*Глава 19.** Уникаускас*

Ну, с "моряками" проблема сложная. Если сам призывник не признается медкомиссии в своем недостатке (а многие признаться просто стесняются или, как Локота и Шатуров, намеренно скрывают заболевание, надеясь именно в армии получить действенное лечение), то поди проверь, работает ли у парня внутренний "будильник". Ну, а еще тяжелее проверить жалобы: может, он просто не хочет служить.

А вот как могли призвать Уникаускаса?!

Этот литовец прибыл в том же прибалтийском эшелоне, что и

"фриц-ганс" Нойекайтис - тот, кому поменяли шапку на пилотку. И так же не знал по-русски ни слова. Более того, перед призывной комиссией он предстал глухим на одно ухо! Комиссия, озабоченная планом призыва, закрыла на это и глаза, и уши. Но, как видно, у парня был двусторонний отит; в течение 30-дневного пути, в продуваемом дорожными сквозняками товарном вагоне он простудился и оглох на второе ухо. Оглох - совсем, тотально!

Литовец попал в положение для себя трагическое, а со стороны - трагикомическое. Мало того, что он, крестьянский парень из литовской глубинки, по-русски не знал ни бельмеса, но если бы и знал, то не смог услышать. Как прикажете с ним общаться? Пока еще он был в карантине, рядом всегда оказывались соотечественники, и то, что командир отделения, взвода, старшие офицеры скажут, переводили ему письменно на бумаге. Но вот всех распределили по батареям, и задача общения с глухим стала гораздо сложнее: не всегда рядом оказывался другой литовец. Да ведь и не приставишь к несчастному адъютантанта-переводчика. Нельзя было и позавидовать командирам этого глухаря: в наряд его не пошлешь, обучать солдатской науке - невозможно. Даже дневальным возле тумбочки в казарме не поставишь: обязанность дневального - при появлении любого начальника, от командира данной батареи и выше, скомандовать: "Батарея - смирно!"

Так Уникаускас ведь и этого не сумеет…

Назначили беднягу вечным уборщиком. Батарея на занятия ушла, а он знай метет и метет, под койками да по проходам рачком ползает. И всегда тихий, спокойный, покорный. Поскольку он ничего не слышал и сказать не мог, солдаты - в лад с фамилией и обстоятельствами - дали ему хотя и весьма непристойное, но чрезвычайно выразительное прозвище "Нихуаускас". - "Выражается метко русский народ!" (Н. В.

Гоголь).

Казалось бы, картина ясная: надо срочно освидетельствовать человека и, если он и в самом деле глух, как тетерев, то немедленно отправить домой, а если выявится, что это симуляция, - судить подлеца. Но это только в кино армия предстает как точный механизм:

"Прибыть ровно в восемнадцать ноль-ноль!" - "Слушаюсь!" - "Так точно!" - "Никак нет!" Вообще-то, на самом деле эти формулы изрекают на каждом шагу, но на практике нередко встречаешь страшное разгильдяйство.

У меня разбились очки, и доктор Мищенко обещал свозить в госпиталь, в Ворошилов, чтобы выписать там рецепт и заказать новые.

Долго пришлось ждать, когда он соберет несколько человек на консультацию к специалистам. Наконец уже в разгар зимы "кворум" сложился, лейтенант посадил нас в будку "доджа", и мы поехали. Был среди нас и "Нихуаускас" - сидел безучастно и молчал. Да и не с кем ему было даже "переписываться": других литовцев в машине не было.

Поездка стала для нас замечательным развлечением. Мы впервые за много месяцев оказались в городе. Мищенко разрешил даже зайти в универмаг, предупредив лишь, чтобы не попадались на глаза патрулю: одеты мы были не по форме. У меня на ногах, например, были валенки, что допускалось лишь в карауле и в походе. Но здесь, в центре города, положено было ходить лишь в сапогах, да притом - до блеска надраенных. В Приморье (и не только в нем) города были напичканы войсками, патрули свирепствовали. Ворошилов-Уссурийский, где, помнится, находился штаб Пятой армии, не был исключением.

В магазине мы разбрелись, я отбился от товарищей и, считая, что они уже ушли, вышел на улицу. Прямо на меня надвинулся патруль - офицер и двое солдат. Без очков я не сразу их разглядел, но, заметив,. сразу же нырнул обратно в магазин - и вышел через другую дверь… прямо в объятия той же тройки.

- Товарищ солдат, предъявите увольнительную…

- У меня нет: я не в увольнении, меня полковой врач сюда привез на консультацию…

- А зачем же вы вошли в магазин? И почему нарушили форму одежды?

Короче, увезли они меня в комендатуру. Но следом явился наш

Мищенко. Стал показывать свои документы, список привезенных на консультацию в госпиталь, выдумал, будто я без очков ничего не вижу, поэтому отбился от своих и в поисках группы случайно забежал в магазин… Словом, отбил меня доктор у коменданта!

