"Карибский сувенир" - читать интересную книгу автора (Иванов Юрий Николаевич)
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Мелодии самбо, как радиокомпас, ведут нас к берегам Бразилии. Веселые, бесшабашные или, наоборот, очень лиричные, грустные, они разносятся по всему теплоходу. Гремят барабаны, кастаньеты, мурлыкают аккордеоны, всхлипывают трубы… Ритм самбо витает над палубой, мечется среди надстроек теплохода, разносится над океаном и исчезает где-то у белого от зноя неба…
На судне идет покраска. В каютах никого нет — все на палубе. Матросы с банками белил карабкаются по мачтам, надстройкам. Механики чистят до ослепительного блеска медяшку в машинном отделении, мазюкают суриком и чернью лебедки; дядя Витя, зажав в руке кажущееся игрушечным ведро, трудится над трубой. Мы красим свою лабораторию.
Всем нам очень хочется, чтобы «Олекма» была красивой. Поэтому с такой тщательностью моем, чистим, драим свой теплоход, а потом одеваем в праздничный наряд красок… Из динамиков разносится веселая музыка, кисти наши весело прыгают и танцуют по переборкам, оставляя на металле яркие, сочные следы.
А Бразилия все ближе. В сизой, колеблющейся от жары дымке уже виднеются высокие берега, покрытые изумрудной зеленью. Все чаще встречаются иностранные теплоходы, идущие из бразильских портов. Они тяжело осели в воде — наверное, везут в своих трюмах знаменитый бразильский кофе. Знаменитый черный душистый кофе, который пьют во всех уголках земного шара.
Накануне захода в порт Ресифи, где нам предстоит пополнить запасы воды и свежих продуктов, мы все собрались в каюте, чтобы проверить знания о стране, по земле которой уже завтра нам предстояло шагать. Увы, сведения о Бразилии, которыми мы располагали, оказались весьма скудными. И главное, никто не знал португальского языка, на котором разговаривают бразильцы. Лишь Валентин мог с грехом пополам составить несколько примитивных фраз. И то не на португальском, а на испанском языке. Но эти языки очень сходны, и испанцы могут объясниться с португальцами. Однако, прослушав фразы, произнесенные Брянцевым, мы, абсолютно не разбирающиеся в языках Пиренейского полуострова, откуда португальский перекочевал в Бразилию, усомнились, поймут ли нашего общего друга бразильцы.
Что касается Жарова, Хлыстова и меня, то оказалось, что весь наш запас испанских слов, с помощью которых мы собирались объясняться с местным населением, состоит из трех понятий: «салют», «амиго» и «беса ме мучо», то есть «здравствуйте», «друг» и «целуй меня крепче». Если первые два слова — «здравствуйте» и «друг» — можно с грехом пополам вставить в любой разговор пальцев и жестов, то с фразой «беса ме мучо» нужно быть весьма осторожным…
Поздно ночью берег запылал заревом огней большого города.
Это Ресифи, столица бразильского штата Пернамбуку. Ресифи — город почти с миллионным населением, занимающим по величине третье место в стране, после городов Рио-де-Жанейро и Сан-Паулу.
Ночь прошла без сна, в разговорах. Волновало многое: как встретят нас на бразильском берегу, как будут относиться к русским людям жители этой крупнейшей страны Южной Америки? Ведь наша «Олекма» — второе судно после научно-исследовательского теплохода «Михаил Ломоносов», направляющееся в порт Ресифи. Меня беспокоил вопрос: а можно ли там фотографировать?
Поднялись с восходом солнца и увидели Бразилию: десятки крупных судов на рейде, рыбацкие катамараны, спешащие в открытое море, а дальше, над водой, — город с белыми, голубыми и розовыми небоскребами. Вправо и влево от него убегают золотистые полоски пляжей, рощи пальм с густыми шапками листьев, и над ними — сверкающие стеклами окон коробки отелей.
На самом малом ходу — здесь много мелей — подгребаем, как любит выражаться наш капитан Валентин Николаевич, поближе и становимся в длинный ряд теплоходов, ожидающих лоцманов. Около нас громоздится корпус американского сухогрузного теплохода с рубкой, расположенной на самом носу. Чуть дальше — покачивается голубое судно с названием «Маргарита», а левее застыл, как будто не очнувшись еще от ночной дремы, большой теплоход с красным флагом, перечеркнутым белым крестом. Пока мы гадали, кому принадлежит судно, капитан заглянул в справочник и сообщил нам, что флаг швейцарский! Мы удивились — маленькая горная страна, удаленная от морей и океанов, и вдруг теплоход, принадлежащий ей, у берегов Бразилии. Но оказывается, многие страны без выходов к морским путям имеют свои морские суда. Например, флот той же Швейцарии насчитывает 22 теплохода. Имеют свои корабли Чехословакия, Венгрия и другие неморские государства.
Валентин Николаевич задумчиво смотрит в бинокль и почесывает подбородок — да, очередь большая. Как видно, все причалы заняты и придется долго ждать, когда найдется свободное местечко для «Олекмы». А хочется скорее на берег — может, там, на улицах города, еще бушует карнавал, а мы мотаемся по палубе и каютам, не находя себе места.
— Лоцманский катер! — оживляется Валентин Николаевич. — Интересно, к кому он идет?
Да, катер — небольшой, красный, с полосатым лоцманским флагом на небольшой наклонной мачте. Катер вырывается из портовых ворот и, постукивая двигателем, мчится прямо к нам. Десятки биноклей следят в этот момент с различных судов за маленьким катером — конечно, всем хочется побыстрее сойти на берег. Катер лихо подкатывает к «Олекме», и через планшир грузно переваливается пожилой смуглый человек с гладко зачесанными, блестящими волосами и большими карими глазами в мелкой сетке морщин.
— Салют, амигос! — приветственно машет он нам рукой и, наклонив голову к вздернутому правому плечу, спешит в ходовую рубку.
Через полчаса мы входим в тихие портовые воды, и к «Олекме» один за другим подваливают старомодные, обшарпанные катера: прибыл портовый врач — мистер Фернандо, таможенники в форме и фуражках с высоченной тульей, на которой золотятся большущие кокарды с орлами, якорями, молниями, пушками. Потом подходят катер шипшандлера — портового снабженца продуктами — и суденышко конца прошлого века с портовыми полицейскими, затянутыми в белые портупеи.
Вид у чиновников усталый, измученный. Глаза ввалившиеся, лихорадочно блестят, ноги то ли заплетаются, то ли выделывают совершенно непроизвольно какие-то замысловатые кренделя.
Заметив наши участливые и слегка удивленные взгляды, один из таможенников, высокий парень с усами-щеточкой на верхней губе, снял фуражку, помахал ею и устало улыбнулся.
— Карнавал, амигос… карнавал… — Карнавал? Значит, мы все же успели?
— О но… — закачал головой замученный карнавалом амиго. — Сегодня уже конец… Трое суток танцевали, а сегодня все. Финиш…
Надвинув на лоб фуражку, он, как и все, пританцовывая и чуть раскачиваясь торсом, поспешил в салон, чтобы оформить необходимые документы, акты и справки.
А пока в каюте капитана и в салоне суетливые люди, трескуче и звонко переговариваясь, заполняют многочисленные документы, лоцман ведет судно мимо причалов, мимо трехмачтового парусника, покидающего порт, мимо приткнувшихся к портовой стенке двух эсминцев, мимо многочисленных теплоходов и пароходов. Лоцман выискивает местечко для «Олекмы». Ага, вот, пожалуй, сюда можно втиснуть наш теплоходик. Звучит одна команда, другая, звенит машинный телеграф, дающий команду то «стоп», то «малый назад», и вот «Олекма» прижимается своим нарядным корпусом к шершавой, в черном мазуте бетонной стенке пирса…
Вроде бы и не было никого на пирсе, вроде и не наблюдал никто за нашей швартовкой, но через несколько минут у серо-голубого борта «Олекмы» собираются десятки людей.
— Салют!.. Буенос диас, амигос! — звучит с берега, и к нам тянутся крепкие мозолистые руки.
Мы с удовольствием пожимаем их: широкие мозолистые руки рабочих, _ узенькие ладони женщин, грязные — портовых мальчишек… Всем очень хочется получить от русских какой-нибудь сувенир: монетки, значки, спичечные коробки и особенно русские папиросы. Дружный смех вспыхивает в толпе, когда пожилой полицейский безуспешно пытается закурить папиросу, взяв ее табаком в рот…
— Желающим идти в увольнение — записаться у вахтенного штурмана! — сообщило судовое радио.
