Уильям Моррисон ПЕРЕВАЛОЧНАЯ СТАНЦИЯ

Может, и бывали времена, когда Олли Кейту случалось быть сытым, но это было так давно, что он и вспомнить не мог. Он брел по узкому переулку, переводя взгляд потухших глаз с одной кучки мусора на другую. Олли был голоден, все его тело, все шестьдесят три килограмма, каждой клеточкой испытывало голод. Он был так тощ, что местами кожа, казалось, вот-вот протрется насквозь, как протерлась его ветхая одежда. Подчас Олли и сам дивился, словно чуду, прочности своей телесной оболочки — как это она за сорок два года его жизни все-таки не износилась.

Он работал у сборщика утиля. Дела его шли плохо; впрочем, они и раньше шли не лучше. Олли с классической точностью прошел первый этап схемы «из лохмотьев к роскоши». Он родился на груде лохмотьев, а потом, словно этого было недостаточно, остался круглым сиротой. Конечно, ему следовало бы поехать в большой город, поступить на работу в контору богатого купца, спасти его смазливую дочку от смерти и заполучить ее себе в жены, а вместе с ней и ее капиталы. Но почему-то схема эта не сработала. В приюте, где он провел так много безрадостных лет, экономили и на харчах, и на образовании. Когда он стал старше, его отдали в батраки одному фермеру, но для сельских работ мальчишка оказался слишком слабым и фермер отослал его обратно в приют.

Так и пошла с тех пор его жизнь — от одной неудачи к другой. Ни силой, ни ловкостью судьба его не наделила. Найти работу ему удавалось с трудом, а удержаться на ней он и вовсе не умел. А раз не было работы, не было и денег ни на еду, ни на обучение какому-нибудь ремеслу. Однажды он решил завербоваться в армию в надежде получить пропитание и хоть чему-нибудь научиться, но доктора его мигом забраковали. Армия с презрением отвергла Олли — там нужен был человеческий материал получше.

Как он умудрился дожить до своих сорока двух лет, тоже можно было объяснить только чудом. Теперь-то он, конечно, хорошо понимал, что ему осталось жить недолго. И, видно, чтобы облегчить себе переход в иной мир, он начал пить. Дрянное пойло быстрее подавляло голодные спазмы, чем дрянная пища. А потом опьянение впервые в жизни подарило ему минуты, пусть обманного, но счастливого забвения — других на его долю не выпадало…

Олли все шел и оглядывал мусор кучу за кучей, ища подходящее тряпье или пустые бутылки. И вдруг он заметил на самом краю тротуара орешек, непонятно какой, но несомненно орешек! При его удачливости внутри орешка окажется, конечно, одна гниль, но он все же надеялся на лучшее.

Подобрав орешек, Олли постукал им об асфальт и поискал глазами какой-нибудь камень. Но камней нигде вокруг не было и расколоть орех было нечем. Он не без опаски сунул его в рот и попробовал разгрызть. Попытка и впрямь была рискованная — зубы у него были порченые, как и все в его организме, и наверняка обломались бы раньше, чем треснул бы орех. Но при первом же нажиме орех выскользнул из-под зуба и попал прямехонько в дыхательное горло. Олли захрипел и беспомощно замахал руками. Он чуть было не задохнулся. К счастью, орех выскочил из горла, и через секунду Олли уже смог глотнуть воздуха. А орех, так и не разгрызенный, он нечаянно проглотил, отчего ощущение голода, как показалось ему, только обострилось.

В переулке его мешок ничем не пополнился. Вся жизнь Олли за последнее время была шествием от одной кучи мусора к другой, и чем дальше, тем меньше добычи ему попадалось. А здесь не нашлось ничего — ни бутылок из-под молока, ни стоящего лома.

В конце переулка была парикмахерская, и тут Олли поджидала величайшая, небывалая удача. Он нашел бутылку. Не молочную, нет, и не пустую! Она стояла на столе, близ раскрытого окна в задах парикмахерской. Олли рассчитал, что он дотянется до нее своей тощей длинной рукой. Можно даже не влезать в окно.

Он сделал один долгий глоток, затем другой. Виски было что надо, куда лучше всех, что он когда-либо покупал.

Когда Олли поставил бутылку на место, она была пуста.

Но странно, несмотря на отличное качество, — а может быть, благодаря ему — виски не оказало на него обычного действия. Олли был совершенно трезв — ни в одном глазу! — и еще голоднее, чем прежде.

