоном: – Все эти ирландцы одинаковы – их хлебом не корми, дай только зарезать англичанина… – подумав, он произнес тоном доброго советчика: – Ведь ты хотел поговорить с ним о чем-то другом? – Генри улыбался, – так ведь? Чарли, подумав, согласился с приятелем: – Так, так… Уолтер, прижавшись спиной к грязному кафелю, затравленно оглядывался по сторонам. – Так вот, – фальшивым голосом заговорил Чарли, приближаясь к О'Харе, – ты очень обидел… До глубины души обидел, у меня даже нет слов, чтобы все это выразить… Ты обидел моего друга, – и он коротко кивнул в сторону ухмылявшегося Генри. – Его вот… Сглотнув набежавшую слюну, Уолтер спросил: – Как? Чарли вновь ухмыльнулся. – В первый день, как только ты попал сюда, мой друг, вне всякого сомнения – джентльмен – предложил тебе свое покровительство… Уолтер, набравшись храбрости, вздохнул и перебил наглеца: – Но я никого не просил ни о каком покровительстве! – Постой, постой, – Чарли сделал короткий, но очень выразительный жест рукой, – постой, не перебивай, когда с тобой разговаривают старшие… Уолтер сразу же замолчал, выжидающе глядя на собеседника. – Так вот, – продолжал Чарли, растягивая слова на ирландский манер, – ты очень обидел его… – Я? Обидел? Вопрос был задан удивленным тоном, однако прозвучал как-то вяло – наверное потому, что Уолтер был подавлен неожиданным поворотом беседы – впрочем, как и всей манерой Чарли вести разговор. – Но не я же… – Ты его обидел, – наставительно продолжал Чарли, – и, как ты догадываешься, порядки в Вуттоне немного отличаются от порядков в Белфасте… Тут тебе не Ирландия… – Но чем я его обидел? – А вот это уже другой вопрос… Чарли, подойдя к Генри, дружески обнял его за талию и подвел к Уолтеру: – Этот уважаемый джентльмен предложил вам свои услуги… – немного напыщенно произнес мучитель, почему-то перейдя на «вы» со своим сверстником, – Очень конфиденциальные, кстати говоря, услуги… – говорил Чарли, тщательно выговаривая слово «конфиденциальные» – видимо, это выражение, услышанное на одном из последних занятий по литературе, очень ему понравилось. – Он предлагал их от всего сердца… Чарли говорил вроде бы серьезно, и лишь ироническая ухмылка указывала на то, что это – не более, чем подготовка, прелюдия к дальнейшим, не слишком приятным для собеседника, событиям. Уолтер передернул плечами и рассеянно произнес: – Что-то не помню, чтобы он предлагал мне какие-либо услуги… – А ты вспомни, вспомни… – Когда это было? – В первый день, как ты попал сюда. – Не помню. Чарли принялся расхаживать вокруг мальчика. – Тогда напомню я… Уолтер наклонил голову. – Говори… – В первый же день твоего пребывания в Вуттене мой друг Генри предложил, чтобы ты сдал ему все свои деньги на хранение… Тут ведь встречается самая разная публика, и может всякое случиться, – объяснил Чарли. – Ну, предлагал… – А ты отказал ему… Смело взглянув в глаза Чарли, О'Хара произнес: – Так я не могу понять, чем же я обидел его… – Своим недоверием, – тут же ответил тот. – Но у меня нет никаких денег… Задушевно улыбаясь, Чарли сказал: – Но ведь ты врешь, приятель… – Нет и не было… – продолжал стоять на своем Уолтер. Подойдя вплотную к нему, юный негодяй взял его за руку чуть повыше локтя. – А вот это мы сейчас проверим… Уолтер попытался было вырваться из цепкой клешни Чарли, однако это ему не удалось – тот сильно держал свою жертву, ведь он был старше и значительно сильнее О'Хары. – Так что, говоришь – нет у тебя никаких денег? – зашипел Чарли, еще сильнее сжимая руку Уолтера. – Нет. – Врешь ведь… – помедлив, Чарли с ненавистью добавил: – ирландская свинья… Это было уже слишком: Уолтер коротко замахнулся, чтобы ударить обидчика, но тот, ловко увернувшись, отскочил в сторону – кулак мальчика со всего размаху въехал в кафельную стенку. – Получай! И в это самое мгновение из правого глаза Уолтера брызнул во все стороны сноп разноцветных искр… Оглушенный ударом кулака Чарли, он зашатался на месте, ничего не понимая. К дерущимся подскочил Генри и ловко сбил О'Хару на цементный пол. Несколько ударов ногой в лицо – и из носа Уолтера закапала черная густая кровь. – Вот тебе! Вот! Чарли отстранил своего приятеля в сторону и произнес елейным голосом: – Не надо так сильно, Генри, убьешь ведь, а он нам еще пригодится… Уолтер, медленно поднявшись с пола, принялся утирать рукавом комбинезона разбитый нос. На грубом цементном полу чернела лужица свежей крови. Чарли и Генри стояли рядом, улыбаясь, словно ничего и не произошло. – Значит, так, – удовлетворенно сказал Чарли, – ты обидел моего друга своим недоверием, и теперь ты должен быть наказан… Чтобы через час ты принес деньги… Все, что у тебя есть. Иначе тебе придется очень-очень скверно… Так-то, приятель, и не вздумай ябедничать, а то будет куда хуже… – веско и многозначительно добавил он и вышел из туалета в сопровождении своего приятеля – тот, бросив на окровавленное лицо ирландца презрительный взгляд, довольно усмехнулся… Когда малолетние негодяи ушли, Уолтер, умыв под струей холодной воды разбитое лицо, боязливо вышел за дверь. Его просто душили слезы обиды – нет, даже не столько потому, что какие-то негодяи принялись вымогать у него деньги, сколько потому, что теперь, в этом ненавистном доме за него некому было заступиться… Отец… Если бы рядом был отец! Жаловаться? В воспитательном доме не было более тяжкого и опасного преступления, чем ябедничество. Ябедника не принимали ни в одну игру, не только дружить с ним и миролюбиво разговаривать, но даже здороваться, просто подавать руку, считалось унизительным. Единственным способом общения, допускаемым с ябедой, были подзатыльники и издевательства… Таким образом, ябеда навсегда считался исключенным из общества воспитанников Вуттона, и только какая-нибудь особенно дерзкая выходка, направленная на спасение попавшего в неприятное положение товарища или же во вред ненавистному воспитателю, могла восстановить доброе имя ябеды в глазах товарищей. Следует сказать, что сознательного ябедничества – из желания заиметь какое-нибудь привилегированное положение, желания отличиться или приобрести доверие воспитателя или администрации – в Вуттоне совсем не было; большей частью репутация ябеды приобреталась воспитанниками невольно. Обычно, ребята, получив в драке или по какому-нибудь другому поводу синяк или кровоподтек, на вопрос воспитателя о причине говорили, что поскользнулись и нечаянно упали. Но иногда по неопытности, движимый, как правило, чувством мести, воспитанник указывал на своего обидчика – с этого момента он становился парией и навсегда исключался из круга товарищей. Уродливая среда воспитательного дома по-своему ломала, точнее сказать – калечила – характеры и судьбы подростков, но иногда случалось, что чуткие ко всякому оскорблению дети, не желавшие мириться с деспотизмом и изощренной злобностью обидчиков, указывали на них. Начиналось, как правило, с того, что побитый и униженный мальчик шел к воспитателю и жаловался. Обидчика, разумеется, наказывали (при условии, что жалобщик мог как-нибудь доказать его вину, указав, например, свидетелей; впрочем, таковых обычно не находилось); однако жалобщика били за это вторично, он вновь жаловался – его били в третий, в четвертый, в пятый раз – и так до бесконечности. По мере усиления побоев росла упорная, мучительная ненависть подростка к своим мучителям – а его как правило принимался травить весь класс; очень часто это заканчивалось тем, что подросток уже сам искал случая, чтобы пойти наперекор укоренившимся законам. Покинутый и презираемый всеми, он молча разжигал в себе жгучую обиду против окружавшего его маленького и злого мирка – мирка коридоров, пропахших известкой и мастикой, душных классов, жестоких сверстников и равнодушных к его горю наставников. Завязывалась страшная, неравная борьба между истерзанным, больным и слабым мальчиком и целой оравой его