Бразилия. Первое впечатление — город пахнет кофе. Кофе — везде. Под ногами, в вытянувшихся вдоль причалов складах, над головой — там со скрежетом и металлическими стонами портальные краны переносят со складов на теплоходы душистые мешки. Сверху на нас сыплется звонкий кофейный дождь… Но вот хруст под ногами замолк, и мы вышли из портовых ворот. К автобусной остановке нас проводил портовый полицейский, придерживая руками громадный кольт, болтающийся на поясе. Прежде чем отправиться с нами, он замкнул ворота порта на огромный замок. Пока полицейский вел нас через улицу, пока долго объяснял что-то, все время повторяя незнакомое слово «греве… греве», автомашины, нагруженные кофе, длинной вереницей столпились у замкнутых ворот и отчаянно на разные голоса выражали свое нетерпение.
Ну вот и автобус. Садитесь в него камарадес… три остановки—и главная площадь… Билет стоит семнадцать крузейро. Счастливо отдохнуть, амигос!
Полицейский козыряет, закуривает русскую папиросу и, пуская из волосатых ноздрей дым, неторопливо направляется к воротам. А мы садимся на мягкие кресла — три остановки, и будет центральная площадь. Однако почему же не едем? Я смотрю на мальчишку-кондуктора, тот кивает на глазастого паренька-шофера, а шофер кивает головой на свои часы — обед! Ну что же, ничего не поделаешь. Мы поднимаемся, но парни перекидываются друг с другом выразительными взглядами: дескать, люди, видно по всему, приезжие, издалека — и вдруг такой прием! Парни переглядываются и торопливо убирают бутерброды с колбасой. Шофер прыгает на сиденье, машина, взревев, срывается с места… Глазастый шофер решил прокатить нас с ветерком — громадный автобус, звонко сотрясаясь всей своей металлической утробой, мчится по улице с бешеной скоростью. Шофер все время нажимает на сигнал, и из-под самого радиатоpa автобуса испуганно шмыгают в сторону «форды», «виллисы» и прочая автомобильная мелочь… Минуя все остановки, на которых стоят нетерпеливые очереди, автобус выскакивает на центральную площадь и, заскрипев тормозами так, что по нашим телам пошла гусиная кожа, останавливается. Мелких денег у нас нет, и я отдаю кондуктору бумажку в тысячу крузейро. Тот швыряет ее в огромную провизионную сумку и вынимает из нее толстенную пачку денег — сдачу… Я разделяю деньги на две пачки и засовываю их в карманы, которые раздуваются на моих бедрах…
 |
— Аста ла виста! До свиданья, амигос!.. — говорит Валентин и добавляет по-русски: — Вы отличные парни!..
Мы жмем парням руки, а те хлопают нас по спине и, ухмыляясь, кричат вслед:
— Гуд бай! Гуд бай!..
В Южной Америке есть свои, весьма стойкие, хотя порой и трудно объяснимые традиции. Например, в Аргентине не рекомендуется ходить по улице без галстука. На такого вольнодумца неодобрительно косились бы прохожие. А вот в Бразилии франты щеголяют чуть ли не во фраках. Жарища, тропики, а мужчины — в черных костюмах, в длинных брюках. Ух и зверская же жарища!.. Сверху — расплавленное светило, а снизу — раскаленный асфальт. Горячие струи воздуха поднимаются от него и, попадая в брючины, как в трубы, жаркими волнами омывают, высушивают ноги, изгоняют влагу из наших тел. Слизывая с губ соленые капельки пота, мы вспоминаем крупнейшие африканские города — Аккру, Конакри, Дакар, Кейптаун — и вздыхаем: там мы щеголяли в шортах. А здесь нельзя — традиция… хотя во время карнавала на улицах можно появляться даже нагишом. Но это только во время карнавала…
Жарко не только нам. Жарко всем. У полицейского, стоящего в тени большого дома, из-под белой каски текут за воротник струйки пота. Он внимательно рассматривает нас и быстро, как эквилибрист, крутит резиновой дубинкой перед лицом — нагоняет прохладу. Утирает пот с лица пожилой мужчина с пачкой красных листков в руках. Он сует их в карманы проход жим и усталым, охрипшим голосом выкрикивает все время одно и то же:
— Греве! Греве!..
Жарко всем. Духотища! Рубашки на мужчинах промокли и прилипли к спинам; узкие платья на женщинах повлажнели и плотно облегают стройные тела. Невесть откуда взявшаяся грязная собачонка, вывалив из раскрытой пасти трепещущий язык, стоит у края тротуара, подставив бок тонкой струе воды, бьющей из какой-то трубы…
— Греве!.. Греве!.. — раздается громкий, усиленный мощными репродукторами голос.
— Греве?… Что же это такое? — морщит лоб Валентин.
— Греве! Греве!.. — громыхает между каменных утесов-домов, скачет гулким эхом по мостовой сердитый, взволнованный, требовательный радиоголос…
 |
Он разносится из автомобиля, на котором установлены два динамика: один темным зевом смотрит вперед, другой обстреливает словами, фразами, длиннющими предложениями, перемежающимися все тем же коротеньким «греве… греве… греве…» Автомобиль двигается прямо посредине улицы, и человек, сидящий справа от шофера, что-то торопливо говорит в микрофон. Говорит, требует, угрожает. А сзади автомобиля с рупорами ползут десятки автобусов, троллейбусов и легковых машин. Автомобиль с динамиками едет все медленнее и наконец вообще останавливается, перегородив улицу поперек. Все движение замирает, образуется гигантская пробка; автобусы, автомашины истошно сигналят, но над их возмущенными руладами гремит мощный человеческий голос: «Греве!.. Греве!! Греве!!!» Люди скапливаются на мостовой, людской поток выплескивает с тротуаров и окружает автомашину. И вот уже только рупоры видны над их головами. Замолкли автобусы, а голос безвестного агитатора набирает все больше и больше силы и хлещет по людским лицам, по их барабанным перепонкам все тем же решительным словом «греве». Люди, внимательно вслушиваясь в слова, рвущиеся из динамиков, сами что-то тревожно и негодующе кричат и ловят красные листки, падающие откуда-то сверху… А из подворотни одного из домов, затягивая на ходу ремешки касок, уже идут к автомобилю пятеро высоких широкоплечих полицейских. Выставив вперед плечи, они врезаются в толпу, и через несколько минут радиоголос умолкает.
Что же происходит? Может, революция? Или реклама какого-нибудь нового лечебного препарата?.. Что же это за слово — «греве»?
— Забастовка!.. — хлопает себя по лбу Валентин. — «Греве» — это значит забастовка!
Да. Забастовка. Сегодня бастуют работники типографий, газет и служащие торговых предприятий. Они требуют улучшения условий труда, повышения заработной платы на шестьдесят процентов и удлинение оплачиваемых отпусков.
«Бастуйте все!» — призывают плакатики, пришпиленные к стенам домов. «Ты с нами, приятель?» — вопрошают листовки, шелестящие под ногами. «60 % — не меньше!» — требуют надписи, перечеркнувшие мелом рекламные объявления и двери магазинов. «Мы не можем так больше жить! Янки грабят нас! Долой ами из бразильской экономики! Дядя Сэм, прочь с бразильской земли!» — требуют белые, красные, зеленые листки.
 |
Забастовка. Типографии не работают, редакционные залы газет пустуют; закрыты все магазины… Хотя нет. Не все. Один из магазинов осторожно раскрыл свои стеклянные двери. Как видно, хозяин его решился рискнуть — он сам стал за пустой прилавок в ожидании покупателей: ведь когда все остальные магазины закрыты, можно сделать большую выручку. А вот и покупатели — густая толпа хлынула к стеклянным дверям, загалдела, заволновалась возле сверкающих витрин… Но что это? Звенит стекло, блестящие брызги сыплются на тротуар. Хозяин поспешно опускает металлические жалюзи, толпа свистит, угрожает.
Машина с рупорами сворачивает в боковую улочку, полицейские, расстегивая ремешки касок, исчезают в одном из подъездов, пробка рассасывается, толпа растекается по тротуарам. А мы идем по центральной улице Ресифи, авениде Куаррапес. Идем просто так, без каких-либо определенных целей и планов. Просто идем и смотрим вокруг.
