"Казнить нельзя помиловать. Бескомпромиссный подход к пунктуации" - читать интересную книгу автора (Трасс Линн)

Чисто условные знаки

Передо мной лежит первое издание книги Эрика Партриджа «Прямо в точку» – я взяла ее в библиотеке Лондонского университета. В этой книге на тридцать третьей странице есть замечание на полях, сделанное много лет назад неким читателем. Замечание на полях? Да, и я неоднократно возвращалась к нему, потому что оно задевает за живое. В этом месте Партридж как раз собирается растолковать семнадцатый случай использования запятой («Запятые в распространенных сложных предложениях») и объясняет, что в данном случае сформулировать правила трудно. «Я ведь хочу помочь, а не обременять вас жесткими ограничениями, – объясняет он. – Изучая приведенные ниже примеры и размышляя над ними, любой человек со средними умственными способностями без труда усвоит эти не поддающиеся формулировке правила». На это неизвестный читатель старомодным почерком замечает на полях: «Чушь! Ты просто ленивая свинья, Партридж!»

Эта чернильная вспышка негодования вспомнилась мне сейчас по двум причинам. Во-первых, если уж Эрика Партриджа обвиняют в поверхностности, то можно представить, что ожидает меня. А во-вторых, этому ядовитому замечанию вполне может быть лет пятьдесят, как и самой книге «Прямо в точку». И тут есть о чем задуматься. Будущее книг – тема для серьезного разговора, который здесь, возможно, неуместен. Мы ежедневно слышим, что книга умерла и что даже малолетний тупица способен найти все, что нужно, в Интернете. И все же рискну вставить словечко. Из предыдущих глав должно быть ясно, что наша система пунктуации была выработана печатниками в эру печати и для ее выживания необходима печать, потому что в основе пунктуации лежат определенные договоренности между печатниками. Эти договоренности складывались медленно из-за свойственного печати консерватизма, и они остаются в силе, пока читателей учат ценить нюансы печатной страницы. Славная эра печати длится более полутысячи лет, и это явно пошло на пользу пунктуации. А роковая новость для пунктуации состоит в том, что в ближайшую пятницу в полшестого вечера печать дает прощальный банкет.

«Это все из-за электронной почты и SMS», – слышу я всякий раз, когда речь заходит об упадке пунктуации. И возразить тут нечего: влияние электронной эры на язык очевидно для всех, хотя процесс только начался и его последствия пока непредсказуемы.

– По мылу я пишу совсем иначе, – говорят многие с таким блаженным изумлением на лице, словно только что побывали у инопланетян. – Да, по мылу все не так, особенно знаки препинания. Кажется, что можно всюду ставить тире. И еще это: точка-точка-точка!

– Многоточие, – поправляю я.

– Просто невозможно удержаться, – продолжают они. – Как будто я вообще никогда не слышал о точке с запятой. Точка-точка-точка! И все так делают!

Письменная речь переживает бурное время: она приспосабливается к самому быстрому, универсальному и демократическому средству передачи письменной информации всех времен и народов. Однако некоторые за ней не поспевают, и с этим приходится мириться. Поздно требовать от Хайнца добавления знаков препинания к спагетти «Алфавит» в надежде, что все обойдется.

Поскольку мы были воспитаны как читатели печатного слова (а возможно, и писатели замечаний на полях книг), многие процессы, связанные с традиционным чтением, кажутся нам само собой разумеющимися. Поэтому давайте кое-что уточним. Печатное слово подается нам линейно, и основным средством передачи смысла слов, стоящих в определенном порядке, служит синтаксис. Мы читаем наедине с собой, мысленно слыша голос писателя и переводя для себя его мысли. Книга статична, она остается неподвижной, а читатель путешествует по ней. Приобретая книгу, мы в первую очередь активно стремимся к пониманию. Обладая книгой, мы думаем о потомках и преемственности. Зная, что печатное слово, прежде чем попасть к нам, подвергается редактированию, набору и корректорской правке, мы относимся к нему как к авторитетному источнику. Заплатив за книгу (как это чаще всего бывает), мы ощущаем себя инвесторами и собственниками, не говоря уж о сознании собственной добродетельности.