сверстников – даже те, кто находился в подобной ситуации, то есть подвергался ежедневным истязаниям, не мог проявить к нему никакого видимого сострадания и участия, потому что в противном случае рисковал навлечь на себя гнев остальных; это было нечто вроде корпоративной солидарности целого класса… Такого ябеду побаивались, потому что если в его присутствии совершалось что-нибудь противозаконное, он говорил со злорадным торжеством в голосе: – А я вот сейчас пойду и все расскажу учителю! И, несмотря на то, что его стращали самыми ужасными последствиями, он действительно шел к воспитателю или даже к самому директору и докладывал. Наконец, обоюдная ненависть достигала таких пределов, что идти дальше уже просто было некуда; таким образом, очерчивалась линия фронта, и исход противостояния, разумеется, был предрешен… В конце концов, администрация, поняв, в чем же дело, переводила несчастного в какой-нибудь иной воспитательный дом, но очень часто и там все продолжалось точно таким же образом, как в Вуттоне… Ябедничать не было никакого смысла – Уолтер, обладавший острым умом и за свое недолгое пребывание здесь неоднократно наблюдавший сцены расправ с ябедами, сразу понял это… И потому, здраво поразмыслив, Уолтер решил, что пойти и нажаловаться – самое худшее, что он может предпринять в сложившейся ситуации… Близился ненавистный для Уолтера час отбоя. Вновь это несносное, наверное, десятиминутное «дзи-и-и-и-нь», вновь полумрак огромной спальни, сопение и сонный бред воспитанников, вновь его тягостные, невеселые размышления… Уолтер, сидя на кровати, продолжал вяло доучивать урок по литературе на завтра – но баллада Вордсворта о слабоумном мальчике Джоне и его матери Бетти Фой никак не запоминалась… Наконец он отложил растрепанную книгу; нет, сейчас он наверняка не запомнит ни строчки! Неожиданно над самым ухом подростка послышался знакомый голос: – Ну, как дела? Уолтер поднял голову – перед ним, улыбаясь, стояли Чарли и Генри. – Все учишь? Мальчик отложил книгу. – Учу, – сказал он глухим голосом. – Ну, потом доучишь… – вполголоса приказал Генри, беря из его рук хрестоматию, – пошли… Поднявшись с кровати, Уолтер, предчувствуя самое скверное, последовал за своими мучителями. Они вышли в пустынный коридор, освещаемый тусклым светом редких электрических ламп. Чарли подошел вплотную. – Ну, что скажешь? Уолтер молчал. – Деньги давай! – Нет у меня никаких денег, – тихо, но очень внятно произнес мальчик. – Ай-ай-ай, – сокрушенно закачал головой Чарли, – и как не стыдно обманывать старших… Мы ведь сами видели, как вчера ты покупал тетради… На какие, спрашивается, деньги? А? С неожиданной даже для самого себя решимостью Уолтер ответил: – Это не твое дело… Чарли кивнул своему приятелю – тот, держа руки в карманах, подошел поближе. – Нет, ты только посмотри, какой он упрямый, – обиженно заговорил Чарли, – никак не хочет признаваться… Сразу видно, что ирландец… Генри оскалился. – А что с ним долго разговаривать? Пошли, отведем его в туалет… – Постой, постой, – остановил его Чарли, – я, кажется, начинаю догадываться, что его так смутило… Уолтер насторожился. Чарли, почесав в затылке, продолжал: – Я ведь знаю, почему он не хочет расставаться со своими фунтами… На лице Генри выразилось нечто вроде тупой заинтересованности. Он спросил: – И почему же? – Потому, что мы просто не назвали ему нужную сумму, – ответил Чарли, неизвестно чему улыбаясь, – разумеется, только поэтому – почему же еще? А то как же: подойди кто-нибудь к тебе, Генри, и предложи поделиться деньгами, не оговаривая, какой сумой именно – чтобы ты тогда подумал? Генри глупо заморгал, словно не понимая, о чем же его спрашивают. Наконец, уяснив, что именно имел в виду его приятель, он произнес: – Я бы ему показал! – Заткнись, идиот, – выругался Чарли. – Я ведь не имел в виду именно тебя… Я говорю – к примеру… – А-а-а… – протянул Генри, – ну тогда понятно… Тогда я понял… К примеру, значит… Чарли, выждав немного, хмыкнул: – То-то! И, вновь обернулся к Уолтеру. – Короче, – сказал он очень развязно, – короче, наш ирландский друг должен тебе, Генри, за нанесенный моральный ущерб… Ну, допустим, пятьдесят фунтов… Ты согласен? – и он вновь обернулся к Генри. Тот, помедлив, ахнул: – Мне? – Ну да… То есть, – спохватился Чарли, – сколько из этих денег он должен именно тебе, мы разберемся вдвоем… Потом, без лишних свидетелей… Но это не суть важно: главное другое… – Значит, приятель, ты должен моему другу пятьдесят футов… Руки Уолтера медленно, против его воли, сжимались в кулаки. Неожиданно Чарли взбесился: – Что стоишь, ирландский выродок?! Тебе что – непонятно сказано? Деньги давай! Генри, поддельно улыбаясь, подошел поближе к Уолтеру: – Все эти грязные ирландские свиньи, все, как один, одинаковы… Да, кстати, я недавно подслушал разговор в комнате воспитателей. Знаешь, как он сюда попал? – спросил Генри и, не дожидаясь ответа, выпалил: – его папочка – законченный террорист… Он взорвал «Боинг» в лондонском аэропорту Хитроу, и потому осужден на пожизненное заключение… – глаза подростка злобно сверкнули: – мало ему дали! – О, эти ирландцы только стараются выглядеть тупицами, несносными идиотами, – заметил в ответ его товарищ, – а на самом деле они хитры, подлы и кровожадны… Да, так что ты говоришь, его папочка – самый настоящий террорист? Подонок? Уолтер уже понял, что удар следует наносить неожиданно – так, чтобы Чарли, который, вне всякого сомнения, обладал хорошей реакцией, не успел бы отшатнуться. Короткий взмах – и малолетний вымогатель оказался на полу. Это произошло столь внезапно, что ни он, ни Генри не успели среагировать – Чарли, утерев рукавом комбинезона кровь с разбитой губы, удивленно посмотрел на Уолтера снизу вверх. Тот, прижавшись спиной к стене, приготовился к нападению – и не зря: наконец-то сбросив с себя оцепенение, Генри набросился на Уолтера и, ловко подставив подножку, сшиб его с ног. Чарли, который к тому времени уже поднялся, кинулся на О'Хару и принялся с наслаждением избивать его тяжелыми форменными ботинками. Сперва мальчик, сделав попытку подняться с пола, слабо отбивался; однако численно превосходивший его противник к тому же был куда крепче физически и более закален в драках – неловкие удары Уолтера только раззадорили Чарли и Генри, и после нескольких выпадов подросток вновь очутился на полу… Он уже не слышал, как к месту драки из спальни бежали ученики; вскоре появился и воспитатель, чтобы разнять дерущихся… После той истории Уолтер целую неделю провел в лазарете воспитательного дома. Когда он немного пришел в себя, к нему в палату явился мистер Яблонски. – Ну, – начал он, присаживаясь на табуретку, что стояла рядом с кроватью, – что ты скажешь по этому поводу? Врать, будто бы он «подскользнулся в туалете», не было смысла; тем более, что свидетелей драки в коридоре было более чем достаточно. Но и ябедничать было нельзя! Мистер Яблонски пристальным, немигающим взглядом смотрел на воспитанника. – Ну, так что ты можешь сказать в свое оправдание? – спросил он. В свое оправдание? Это было что-то новое. Во всяком случае, такого поворота событий Уолтер никак не ожидал. – Чарли и Генри в один голос заявили, что ты сам набросился на них. Я не спрашиваю, о чем вы говорили перед этим, я не спрашиваю, кто кого обидел… Мне интересно только одно: это правда? Уолтер кивнул. – Да. – В таком случае, – процедил сквозь зубы Яблонски, – в таком случае, сразу же после выписки из лазарета ты должен понести наказание… Неожиданно Уолтер взорвался: – Но ведь они оскорбляли меня! Меня… И моего отца тоже… Иронически посмотрев на воспитанника, мистер Яблонски поинтересовался: – Оскорбляли? – Да… – И как же? – Чарли оскорблял меня… За то, что я ирландец. И моего отца – тоже. На что педагог равнодушно заметил: – И поделом. Твой отец осужден за преступление против общества, – сказал он, – и