Авенида Куаррапес — широкая и красивая улица. Правда, на ней маловато зелени, но дома современные. Все они — высоченные, многоэтажные, с громадными, без переплетов окнами, облицованные цветной блестящей плиткой. Улица перескакивает мостом через реку Беберибо, который отражается в ней своей круто изогнутой аркой. На каменных перилах моста сидят дети и пожилые мужчины читают газеты и журналы. Мальчишки и девчонки стрекочут, как кузнечики, и облизывают языками дымящееся холодом мороженое. Юноши, девушки сидят спиной к прохожим. Сидят, свесив ноги над мутной водой, и, прильнув друг к другу, шепчутся о чем-то.
А рядом с влюбленными напряженно смотрят в воду заросшие щетиной, плохо одетые люди. Это краболовы. Вот один из них тянет за веревку из воды корзину, в которой лежит зловонный кусок мяса. Вцепившись в него клешнями, копошатся крупные сине-зеленые крабы. Презирая выставленные навстречу руке мощные клешни, краболов вытряхивает добычу в другую корзинку, прикрытую тряпкой, и вновь опускает снасть в реку.
 |
Пронзительно звенит звонок, и мы пересекаем улицу; снова звонок — и поток автомобилей, застывших на мгновение, срывается с места. Машины, выстреливая в прохожих едкими дымками из глушителей, мчатся по авениде, а мы не торопясь идем по тротуару. Улица приводит нас на окраину города. Пригороды Ресифи зеленые, чистые. Рядами выстроились небольшие одноэтажные бунгало, приютившиеся под кронами пальм и других тропических деревьев. Почти вся жизнь такого бунгало на виду. Передней, фасадной стены как бы нет, ее заменяют легкие металлические решетки — жалюзи, отделяющие комнаты дома от улицы. В ветвях деревьев свистят, щебечут желтые, зеленые и синие попугайчики. Иногда стайкой они слетают с дерева на тротуар, чтобы искупаться в оставшейся там от ночного ливня луже.
С окраины в центр города возвращаемся к вечеру. Становится прохладнее; распахиваются двери сотен кафе, дансингов, баров, ресторанов. На улицу выплескивается плотная толпа ярко одетых ресифян. Над остывающим асфальтом гремят мелодии самбо, несущиеся отовсюду: из дверей баров, из раскрытых квартирных окон. Вспыхивают рекламы. Синие, зеленые, желтые огни пляшут, плещутся по стенам домов, прыгают над городом. Огненные буквы торопливо вычерчивают фразы, предложения: «Курите бразильские сигареты „Голливуд“!», «Пейте бразильский кофе!», «Лучшее вино — Мартини! Пейте только Мартини!», «Кофе! Пейте лучший в мире бразильский кофе!»
Да, говорят, что действительно бразильский кофе — самый вкусный, самый ароматный, самый крепкий кофе в мире. Всюду можно увидеть людей с маленькими чашечками в руках. Кофе… вкусный, душистый бразильский кофе. Но нам почему-то хочется не кофе, а бутылку холодного, с росой на стекле, пива… Мы заходим в бар и садимся за столик. А вслед за нами вваливается в бар веселая, шумная толпа молодежи: девушки в тельняшках, индейских головных уборах из перьев, купальниках, украшенных гирляндами цветов. Глаза юношей сверкают из-под пиратских повязок, мушкетерских шляп и картонных рыцарских шлемов. Двое парней — в императорских тогах. Бармен вежливо улыбается: да, да, он, конечно, все понимает — карнавал уже окончился, но молодежи так хочется повеселиться! Молодость, молодость!.. Бармен улыбается и нажимает на кнопку музыкальной электромашины. Бар наполняет мелодия самбо. Она мечется по тесному помещению бара, сотрясает его стены, рвется через окна и дверь на авениду Куаррапес…
В баре становится тесно. Прохожие, привлеченные музыкой и смехом, теснятся в узких проходах между столиками; мужчины и женщины становятся на цыпочки, чтобы посмотреть: собственно говоря, в чем там дело? В чем дело? Здесь танцуют! Что, задним не видно? Сейчас всем будет видно! Одна из девиц в одеянии из цветочных гирлянд сбрасывает туфли и прыгает на стол. Ее лодыжки мелькают среди бутылок, с этикетки одной из которых невозмутимо смотрит на маленькие ступни одноглазый пират с кинжалом за поясом: дескать, эка невидаль, в его время точно так же танцевали во всех кабаках приморских портов.
А бармен? Он тоже невозмутим, как одноглазый пират: стоит за стойкой и читает газету «Новое Румос», выходящую в Рио-де-Жанейро. Почти вся газета посвящена пребыванию в Бразилии советских космонавтов Николаева и Поповича.
Утомленные танцовщицы и их кавалеры допивают «белую лошадь» и рассчитываются: за вино, музыку, разбитый стакан и испорченную скатерть. Вот теперь все в порядке. До свиданья, господа. Бармен убирает осколки стекла, заменяет скатерть и подходит к нам.
— Самбо? — спрашиваю я, провожая взглядами парней и девиц, садящихся в длинные, как сигары, фыркающие автомобили.
— О но! — восклицает бармен и прижимает руки к сердцу. Потом поясняет по-английски: — Это но самбо, господа. Это черт знает что… Золотая молодежь… а самбо на столах не танцуют, о нет, господа. Самбо вы могли увидеть на карнавале. А сейчас я не могу ничего вам посоветовать… Желаете пива еще?
Нет, мы больше не желаем пива.
В баре стало тесно, душно. Пора уходить. Расплачиваясь, я с сожалением замечаю, что симпатяги парни из автобуса недодали ровно пятьсот крузейро… Жаль. Очень жаль. Нет, не денег, а того, что глазастый парень и его приятель поступили с нами нечестно.
— Вот жулики! — восклицает возмущенно Валентин. — А я им еще руки жал, разные красивые слова говорил…
— Они просто ошиблись, — убежденно говорит Николай, и мы выходим в прыгающий нервный свет реклам.
Широкая улица, проспект по-бразильски — авенида. В разных странах, в разных городах улицы имеют свой совершенно определенный облик и характер.
Мне вспоминаются вечерние улицы крупнейших немецких городов — Берлина, Лейпцига, Дрездена, Галле. По вечерам они оживленны, но оживление какое-то деловое, сдержанное. А к одиннадцати-двенадцати часам ночи улицы даже Берлина быстро пустеют; становится меньше автомобилей, прохожих, и в наступившей тишине далеко слышен стук каблучков спешащей куда-то женщины… Главная улица Гибралтара, Мэйн-стрит, кажется мне жадной, ненасытной пиявкой… В своем начале, около порта, улица шумная, многолюдная. Но чем дальше в город, прохожих на ней становится все меньше и меньше — улица-пиявка всасывает моряков и матросов в полуподвальные кабачки, где их ожидают пиво и виски. До глубокой ночи слышны на Мэйн-стрит пьяные, скандальные голоса и хриплые матросские песни на разных языках мира… Облик африканских улиц совсем иной. Они пустеют очень рано. На них тихо, как в пустыне. Лишь цикады звенят без устали, да откуда-то снизу, из-под ног, доносится до одинокого пешехода мирный сладкий храп — это спят, подстелив под себя плакаты «Посетите экзотический материк!», бездомные люди с черной кожей…
Облик вечерней бразильской авениды не похож на облик иных улиц, иных городов и стран. Чем ближе к ночи, тем гуще становится людской поток на тротуарах. Тротуары не могут вместить всех неторопливых, никуда не спешащих прохожих, и уличная толпа выплескивается на мостовую, нервируя шоферов, которые неистово наигрывают на клаксонах своих автомобилей и что-то кричат, пытаясь перекрыть своими голосами шум улицы. Но где там! Прохожие не слышат ни автомобильного вяканья, ни отчаянных выкриков шоферов, потому что над авенидой грохочут тысячами труб, тысячами барабанов и аккордеонов, стучат миллионами кастаньет сотни мелодий. Они рвутся отовсюду: из окон квартир, из карманов мужчин и сумочек женщин — все миниатюрные приемники настроены на вечернюю радиоволну ресифийского радиоцентра. А ресифийское радио по вечерам транслирует лишь мелодии самбо, перемежающиеся рекламой сигарет «Голливуд», вина «Мартини» и напитка кока-кола.