Все эти сопутствующие чтению обстоятельства напрочь уничтожаются современными технологиями. Информация подается нам нелинейно, с помощью каскада ветвящихся связей. Интернет – это публичное пространство, которое вы посещаете или даже обживаете. Его продукция по сути своей безлична и лишена физической оболочки. Пролистывание экранных страниц – процесс, обратный чтению: глаза неподвижны, а материал скользит перед ними. Несмотря на все возможности интерактивного взаимодействия, материал из Интернета (а также с компакт-дисков и прочего) воспринимается совершенно пассивно, потому что подбор содержательных ассоциаций уже выполнен за нас. Электронные носители информации недолговечны по своей сути, открыты для постоянного пересмотра и весьма активно противодействуют ретроспективному изучению. В отличие от редактируемых печатных изданий, информация в Интернете если и подвергается какой-то обработке, то разве что сугубо технической. Она ничего не стоит, поэтому ее ценность сомнительна. И наконец, у вас нет возможности писать на полях экрана заметки, которые через полвека прочтет грядущий читатель.

И все же оснований для немедленной паники нет. Если книга и умирает, она еще долго будет радовать своих верных ценителей (и книготорговцев) чарующей лебединой песней. Однако, рассматривая окружающий нас уровень грамотности – в частности, все эти вывески типа BOBS’ MOTORS и ANTIQUE,S, – нужно помнить, что книги в современном мире больше не являются основным носителем языка и что если наша судьба попала в руки варваров, то существующие культурные тенденции могут только усугубить ситуацию. Как я уже писала во введении, по трагическому стечению обстоятельств период грандиозного провала в преподавании грамматики совпал с неожиданно открывшимися возможностями неограниченного самовыражения. И теперь люди, не отличающие апостроф от апостола, приглашены делиться своими откровениями с каждым обитателем планеты, которому хватает ума щелкать кнопкой мыши. Никогда еще не были так верны слова Марка Твена, сказанные много лет назад:

И все-таки обидно. Чертовски обидно. Даже учитывая, что пунктуация пришла в нынешнее плачевное состояние из-за вереницы несчастных случаев, даже зная, что в отношении запятых имеется не менее семнадцати правил, часть из которых не берутся изложить ведущие грамматисты, все равно приходишь в ужас, когда видишь, что делают с пунктуацией люди, которые не отличают who’s от whose и которым не помогает даже проклятая автоматическая проверка правописания. Именно ужас и заставил меня написать эту книгу. Когда я увидела вывеску Book’s с апострофом, у меня внутри что-то оборвалось. Оборвалось на той печальной ноте, которая слышна в «Вишневом саде» Чехова. Оборвалось, как трос в стволе шахты. Я знаю, что язык развивается. Это неизбежно. Я никогда не сочувствовала рисовальщикам египетских иероглифов, отправленным на свалку истории в ходе языковых перемен. («Птичьи головы в профиль, говоришь? Ты шутишь?») Но, по-моему, нельзя без боя отдать на погибель современную систему пунктуации, которая веками верой и правдой служила письменному слову.

Никогда пунктуации не грозила столь грозная опасность. Да, Гертруда Стайн пыталась поднимать шум, но всерьез никто на пунктуацию не покушался. Футуристы начала XX века предприняли демарш, но без особых последствий. В 1913 году Ф. Т. Маринетти написал манифест под названием «Уничтожение синтаксиса. Необузданное воображение и слова на свободе», в котором требовал для слов права на свободное существование; правда, его требование слегка ослаблялось обилием знаков препинания в самом названии манифеста. {Автор иронизирует над английским названием манифеста: Destruction of Syntax/Imagination without Strings/Words-in-Freedom, хотя Маринетти писал по-итальянски: Distruzione della sintassi; L’immaginazione senza fili e le Parole in Libertà. В русскоязычной литературе эту книгу принято называть так: «Уничтожение синтаксиса. Беспроволочное воображение и слова на свободе».}

Стремление Маринетти взорвать «так называемую типографскую гармонию страницы» оказало влияние как на поэзию, так и на графическое оформление текстов. Однако в наше время он воспринимается прежде всего как фантазер, увидевший во сне QuarkXPress {Название одной из популярных программ компьютерной верстки.} – и проснувшийся все в той же суровой реальности накануне Первой мировой.

Но довольно о Маринетти. Джордж Бернард Шоу в рамках своей знаменитой кампании за реформу английского правописания предпринял усилия по уменьшению роли притяжательного апострофа. И хотя Шоу был несравненно более знаменит, чем Маринетти, в этой кампании он остался одинок. Кстати, письмо, отправленное Шоу в «Таймс» в 1945 году, позволяет судить о степени его маниакальности. В этом письме, навеянном недавним изобретением атомной бомбы, он утверждал, что поскольку вторая буква b в слове bomb не нужна (я не шучу), в мире – из-за приверженности к традиционному написанию этого слова – теряется даром огромное количество рабочих часов.