Отчаяние толкнуло Олли на дерзкий поступок, на какой он редко отваживался. Он пошел в ресторан! (Конечно, это был убогий ресторанчик — в другой бы его просто не пустили.) Да, он пошел в ресторан, сел и заказал себе еду, за которую ему нечем было платить.

Олли отлично знал, что произойдет, когда он съест все, что ему подадут. Он станет прикидываться, будто потерял все свои деньги, но, конечно, хозяина ему провести не удастся. Если тот окажется в хорошем настроении, да еще к тому же нуждается в подсобных рабочих, Олли заставят отработать на мойке посуды. Но если хозяин сердит, а мойщиков у него хватает, из Олли выколотят сапогами всю душу, а потом отправят в полицию.

Суп был густой и вкусный, правда, вкус его не вполне удовлетворил бы какого-нибудь гурмана, но так или иначе эта мешанина была едой, и Олли поглощал ее с завидным аппетитом. Но — не наелся. И жаркое, хотя в нем было полно вкусных кусков, тоже не насытило Олли. Не помогли и сладкое, и мутный кофе — Олли по-прежнему ощущал пустоту в желудке.

Официант разговаривал с поваром. Олли заметил, как он дал знак хозяину, и тот торопливо побежал на кухню. Олли зажмурился. Дело ясное, сейчас они насядут на него. Он прикинул, не успеет ли улизнуть, пока его еще не схватили. Но в зале стоял другой официант, приглядывая за посетителями, и Олли понял, что удрать не удастся.

Он набрал побольше воздуха и втянул голову в плечи, словно сейчас на него должен был обрушиться потолок.

Услышав шаги хозяина, Олли открыл глаза.

— Г-м, послушай-ка, друг, я насчет жаркого, что тебе подали… — заговорил хозяин.

— Неплохое жаркое, — бодро высказался Олли.

Он заметил струйки пота на лбу у хозяина и мысленно подивился, с чего это вдруг тому стало жарко.

— Только одна беда, — добавил он, — уж очень несытное. Я совсем не наелся.

— Несытное, говоришь? Это нехорошо. Знаешь, что? Не в моих правилах, чтобы от меня голодными уходили. Коли ты не наелся, не возьму с тебя ничего. Ни одного цента.

Олли оторопело заморгал. Это уже было выше его понимания. Но он, конечно, мигом сорвался бы с места и убежал, если бы не проклятая гложущая пустота в желудке. Она придала ему дерзости.

— Спасибо, — сказал он. — Раз такое дело, я, пожалуй, съем еще одну порцию жаркого. Может, хоть эта у меня к ребрам пристанет.

— Только не жаркого, — нервно ответил хозяин. — Тебе последнюю порцию дали. Больше нет. Возьми ростбиф.

— Э-э, г-м, это мне будет не по карману.

— Бесплатно, — сказал хозяин. — Для тебя бесплатно.

— Ну, тогда уж дайте мне двойную порцию. Просто помираю с голода.

Двойная порция проскочила в желудок Олли мгновенно, не доставив ему никакого удовлетворения. Дольше испытывать судьбу, столь неожиданно обласкавшую его, он не решился, и, проглотив еще одну порцию сладкого, нехотя пошел прочь.

Хозяин на кухне в изнеможении плюхнулся на стул.

— Я боялся, он будет требовать, чтобы с него взяли деньги. Тогда бы уж нам не выкрутиться.

— Да ну, он просто без памяти рад, что бесплатно наелся, — сказал повар.

— Ладно, теперь, если что и случится с ним, то не под нашей крышей.

— А вдруг начнут проверять, что у него в желудке?

— Все равно, на нас он в суд подать но сможет. Куда ты девал остальное жаркое?

— Вывалил на помойку.

— Закрой бак крышкой. Не хватает нам еще, чтобы все собаки и кошки в округе подохли. А в следующий раз, когда будешь браться за солонку, смотри хорошенько, чтобы на ней не было ярлыка «Отрава для тараканов».

— Ошибка вышла, со всяким может случиться, — философски произнес повар. — А знаете, хозяин, может, не надо было нам его отпускать? Может, его к доктору надо было отправить?

— Еще чего? И платить доктору, скажешь? Не валяй дурака. Теперь он пускай сам выкручивается… Что бы там ни случилось с ним, мы ничего не знаем. Мы его и не видали никогда, понял?