По вечерам дома Ресифи пустеют. Как бы подчиняясь чьему-то властному призыву, ресифяне оставляют свои квартиры. Пожилые люди выносят стулья, кресла и рассаживаются плотными рядами вдоль стен домов. Молодежь спешит в скверы, парки, но скамейки там заняты, и парочки рассаживаются на гранитных набережных и перилах мостов… Однако это не мешает всем чувствовать себя превосходно. И, пожалуй, любой влюбленной паре кажется, что мир крутится вокруг них, а они — в центре этого мира.
Густая толпа, музыка и разноцветный рекламный дождь, льющийся с темного неба на головы и широкие плечи негров, на прически и стройные фигурки мулаток, — вот облик улиц этого бразильского города. И характер улицы — немного легкомысленный, немного бесшабашный.
Оживленная толпа, музыка. Шумная, веселая улица… А ведь днем ее облик был иным: в полдень здесь митинговали бастующие и вместо смеха разносились над асфальтом взволнованные речи руководителей забастовки… Да, днем улица была тревожной, а сейчас дневные волнения забыты. Уж такой здесь живет народ.
Оглушенные, пришибленные беснующейся рекламой и сорвавшейся с тормозов музыкой, мы идем по улице к порту. Синие, желтые, красные, зеленые огни прыгают по лицам прохожих, выхватывая из темноты то широко раскрытые, то прижмуренные в смехе глаза.
Мужчины, женщины, негры, мулаты, белые — бразильцы, бразильцы, бразильцы… Народ в Бразилии красив. Красивы и мужчины и женщины. В этой стране произошло удивительное смешение рас… Португальцы из Европы, негры из Африки, индейцы с реки Амазонки… Да, удивительно красивы бразильцы! Правильные черты лица, матовая смуглая кожа. Гордая походка и прямой взгляд из-под мохнатых ресниц. Можно часами любоваться плечистыми высокими мужчинами и стройными худощавыми женщинами.
— Пора на судно, пора… — говорит Николай, взглянув на часы.
Уже пора. Да здесь уже и близко: вот и памятник какому-то португальскому миссионеру, вот и ворота в порт… Подходим к памятнику; около него шевелится большим многоногим животным толпа… Ну-ка, что тут происходит? Простите, амигос, что это за женщина и что это за матрос с девушкой?
Посредине толпы возвышается над всеми худощавый матрос в берете, и к его плечу жмется густоволосая девушка в полинялом платье. Она держит матроса за руку, шепчет что-то, приподнимаясь на носочках, и дергает его: уйдем отсюда, уйдем побыстрее! Но за другую руку, вцепившись в синий форменный, с золотым якорем рукав, парня держит пожилая женщина. Платок спал с ее седой головы, на кончике крупного, с небольшой мохнатой бородавкой носа дрожат очки. Женщина размахивает перед лицом матроса книжкой, на переплете которой краснеет крест, и что-то торопливо визгливым голосом говорит.
— …тернистый путь нашего учителя… спасителя… Отрекись от дьявола, сын мой… тебе… загробная жизнь… — переводит отдельные слова Валентин Брянцев.
Ах, вот в чем дело: на наших глазах происходит битва за человеческую душу, борьба добра со злом… Пожилая матрона в черном — рядовой боец Армии Спасения. В ее лице представлен на этом клочке земли у подножья бронзового памятника сам всевышний… Ну, а где же противоположная, борющаяся сторона, где дьявол? Да вот же — девушка в застиранном платье и парень с парохода.
Толпа с интересом наблюдает за бескровной битвой. Тем более, что матрос явно колеблется… Куда же идти — на вечер евангелистов или на танцы? Он то внимательно прислушивается к словам матроны и смиренным голосом объясняет ей что-то, то улыбается и косит веселым взглядом на обеспокоенное лицо девушки. Голос матроны звучит все громче. Он вязко лезет в уши и застревает там, как замазка. И просто хочется поковырять в ухе мизинцем, чтобы выколупнуть оттуда застрявшие визгливые звуки… А матрона все повышает свой голос: лицо ее как в росе, на полной шее прыгает золотое распятие. Девчонка же ничего не говорит. Она смеется, встряхивая густыми волосами, и поводит круглыми плечами… В одно из мгновений матрона гулко чихает, очки соскакивают с ее носа и повисают на черной веревочке. Матрона близоруко щурит глаза — вся толпа слилась в безликую массу. Замолкнув на полуслове, она отпускает матроса, и он с девчонкой исчезает в тени деревьев.
На судне ко мне подходит Виктор Литун. Подходит и отдает пакет. Смотрю — деньги. Считаю — пятьсот крузейро… Откуда?
— Двое парней приходили. Один высокий такой, глазастый. Говорят, что недодали сдачу в автобусе. А когда догадались, что вы русские, а не американцы, пришли в порт. И вот деньги принесли…
Спать не хочется. Слишком много впечатлений, чтобы заснуть. Виктор лежит на койке и со словарем читает «Новое Румос».
Я сижу у лампы и рассматриваю бразильские деньги. Деньги говорят о многом. Например, английские монеты очень долговечны: в Гибралтаре мы расплачивались монетами, отчеканенными еще в 1898 году! По изображениям, выбитым на монетах Сенегала, можно познакомиться с животным миром Африки: на франках изображены антилопы, слоны, львы. На одной стороне бразильских бумажных денег в овале изображен кто-либо из великих людей. На другой стороне — первые португальцы на реке Амазонке, покорение индейцев, крещение аборигенов, победа португальских войск над датчанами, вторгшимися в страну, провозглашение республики. На других бумажках — рыбацкий катамаран, несущийся по океанским волнам; крупнейший и красивейший цветок мира — виктория-регия; девушка-бразилианка с нежным красивым лицом.
Деньги в Бразилии очень красивы и очень дешевы. Курс крузейро все время колеблется, но лишь в одну сторону — по отношению к доллару он резко падает вниз.
— Вот в газете написано, — говорит мне Виктор, — что в тысяча девятьсот шестьдесят втором году автомобиль «фольксваген» стоил семьсот двадцать пять тысяч крузейро, а в тысяча девятьсот шестьдесят третьем — миллион шестьсот тысяч…
Да, нехватка валюты, рост цен, падение курса крузейро: страна находится в тяжелом экономическом положении. Кому же обязана Бразилия образованием такого критического положения в своей экономике? В первую очередь Соединенным Штатам Америки, которые в течение долгих лет высасывали из Бразилии колоссальные ценности.
И вот почему простые люди страны так ненавидят американцев.
— Что там есть в газете интересного? — спрашиваю я Жарова.
— Много интересного. Вот, пожалуйста: передовая статья газеты «Правда» — «Триумф коммунизма», опубликованная в газете от седьмого января тысяча девятьсот шестьдесят третьего года. Корреспонденция на пол-листа «Полемика в СССР о социалистическом реализме в искусстве». А вот рекламируются советские книги. На, смотри сам. Спать буду…
Я беру газеты. Один из номеров «Новое Румос» целиком посвящен нашим космонавтам, специальное приложение к газете от 21 марта 1963 года — проблемам коммунизма… В других газетах почти треть материалов посвящена социалистическим странам; тут же корреспонденции из СССР, ГДР, Польши. А вот большая реклама советских книг. «Читайте книги о Советском Союзе», — рекомендует своим читателям газета. Какие же книги она рекламирует? Это — «История СССР», «Конституция СССР», «Физическая география СССР», «700 000 километров в космосе» Г. Титова, «Советская адвокатика», произведения В. И. Ленина, М. И. Калинина.
Бразилия интересуется Советским Союзом. Бразильцам очень хочется знать, как устроено наше общество, как мы живем. Я аккуратно складываю газеты и вспоминаю тысячи улыбок, которыми встречали нас сегодня на улицах веселые ресифийцы, их крепкие пожатия и приветственные возгласы: «Вива Совьетико, вива коммуниста!» И как приятно в далекой незнакомой стране в руках рабочих видеть газеты, со страниц которых мелькают знакомые слова, не требующие перевода, названия, имена, со страниц которых смотрят на пас дорогие каждому советскому человеку лица!
На другой день около судна скрипнул тормозами зеленый автомобиль, и из него выскочил невысокий подвижной мистер Фернандо, портовый врач. Накануне он предложил нам свои услуги в качестве гида и вот сегодня приехал, чтобы показать наиболее интересные места Ресифи и его окрестностей. Быстро собравшись, мы, четверо научников и капитал, разместились и «джипе», и Фернандо погнал машину по городу. Сначала побывали на пляже.