осужден совершенно справедливо… – Пожизненное заключение – лучшее, на что он мог рассчитывать. Более того, я считаю, что коронный суд проявил к нему мягкосердечие и милосердие, которого он, по-моему, не заслуживает. Разумеется, мальчик не смог ничего сказать в ответ на это замечание. Постояв несколько минут у кровати Уолтера, воспитатель ушел, так и не дождавшись раскаяния. А Уолтер, уткнувшись лицом в подушку, заплакал – наверное, так горько и отчаянно он не плакал с тех пор, как впервые попал в Вуттон… Когда слезы, наконец, высохли, он с ненавистью посмотрел на дверь, за которыми скрылся несносный педагог и прошептал: – Я больше так не могу. Я больше не могу здесь находиться… Да, это было правдой. Но что ему оставалось делать? Жаловаться? Это не имело смысла. И что мог бы сказать ему тот же мистер Яблонски – ему, сыну террориста, который «получил поделом»? И тут впервые за все время Уолтера посетили мысли о побеге… Наказание за драку было не слишком жестоким – О'Хара был лишен права уходить в городок до рождественских каникул. Однако он не был лишен воскресных прогулок и свиданий с сестрой. Прохаживаясь по валу, истоптанному воспитанниками вдоль и поперек, Уолтер и Молли задумчиво смотрели на первые льдинки, которые покрыли тонкой корочкой грязную воду рва. Молли выглядела бледнее обычного, синяки под глазами девочки свидетельствовали, что ей тоже приходится несладко… Уолтер попытался было расспросить сестру, что с ней происходит, однако та упрямо отвечала всегда одно и то же: – Все хорошо, Уолтер, все хорошо… Не смотри на меня так… Просто я очень плохо выспалась сегодня… – Ну, не хочешь говорить – не надо, – мрачно ответил брат. – Но ведь я все равно вижу, что тебе тут скверно приходится… Скажи, над тобой по-прежнему издеваются за то, что ты – ирландка? Молли промолчала – больше из нее нельзя было вытянуть ни слова. Помедлив, Уолтер тихо произнес: – Знаешь что, Молли… Та подняла глаза. – Что? – Мне кажется, что чем дольше мы будем здесь, в Вуттоне, тем хуже нам будет… Та согласно кивнула. – Да, это правда. – У меня появился план. Молли оживилась: – Бежать? – Бежать, бежать отсюда… Иначе мы с тобой просто погибнем. – Но куда? – Как это куда – в Ирландию, в Белфаст… – неожиданно улыбнувшись, он спросил: – ну, что ты скажешь на это, Молли? Та с готовностью ответила: – Я согласна, – она обернулась и внимательно осмотрелась вокруг, будто бы этот разговор мог кто-нибудь подслушивать. – Я согласна. Но как мы отсюда… – и девочка запнулась, видимо, испугавшись своего вопроса. – Как мы выберемся отсюда – это ты хочешь узнать? – догадался брат. Молли закивала. – Да. – Знаешь что. Я кое-что придумал. И он, отведя сестру к самому краю рва, несколько раз пугливо оглянулся и, подойдя поближе, принялся излагать ей свои соображения. Выслушав брата, Молли спросила: – Ты думаешь – получится? – Получится или нет – не знаю, но попробовать стоит. Во всяком случае, – мальчик вздохнул, – хуже нам от этого не будет. Уолтер рассудил правильно: прежде всего надо было избавиться от оранжевых комбинезонов, форменной одежды воспитательного дома. Стало быть, необходимо было раздобыть где-нибудь другую, более подходящую одежду. Но где?.. Подумав, Уолтер решил, что теперь – самое время потратить некоторую часть из тех тридцати фунтов, которые он получил от отца на прощанье. К счастью, Молли не была лишена прогулок в город, и потому в одно из воскресений она, зайдя в магазин поношенного платья, где старую одежду продавали на вес, купила за полтора фунта, полученных у брата, джинсы, куртку и рубашку для него и почти новый костюм – для себя. Как давно она не держала в руках домашней, не казенной одежды! Молли с трудом сдерживала себя, чтобы не нарядиться в эти тряпки прямо там же, в примерочной кабине магазина, однако, памятуя наказ брата, поборола в себе это желание и, спрятав пакет с одеждой за пазуху, пошла на выход. Воспитанников, приходивших из города, иногда обыскивали – нет ли у них оружия, алкоголя и наркотиков, однако к девочкам это не относилось или почти не относилось – во всяком случае, за Молли с самого начала закрепилась стойкая репутация тихони, и потому она была вне подозрений. В то же воскресенье, вернувшись в воспитательный дом немного ранее обычного, Молли встретилась с братом и отдала ему его новую одежду. Тот, поминутно оглядываясь, направился к зарослям акации и, сбросив ненавистный комбинезон, переоделся в принесенное сестрой цивильное платье. Молли последовала за ним. Обернувшись, Уолтер подошел к невысокому забору, за которым начиналась пыльная вуттонская улочка, и подсадил сестру – спустя минуту она уже была на другой стороне – на воле, а еще через несколько минут они, держась за руки уже бежали по улице, поминутно оглядываясь назад и ускоряя шаг. Ребятам повезло: до вокзала они добрались, никем не замеченные. Вопросительно посмотрев на брата, Эмели О'Хара поинтересовалась: – А теперь куда? Уолтер, не раздумывая, ответил: – Куда угодно… Садимся в первый же поезд, и подальше, подальше отсюда. – Но куда? Ничего не отвечая, Уолтер подошел к огромному стенду расписаний, висевшему в зале ожидания, и принялся его изучать. – Нам повезло, – воскликнул он, – через пятнадцать минут уходит поезд на Лондон… – Значит, мы отправляемся в Лондон? Он кивнул. – Да. – Но почему именно туда? Мальчик принялся пояснять: – Лондон – столица, огромный город. Наш папа когда-то говорил, что в таком городе, как ни в каком другом, легче всего затеряться. Сидя в мягком кресле вагона, Уолтер и Молли рассеянно смотрели на пролетавшие мимо них в вечернем полумраке деревья, дома, маленькие станции. Наконец, оторвавшись от созерцания идиллической картины за окном, Молли вопросительно посмотрела на брата. – Ты чем-то обеспокоена? Она наклонила голову. – Да. – Что такое? – Уолтер… – она сделала небольшую паузу, и по этой заминке мальчик понял, что сестра его колеблется, прежде чем задать вопрос: – Уолтер… – Что, Молли? – Но ведь нас, наверное, будут искать? Едва заметно улыбнувшись, мальчик прошептал ей в ответ: – Разумеется! Более того – думаю, что нас уже ищут. – Серьезно? – А разве похоже, что я шучу? – Нет… Уолтер тут же представил себе удивленное лицо мистера Яблонски – то-то влетит ему от начальства за их побег! Молли вновь спросила: – Но ведь если нас найдут, нам наверняка не поздоровится? – Еще бы, – ответил подросток, – думаю, что в этом случае наказание будет посерьезней, чем лишение прогулок в город до Рождества… Мягко качались вагоны, вскоре свет стал приглушенней, и соседи Уолтера одни за другим принялись раскладывать спинки сидений – готовиться ко сну. Молли, несколько раз сонно клюнув носом, доверчиво примостила голову на плече брата и вскоре заснула тем сном, каким спят только маленькие дети, пережившие сильное потрясение и теперь счастливые тем, что все опасности остались позади… Уолтер с нежностью посмотрел на девочку. И все-таки как хорошо, что они решились на этот побег! Оставаться в Вуттоне не было больше никакой возможности – во всяком случае, теперь мальчик был твердо уверен, что поступил совершенно правильно, решившись на этот смелый и отчаянный поступок. – Лондон, Центральный вокзал… Дамы и господа, наш экспресс прибывает в конечный пункт назначения, в Лондон… Просим не забывать свои вещи. Если вы все-таки что-нибудь забудете, обращайтесь в справочную службу вокзала. Остерегайтесь карманников… – неслось из динамиков. Уолтер осторожно разбудил сестру. – Все, приехали. Та, резко встрепенувшись, непонимающе уставилась на брата. – А? Что? Где мы? Уолтер заулыбался. – Все, приехали, говорю. Теперь мы – в Лондоне. Она встала, прошла в дамскую комнату и вскоре вернулась с полотенцем, висевшим на плече – эта привычка перекидывать полотенце через плечо прочно укоренялась у всех воспитанников Вуттона. Вскоре поезд остановился, и брат и