Да, старина Джордж – яркий пример того, как далеко можно зайти в увлечении языковыми проблемами.

С другой стороны, Шоу все равно пишет о языке лучше большинства. В апреле 1902-го он опубликовал в журнале «Автор» свои «Замечания о правилах издательства “Кларендон-Пресс” для наборщиков и корректоров», которые содержали не только блестящий выпад против «неуклюжих бацилл» (апострофов), так неуместно торчащих в словах типа dont и shant, но и довольно примечательный пассаж о курсиве, который, быть может, и лег в основу политики «Гардиан»:

Кстати, обратите внимание: во втором примере Шоу (или его редактор) разместил точку внутри кавычек. Хотя индивидуальные мании, по-видимому, мало сказались на развитии пунктуации в XX веке (у Шоу было мало последователей, а футуристов вообще никто не помнит), ясно, что под влиянием различных культурных факторов пунктуация сильно преобразилась. За последние сто лет заметно изменились правила расстановки дефисов, написания заглавных букв, адресов, обращений. Сегодня мы пишем:

Andrew Franklin

Profile Books

58A Hatton Garden

London ECIN 8LX

Вернее сказать, я так пишу, потому что это мой издатель. Но главное в том, что тут вообще нет никаких знаков препинания, а всего двадцать лет назад я бы написала:

Andrew Franklin, Esq.,

Profile Books, Ltd.,

58A, Hatton Garden,

London, E.C.I

Те из нас, кого учили ставить точки после сокращений, приспособились к миру, в котором этого делать не требуется. Я не пишу теперь pub. или ’bus, хотя раньше наверняка писала. Когда двадцать пять лет назад я училась журналистике, промежуточное правило относительно обращений гласило, что если сокращение титула кончается на ту же букву, что и исходное слово (Mr от Mister или Fr от Father), точки не требуется, а если титул обрезается (Prof от Professor или М от Monsieur), точку ставить нужно. Сомневаюсь, что сейчас кто-то обращает внимание на это различие. Правда, стоит отметить, что американцы сохранили множество формальных нюансов, от которых мы уже отказались. Например, они всегда ставят двоеточие после обращения (скажем, Dear Andrew:), тогда как по нашу сторону Атлантики и запятая порой кажется слишком вычурной.

На протяжении нашей жизни произошли и другие серьезные изменения в правилах расстановки знаков препинания, которые нас мало волнуют. Никто не говорит: You can find it at ВВС full stop Co full stop UK, {Это можно найти на Би-би-си точка Ко точка Ю Кей.} верно? Даже самые консервативные из нас не возражают против проникновения в язык словечка dot. А главное, мало кто заметил тихую революцию в типографской расстановке пробелов. Одни пробелы убрали, другие – добавили, никто слова не сказал. Тире, которые раньше имели в разных случаях разную длину, теперь стали в целом короче, приобрели стандартный размер и обрамляются пробелами. До самого последнего времени машинисток учили ставить два, а то и три пробела после точки, однако сегодня любой текстовый редактор автоматически сократит этот промежуток до одного пробела. Раньше перед двоеточием и точкой с запятой ставили пробел, а после – два : честно сказать, это смотрелось очень элегантно, но теперь так никто не делает.

Я хочу сказать, что поскольку массовый переход от печатного слова к проклятому электронному сигналу неизбежен, мы, стойкие приверженцы пунктуации, уже не так тверды, как воображаем. Так что лучше нам сдерживать свои эмоции. Те, кому интернет-жаргон (Netspeak) напоминает новояз (Newspeak) из «1984» {Роман-антиутопия Джорджа Оруэлла.} (потому что составные слова без заглавных букв, наподобие thoughtcrime {мыслепреступление (из «1984») (Пер. В. Голышева.)} или doubleplusgood, {плюсплюс плюсовой (из «1984») (Пер. В. Голышева.)} внешне похожи на слова chatroom {дискуссионная группа в Интернете (чат)} и newsgroup), {тематическая интернет-конференция} должны отмести прочь эти ассоциации. Ведь Интернет хорош прежде всего тем, что его никто не контролирует, его нельзя использовать как средство подавления и он безгранично широк: на его просторах встречаются даже чаты, в которых – хотите верьте, хотите нет – обсуждают вопросы пунктуации. Например, сайт под названием halfbakery позволяет участникам со звучными именами типа gizmo и cheeselikesubstance выдвигать предложения по поводу реформы пунктуации. Именно оттуда взята заманчивая идея об использовании тильды для обозначения множественного числа таких слов, как bananas. Более того, в 2001 году во время захватывающей дискуссии один из посетителей halfbakery предложил в риторических вопросах ставить перевернутый вопросительный знак (¿). Это предложение провисело там полтора года, как летучая мышь в пещере, пока участник по имени Drifting Snowflake неожиданно не выступил с пояснением: знак риторического вопроса (перевернутый вопросительный) «был придуман еще в XVI веке, хотя и просуществовал всего лет тридцать». Эх! Интересно, какого пола Drifting Snowflake, а если мужского, то женат ли? В Интернете ведь никогда не знаешь, кто есть кто.