А с Олли ничего не случилось, кроме одного: ему все сильнее и сильнее хотелось есть. Никогда прежде он не испытывал такого волчьего голода. Ему казалось, что он целый год ничего в рот не брал.

В течение одного дня счастье дважды улыбнулось ему, представ один раз в виде легко досягаемой бутылки виски, а второй раз — в образе сказочно щедрого ресторатора. Но ни голода, ни жажды его эти удачи, увы, не утолили. И тут ему повезло в третий раз! На большом зеркальном стекле витрины следующего ресторана он увидел пестро раскрашенный плакат:

Олли просиял. По самочувствию своему он был уверен, что может съесть не за троих, а за целую сотню. Его ничуть не огорчило, что, как он вычитал дальше на плакате, меню для соревнующихся было ограничено только крутыми яйцами. Наконец-то ему представляется возможность набить, неважно чем, свою бездонную утробу.

Сразу стало ясно, что ни судьям, ни зрителям Олли не внушил особого доверия. Конечно, он был явно голоден, но желудок у него сильно сократился, наверное, от долгих лет голодухи, да и вся комплекция у него была не та, какая положена прирожденному обжоре. Он был долговяз и костляв, не то что другие претенденты: те были что ростом, что поперек себя — почти одинаковые. В прибавке веса, как и во многом другом, видно, справедлива пословица, гласящая, что у кого много есть, тому и еще прибавится. А у Олли было слишком мало для успешного старта.

Организаторы решили выпустить Олли первым, чтобы избежать спада достижений в разгар турнира. Они были убеждены, что Олли справится от силы с десятком яиц.

Олли был так зверски голоден, что потерял последнее самообладание, и всем страшно не понравилось, как жадно он проглотил первое яйцо. Истинный обжора должен есть быстро, но изящно, без видимых усилий и спешки. А эта безудержная, дилетантская торопливость, по мнению судей, могла привести только к расстройству желудка.

Олли сожрал второе яйцо, затем третье, четвертое и быстро разделался с отпущенным ему десятком.

— Как вы себя чувствуете? — спросил его один из судей.

— Хочу есть.

— Желудок болит?

— От голода. Как будто в нем пусто. Чего-то не наедаюсь я этими яйцами.

Кто-то из зрителей расхохотался. Судьи обменялись взглядами и приказали принести еще яиц. Из толпы послышались подбадривающие возгласы, но все же в этот момент еще никто не думал, что у Олли есть шансы на победу.

А Олли съел двадцать, затем сорок, шестьдесят, сто яиц. Судьи и зрители пришли в неописуемое волнение.

Наконец, один из судей снова спросил:

— Как вы себя чувствуете?

— Не наелся еще. Больно уж они несытные.

— Да что вы! Посмотрите, какие крупные яйца. Знаете, сколько весит сотня? Около семи килограммов!

— А мне плевать, сколько они весят. Не наелся я, и все тут.

— Вы не будете возражать, если мы вас взвесим?

— Пожалуйста. Только яички давайте мне без остановки.

Принесли весы. Олли весил шестьдесят два килограмма пятьсот граммов.

Он принялся за новую порцию яиц. Когда было покончено со второй сотней, его снова взвесили. Вес его был шестьдесят два килограмма триста восемьдесят граммов.

Судьи уставились друг на друга, затем на Олли. Зрители замерли в благоговейном молчании, словно перед ними свершилось чудо.

— Он спускает их в рукав, а потом передает сообщнику, — высказал гениальную догадку один из судей.

— Это там-то, на эстраде? — иронически спросил второй судья. — Где же его сообщник? А потом, вы сами видите, что он их ест. Всем же видно, как они у него ныряют в глотку!

— Но это невообразимо! Если он их съедает, он должен прибавлять в весе.

— Сам не понимаю, куда они деваются, — признался второй.

— Но он их глотает, это же факт!

— Это просто какая-то аномалия. Надо вызвать врача.

Олли съел еще сто сорок три яйца, и тут ему пришлось остановиться, потому что весь запас яиц в ресторане был исчерпан. Остальным участникам так и не пришлось включиться в турнир.

Когда доктор наконец приехал, и ему все рассказали, первой его реакцией была широкая улыбка. Он был веселый человек и понимал толк в шутках. Но судьи взвесили Олли — весы показали шестьдесят два килограмма сто шестьдесят граммов, — скормили ему килограммовую ковригу хлеба и взвесили снова.