— Посмотрите, какая красота! — взмахивает Фернандо рукой в направлении вытянувшегося на несколько миль золотого песчаного берега.
«Джип», мягко осев на рессорах, останавливается у одного из отелей, возвышающихся над кронами пальм. Песок пляжа совершенно белый и такой мелкий, будто его специально мололи. Песок поскрипывает под ногами, а мы, сбросив ботинки, спешим к грохочущему накату. Свежий соленый ветер ударяет дружески в лицо, в грудь; горьковатые капли падают па губы, и их приятно слизывать языком. Давно ли мы с моря? Да всего сутки! Но глаза наши с любовью пробегают по неспокойной, в крутых горбатых волнах поверхности океана, а ноздри с наслаждением втягивают чуть резковатый от гниющих водорослей запах моря…
Пляж почти пуст. Чуть в стороне резвится толпа голых ребятишек, гоняет резиновый мяч по песку; другая группа из ребят поменьше носится с визгом друг за другом, а потом с разбегу шлепаются животами в воду. Наверное, детский сад. Правее от ребятишек стоит под лучами солнца, подняв к синему небу лицо, молодая стройная женщина. Несколько мальчишек ловят песчаных крабов, живущих на берегу около воды. Крабы вырывают в сыром песке норки и сидят около них, внимательно оглядываясь во все стороны. Завидев человека, крабы мгновенно шмыгают каждый в свою нору и считают, что они уже в безопасности. Но не тут-то было. Мальчишки-краболовы как раз этого и ждут. Опустив на песок корзину с добычей, один из мальчуганов засовывает в нору острый металлический прут с крючком на конце и, безжалостно придавив краба ко дну норки, поддевает его железным жалом. А потом вытягивает наружу. Краб щелкает клешнями, но все это напрасно — через несколько мгновений изуродованное животное с выломанными клешнями падает в корзинку…
Народу на пляже становится больше. Появились еще какие-то мальчишки-футболисты. Соорудив из стопок одежды ворота, они с радостными воплями начинают кикать мяч. А потом появляется группа парней. И тоже с футбольным мячом. Чувствуется, что в футбол они играют неплохо: парни подолгу держат мяч в воздухе, играя с ним, как фокусники, головой, плечами, грудью, коленками, и точно бьют в сторону вратаря из различных положений. После того как Бразилия стала чемпионом мира по футболу, в стране началось массовое увлечение этим видом спорта. В футбол играют в джунглях и в городах, в детских садах и министерствах. Куда бы ни пошел — отовсюду раздаются тугие удары и азартные выкрики: проводится очередная встреча.
Узнав, что мы русские, парни бросили мяч. Сигареты «Лайка» вызвали бурю восторга — все, конечно, знают о подвиге этой отважной космической собаки. Тут же один из парней, Роберто, назвал по фамилиям всех советских космонавтов и сказал, что неделю назад прочитал книгу Германа Титова о путешествии в космос. Он тоже мечтает стать космонавтом. Но эта мечта навряд ли осуществится… Чем они сейчас занимаются? О, футбол — их самое любимое развлечение: каждый день после работы они приходят сюда с бутцами и мячом. Работа? Все работают в порту на складах кофе. Таскают мешки. Каждый мешок — полцентнера. Едкая кофейная пыль забивает ноздри, рот, легкие.
Фернандо торопит, и мы прощаемся с парнями.
Снова несемся по Ресифи. Фернандо все жмет и жмет па акселератор — день короткий, а успеть сделать нужно многое: посмотреть Олинду — древнюю столицу штата, побывать у него в гостях, а потом успеть на городской стадион. Там сегодня играет команда пожарников со сборной клубов города.
Шины автомобиля мягко шуршат по горячему асфальту, Дорога послушно бежит под колеса «джипа».
Въезжаем на одну из центральных площадей города, на которой голубой колонной из бетона, стали и стекла возвышается самое высокое здание города — «Банку Бразилейру».
На площади и прилегающих улицах все магазины открыты, и покупатели, входя в магазин, поздравляют продавцов: они победили. Правительство штата пошло навстречу трудящимся и значительно повысило им заработную плату, обязав владельцев частных магазинов сделать то же самое.
А в углу площади — трибуна и толпа. Чей-то нервный, взволнованный голос гудит среди бетонных стен небоскребов:
— Радиожурнал Респфи-Пернамбуку… — А дальше оратор произносит какие-то цифры, цифры, цифры…
— Что, опять кто-нибудь бастует?
— Нет, — смеется Фернандо, — это радиоцентр разыгрывает лотерею. Вон видите стоит новенький автомобиль «аэровиллис»? Это главный приз.
Люди с карандашиками и бумагой в руках тесно обступили трибуну, на которой быстро вращаются блестящие колеса, и вслушиваются в голос диктора.
Крутятся блестящие колеса, скачут, прыгают белые шарики с цифрами. Карие, черные глаза с надеждой всматриваются в цифры — ах, как бы хотелось выиграть этот автомобиль!..
Дома я тоже покупаю лотерейные билеты и тоже надеюсь, что выиграю автомобиль. Только не «аэровиллис», а обыкновенный «Москвич»…
На улицах — какие-то приготовления. На мостах и вдоль набережных рек развешиваются гирлянды лампочек и бумажных цветов. Заметив наши вопросительные взгляды, Фернандо поясняет:
— Сегодня день пожарника. Вечером большое гуляние.
На минуту останавливаемся около небольшого бара, напротив женского колледжа, — очень хочется пить. На стене бара белеет большой плакат, сообщающий, что 26 и 27 марта в Рио-де-Жанейро состоится конгресс солидарности стран континента с Кубой.
Когда выходим из бара, нас приветствует дружный девичий крик — все окна колледжа забпты смуглыми черноглазыми девчонками:
— Барбудос! Бородачи! Вива Куба! — кричат они, приняв нас за кубинцев…
Город остался позади. Освещенные вечерним солнцем, на нашем пути вырастают высокие зеленые холмы, и среди них — гора Олинда, с крепостью-церковью на вершине, сооруженной в 1535 году.
Город Олинда — древняя столица штата. Раньше, в период португальского владычества, она была вторым, после Сальвадора, городом страны.
Интересно происхождение названия. Говорят, что, когда первый португальский губернатор сошел на землю Бразилии, он увидел эту гору, покрытую пальмовым лесом, и воскликнул: «О, линда!» — что по-португальски означает: о, как красиво! Здесь же, на этой горе, и был сооружен первый город штата, получивший название «Олинда».
Мотор «джипа» гудит натужно, тяжело — едем в гору. Справа и слева мелькают среди пальм старинные каменные дома с характерными для испанской и португальской архитектуры балкончиками. Фернандо ловко крутит рулем и рассказывает.
Португальцы были когда-то одними из лучших мореплавателей нашей земли: всем известны имена Магеллана, Васко да Гама. В Бразилии португальцы появились первыми из европейцев. Вот на этом пляже, у подножья горы Олинда, высадились они со своих каравелл. После отчаянного сопротивления индейцы были вынуждены признать португальского короля. Три века властвовали здесь иноземцы. Лишь в 1822 году Бразилия освободилась от Португалии. Однако проходит еще более полустолетия, прежде чем Португалия признала свое поражение в Бразилии.
Все выше и выше карабкается автомобиль. Улочки каменные, узкие. На первом этаже окон нет; окна на втором — узкие, как бойницы. В этих каменных щелях гремели когда-то выстрелы, звенели мечи и копья о стальные латы, свистели оперенные стрелы и гулко бухали португальские аркебузы, начиненные свинцом.
Вот и вершина горы; каменный крест — памятник всем, кто погиб на этом холме, кто сложил здесь свои головы.
Сверху открывается океан с силуэтами теплоходов, залитый огнями город Ресифи, и кругом него — горбатые холмы, похожие на заснувших диковинных животных…
А за нашими спинами из раскрытых дверей монастыря раздаются торжественные аккорды органа и стройные высокие женские голоса. Мы подходим ближе: идет вечерняя служба. Из последних рядов полутемного, освещенного лишь свечами храма глядят на нас из-под белых накидок любопытные черные глаза. Христовы сестры перешептываются, улыбаются. Потом откуда-то из глубины рокочущего величественным гимном помещения выплывает черная, как грачиха, желтолицая монахиня с поджатыми губами. Она окидывает нас недружелюбным взглядом и закрывает тяжелые резные двери. Звуки затухают. Они доносятся до нас, как из глухого, мрачного подземелья.