Как назвать язык, порожденный этим новым средством связи? Netspeak? {Сетеяз.} Weblish? {Вебский язык.} Как ни назови, лингвистов он приводит в восхищение. Найоми Бэрон назвала его «нарождающимся языковым кентавром – полуустным, полуписьменным», а Дейвид Кристал считает, что компьютер поистине порождает «третье состояние» языка. Не знаю. Помните, Трумэн Капоте много лет назад сказал о Джеке Керуаке: «Он не пишет, он печатает». Мне кажется, что нашу нынешнюю работу с этим средством немедленной доставки нельзя назвать ни писанием, ни даже печатанием: это отправка. Что вы сегодня делали? Отправила кучу ерунды. «Не забудь отправить, дорогая». Получение, отправка и арифметика – вот три базовых умения современности, пришедших на смену пресловутым трем R (reading, writing and ’rithmetic). {чтение, письмо и арифметика} Если раньше рабочее время тратилось на болтовню в коридорах, то теперь все заняты рассылкой бородатых анекдотов по спискам из своих адресных книг. Мы посылаем картинки, видео, ссылки, нравоучения, воззвания и (конечно же!) ложные предупреждения о вирусах, за которые потом приходится извиняться. Никогда еще сообщение и средство его передачи не были связаны так тесно. При обмене личными посланиями все мы сталкиваемся с тем, что исчезает интонация, – например, невозможно понять, шутит собеседник или нет. Понятно, что с помощью кнопки «Отправить» не передать всех тонкостей и полутонов. Отсюда многочисленные тире, курсив, заглавные буквы (I AM joking!). {Шучу!} Отсюда и смайлики – величайшее (или, в зависимости от вашего к ним отношения, ужаснейшее) изобретение в области пунктуации со времен Карла Великого, когда появился вопросительный знак.

Со смайликами вы наверняка знакомы. Самый известный из них выглядит так:

:-)

Забудьте о выборе слов и об их порядке. Нет больше нужды задумываться о том, как за счет искусной пунктуации правильно расставить акценты. Добавьте подходящий смайлик – и каждый поймет, что вы там типа хотели сказать. У поборников правильной пунктуации есть две причины возмущаться смайликами: во-первых, они лишь жалкое подспорье для не умеющих толком выразить свою мысль, а во-вторых, их создатели считают, что знаки препинания на клавиатуре так и просятся на роль украшения. Что это за парочка точек, вскарабкавшихся друг на друга? Для чего она? Если посмотреть сбоку, вроде похожа на глаза. А эта кривулька зачем? Да это же ротик! Гляди-ка, вещь!

:-(

Теперь она грустит.

;-)

А так подмигивает.

:-r

Язык высунула! И такие комбинации можно выдумывать бесконечно:

:~/ путаница

lt;:-) болван

: – [ дуется

: -0 вот это да!

Ладно, хватит. Я только что обнаружила третью причину ненавидеть смайлики. Когда они выйдут из моды (а я надеюсь, они уже вышли), знаки препинания будут ассоциироваться у будущих поколений с допотопной графической забавой, вызывая еще больше презрения. «Кому нужны эти клавиши со всякими точками, крючочками и прочими ротиками? – будут ворчать они. – В наше время никто не пользуется смайликами».

Что остается делать любителям запятых и апострофов? Где нам искать утешения? Для начала полезно вспомнить, что и до эпохи Интернета звучали мрачные прогнозы о судьбах языка. Тридцать лет назад нам казалось, что телевидение – смертельный враг грамотности и что письменная речь погибнет под натиском изображения и звука. Ныне хотя бы эти страхи рассеялись. Теперь, когда рассылка сообщений по мобильному телефону и электронной почте стала неотъемлемым атрибутом современности, чтение и письмо вошли в повседневную жизнь прочнее, чем когда-либо. Да, эсэмэски порой несут лишь пугающую абракадабру (CU B4 8?); {See you before 8? – Увидимся до восьми?} и все же, когда в автобусе чей-то мобильный назойливо пищит вам в ухо (бип-бип), радуйтесь этому чуду техники. Ведь его внезапное явление уберегло нас от напророченного будущего, где не было места чтению. Как пишет Дейвид Кристал в книге «Язык и Интернет» (2001), Интернет непрерывно поощряет игровой и творческий подход к письменному слову. «Языковые способности человечества в хорошей форме, – заключает он. – Возникновение сетевой речи характеризует нас как homo loquens {человек говорящий (лат.)} с наилучшей стороны».