сестра О'Хара вышли из вагона. Огромный людской водоворот Центрального вокзала захлестнул, закружил их, и они едва не потеряли друг друга из виду – наверняка, так бы оно и произошло, если бы Уолтер не держал сестру за руку. Они прошли на второй этаж вокзала – там было не так многолюдно. Кроме того, необходимо было прийти в себя, обдумать, как им дальше быть и что предпринимать… Молли, дернув брата за рукав, заныла: – Я есть хочу… Тот, занятый своими мыслями, только отмахнулся. – Потом, потом, Молли… Сестра замолкла, однако голод, видимо, брал свое; как ни скверен был воспитательный дом, но он обладал одним несомненным преимуществом перед «вольным миром»: там регулярно кормили – пусть и не очень хорошо, но – регулярно. После непродолжительной паузы Молли вновь заскулила – но уже более тихо, обращаясь будто бы не к брату, а к самой себе: – Очень кушать хочется. Уолтер, сбросив с себя груз невеселых размышлений, встрепенулся. – Да, признаться честно, я тоже умираю с голода. Надо бы позавтракать. Они, отойдя в сторону, принялись пересчитывать деньги, оставшиеся после покупки билетов на поезд. Как выяснилось, денег осталось не так уж и много: после всех трат в кармане Уолтера было не более девяти фунтов стерлингов. На эти деньги необходимо было добраться до Белфаста, причем – неизвестно как, а, кроме того – покормить Молли и перекусить самому. Тяжело вздохнув, Уолтер подытожил: – Знаешь, сестра, у нас с тобой не так уж и много денег… – Значит, мы не позавтракаем? – Нет, позавтракать-то мы, конечно, позавтракаем. Просто я это к тому, что нам придется экономить во всем… После долгих и мучительных размышлений Уолтер купил для сестры горячую сосиску, запеченную в тесте, и маленькую булочку – себе. Молли, быстро справившись с завтраком, аккуратно стряхнула с костюмчика крошки в ладонь и съела их. Потом она умоляюще посмотрела на брата. Тот понял, что она хочет сказать. – Еще? – Если можно. Уолтер, отломил половину от своей булочки и протянул ее сестре. – А ты? Уолтер только скривился в ответ. – А я уже сыт… Ты ведь знаешь, что мне немного надо… Молли, нерешительно взяв из рук кусок булочки, повертела ее в руках. – Нет, я уже наелась. – Но ведь ты только что просила еще? Слабо улыбнувшись, Молли ответила: – Спасибо. – Не за что, – сказал брат, – ты ведь еще ничего не съела. Ешь. – Что-то больше мне не хочется, – Молли осторожно протянула кусок булки обратно брату, – я передумала. Ничего не отвечая, Уолтер завернул драгоценную еду в кусок газеты и спрятал в карман. – Ладно, оставим на потом. – А куда теперь? – спросила сестра, не отрывая взгляда от кармана Уолтера. – Пошли прогуляемся. А заодно и подумаем, что нам делать дальше… Вот уже целых три часа они бродили по прилегающим к Центральному вокзалу улицам, размышляя, что им можно предпринять. Знаменитый лондонский смог окутывал дома и все вокруг. Горевшие по случаю ненастного дня фонари, машины, стоявшие вдоль обочин, казались какими-то размытыми, ирреальными, фантастическими… – Мы ведь не останемся здесь на всю жизнь! – сказала Молли. – Думаю, что нет. – И что ты собираешься делать? – Надо перебраться в Ирландию, – ответил мальчик. – Но как? – В том-то и дело, – задумчиво протянул он и тяжело вздохнул. – Во всяком случае, с теми деньгами, что у нас есть это будет сложно. – Что же будем делать? И вновь мальчик вздохнул – тяжело, безрадостно, не по-детски. – А ведь еще придется как-нибудь жить, – напомнила Молли. Они прошли несколько кварталов, и неожиданно взгляд Уолтера упал на вывеску: Частный благотворительный фонд. Бесплатные завтраки, обеды и ужины. Он, подтолкнув сестру локтем, указал на вывеску: – Мне кажется, это – как раз то, что нам нужно. – Хочешь зайти туда? – Разумеется. Лицо Молли сразу же стало очень серьезным. – Может быть не стоит? Уолтера этот вопрос весьма удивил. – Но почему? – спросил он. – Не думаю, что наш отец одобрил бы такой поступок. Действительно, когда-то Патрик сказал своим детям, что благотворительные фонды, равно как и вся благотворительность в Англии, совершается не из любви к тем, кто в ней нуждается, а лишь для удовлетворения своеобразных амбиций, тщеславия англичан, более того – она развращает и тех, и других. Патрик всегда называл такие фонды ни чем иным, как узаконенным нищенством… – Наш отец вряд ли бы обрадовался, если бы узнал, что мы зашли сюда, – повторила Молли. С минутку подумав, Уолтер произнес: – Да, ты права. И они зашагали прочь – вновь и вновь бродить по улицам, окутанным ядовитым лондонским смогом, вновь и вновь размышлять, что же им теперь делать. Все упиралось только в одно – в деньги, и толку от пустых размышлений не было никакого… Таким образом они целый день прошатались по центральным улицам Лондона, пока усталые ноги не привели их обратно на Центральный вокзал. Страшно болели ноги, хотелось спать, но больше всего – есть. Теперь необходимо было еще раз сосчитать деньги и подумать, куда именно они смогут на них добраться… Уолтер пересчитывал их три или четыре раза – к сожалению, от этого их не становилось больше… Наконец, обреченно вздохнув, он произнес: – На эти деньги мы можем добраться разве что до какого-нибудь пригорода… И то с учетом, что возьмем льготный билет. – А куда нам надо? Мальчик принялся объяснять. – Я смотрел карту – в Белфаст можно попасть двумя путями – или по железной дороге до Шотландии, в Глазго, а затем по морю, или же – в Бристоль… А оттуда – тоже морем… Глазго дальше, но путь по морю оттуда значительно короче… Кроме того, там мы уже были – помнишь, когда судебный исполнитель вез нас в Вуттон? Как бы то ни было, денег нам не хватит ни до Глазго, ни до Бристоля. Молли осторожно предложила: – Может быть, стоит попробовать добираться автостопом? – Неплохая мысль, – ответил Уолтер, – хотя, честно говоря, это может вызвать подозрения… Любой водитель грузовика, который нас подберет, наверняка позвонит в полицейский участок – достаточно услышать, с каким сильным акцентом мы говорим по-английски. Ты ведь знаешь, как они подозрительны… – Водители грузовиков? – Нет, англичане. Наконец, после продолжительных размышлений, Уолтер пришел к выводу, что надо непременно добираться до Глазго, а оттуда каким-нибудь способом – до Белфаста. Конечно же, не автостопом, как предложила Молли – это только в фильмах хорошие водители попутных машин помогают бедным и влюбленным; теперь ездить на попутках стало небезопасно, особенно детям – кто мог дать гарантии, что водитель не сделает им ничего дурного? Когда этот вопрос был решен, Молли, страдальчески посмотрев на брата, произнесла: – Очень хочется есть. Уолтер, ни слова не говоря, достал из кармана кусок булки, недоеденной сестрой утром и, скомкав газетный лист, протянул ее. – На… Булка была съедена мгновенно – Молли даже забыла поделиться с братом. Когда же от нее остались одни только крошки, девочка, виновато посмотрев на Уолтера, залилась краской. – Прости меня… – За что? – Я совсем забыла, что и ты ничего не ел. Прости меня… Устало улыбнувшись, он махнул рукой: – Ничего, ничего. Но есть хотелось нестерпимо. Наконец, обернувшись к Уолтеру, Молли предложила: – Может быть – стоит зайти в тот фонд? Брат промолчал. Девочка, искоса посмотрев на него, продолжала: – Ведь один только раз – можно? По всему было заметно, что голодный подросток очень сильно колебался. С одной стороны, пойти за бесплатным ужином ему не позволяли слова отца, но с другой – муки голода все более и более усиливались. Когда же они стали совершенно невыносимыми, Уолтер, словно нехотя, поднялся: – Ладно… И они направились к выходу. Брат и сестра О'Хара уже миновали вертящиеся стеклянные двери, когда увидели фигуру констебля, маячившего поблизости – там же стояла полицейская машина. Сделав вид, будто они просто прогуливаются, ребята пошли по направлению той улочки, где они видели вывеску о бесплатных