Садимся в машину и проезжаем мимо высоких резных дверей. На мгновение я представляю себе, как там, за дверями, душно и жарко, какие унылые лица у нарисованных на стеках святых… И становится очень жаль тех, которые нам только что украдкой улыбались, а теперь, наверное, уставившись глазами в гранитный, выщербленный веками пол, выводят тонкими голосами мелодию очередной молитвы.
Машина скатывается с холма и мчится в наступившей темноте к Ресифи.
А вот и дом Фернандо.
Мы поднимаемся на второй этаж, где нас встречает жена доктора — миловидная молодая итальянка Джузеппина. Фернандо ведет нас на открытую веранду и рассказывает, что совсем недавно вот на этих же стульях сидели американские ученые и коллеги-доктора с крупного научно-исследовательского судна. Сначала все было хорошо, но потом, после пятой бутылки джина, один из ами захотел танцевать с Джузеппиной рок-н-ролл. Та отказалась, и американский коллега обозвал ее, а заодно и Фернандо цветными свиньями. Доктору ничего не оставалось делать, как прервать «приятную» беседу и попросить «коллег» покинуть дом.
3а разговорами время летит с космической скоростью.
Фернандо смотрит на часы и, вскрикнув, вскакивает:
— Ведь мы опаздываем на футбол! Скорее!
Подхватив пиджаки, мы скатываемся с лестницы и прыгаем на сиденья воющего от нетерпения автомобиля. «Джип» срывается с места и, пронзив темноту фарами, с бешеной скоростью обгоняя автобусы и автомобили, мчится к Ресифи… Улицы, ведущие к стадиону, все забиты транспортом, и мы петляем по каким-то закоулкам, пробираясь к стадиону в объезд. Наконец — стоп, дальше пути нет. Бросив «джип» в глухом переулке, мы спешим проходным двором к стадиону. Фернандо куда-то убегает, а мы минут десять ждем его, зябко ежась от неистового рева, несущегося с трибун. Наконец появляется Фернандо. Он не один — вместе с ним коллега-врач, работающий на стадионе. Через боковой вход мы проникаем на стадион и долго, наступая на чьи-то ноги и падая на чужие колени, пробираемся на свои места. Втиснувшись между Фернандо и полным мужчиной, который размахивает над головой пиджаком и дудит в медную трубу, я растерянно осматриваюсь: внизу — освещенный прожектором прямоугольник футбольного поля с мечущимися игроками, а кругом — тысячи разинутых, извергающих отчаянные вопли ртов… Я вспоминаю финальный матч на кубок СССР по футболу в Лужниках и усмехаюсь: московские болельщики — молочные котята по сравнению с бразильскими любителями футбола. Труба соседа верещит на самых высоких нотах — центральный нападающий пожарников с изображением пылающего факела на спине, оставив позади всех защитников команды соперников, мчится к чужим воротам. В них нервничает длинноногий, одетый в черный свитер вратарь. Он мечется от стойки к стойке, сбрасывает с головы шапочку, что-то отчаянно кричит срывающимся голосом и наконец, присев и вытянув вперед руки, замирает посредине ворот. На мгновение стадион замирает, а потом взрывается с силой водородной бомбы: пожарник приближался к воротам соперников со скоростью спасающейся от голодного льва антилопы. Его ноги мелькали с такой частотой, что буквально исчезали из глаз. Вот это бег! Вот это рывок! Ворота противников уже близко… еще секунда, другая и… бах! Вратарь вместе с мячом влетел в сетку и остался там лежать, закрыв в отчаянии лицо руками. Дружный рев всколыхнул, казалось, сами небеса… И если там, как утверждают некоторые, есть рай, то святые в этот момент наверняка грохнулись в обморок. Все вскочили с мест, завизжали, завыли, захрапели трубы, затрещали трещотки, закрякали резиновые клаксоны. В темное небо взлетели шляпы, трости, пиджаки. Уже мяч поставили на середину поля, уже он взлетел под самые небеса, но болельщики сборной клубов никак не могут простить гола, который, по их мнению, забит из положения вне игры. Игроки сборной, жаждущие расплаты, ринулись в ответную атаку. На несколько минут стадион затих. Он лишь тяжело дышал, набираясь сил перед новым всплеском страстей. И вот игрок сборной грубо сбит, и судья ставит мяч на одиннадцатиметровую отметку. Удар! Мяч, выброшенный будто баллистой, а не ногой человека, просвистев в воздухе, влетает в ворота и бьется, словно рыба, в сетке… В то же мгновение сотни болельщиков, бросаются с трибун на поле… На стадионе творится что-то невообразимое: шторм достиг ураганной силы. Доктор Фернандо кивает нам головой — пожалуй, лучше уйти. Да, пожалуй, он прав — дольше находиться на стадионе небезопасно.
Фу… наконец-то выбрались; вот и «джип». Нам пора на судно. Вскоре мы выезжаем на авениду Куаррапес и застреваем в автомобильной пробке: посредине улицы, с оркестром, в ярко блестящих черных шлемах шествуют герои дня — отряды пожарников. Потом в небо взлетают разноцветные огни фейерверка, загорается иллюминация, а у моста, над темной водой реки Беберибо, вспыхивает ярким пламенем специально отстроенный для праздника дом. Звучит сигнал тревоги, пожарники приставляют к стенам дома лестницы, как кошки, карабкаются по ним и орудуют короткими топорами с ловкостью и силой хорошо натренированных пиратов, идущих на абордаж. Нет, пожар погасить не удалось. Дом сгорел дотла. Но это нисколько не испортило настроения жизнерадостным пожарникам: еще громче заиграли оркестры. Начались танцы.
— Нам уже пора, — торопим мы Фернандо.
— Сейчас самое веселье начнется! Пожарники с моста в воду будут бросаться, а потом… — уговаривает тот.
— Нет, мы очень устали, да и не хочется опаздывать из увольнения.
Вот и припортовая улица. На ней сегодня тихо — все в центре города. Тихо. Лишь по тротуару шаркают швабрами уборщики, собирая в кучи уличный мусор.
Последний день нашей стоянки в порту можно назвать днем встреч. Ранним утром на судно пришел со своим миловидным секретарем, Иванеттой, известный ресифийский адвокат Кловзен Мело. В Ресифи его зовут красным адвокатом. Красным потому, что он ведет в основном дела рабочих и безработных; он защищает интересы простого народа. Мело сообщает нам, что после успешной забастовки торговых служащих хорошо обстоят дела и у газетчиков: в это время они ведут переговоры с представителями местных правительственных кругов. Затем разговор переходит на другую тему, и адвокат говорит, что сейчас на судно придет интереснейший человек.
— Да вон и он! — прерывает себя Мело. — Хеллоу, Кампелло, идите сюда!
На палубу судна легко прыгает высокий седеющий, с симпатичным мужественным лицом человек. В его движениях, взгляде очень внимательных глаз чувствуется большая энергия и собранность.
— Это Кампелло, корреспондент «Коммершл джорнэл», друг Энрико Гальвао… Помните португальского революционера Гальвао, захватившего со своими друзьями океанский лайнер «Санта-Мария»?
Энрико Гальвао? Знаменитый рейс «Санта-Марии»? Как же не помнить! В шестьдесят первом году мы на СРТР «Орехово» ловили рыбу в Гвинейском заливе и пристально следили за сообщениями из Москвы о мятежном корабле. И теперь живой участник этих событий стоит перед нами.
Мы уже направляемся с Кампелло в каюту, чтобы поговорить при помощи словаря, как на пирсе появляются еще два не совсем обычных посетителя. Один, еще крепкий, но совершенно седой мужчина, вобрав в себя выпуклый живот, откашливается и приятным грудным голосом затягивает: «Очи черные, очи страстные»… Очи? При чем здесь очи? И что это за старики? Эти люди — русские.
— Дорогие соотечественники! — говорит густым басом певец. — Нас в Ресифи всего трое: я — Борис Барсуков, Костя Крючкин и Жора Полетаев. Костя сейчас в джунглях, а мы вот двое пришли… Давай, Жора.