На сей раз вес его был равен ровно шестидесяти двум килограммам.

— Если он и дальше будет терять вес такими темпами, он скоро умрет от истощения — пробурчал доктор. Он раскрыл свой черный саквояж и принялся детально обследовать Олли.

Олли был крайне недоволен тем, что его оторвали от еды — аппетит у него не убавлялся. Но ему посулили подкинуть еще еды попозже, и он нехотя предоставил себя в распоряжение врача.

— Зубы разрушены, расширение сердца, в обоих легких очаги, плоскостопие, грыжа, искривление позвоночника… Назовите любую болезнь, и она у него найдется! — сказал доктор, закончив осмотр. — Откуда он взялся, черт побери?

Олли уже поглощал кусок ростбифа, и ему некогда было отвечать.

— Он мусорщик. Я встречал его тут, неподалеку, — сказал один из зрителей.

— А с каких пор такая прожорливость?

— С сегодняшнего дня, — прошамкал Олли с полным ртом.

— Вот как? А что именно сегодня случилось, что вы стали так много есть?

— Ничего. Просто есть хочется.

— Так-та-ак… Послушайте-ка, а что если мы с вами поедем в больницу, и я там вас хорошенько посмотрю?

— Э, нет, сэр, — заявил Олли. — Я не позволю, тыкать в себя иголками.

— Что вы, никаких иголок, — поспешно заверил доктор, подумав про себя, что если надо будет взять кровь на анализ, его можно усыпить морфием, так что он и не почувствует ничего.

— Мы просто осмотрим вас. А еды будем давать сколько захотите.

— Сколько захочу? Ну, тогда поехали.

Фотоснимок был издевательский, но смысл был ясен. Фотограф, приглашенный на турнир, ухитрился запечатлеть Олли в момент, когда тот поглощал два яйца. Одно было уже в глотке — видно было, как от него раздулась шея, а второе он запихивал себе в рот. Под снимком было напечатано крупным шрифтом:

Рядом была подверстана колонка репортажа под заголовком:

Золто положил газету и сказал своей жене:

— Это он. Можно не сомневаться, что он ее нашел.

— Я сразу поняла, что в переулке искать бесполезно, — ответила Поджим.

Эта привлекательная особа женского пола сейчас была погружена в глубокое раздумье, и ей удавалось выглядеть одновременно и очень красивой и глубокомысленной.

— Как нам теперь заполучить ее обратно без лишнего шума? — спросила она мужа.

— Откровенно говоря, не знаю, — сказал Золто. — Надо что-нибудь придумать. Он, видно, принял ее за орех и проглотил. А теперь в больнице ему сделают рентген желудка и, конечно, найдут…

— Они не поймут, что это такое.

— Его же обязательно будут оперировать, чтобы удалить «орех». А когда они ее достанут, тогда быстро разберутся.

Поджим согласилась.

— Я одного не пойму — почему она стала работать. Она ведь была выключена, когда я ее обронила… — сказала она.

— Видимо, он случайно включил ее. Я заметил, некоторые земляне имеют привычку разгрызать орехи зубами. Ну вот он и нажал зубом на один из контактов.

— И включил передачу неодушевленной материи? Да, ты, пожалуй, прав, Золто. Содержимое желудка сжимается и телепортируется в наш мир. А сам желудок остается нетронутым — это же часть живого существа! Его нельзя передать по этому каналу. Бедняга, — он, наверно, стал сильно худеть — ведь обмен веществ у него продолжается. И чем больше он ест, тем больше худеет…

— Бедняга? Слишком уж ты жалостлива, Поджим. Подумай лучше, что будет с нами, если мы не заполучим станцию обратно.

Он вздернул плечи и захохотал.

— Следи за собой, Золто, — предупредила Поджим. — Когда ты начинаешь смеяться, у тебя исчезает всякое сходство с человеком.

— Подумаешь! Мы же одни.

— Нас могут и подслушать.

— Ладно, не отвлекайся от главного. Что будем делать со станцией?

— Придумаем что-нибудь, — весело сказала Поджим, но Золто отлично видел, что на самом деле она сильно встревожена.

В больнице Олли уложили в постель. Врач поручил сестре искупать его, но он яростно воспротивился такому унижению, и пришлось поручить это дело мужчине-санитару. И вот он — в постели, чисто вымытый, побритый, в такой короткой ночной рубашке, что ему стыдно было на себя взглянуть, и, конечно, по-прежнему умирающий с голоду.