обедах, завтраках и ужинах. Внезапно за спиной у них послышалось: – Стойте! Уолтер вздрогнул, втянул голову в плечи, будто бы ожидая удара, и остановился. Обернувшись, он увидел, что к ним направляется полицейский. – Стойте! Подойдя к Уолтеру и его сестре, он вежливо поинтересовался: – Что вы тут делаете? – Прогуливаемся, – ответил Уолтер, стараясь не выдавать внезапно охватившего его волнения. – А что, сэр, разве это запрещено? – Конечно же, нет, – ответил тот. – Стало быть, мы можем идти? Вкрадчиво улыбнувшись, констебль спросил: – А документы у вас есть? Ситуация была критическая – конечно же, перед бегством из воспитательного дома и Уолтер, и Молли не забыли запастись билетами воспитанников Вуттонского воспитательного дома, но ведь о том, что они вчера оттуда бежали, уже наверняка была оповещена вся полиция не только Лондона, но и страны. Но, с другой стороны, говорить, будто бы документы они забыли дома, тоже было опасно. Констебль повторил свой вопрос: – Так есть у вас документы? Уолтер кивнул. – Да. Все тем же вежливым тоном полицейский спросил: – А можно их посмотреть? – Разумеется, – ответил мальчик, стараясь вложить в свои интонации как можно больше спокойствия, однако голос его внезапно предательски задрожал, – разумеется, сэр, конечно же! И он полез в нагрудный карман своей куртки за билетом и молча протянул его констеблю. Тот, внимательно изучив документ, несколько раз переводил взгляд с фотографии на лицо его обладателя и обратно, желая, видимо, таким способом удостовериться, что перед ним – тот самый воспитанник Вуттонского воспитательного дома, за которого он себя выдает. – Стало быть ты – Уолтер О'Хара? – спросил констебль, не выпуская из рук билета воспитанника, – и живешь в Вуттоне? – Да, сэр… Видимо удовлетворившись, констебль обратился к Молли: – А у тебя? – Что, сэр? – Есть ли у тебя документ? Та вопросительно посмотрела на брата – мол, стоит ли показывать свой билет. – У нее тоже есть, – ответил за Молли Уолтер, – и она живет в Вуттоне… Это Эмели, моя сестра. – Вижу, что сестра, – произнес с угрозой в голосе констебль. Молли, от волнения не попадая рукой в карман, достала свой билет и протянула полицейскому. – Пожалуйста… Тот изучал ее билет воспитанницы так же долго и внимательно, как только что Уолтера. Наконец, не возвращая документов их владельцам, констебль вежливо попросил: – Если вас не затруднит, вы не могли бы на несколько минут пройти ко мне в машину. – Простите, сэр, – заволновался Уолтер, – но у нас с сестрой очень мало времени. – Вот как? – Мы должны ехать. – В Вуттон? – Нет, – сказал Уолтер, – теперь мы направляемся в Бристоль… – А билеты у вас есть? Врать, будто билеты уже куплены, не имело смысла – это было очень легко проверить, стоило лишь попросить их показать. И потому мальчик сказал: – Нет, билеты нам еще предстоит купить. Прошу вас, сэр, не задерживайте нас… Однако констебль, все так же вежливо улыбаясь, будто бы перед ними были не подростки из воспитательного дома, а, как минимум, путешествующие члены пиахской семьи из Кувейта или калифорнийские миллионеры, произнес: – И все-таки я был бы вам очень признателен, мистер О'Хара и мисс О'Хара, если бы вы уделили мне несколько минут. Интонации констебля не предвещали ничего дурного, и потому Уолтер согласился. – Хорошо, сэр… – Прошу вас… Через несколько минут они уже сидели на заднем сидении полицейского автомобиля. Напарник констебля, сидевший за рулем, окинув детей быстрым и цепким взглядом, произнес: – Похоже, что это они. У Уолтера похолодело внутри. Он попытался было незаметно открыть дверцу машины, чтобы выскочить на улицу, однако она была надежно заблокирована – видимо, полицейская техника предусматривала и такие случаи, когда дежурный констебль задерживал на вокзале двух детей, которые направлялись к себе на родину. Напарник констебля, который только что разговаривал с Уолтером и его сестрой, вынул из автомобильного бардачка папку. – Сейчас посмотрим… Спустя минуту у него на коленях лежала пачка фотографий – когда он принялся внимательно рассматривать их, Уолтер с ужасом заметил, что на них изображен он сам и его сестра… После пристального изучения задержанных полицейский произнес: – Да, это они… И машина, описав по привокзальной площади правильный полукруг, развернулась и направилась в сторону полицейского участка… Уолтер, с тоской глядя на светящиеся витрины, яркий неоновый свет реклам и тусклые фонари, думал, что теперь для него и для его сестры все кончено… Неожиданно он почувствовал странный, раздражающий холод в груди, и кисти рук его, мгновенно похолодев, сделались в одночасье вялыми и слабыми, будто из сырой резины. Ему представилось, что как им вновь придется возвращаться в Вуттон. А Молли, положив ему голову на плечо, сразу же уснула – она так вымоталась за сегодняшний день, что ей хотелось только одного – спать, спать, спать… В полицейском участке сомнения констебля относительно личности Уолтера и Молли, если таковые и оставались, быстро улетучились – достаточно было еще раз просмотреть фотографии. Впрочем, ни Уолтер, ни Молли не упорствовали – они просто боялись, что в подобном случае с ними будут обращаться куда хуже, чем раньше. Когда все формальности были завершены, когда дежурный офицер связался по телефону с воспитательным домом в Вуттоне, когда протокол был оформлен, подписан и подшит, Уолтер, стараясь не смотреть в глаза констеблю, который задержал его у Центрального вокзала, произнес: – Можно вас попросить об одном одолжении? Тот весело откликнулся: – Хоть тысячу! Кроме одного – выпустить вас отсюда… – Нет, я не об этом. Я ведь понимаю, что ловить таких, как мы – ваша работа, ваш долг. Лицо констебля сразу же приобрело очень серьезное выражение. – Чего ты хочешь? – Вы не могли бы дать нам чего-нибудь поесть – моей сестре Молли и мне? И вновь брат и сестра О'Хара были водворены в воспитательный дом Вуттона. Надо сказать, что их побег не стал в воспитательном доме чем-нибудь из рук вон выходящим – такое случалось по три-четыре раза в год, и воспитатели, и администрация относилась к ним как к неизбежному злу. Было много неприятных разговоров – особенно с директором. Разумеется, Уолтер попытался взять максимум вины на себя, выгораживая Молли. Ему поверили – вряд ли кто-нибудь мог подумать, что одиннадцатилетняя девочка решилась бы бежать из Вуттона одна, не будь рядом с ней брата. Директор, определив вину Уолтера как «основную» для самого сурового наказания, тем не менее, решил, что недельной отсидки в карцере, на хлебе и воде будет достаточно. Впрочем, карцер не был «карцером» в привычном понимании этого слова: провинившийся жил там от нескольких дней до нескольких недель, в зависимости от провинности, питаясь преимущественно хлебом и водой (если ему не доставляли каких-нибудь продуктов друзья), ходил на школьные занятия в сопровождении отставного сержанта морской пехоты, служившего в воспитательном доме чем-то вроде надзирателя, но все свободное время находился под замком – Уолтер, помня о мучениях, перенесенных им в Лондоне, счел это наказание минимальным. Молли же, к радости брата, отделалась минимальным наказанием – лишением прогулок в город на один месяц. Через несколько дней после возвращения из карцера незадолго до отбоя к Уолтеру подошли Чарли и Генри. Гадко улыбаясь, Чарли произнес: – А мы ведь знаем, почему ты бежал. Уолтер молча отвернулся. – Нет, вы только посмотрите на него, – Чарли толкнул своего приятеля локтем в бок, – нет, вы только посмотрите, какой он гордый! И говорить с нами не хочет! Наконец, взглянув на своих мучителей исподлобья, Уолтер спросил: – Чего вы хотите? – Должок, должок, – произнес Генри, – ты ведь не забыл, что должен нам кучу денег? – Я у тебя взаймы не брал, – ответил Уолтер, готовясь к очередной драке. – Ну, когда ты должен деньги, – хохотнул Чарли, – это вовсе не