Жора, сутулый старик с безволосой, будто кегельный шар, головой, широко разевает беззубый рот и дребезжащим голосом затягивает: «… не поехать ли нам к „Яру“, разгулять шампанским кровь…» Второй подхватывает песню, и, взявшись за руки, оба певца осторожно сходят на палубу… Оба они приехали в Бразилию еще в пятнадцатом году из Западной Белоруссии. Ехали, наслышавшись, что Южная Америка — это рай. Рай показался им адом: осушали болота, в которых кишели змеи и аллигаторы; валили, съедаемые гнусом, лес; работали на кофейных плантациях, орошая кофейные кусты своим соленым потом… Трудно, было, но привыкли, женились на бразилианках, обзавелись семьями.
— А водочка у вас есть? Русская, хоть рюмка… и кусок русского черного хлеба? — неожиданно прерывает свой рассказ Борис Барсуков.
Трудно отказать в таком желании бывшему соотечественнику, и мы вместе с Кампелло идем в каюту. Здесь Кампелло рассказывает, а Барсуков, с наслаждением вдыхая запах черного хлеба, переводит его рассказ.
…Португальский лайнер «Санта-Мария», курсирующий на океанской линии Лисабон — Ла-Гуайра (Венесуэла) — Курасао — Майами — Лисабон, совершая свой очередной рейс, прибыл в двадцатых числах января 1961 года в Венесуэлу. На судне было тысяча сто шестьдесят пассажиров. В Ла-Гуайра на борт «Санта-Марии» поднялось всего несколько человек с небольшими тяжелыми чемоданчиками в руках. Новые пассажиры почти все были молодыми крепкими парнями с решительными лицами. Лишь один из них пожилой мужчина. Он высоко держал голову, в его походке чувствовалась выправка военного человека. Это был Энрико Гальвао, португальский революционер, бывший генерал-губернатор португальской колонии в Африке — Анголы, политический беженец, разыскиваемый португальской тайной полицией.
Пассажирами на «Санта-Марии» были в основном туристы — американцы, испанцы, итальянцы, французы. Люди обеспеченные. В море их погнала скука и жажда приключений.
В Венесуэле судно простояло несколько суток. За это время туристы совершили увлекательные поездки в южноамериканские джунгли на собственных автомобилях, которые путешествовали вместе с хозяевами во вместительных трюмах лайнера. А как только судно отвалило от стенки, переполненные впечатлениями, шумные, говорливые люди поспешили в рестораны, бары, дансинги лайнера.
В десять часов вечера на теплоходе начался грандиозный костюмированный бал: в одном из громадных залов собрались почти все пассажиры. Гремела музыка, звенели стаканы, хлопали в потолок пробки, и пенное шампанское тугой струей било в хрустальные фужеры.
Все было обычно: бал, смех, танцы — ведь для этого и отправлялись в дальнюю морскую прогулку состоятельные буржуа. Все было обычно: в штурманской рубке ходил от иллюминатора к иллюминатору, по временам заглядывая в экран радиолокатора, изящный, в сверкающей белизной рубашке вахтенный штурман; точно выполнял его команды вахтенный рулевой; дежурил на радиостанции радист, а в машинном отделении чутко вслушивались в гулкий ритм механического сердца вахтенные механики.
«Санта-Мария» шла в темноте курсом на Майами со скоростью двадцать одна миля в час. Все было рассчитано до минут и секунд: теплоход никогда не опаздывал. Фирма неукоснительно и твердо держала свою марку.
Все как обычно. Обычные пассажиры, обычный рейс. Так думал капитан лайнера, так считали офицеры судна и сами пассажиры.
В первом часу ночи в каюте, которую занимал седеющий пассажир с выправкой военного, состоялось не совсем обычное свидание не совсем обычных пассажиров. Среди собравшихся не было женщин. И не было вина — одни твердые, трезвые взгляды. Поминутно открывалась дверь, и в каюту осторожно проскальзывала тень с чемоданчиком в крепкой руке. Тень… еще одна. Еще… восемнадцать… двадцать… двадцать три.
Седеющий мужчина взглянул на часы: где же последний? Не случилось ли что? Распахнулась дверь, и вошел, сдержанно кивнув головой присутствующим, последний — двадцать четвертый.
— Все в сборе… — облегченно вздохнул Гальвао. Вздохнул и, убрав часы, поднялся из кресла. — Друзья, сегодня судно должно быть в наших руках… Приход революционного теплохода в Луанду послужит сигналом к всеобщему восстанию в многострадальной Анголе. Мы выступаем.
На уточнение деталей операции ушло совсем немного времени, всего полчаса: план атаки и состав штурмовых групп — все было спланировано заранее. В то время, когда Гальвао с группой заговорщиков дожидался прихода судна в Венесуэлу, другая, большая часть революционеров была в составе 1163 пассажиров. В течение всего рейса через океан они изучили судно, чтобы в нужную минуту не запутаться среди многочисленных переходов, палуб, трапов и кают, чтобы быстро и точно выйти к намеченным объектам.
Защелкали замки чемоданов — в них была форма и оружие: короткие автоматы, крупнокалиберные пистолеты, гранаты… Быстро бегут минуты, но и люди не мешкают: уже надеты зеленые куртки, черные береты, брюки с большими карманами, в которых легко умещаются пистолеты и запасные обоймы. В руках автоматы, на рукавах отличительные красно-зеленые повязки…
В час сорок пять минут, разделившись на три группы, люди Гальвао покидают каюту и, прижимаясь к стенам, пугая притаившиеся в укромных уголках парочки, направляются в штурманскую рубку и радиостанцию. В машинное отделение спускаются шесть человек, возглавляемых помощником Гальвао, судовым инженером по образованию, Пайве.
В ходовой рубке и на верхней, прогулочной палубе уже загрохотали выстрелы. Кто-то из машинной команды остановил двигатель и выключил свет: теплоход погрузился в темноту и, пройдя милю по инерции, закачался на волнах, подставляя свой белый корпус сильному ветру…
Увидев людей с автоматами, вахтенный штурман выхватил из стола в ходовой рубке пистолет и выстрелил. В то же мгновение, раненный автоматной пулей, он упал около гирокомпаса… Через несколько минут штурман очнулся, шатаясь выбрался из рубки, бросился в капитанскую каюту. Капитан «Санта-Марии», Марио Симонис Майа, торопливо застегивая крючки кителя, распахнул дверь, и на порог каюты упал мертвый, залитый кровью человек. Капитан не успел достать даже пистолета — люди Гальвао, бежавшие вслед за штурманом, уже наставили на него автоматы. Капитан, покорно отдав им свое оружие, вернулся в каюту…
Сам Гальвао, возглавивший группу по захвату радиостанции, ворвавшись в радиорубку, приставил пистолет к виску радиста, который, поняв, что на судне творится что-то неладное, включил радиопередатчик. Но вместо сигнала тревоги он, косясь глазами на вороненый ствол, чуть вздрагивающий около его головы, радировал в Майами и в Лисабон представителям фирмы: «Связи неисправностями двигателя судно задерживается тчк Принимаем срочные меры устранению поломки…»
Наверху гремели выстрелы, и по палубам стучали ботинки бегущих людей, а внизу, в машинном отделении, Пайве, загнав в угол механиков, торопливо разбирался в сложном оборудовании… В первую очередь — свет, скорее свет! Большинство пассажиров еще ничего не знают, но когда испуганные темнотой и выстрелами люди ринутся из всех помещений на палубы, их ничем не остановишь. Даже автоматами. Они сметут заговорщиков и сами передавят друг друга, бросившись к спасательным шлюпкам… Пайве, лихорадочно покусывая губы, ходил от двигателя к двигателю, но с таким сложным устройством ему раньше сталкиваться не приходилось. Но вот один из механиков кашлянул, и, когда Пайве взглянул на него, тот, стараясь не привлекать внимания товарищей, мигнул на один из электрогенераторов. Через несколько секунд вспыхнул свет, а спустя минут десять главный двигатель тяжело, неохотно вздохнул, а потом мерно и покорно застучал громадными поршнями. «Санта-Мария» вздрогнула, и винты вспенили воду. Но теперь путь ее был не на север, в Майами, а на восток…
Ночь прошла в тревоге. На верхних палубах, прижав к бедрам автоматы, застыли парни в беретах. Люди Гальвао дежурили в рубке, на радиостанции и в машинном отделении, и котором Пайве горячо убеждал механиков помочь ему. И вскоре он нашел таких людей: несколько человек стали к управлению механизмами.