На столике у кровати уже стояло десятка полтора пустых тарелок. Ему подали все блюда из меню больницы, основательно сдобрив их витаминами и прочими полезными вещами. Все казалось ему чертовски вкусным, пока он глотал, но насыщения не давало.

Больше ему делать было нечего. Он ел да ломал голову, — почему это у докторов, которые его осматривали, было такое растерянное и тревожное выражение на лицах.

Новый кризис разразился совершенно внезапно. Он тихо лежал мучимый непрестанными голодными спазмами, как вдруг кто-то будто толкнул его в живот. Он вздрогнул. Никого около кровати не было. Доктора ушли копаться в книгах и спорить друг с другом.

Через несколько секунд он ощутил еще один толчок, потом еще и еще.

От страха и боли он закричал.

Он кричал минут пять. Наконец, в палату заглянула сестра.

— Вы кажется, звали меня? — небрежно спросила она.

— Живот! — простонал Олли. — Меня кто-то колотит по животу…

— Это у вас желудочные боли, — пояснила сестра, ласково улыбаясь. — Будете умнее. Нельзя так жадно…

Но в этот момент он, корчась от боли, сдернул простыню с живота и сестра остолбенела. Желудок у Олли вздулся как арбуз, только арбуз не гладкий, а шишковатый. Угловатые, неровные шишки выпирали во все стороны.

Она кинулась прочь из палаты, громко крича на ходу:

— Доктор Мэнсон! Доктор Мэнсон!

Когда она возвратилась с двумя врачами, Олли был в таком состоянии, что даже не заметил их прихода.

— Что за чертовщина?! — вскричал Мэнсон и принялся ощупывать живот Олли.

— Когда это случилось? — спросил второй врач.

— Только что, я думаю, — ответила сестра. — Минут пять назад живот у него был впалый, как обычно.

— Надо будет вспрыснуть ему морфий, снять боли, а затем сделаем рентген, — распорядился Мэнсон.

Олли был в полузабытье. Его подняли с кровати и на каталке увезли в рентгеновский кабинет. Он не слышал ни одного слова из дискуссии между врачами, которая развернулась вокруг рентгеновских снимков, хотя врачи говорили во весь голос, ничуть не стесняясь его.

— Что же это за штуки, черт возьми? — оторопело спросил доктор Мэнсон.

— Похоже на ананасы и грейпфруты, — предположил озадаченный рентгенолог.

— Четырехгранные ананасы? Заостренные грейпфруты?…

— Я же не утверждаю. Я только сказал, что похоже… — оправдываясь, сказал рентгенолог. — Ну, может, не грейпфруты, а кабачки… — добавил он смущенно.

— Кабачки, ха-ха! А как они попали в его желудок? Ну ладно, он жрал, как свинья, но ведь и свинья не может проглотить такую штуку целиком!

— Давайте разбудим его и спросим.

— А он знает не больше нас, — сказала сестра. — Он пожаловался мне, что его кто-то колотит по животу. Ничего другого он нам не скажет…

— Ну и желудок у него! Никогда не слыхал ни о чем подобном, — изумленно пробормотал Мэнсон. — Знаете что? Давайте вскроем и поглядим, что там у него внутри.

— Требуется его согласие, — опасливо сказал рентгенолог. — Я понимаю, что это очень интересно, но нельзя же его резать, если он не захочет.

— Но операция нужна для его спасения. Надо же так или иначе выпустить из него весь этот ненарезанный фруктовый салат, — доктор Мэнсон снова начал разглядывать снимки. — Ананасы, грейпфруты, что-то вроде банана с кустиком на одном конце. В общем, набор больших предметов круглого сечения. И еще нечто вроде ореха… Да, маленький орешек.

— Он приходит в себя, — сказала сестра.

— Хорошо, заготовьте бланк, сестра, и, как только он очнется, заставьте его подписать, что он согласен на операцию.

Два ординатора в белых халатах остановились в коридоре у двери в палату Олли и прислушались. Они не очень-то походили на людей, но при беглом взгляде их можно было принять за мужчину и женщину, чего им, естественно, и хотелось.

— Все идет, как я предвидел, — шепнул Золто. — Они хотят оперировать. И орех уже заметили.

— Можно помешать им силой, конечно. Но я терпеть не могу насилия.