означает, что ты брал взаймы… Ты ведь обидел моего друга, и потому мы должны взыскать с тебя, так сказать, за моральный ущерб… В беседу вступил Генри – вид у него был необычайно враждебный: – Да что с ним разговаривать! Разве мало он тогда получил? – Подожди, подожди, – принялся успокаивать его Чарли, – набить ему физиономию мы ведь всегда успеем. – Лучше это сделать сейчас, – произнес Генри уверенным тоном. Чарли сделал отрицательный знак рукой. – Не торопись… Генри с неудовольствием отошел в сторону. – Ты должен нам пятьдесят фунтов, – продолжал Чарли, улыбаясь, – но, как я понял, денег у тебя все равно нет и не предвидится. Уолтер молчал. – Так вот, – протянул юный вымогатель, – я думаю, будет справедливо, если ты будешь отдавать нам с Генри свой обед… До конца этого года. Генри, зная аппетит своего приятеля, тут же запротестовал: – Ты один будешь все съедать. – Нет, ты не прав. – Я тебя знаю, – неудовлетворенно буркнул тот. – Мне ничего не останется… – Я буду съедать его обед по нечетным дням, – произнес Чарли, тут же сообразив, что в таком случае ему все равно достанется больше, – а ты – по четным… Ну, Генри, соглашайся! – Хорошо, – согласился тот после непродолжительной паузы. – А если ты не будешь его нам отдавать… – …если ты откажешься, – подхватил в тон ему Чарли со слащавой улыбочкой, – то ведь у тебя тут, в правом крыле, оказывается, есть сестра Молли… После этих слов Уолтеру едва не сделалось дурно. – И с ней ведь может случиться всякое… Понимаешь мою мысль? Первым желанием подростка было броситься на этих негодяев и бить, бить, бить, пока не отнимутся руки и ноги. Однако, поборов в себе это совершенно естественное желание, он подумал, что таким образом навредит только Молли. – Ты нас понял? – повторил Чарли, ухмыляясь все той же гаденькой улыбочкой. – Понял, – процедил Уолтер сквозь зубы и опустил голову… Таким образом он попал в настоящее рабство… Уолтер, помня о страшной угрозе Чарли, безропотно отдавал ему и Генри свои обеды. Он опустился, стал рассеян, сделался неряхой, перестал учиться. Нередко за целый день он съедал только завтрак (ужин порой также отбирался у него в счет процентов). Он побледнел, погрубел, обозлился, изнервничался, и стал мало-помалу терять интерес ко всему и, что самое страшное – уважение к самому себе. Его душу переполняла темная и острая тоска, в которой иногда проскальзывала жалость к самому себе… Единственным светлым лучом в его жизни оставалась сестра Молли, однако и с ней он виделся не так часто, как ему того бы хотелось. Молли, очень расстроенная переменой, случившейся с братом, долго допытывалась, в чем же дело, и наконец, после долгих уговоров, Уолтер поделился с ней своим несчастьем. – Что же ты сразу не сказал? – воскликнула девочка. – Подожди здесь. И она, оставив на минуту брата, быстро поднялась наверх, к себе в спальню, но вскоре вернулась, держа в руках пачку печенья. – Это все, что у меня есть… Уолтер с нежностью посмотрел на сестру. – Спасибо. И отстранил руку с печеньем. – Бери, бери. – Но ты же сказала, что больше у тебя ничего нет! – воскликнул Уолтер. – Бери, – она вновь протянула ему печенье, – у меня есть еще. Просто я ошиблась. Когда печенье было съедено, Молли, внимательно посмотрев на брата, совершенно неожиданно для последнего произнесла: – Может быть, еще раз попробовать? Тот, смяв пачку, бросил ее на землю. – Что? Понизив голос до доверительного шепота, она серьезно произнесла, предварительно оглянувшись по сторонам: – Ну, бежать отсюда… Он покачал головой. – Думаю, что у нас ничего не получится… – Если ничего не получилось в первый раз, это не значит, что не получится во второй, – с уверенностью сказала сестра. Уолтера это предложение весьма удивило – не потому что Молли всегда слыла тихоней, и не потому, что повторное бегство было чревато опасностями и суровым наказанием в случае провала, а потому, что даже он, Уолтер, после того внезапного ареста на Центральном вокзале Лондона разуверился в возможности убежать из Вуттона. А Молли продолжала уверять его: – Да, мы тогда наделали много ошибок… Во-первых, – принялась она перечислять, загибая тонкие бледные пальцы, – во-первых, мы не учли, что надо запастись едой… Во-вторых, мы потратили слишком много денег на поезд – а ведь билеты у нас так и не проверяли, можно было прекрасно обойтись и без них… В-третьих, нам не следовало отправляться сразу же в Лондон, нам надо было ехать прямиком до Глазго или Бристоля… В четвертых, брат, нам тогда следовало во что бы то ни стало избегать полицейских – зачем мы тогда пошли через главный выход, ведь мы могли отправиться и другим путем… Уолтер задумался. – Ну, хорошо… Доберемся мы до Глазго или до Бирмингема, а что потом? – Пересечем море и окажемся в Белфасте, – уверенно произнесла она. – Для этого нужны деньги. – У меня осталось двенадцать фунтов, – произнесла сестра, – еще из тех. Действительно, Уолтер, боясь, что Чарли и Генри выследят, куда он прячет деньги и отберут их, доверил сбережения сестре. – Но этих денег недостаточно! – воскликнул подросток. – Ничего, главное, добраться до Глазго или Бристоля, – уверенно твердила сестра, – а там что-нибудь придумаем. Во всяком случае, это куда лучше, чем жить тут в постоянном страхе и унижении… Теперь, после того разговора с Молли, у Уолтера появился новый смысл существования – он принялся тщательно готовиться ко второму побегу. Молли была права: прежде всего следовало запастись продуктами в дорогу, и Уолтер принялся сушить хлеб – благо, его на столе всегда было больше чем достаточно, и аппетиты Генри и Чарли не заходили так далеко, чтобы отбирать и его. Через месяц у Уолтера накопилось уже достаточно сухарей – по его подсчетам, если расходовать экономно, то где-то дней на десять. Куда более остро стояла проблема денег, но и она неожиданно разрешилась… В воспитательном доме кроме прочих были и занятия в мастерских – Уолтер например учился работать на токарном станке, а его сестра овладевала основами кройки и шитья. И вот однажды воспитанник, сосед Уолтера по койке, потерял казенный ящик с резцами. За такую провинность его неминуемо ждало какое-нибудь суровое наказание; все инструменты надлежало сдавать сразу же после окончания работы в мастерской… Уолтер, задержавшись в тот день, искоса поглядывал на своего незадачливого товарища, после чего осторожно поинтересовался: – Что случилось? Тот, бледнея и краснея, пересказал, что же с ним произошло, добавив: – Ты только не рассказывай об этом ни нашему мастеру, ни мистеру Яблонски… Знаешь, что полагается за утерю этого ящика? – Знаю, – ответил Уолтер, – трехдневная отсидка в карцере. Воспитанник схватился за голову. – Боже, что же мне делать? Неожиданно Уолтер предложил: – Если хочешь, могу выручить тебя… Тот уставился на О'Хару, словно не веря, что этот ирландец действительно может ему помочь. – Выручить? Уолтер закивал в ответ. – Да, да, не удивляйся, я действительно попробую тебя выручить… – Но как? И Уолтер, отведя воспитанника в дальний угол мастерской, изложил свой план: он отдаст ему свой ящик с резцами… Точнее, не отдаст, а продаст… Глаза воспитанника просветлели. – И что же ты хочешь за этот ящик, Уолтер? Скажи, что ты хочешь? О'Хара замялся – ему еще никогда не приходилось вступать в подобные сделки. – Все-таки вещь, которую я предлагаю тебе – не моя, а казенная, – произнес он. Однако воспитанник почему-то решил, что его неожиданный спаситель таким образом просто набивает себе цену – впрочем, его это не остановило, потому что он располагал достаточными деньгами (этот мальчик получал пенсию за отца, майора ВВС, разбившегося во время учений). – Так чего же ты хочешь? Говори поскорее, а то скоро мастер явится! – воскликнул мальчик в явном нетерпении. – А сколько ты сможешь предложить? – Ну, скажем – тридцать фунтов – тебя устроит? Если хочешь, могу дать тебе