Утром 21 января 1961 года Гальвао обратился по радио ко всему насчитывающему 400 человек экипажу теплохода, пытаясь склонить его на свою сторону. Часть моряков откликнулась на призыв и стала выполнять указания революционеров. После этого Гальвао сообщил пассажирам о событиях прошедшей ночи и под страхом смерти потребовал полного подчинения…
Некоторые из любителей приключений думали, что все это — и стрельба и непонятные призывы — продолжение вчерашнего маскарада.
Но суровый вид людей с оружием в руках был достаточно внушителен, и пассажиры забились в свои каюты, проклиная и туризм, и «Санта-Марию», и бал, под шум которого люди Гальвао штурмовали судно…
После ночной схватки на лайнере оказалось шестеро раненых. В том числе и судовой врач, который минут двадцать отстреливался из своей каюты. Встал вопрос — что делать? Пожертвовать людьми, но зато на некоторое время держать в заблуждении фирму, а самим уйти подальше, в открытый океан? Нет, так поступать нельзя. И Гальвао прокладывает курс к острову Сент-Люсия, в группе Малых Антильских островов. Когда с теплохода на рейде сгружали в лодки раненых, уже через час почти весь мир знал о том, что произошло двое суток назад в Карибском море на португальском пассажирском теплоходе. Местные корреспонденты неплохо заработали в тот день на удивительных корреспонденциях: двадцать четыре человека захватили в свои руки громадный лайнер и полторы тысячи человек, находящихся на борту «Санта-Марии».
В тот же день в погоню за мятежным кораблем бросились по просьбе португальского правительства американские скоростные эсминцы, базирующиеся в Пуэрто-Рико, а в воздух поднялись самолеты. Погоня! Как охотничьи собаки, еще не учуявшие след, рыскали серые эсминцы по океану. В радиорубках радисты не отходили от приемников, дожидаясь сообщений от шнырявших под облаками самолетов.
На «Сайта-Марии» знали, что за ними будут гнаться военные корабли.
Спустившись в машинное отделение, Гальвао приказал Пайве выжать из двигателей все, что можно. А в штурманской рубке он начертил на карте курс судна — галсами, вдоль Бразильского побережья… Все время меняя направление, в течение четырех суток лайнер ускользал от погони. Но на пятые сутки над его мачтами пронесся с воем американский самолет. Сделав несколько снимков, самолет засек местоположение теплохода и улетел. На другой день в американских газетах появились фотографии — по океану, разрезая острым форштевнем воду, мчится красавец теплоход. Но вместо замалеванного на носу названия «Санта-Мария» на рубке красуется далеко видимая надпись «Сайта-Либердаде». Так приказал Гальвао переименовать теплоход…
В тот же день судно настигли эсминцы и приказали застопорить машины. На это Гальвао радировал: «Если кто попробует меня остановить, я потоплю теплоход… Дорогу „Санта-Либердаде“!» И эсминцы пропустили мятежный корабль…
Быстро летело время. Гальвао мерил шагами каюту, хмурился, грыз кончик карандаша. Что делать? Люди устали, не спят ни днем ни ночью… Среди пассажиров и команды — подозрительное волнение, переговоры. Всю эту ораву нужно поить, кормить. А если они замыслили что-то недоброе: ведь есть же и среди пассажиров храбрые люди! Стоит кому-нибудь из них овладеть хоть одним-двумя автоматами — и положение на теплоходе станет критическим… Следить, следить за ними надо, глаз не спускать… Но глаз-то, глаз на полторы тысячи озлобленных, недовольных людей не хватает. Остается одно — от пассажиров и большей части команды необходимо срочно избавиться. А там — в Анголу! Да, избавиться. Но где? Высадить их в Бразилии? Крупный бразильский порт Балем уже совсем рядом. Но как их встретят бразильские власти? Нет, в Бразилию нельзя. Как же быть? Ведь на рейде такую массу людей не высадишь в лодки — наверняка будут жертвы…
Постучали в дверь, вошел Пайве и протянул Гальвао радиограмму: «Бразилии произошла смена правительства. Президентом стал Жоао Гуларт…»
— Это мой друг, — облегченно вздохнул Гальвао, — он примет нас. Курс — на Ресифи…
В Ресифи «Санта-Марию» ожидали 900 корреспондентов, кинооператоров и фотографов, съехавшихся в Бразилию со всех концов земли. Среди них был и Кампелло, который знал Гальвао и раньше. И не только знал его, а выполнял многие ответственные поручения. В том числе ездил в Конго и в одной из пограничных деревень встречался с руководителями ангольских повстанцев. Вот почему он на специальном судне вышел навстречу «Санта-Марии» и через сутки был на борту мятежного корабля. У Кампелло, как и у всех тех двадцати четырех, был в руке тяжелый чемоданчик: впереди предстоял сложный и опасный путь в Анголу…
В Ресифи «Санта-Мария» прибыла 2 февраля 1961 года. Пассажиры покинули борт судна, сошла на берег и часть экипажа. Однако судно не вышло в Анголу: португальское правительство предугадало намерение Гальвао — у берегов Анголы уже дожидались «Санта-Марию» военные корабли. И революционеры вынуждены были отказаться от своих намерений. На пятые сутки двадцать пять мужчин в беретах и с красно-зелеными повязками на рукавах покинули теплоход…
Восстание на теплоходе послужило сигналом к усилению борьбы ангольских патриотов против португальских колонизаторов… И здесь, в Бразилии, мы внимательно следим, как по другую сторону океана, в Анголе, разгорается пламя освободительной войны. И мы верим — победа не за горами! — заканчивает рассказ Кампелло.
Мы выходим на залитую солнцем палубу. Двадцать пятого революционера хорошо знают в Ресифи — портовые рабочие, толпящиеся на пирсе, приветственно машут ему рукой. Он торопится в редакцию, и мы с Николаем провожаем Кампеллу до авениды Куаррапес. Провожаем журналиста, друга Энрико Гальвао, и прощаемся с городом, с Ресифи — сегодня «Олекма» покидает Бразилию. Проходим в последний раз через площадь к «Банку Бразилейру», где все так же стоит никем не выигранный автомобиль «аэровиллис»; мимо многочисленных магазинов, из-за прилавков которых нам приветственно кивают головой продавцы; мимо полицейских, настороженно осматривающих наши фигуры из-под белых шлемов; мимо памятника двум отчаянным парням-летчикам, совершившим в 1927 году беспосадочный перелет Лиссабон — Ресифи. Напротив памятника под густым деревом громоздится гора кокосовых орехов. Мы отдаем последние крузейро и здесь же, надрубив орехи острым мачете, пьем сладковатую холодную жидкость. Вот теперь и все: прощай, бразильский город Ресифи! Прощай!..
На обратном пути в порт, у дома командующего военно-морскими силами в Ресифи, наблюдаем интересную церемонию — военные моряки приветствуют посетившего их министра сельского хозяйства Бразилии.
Моряки одеты в ослепительно белую форму. На голове у них лихо торчат острыми краями вперед пилотки особой формы, смуглые руки сжимают тяжелые винтовки. Министр — полный седой мужчина — поздравляет от имени правительства моряков с победой: эсминцы «Санта-Пара» и «Пернамбуку» отогнали от берегов страны французскую эскадру, которая пришла из Европы, чтобы освободить арестованных французских ловцов лангустов.
Выслушав речь, моряки проходят мимо министра стройными колоннами: лица парней горды и строги. Конечно, боя не было, но надо обладать настоящим мужеством и отвагой, чтобы на этих старых, плохо вооруженных стальных калошах выйти против современных боевых кораблей французского флота.
На судне все готово к отходу: провожающие стоят на пирсе, звучат последние слова приветствий.
— Со швартовых сниматься… — командует капитан, и теплоход медленно отваливает от стенки.
Люди на берегу машут руками. В каютах гремит бразильское самбо «Прощание»: «Когда пароход покидает берег, одним он везет радость и веселье, другим оставляет грустные воспоминания…» И хотя наше судно никому веселья не везет, и хотя на этом берегу по нему особенно никто скучать не будет, но всем нам в этот момент очень грустно.
Прощаясь с Бразилией в тот солнечный весенний день, мы и не подозревали, что в стране зреет заговор военных, что страна стоит на пороге трагических событий.
| © 2024 Библиотека RealLib.org (support [a t] reallib.org) |