— Я знаю, дорогая, — задумчиво ответил Золто. — Знаю. Теперь по крайней мере ясно, что тут произошло. Станция телепортировала все, что попадало в его желудок, там наши сделали анализ и поняли, что все это продукты питания. Поскольку от нас никакого сообщения не поступило, они стали сами гадать, зачем мы шлем им пищу землян, и, наконец, решили, что нам нужны наши привычные продукты… Хорошо еще, что за первый сеанс они послали совсем немного.

— Бедняга сейчас, наверное, при смерти.

— Хватит тебе жалеть этого беднягу. Подумай о нас.

— Но как ты не понимаешь, Золто? Ведь его желудочный сок не может переварить эти совсем незнакомые ему вещества…

Поджим замолчала, так как из палаты вышла сестра, скользнув по пришельцам безразличным взглядом. За нею следом в коридор выбежал рентгенолог, физиономия которого все еще отражала то крайнее недоумение, какое вызвали у него пленки, снятые им.

— Там остался один Мэнсон, — сказал Золто. — Поджим, у меня есть идея! Пандигестивные таблетки у тебя с собой?

— А как же! Всегда ношу с собой. В этом мире, того и гляди, проглотишь что-нибудь такое, с чем наш желудок справиться не может. А они мигом все переварят.

— Отлично!

Золто отошел от двери, откашлялся и принялся кричать:

— Доктор Мэнсон! Доктор Мэнсон! Вас вызывают в операционную!

— Сразу видно, что ты насмотрелся их фильмов, — заметила Поджим.

Но уловка Золто удалась. Бормоча под нос: «Черт бы их побрал», — доктор Мэнсон выбежал в коридор. Золто и Поджим он даже не заметил.

— Теперь он один. Доставай таблетки. Быстро!

Они вбежали в комнату. Золто подержал под носом Олли маленький ингалятор. Олли мотнул головой, отвернув нос в сторону, и открыл глаза.

— Примите это, пожалуйста, — сказала Поджим, просительно улыбаясь. — У вас пройдут боли, — и она положила в рот Олли две таблетки.

Олли машинально глотнул, и таблетки отправились в желудок в дополнение к коллекции посторонних предметов, уже находившихся там. Поджим одарила его еще одной улыбкой и вместе с Золто поспешно выбежала из палаты.

Олли совсем перестал понимать, что происходит вокруг него. Не успели уйти эти странные доктора, как снова вбежал Мэнсон, кляня безвестного идиота, позвавшего его в операционную, в выражениях, которые могли бы шокировать кого угодно. Затем пришла сестра с какой-то бумагой. Олли понял, что его просят что-то подписать.

Он решительно замотал головой.

— Ну уж нет, сестрица. Подписывать я ничего не буду, хоть убей.

— Но речь идет о вашей жизни. Вы можете умереть. Нужно удалить эти штуки из вашего желудка.

— Не-ет! Резать я себя не дам.

Доктор Мэнсон заскрежетал зубами от бессильной ярости.

— Боль у вас стихла от морфия, который я вам дал. Через несколько минут его действие пройдет, и вы снова начнете корчиться. Вы должны согласиться на операцию.

— Не-ет, сэр, — упрямо твердил Олли. — Резать себя я не дам. И тут внезапно его так передернуло, что он чуть не вывалился из кровати. Живот его, и без того уже раздутый, вздулся еще сильнее, и на глазах у изумленных медиков на нем вскочила новая шишка.

— Помогите! — завопил Олли.

— Мы именно это и хотим сделать, — зло крикнул Мэнсон. — Только вы нам не позволяете. А ну-ка, быстро подписывайте эту бумагу и хватит валять дурака!

Олли со стоном подписал, и через минуту его бегом катили в операционную.

Действие морфия быстро ослабевало. Олли уже лежал на операционном столе и тихо постанывал. Лампы, свешивающиеся с потолка, заливали его ярким светом. В головах стоял анестезиолог, с маской наготове. Сбоку стола доктор Мэнсон натягивал резиновые перчатки на свои антисептические руки. Сестры и ассистенты, внимательные и сосредоточенные, ожидали распоряжений.

Два «ординатора» стояли около входа в операционную.

— Боюсь, что придется все-таки применить силу. Станция не должна попасть в их руки.

— Надо было дать ему три таблетки, — покаянно бормотала Поджим. — Я не ожидала, что они так медленно действуют.