больше, – добавил воспитанник, поглядывая на коробку с резцами, которая стояла на столике Уолтера. – Нет, нет, пусть будет тридцать, – поспешно согласился О'Хара, – забирай… может быть, тебе еще что-нибудь надо? – с надеждой в голосе спросил он. – Нет, спасибо… Уолтер вздохнул. – Очень жаль. Но конечно же, он остался доволен столь неожиданно свалившимися на него деньгами: тридцать футов – это было баснословное богатство, тем более что теперь, после этой сделки, у брата и сестры О'Хара получалось в сумме целых сорок два фунта! Этого было достаточно не только для того, чтобы вновь обзавестись какой-нибудь человеческой одеждой, но и для многих других вещей. Конечно же, если бы мастер или мистер Яблонски обнаружили пропажу, Уолтеру бы несдобровать, однако теперь он не боялся ничего – ведь свои инструменты мальчик должен был сдать в понедельник, а бежать с Молли он решил на день раньше… Таким образом, срок побега был определен – ближайшее воскресенье. Все повторилось по известному сценарию: поход в магазин поношенного платья, покупка вещей, отличных от казенных (была середина декабря, и потому Молли пришлось купить и теплые вещи – на одежду было потрачено целых три фунта, однако это не очень расстроило Уолтера – денег оставалось более чем достаточно). А дальше… Точно так же, как и в прошлый раз: быстрое переодевание (только на этот раз – за складом, стоявшим на хозяйственном дворе), перелезание через забор, маленький вокзал Вуттона и самые дешевые билеты на поезд до ближайшей станции – это была уловка, придуманная Молли: в случае появления контролера сказать, что они просто проспали свою станцию, но она в глубине души рассчитывала, что контролер так и не появится, и им удастся достигнуть промежуточной цели своего путешествия – Лондона. – Теперь мы не будем шататься по городу, – ворчал Уолтер, поудобней усаживаясь в кресло, – а сразу же купим билет до Бристоля или до Глазго – какой поезд будет раньше… Не думаю, чтобы нас начали искать по всей Великобритании, – с надеждой в голосе добавил он. Молли, ласково посмотрев на брата, сдержанно улыбнулась. – Думаю, что теперь у нас получится. Должно получиться… Помнишь, как говорил наш отец – обычно бомбы дважды в одну и ту же воронку не падают… Уолтер вопросительно посмотрел на сестру. – К чему это ты? – А к тому, что вряд ли им, – Молли сделала ударение на этом слове, подразумевая, видимо, под «ними» констеблей и вообще всех, кто был на стороне воспитательного дома, – что им вряд ли удастся вторично нас задержать… Во всяком случае, теперь мы, наученные предыдущим опытом, будем умнее… Подросток неожиданно улыбнулся. – Хочешь сказать, что наш предыдущий побег был чем-то вроде репетиции? – Ну да… И теперь мы больше не допустим тех ошибок, которые допускали раньше… Мальчик, тяжело вздохнув, согласился: – Будем надеяться… В глубине души он не верил в успех, однако считал, что теперь ни ему, ни Молли терять больше нечего… Удача сопутствовала беглецам: контролер в вагоне так и не появился. Они сошли в Лондоне и сразу же направились к билетным кассам. Тронув брата за руку, Молли предложила: – Послушай, а что, если нам все-таки попробовать добраться автостопом? – Автостопом? – Ну да… Лицо Уолтера в одночасье стало очень серьезным. – Молли, ты ведь знаешь, что это – небезопасно… Весьма и весьма небезопасно… – Но может хоть часть пути? – А что если водитель окажется не в меру бдительным и сдаст нас в ближайший полицейский участок? Ты ведь знаешь, что многие большегрузные машины оборудованы радиостанциями и полицейские наверняка оповестят их о том, что разыскивают брата и сестру О'Хара? – А мы попробуем остановить другую машину… Уолтер, – с просительным выражением в голосе сказала Молли, – ведь еще только утро… Еще очень рано, нет и семи… До вечера мы доберемся до какого-нибудь городка, где есть железнодорожная станция, найдем, где переночевать, а потом двинемся дальше… Помедлив, Уолтер согласился: – Ну, хорошо… Только через три часа они выбрались в сторону трассы, ведущей на север – уже было решено, что они двинутся прямо в Шотландию, доедут хотя бы до Эдинбурга, а там, если повезет переберутся в Глазго, откуда по морю до Белфаста было рукой подать… Для водителей Уолтер сочинил легенду, весьма правдоподобную: он и его сестра, воспитанники Вуттона, направляются в Глазго к родственникам (в Глазго действительно жило немало ирландцев) на рождественские каникулы – а они должны были начаться через несколько дней. И, чтобы не тратиться на билеты, ребята решили добираться таким необычным образом и немного сэкономить. Выйдя на обочину автобана, Уолтер поднял руку. Голосовать пришлось долго – почти полчаса: машины проносились, не останавливаясь. Наконец старый, давно не мытый «лендровер», резко скрипнув тормозами, остановился, едва не задев Молли крылом. Дверь открылась. – Вам куда, дети? Уолтер поднял глаза – за рулем сидела пожилая 4почтенная дама лет пятидесяти. – Мы – воспитанники Вуттонского воспитательного дома, – заученным голосом произнес он, – и добираемся в Шотландию… – В Шотландию? – Ну да… – А куда именно? – Если повезет, – ответил осмелевший Уолтер, то в Глазго… Дама за рулем заулыбалась. – Считайте, что уже повезло. Я как раз еду в Глазго. Уолтер повеселел. – Значит, можно садиться? – Да, места достаточно, – ответила дама, открывая заднюю дверцу… Таким образом, проехав почти всю Англию, они оказались в Шотландии. Дама, сидевшая за рулем «лендровера», особенно ни о чем не расспрашивала детей – видимо, первоначальная версия Уолтера о рождественских каникулах ее удовлетворила. Более того, она оказалась сердобольной женщиной – на свои деньги устраивала их в недорогих мотелях, купила им немного еды и на прощанье, в Глазго, высадив их у самого порта, подарила каждому по пять фунтов «на рождественские подарки». Уолтер и Молли просто не знали, как благодарить свою благодетельницу. Когда «лендровер» скрылся из виду, Уолтер, довольный, что пока все складывается на редкость удачно, обернулся к Молли. – Не думаю, что нас будут здесь искать… – Я тоже, – отозвалась девочка. – Хотя, ты ведь сам мне говорил, что полиция будет искать нас на вокзалах, в аэропортах и в портовых городах… Уолтер кивнул в сторону спешащей предпраздничной толпы и сказал: – Посмотри, сколько людей вокруг! Разве они отыщут нас? Да и полицейские – они ведь тоже живые люди! Кому захочется перед праздником забивать себе голову поимкой двух детей? В честь благополучного прибытия в Глазго Уолтер решил угостить сестру, да и наесться как следует самому: кроме обычных «хот-догов» и супов в запечатанных стаканчиках, были куплены две шоколадки – одна для себя, другая – для Молли. Они уселись на ступеньках какого-то старого дома и принялись за обед. – Уолтер, – спросила сестра, – а что ты будешь делать, когда прибудешь в Белфаст? Уолтер осторожно ответил: – Не торопи события, Молли, мы ведь еще не приехали туда… Девочка прищурилась. – Боишься сглазить? Уолтер, кивнув в ответ, честно признался: – Боюсь… Закончив обедать, Молли выкинула в стоявшую неподалеку мусорную корзину пустой стаканчик и бумагу, в которую была завернута запеченная в тесте сосиска, и вновь поинтересовалась – теперь в ее голосе сквозило большее любопытство: – Так ты не сказал мне… Уолтер протянул ей шоколад. – Это – тебе. С Рождеством тебя, дорогая сестричка! – улыбнулся он. – Ой, спасибо! Сто лет не ела настоящего шоколада! – воскликнула девочка, пораженная неожиданной щедростью брата. – Не за что. – А себе ты тоже купил? – Конечно! – Покажи. Молли не зря обратилась к брату с подобной просьбой – сколько раз бывало, когда он отрывал от себя лучший кусок, чтобы поделиться с младшей сестрой! Впрочем, и о Молли можно было сказать примерно то же самое. – Что я собираюсь делать? – спросил Уолтер и тут же, без подготовки, к неописуемому удивлению сестры, произнес: – сразу