Уникаускас все это время, сидя в машине, сохранял безучастный вид. Приехали в госпиталь, вошли в приемное отделение - небольшую комнату с лавками у стен. Выяснилось, что надо подождать. Ждет и наш глухой - ко всему равнодушный, тихий, спокойный… Вдруг на всю комнату раздался звон рассыпавшейся денежной мелочи - целая пригоршня монет выпала из кармана нашего доктора, когда он вытаскивал оттуда носовой платок. Ребята бросились ее подбирать -

Уникаускас даже не оглянулся. Доктор, все время выделявший меня из других и, как я заметил, именно мне демонстрировавший свою медицинскую компетентность, объяснил:

- Это я нарочно из кармана горсть монет выбросил: есть такой прием проверки слуха. Если человек симулирует глухоту, а на самом деле слышит, то от неожиданности непроизвольно бросается на звук просыпавшейся мелочи - и тем себя выдает.

"Что за глупости! - подумалось мне. - Привез человека на экспертизу - и сам же устраивает ему зачем-то предварительную проверку. Так ведь там, в полку можно было опыт проделать: разоблачил бы симуляцию - и сюда везти было бы незачем…"

(Через несколько лет вспомню этот случай, впервые прочитав рассказ "Иваны" из бабелевской "Конармии": дьякона Ивана Аггеева призвали в Красную Армию, он сказался глухим, и бойцу Акинфиеву, тоже Ивану, поручили отвезти его в Ровно - "на испытание". Но

Акинфиев по дороге сам "испытывает" тезку, время от времени стреляя у того под самым ухом - то под левым, то под правым. От этого симулянт, еще не доехав до комиссии, и в самом деле оглох!)

Уникаускаса в госпитале оставили на обследование и хорошенько проверили (уж, наверное, не доморощенным, мальчишеским способом нашего полкового эскулапа). Глухота подтвердилась. Несчастный был комиссован. Но как же отправить глухого за десять тысяч верст в

Литву? Одного - нельзя! И в сопровождающие ему дали Карначева.

Ефрейтор Карначев был писарем "секретки". Это означало, что он проверен органами, допущен до всех военных тайн, какие там, в секретной части штаба, хранились. Такие люди - обычно хорошие службисты, на них лежит печать удачи и благополучия. Карначеву с этой командировкой повезло: "батя" (командир полка) разрешил совместить ее с отпуском, с выездом на родину. Старший писарь был родом откуда-то из среднерусской деревни, - кажется, Калужской или

Рязанской области.

- Отвезешь этого глухаря, - сказал "батя", подполковник Якимов, - и поезжай к родным на десять дней: заслужил!

Примерно через месяц ефрейтор вернулся - и вот что рассказал.

В дороге сопровождаемый вел себя спокойно, никуда один не уходил, ни с кем не общался, сидел молча все десять дней пути до Москвы, а там еще сколько-то - до Литвы. Аккуратный, вежливый, деловитый и трезвый Карначев, плечистый коротышка, добросовестно и заботливо ухаживал за массивным, рослым, но таким беспомощным литовцем… Так спокойно доехали и до райцентра, а потом - уж не помню на чем - и до хутора, где Уникаускас жил, пока не призвали.

- Вот входим мы во двор его родного дома, - рассказывал ефрейтор.

- Дом большой, просторный, хозяйство, сразу видно, справное, двор огромный, сараи, хлев; куры по двору бродят, в хлеву какая-то скотина стоит, в углу двора молодой мужик по хозяйству возится. Тут же и куча дров - наколотых и еще в чурках, и топор брошен… Как вдруг наш Уникаускас хватает в руки топор - и, занеся его над головой, бросается на этого мужика. Тот, лишь его заметил, - бежать, этот - за ним! Братцы, честно признаюсь: я было растерялся. Вот уж чего не ожидал - того не ожидал! Ну, что делать? Кого на помощь звать? И на каком языке?! А наш глухарь все бегает за братом

(оказалось, это брат его родный!), брат от него убегает - как в догонялки играют! И я тоже за ними побежал. Кричу: "Брось топор!

Брось топор!", да ведь он и не слышит, и по-русски - ни хрена…

Сам что-то кричит, но по-ихнему, глаза кровью налились… Тут на весь этот шум прибежали то ли соседи, то ли родня, мы вместе отняли у него колун…

Уж после-то мне объяснили по-русски: наш-то ведь хронически больной был на уши. А его все-таки забрили. И он решил, что это брат родной так подстроил. Может, и правильно решил: у них там какие-то дела крестьянские, споры о наследстве, между братьями несогласие. Он считает - братец взятку дал военкому, чтобы его, нашего-то, призвали и чтоб в свою пользу верней куш отхватить.

Стало быть, глухарь все дни в поезде мечтал о том, чтобы с братом расправиться. Укокошить его хотел. Вот вам и Нихуаускас!