Они замолкли. Золто нащупал в кармане оружие, без которого он так надеялся обойтись.

Доктор Мэнсон, резко кивнув головой, скомандовал:

— Анестезия!

И в тот момент, когда анестезиолог наклонился над Олли с маской в руках, все и началось. Обнаженный, ожидающий прикосновения скальпеля живот Олли начал вздуваться и опадать волнами, словно содержимое его закипело. Олли завизжал. Все медики, зачарованно оцепенев, созерцали необыкновенную картину. Все выпиравшие шишки сгладились, вздутие начало оседать, как садится воздушный пирог в духовке, если сильно хлопнуть ее дверкой. Таблетки наконец подействовали.

Олли приподнялся и сел. Он совсем забыл, что на нем неприлично коротенькая рубашка, а вокруг полно людей. Оттолкнув анестезиолога, который попытался задержать его, он заявил:

— У меня все прошло!

— Ложись! — свирепо приказал доктор Мэнсон. — Мы сейчас тебя вскроем и наведем порядок…

— Нет уж, резать я не дамся, — спокойно сказал Олли. — У меня и так все в порядке. Чувствую себя замечательно. И голод весь прошел — в жизни ни разу не был так сыт! Даже сил прибавилось, хочется кулаками помахать. Так что лучше не пробуйте меня остановить.

И он направился к выходу, расталкивая протестующих медиков.

— Сюда, пожалуйста, — сказал один из «ординаторов» за дверью. — Сейчас мы принесем вашу одежду.

Олли подозрительно глянул на женщину в белом халате, но она продолжала:

— Вы меня, конечно, помните? Я вам давала таблетки от боли.

— Ага, они здорово помогли, — радостно подтвердил Олли и позволил беспрепятственно увести себя.

Позади раздавались сердитые крики, но он не обращал на них внимания. Мало чего им хочется! Ему надо поскорее отсюда выбраться, и делу конец.

Возможно, все не сошло бы так гладко, если бы не предусмотрительность его новых друзей. Они заранее включили переносный микрофон в трансляционную сеть и репродукторы начали вызывать доктора Мэнсона, доктора Колани, доктора Памбера, других медиков, и всех — в разные места.

В наступившей неразберихе Олли и его спутники благополучно ускользнули, и он впервые в жизни оказался пассажиром такси. По бокам сидели его друзья — «ординаторы», уже не в белых халатах.

— На случай, если в вашем желудке появятся новые бугры, — сказала женщина, — примите еще пару таблеток.

Голос ее звучал так убедительно, что Олли упирался только для приличия, совсем недолго. Проглотив таблетки, он уселся поудобнее и отдался наслаждению быстрой езды. Ему не сразу пришло в голову спросить, куда они его везут, а когда он об этом подумал, ему уже так хотелось спать, что он тут же и позабыл обо всем.

С помощью первых двух таблеток он переварил огромное количество питательных веществ. Кровь его весело струилась по жилам, все тело пронизывало блаженное ощущение сытости и благополучия.

Он заснул в такси.

— Ты передала сообщение с последними таблетками? — спросил Золто на своем языке.

— Да, я объяснила им, что тут произошло, — ответила его жена. — Они прекратят отправку продуктов и будут ждать новых директив.

— Очень хорошо. Теперь надо будет поскорее извлечь станцию из него. Оперировать мы сумеем сами, он и знать ничего не будет.

— Н-нет, пожалуй не стоит… — протянула Поджим. — Если мы вынем из него станцию, с ней опять будут одни только хлопоты. Такая маленькая — того и гляди, опять потеряем, А не разумнее ли оставить ее у него внутри?…

— Внутри него? Поджим, прелесть моя, да в своем ли ты уме?

— Вполне! Гораздо легче укараулить человека, чем крохотный предмет. Я умудрилась там посмотреть рентгеновские снимки: станция прикрепилась к стенке желудка и никуда оттуда не денется. Мы наведем наш промежуточный передатчик на его желудок. Все, что поступит из нашего мира по нашим заявкам, мы будем сразу телепортировать через промежуточный передатчик в таком же сжатом виде, а здесь, в нашей лаборатории, развернем до нормальных размеров и будем отправлять на Альдебаран-II.

— Ну, а вдруг он, вместе со своим желудком, куда-нибудь убежит?