же найду кого-нибудь из ИРА. Та отпрянула. – Как? – А вот так. – Но для чего тебе это надо? Глаза Уолтера нехорошо заблестели. – Чтобы сражаться с англичанами, с протестантами, – ответил он. – С англичанами? – Ну да. – Но почему? – Разве не от англичан мы вытерпели столько бед и несчастий? – спросил он, медленно закипая, – разве не англичане приговорили нашего отца к пожизненному заключению? Разве Чарли и Генри, эти мерзавцы, которые в буквальном смысле слова обратили меня в рабство под страхом… сама знаешь чего, – он сплюнул, – разве они не были англичанами и протестантами? Ну, отвечай же! И Молли тихо-тихо, одними только уголками губ, произнесла в ответ: – Да. – Вот видишь. И Уолтер внезапно замолчал. Молли, искоса посмотрев на брата, отметила только, что глаза его необычайно сверкают. Они доели свой шоколад в полном молчании. Наконец Уолтер произнес: – Ну что – пошли… – Куда? – В порт, попробуем узнать, какие есть рейсы на Белфаст… Билет до Белфаста, даже с учетом ученической скидки, даже для одного, даже самый-самый дешевый, в эконом-классе, стоил довольно дорого – у Уолтера и Молли не было на руках и половины нужной суммы. – Что будем делать? – спросила Молли, когда они вышли из здания касс. – Не знаю, – протянул Уолтер. – Может быть, попытаться их как-нибудь заработать? – Например? Мальчик, немного помолчав, предложил: – Сейчас праздники… Точнее, скоро они наступят. Может быть, попробовать устроиться в какую-нибудь фирму, выполнять разовые поручения – ну, скажем, заворачивать что-нибудь, или разносить подарки… Молли идея понравилась. – А что – это мысль! Они, пройдя несколько кварталов, очутились у большого, сияющего свежевымытыми стеклами двухэтажного супермаркета – двери то и дело открывались, и оттуда выходили люди, держа в руках бумажные пакеты с подарками… Подойдя к служебному входу, мальчик смело толкнул дверь и зашел вовнутрь. Затем подошел к какому-то служащему – видимо, грузчику или продавцу, и спросил: – Могу ли я видеть владельца? Тот непонимающе посмотрел на подростка. – Владельца? – Да. – Но для чего? – Может быть, у вас подвернется какая-нибудь работа для меня или моей сестры… Грузчик молча указал на какой-то коридор, освещаемый скупым электрическим светом. – Первая дверь налево, – произнес он, – владельца зовут мистер Гаррисон… Кажется, он сейчас на месте. Мистер Гаррисон, сутуловатый пожилой человек с постоянно слезившимися глазками, выслушав просьбу мальчика, подозрительно покосился на него и спросил: – А что вы умеете делать? – Ну, я мог бы работать курьером. Мог бы заворачивать подарки в блестящую бумагу, мог бы раздавать рекламные листки… А моя сестра Молли – тоже. – Я могла бы мыть или убирать посуду в кафетерии при магазине, – добавила та. Подумав, хозяин согласился: – Ладно, приходите завтра, и я что-нибудь придумаю. Уолтер с благодарностью посмотрел на хозяина. – Спасибо, сэр! Я не подведу вас, сэр, вы останетесь мной довольны! И моей сестрой Молли – тоже… Честное слово, сэр! Неожиданно Гаррисон спросил: – Кстати, а документы у вас есть? Уолтер с готовностью похлопал себя по боковому карману куртки. – Да, конечно… Гаррисон, с интересом посмотрев на странного подростка, который вместо того, чтобы наслаждаться отдыхом, стремится загрузить себя в эти предрождественские дни тяжелой работой, спросил: – Наверное, у вас нет денег? – Да, мы из воспитательного дома в Вуттоне, – принялся объяснять Уолтер, затем солгал не моргнув глазом, – и направляемся на каникулы к тетке в Белфаст… Нам очень не повезло – у нас украли деньги… Лицо хозяина магазина выразило сочувствие. – Ай-ай-ай! Что вы говорите? А почему вы не заявили в полицию? Уолтер пожал плечами. – Это случилось в поезде, и полиция все равно бы ничего не нашла – я обнаружил пропажу сегодня утром. – Когда вы прибыли в Глазго? – осведомился хозяин. – Сегодня утром. Уолтер решил не говорить хозяину супермаркета о том, что он и его сестра приехали сюда на попутной машине – это могло бы вызвать оправданные подозрения. Гаррисон прищурился. – И что за поезд? – Из Лондона. После этих слов подростка Гаррисон нервно забарабанил пальцами по столу. – Та-а-а-к, – протянул он, – значит, говорите, утром? – Ну да… Неожиданно хозяин произнес: – Посидите здесь одну минуту… Я отлучусь ненадолго, сейчас приду. После чего быстро вышел в смежную комнату, прикрыв за собой дверь. Через мгновение сквозь неплотно прикрытую дверь до слуха Уолтера донеслись обрывки фраз: – да, наверняка не те, за кого себя выдают… может быть, хотят у меня что-нибудь украсть… очень подозрительного вида… И тут он все понял – мистер Гаррисон, хозяин этого супермаркета, по всей видимости, звонил в ближайший полицейский участок. Вскочив, Уолтер подтолкнул сестру. – Бежим! Но было уже поздно… Гаррисон, выйдя из смежной комнаты, встал у двери и произнес: – Нет никакого поезда из Лондона, который бы приходил сюда утром… Нет и быть не может… Я сам часто езжу в Лондон, и знаю расписание не хуже железнодорожного диспетчера… Уолтер, приблизившись к двери, произнес, стараясь сохранить присутствие духа: – Не хотите принять нас – не надо… Тогда мы с сестрой пойдем… Это была последняя надежда, но она, к сожалению, не оправдалась… Гаррисон, злорадно усмехнувшись, ответил: – Вы наверняка воры, наверняка хотели устроиться ко мне, а затем что-нибудь стащить… Знаю я таких. Уолтер попытался было протестовать: – Но вы не смеете нас задерживать! – Смею, смею, еще как смею! Сейчас вот приедет полиция и во всем разберется… Так что вам придется подождать… Уолтер бросился на хозяина супермаркета, но тот, неожиданно схватив мальчика за руку немного выше локтя, силой усадил на стул. – Спокойно, спокойно… И мальчик, понимая, что дело проиграно, послушно опустился на стул и заплакал… На этот раз наказание за побег было более жестоким – директор воспитательного дома, посоветовавшись с мистером Яблонски, решил, что настало самое время отправить Уолтера в исправительный дом. Причин было более чем достаточно: двоекратный побег, драка, кража казенного имущества (того самого ящичка с дорогими резцами, который Уолтер накануне второго побега продал воспитаннику)… На педагогическом совете впервые прозвучало роковое слово: «неисправим». А для таких путь был только один: в исправительный дом, хотя, как всем было известно, подобные заведения как раз ничего и не могли исправить… Мистер Яблонски, гадко усмехаясь, произнес: – Месяца через два или максимум через три на тебя будут оформлены все бумаги, и тогда… Он замолчал; впрочем, Уолтер и без того прекрасно понимал, что именно имел в виду педагог. Страшил не сам исправительный дом, страшило другое: теперь Уолтер будет навсегда разлучен с сестрой… Молли решили оставить в Вуттоне и наказать – ведь было очевидно, что она сама не могла бы подбить старшего брата на второй побег (равно, как и первый), а находилась под его дурным влиянием. Уолтер, сидя в карцере на металлической кровати с отвисшим панцирем, думал, что теперь его и сестру может спасти только чудо… Да, надеяться было не на что: в один год он был разлучен и с отцом, и вот теперь – с сестрой… Но неожиданно чудо произошло – случилось это перед самой отправкой мальчика в исправительный дом. Мистер Яблонски, подойдя вплотную к Уолтеру, приказал: – Собирайся. Мальчик вздрогнул. – Куда, в исправительный дом? – Нет, – ответил педагог, – хотя, честно говоря, тебе только там и место. – Тогда – куда же? – Поедем в соседний Оксфорд, – пояснил Яблонски, – в комиссию по опекунству. – Один? Мистер Яблонски, отрицательно покачав головой, сухо произнес в ответ: – Нет, с Эмели. – Но для чего? – спросил мальчик, все еще не веря в свое чудесное спасение. После непродолжительной паузы педагог недовольно ответил: – Нашлись какие-то идиоты, которые решили усыновить и тебя, и твою сестру… Ну что – одевайся, у меня нет времени ждать… |
||
|