— Если к нему хорошо относиться, он никуда не уйдет. Неужели ты не понимаешь, Золто? Этот человек всю жизнь недоедал. Мы его будем кормить так, как ему и не снилось никогда и давать пандигестивные таблетки. И придумаем ему легкую работу, чтобы не скучал. Прежде всего заставим его учиться и набираться ума. А по ночам будем получать все, что нам нужно, из нашего родного мира.

— А когда колония на Альдебаране-II получит все, что ей нужно, и наша миссия будет закончена, как тогда?

— У нас будет достаточно времени извлечь из него станцию.

Золто расхохотался. Смех его был удивительно непохож на человеческий, и не будь шофер такси так занят лавированием среди моря машин, он обязательно оглянулся бы. Поджим почуяла опасность и предостерегающе подняла палец. Золто мгновенно осекся.

— До чего же ты изобретательна, моя дорогая. Впрочем, я не возражаю. Давай попробуем…

Пробуждение Олли ознаменовало для него начало новой эры. Он чувствовал себя лучше, чем когда-либо за всю свою безотрадную жизнь. Два врача, увезшие его с собой, словно по волшебству превратились в добрую супружескую пару, которая предложила ему легкую работу и отличное жалование. Олли немедленно согласился.

Теперь Олли мог есть, что хотел, но, странно, никогда не испытывал прежнего чувства голода. Тело его словно питалось из какого-то скрытого источника, а ел он немного, можно сказать, больше потому, что еда, которую ему предлагали, уж очень аппетитно выглядела.

И это немногое шло ему на пользу.

Он поправился, мускулы его окрепли, старые зубы выпали, а на их месте выросли новые. Он очень этому удивился, но после всего, что ему пришлось испытать в больнице, приучился не выражать своего удивления вслух. Очаги в легких исчезли, позвоночник распрямился. Скоро вес его возрос до восьмидесяти пяти килограммов, а глаза стали чистые и ясные. По ночам он спал сном праведника — или человека, получающего сильное снотворное.

Поначалу он был совершенно счастлив. Потом, через несколько месяцев, его начала одолевать скука.

Он пришел к мистеру и миссис Золто и заявил:

— Мне очень жаль, но я не могу больше оставаться у вас.

— Почему? — спросила миссис Золто.

— Здесь нет условий для совершенствования, мэм, — сказал он почти виновато. — Я же все время учусь, и у меня появились кое-какие соображения — я мог бы кое-чем заняться. У меня много идей, мэм.

Поджим и Золто, которые сами и внушили ему эти идеи, церемонно кивнули головами в знак согласия.

— Мы рады это слышать, Олли, — сказала Поджим. — Дело в том, что мы сами решили переехать в… э-э, в местность с более теплым климатом, довольно далеко отсюда… Мы уж задумывались, как вы тут проживете без нас.

— Не тревожьтесь, мэм. Я проживу.

— Вот и отлично. Только нам было бы удобное, если вы еще пожили бы у нас до завтра. Нам хочется подарить вам что-нибудь на память.

— Охотно подожду до завтра, мэм.

Ночью у Олли был странный кошмар. Ему приснилось, что он снова лежал на операционном столе, а доктора и сестры снова столпились вокруг него.

Он раскрыл рот и хотел закричать, но не смог издать никакого звука. А потом опять появились те самые два «ординатора» в белых халатах.

— Не беспокойтесь. Все будет хорошо, — сказала женщина в белом халате. — Мы только вынем передаточную станцию. Утром вы ничего не будете помнить.

И, действительно, утром он ничего не помнил.

У него осталось только смутное ощущение, что с ним что-то случилось.

Они пожали ему руку и дали отличное рекомендательное письмо на случай, если он захочет поступить куда-нибудь на работу, а миссис Золто вручила ему конверт с несколькими банкнотами, цифры на которых заставили его позднее выпучить глаза от изумления.

Он шел по улице словно стал ее хозяином или собирался им стать.

Куда девались, сутулость, погасший взгляд, затравленный вид!

И безобразного прошлого тоже словно не бывало!..

И тут у Олли возникло странное ощущение. Сначала оно показалось ему настолько необычным, что он не смог разобраться в нем. Оно возникло в желудке, который словно зашевелился и сжался в комок. Мгновенный болевой спазм заставил Олли даже зажмуриться.

Прошло несколько минут, прежде чем он понял, что с ним случилось.

Он был просто голоден — впервые за несколько последних месяцев.

Перевел с английского

Я. Берлин