Однако привычную нам пунктуацию ждут трудные времена. До появления Интернета система пунктуации была чрезвычайно консервативна и неохотно принимала новые знаки. Десятилетиями она сопротивлялась изобретенной в 1962 году нелепой новинке interrobang – парочке из вопросительного и восклицательного знаков, – которая пыталась втереться к нам в доверие. Предполагалось, что interrobang придает восклицанию Where did you get that hat?! {Где ты достала такую шляпку?!} особую выразительность, но, к счастью, этот знак не прижился. Теперь, думаю, у него появились шансы, ведь сегодня все новое идет на ура. Выделять слова пытаются то звездочками (What a *day* I’ve had!), {Ну и денек у меня был!} то угловыми скобками (So have lt; I gt; !). {И у меня!} Да, interrobang непременно завоюет себе место – у него и в названии слышен взрыв, прерывающий полицейское расследование. {interrogation+bang (допрос, взрыв)} В мире современной пунктуации терминология такого рода в моде. Помните, как косую черту (/) было принято называть stroke? {удар}

Есть ли надежда на сохранение в неизменном виде дорогой нашему сердцу пунктуации и грамматики в целом? Такая надежда периодически появляется и исчезает. В мае 1999-го Боб Хиршфельд опубликовал в «Вашингтон пост» репортаж о распространяющемся по Интернету компьютерном вирусе, «гораздо более коварном, чем недавно пронесшийся по миру чернобыльский смерч». Что же делал этот вирус, получивший название «Странкенуайт» (в честь авторов классического американского учебника «Начала стилистики» – Уильяма Странка и И. Б. Уайта)? Не давал отправлять по электронной почте сообщения, содержавшие грамматические ошибки. Неужто мир действительно оказался на пороге счастья? К сожалению, нет. История оказалась всего лишь страшилкой. К счастью для читателей, Хиршфельд выдумал вирус «Странкенуайт», высмеивая всеобщую готовность поверить в самую невероятную байку о вирусах. Однако при этом он нарисовал такую правдоподобную картину грядущего грамматического рая, что у всех фанатиков мира защемило сердце:

Завершала рассказ Хиршфельда особенно грустная выдумка:

Зная о грандиозных переменах, происходящих в языке в наши дни, и обо всех недостатках системы пунктуации, сложившейся в эпоху печатного слова, станем ли мы сражаться за семнадцать правил расстановки запятых или за присоединительное двоеточие? Не пора ли вспомнить, что пунктуация – всего лишь набор условных обозначений, которые не имеют самостоятельной ценности? Невольно вспоминается эпизод из «Охоты на Снарка» Льюиса Кэрролла, когда Балабон демонстрирует свою пустую карту и спрашивает, как к ней относится команда:

И все же, побывав в мире пунктуации и увидев, на что она способна, я только укрепилась во мнении, что мы должны сражаться за нее как львы и что начинать битву надо немедленно. Кому, скажите на милость, нужна пустая карта? На кону стоят не только способы чтения и письма. Вспомните, как опубликованная в «Вашингтон пост» заметка объясняла преимущества электронной почты: она «повышает производительность труда служащих на 1,8 часа в день, потому что у них уходит меньше времени на формулирование своих мыслей». Если мы дорожим столетиями культуры печатного слова, учившей нас думать, нельзя позволить языку вновь погрязнуть в болоте scriptio continua, из которого он отважно выкарабкался менее двух тысяч лет назад. В нашем языке масса двусмысленностей, мы привыкли выражаться сложно и витиевато, поэтично и изысканно; но все наши мысли можно изложить с абсолютной точностью, если правильно расставлять между словами все эти точки и крючочки. Правильная расстановка знаков препинания есть одновременно и признак и причина ясного мышления. Отказ от нее приведет к интеллектуальному обнищанию, уровень которого невозможно представить.

Одно из лучших описаний пунктуации приведено Томасом Маккормаком в книге «Литературный редактор, роман и автор» (1989). Задача пунктуации, по его словам, заключается в том, чтобы «вальсируя, провести читателя по всем паузам, изменениям интонации, связкам и отсылкам, которые передает устная речь»:

И вот еще что. Если все эти возвышенные соображения вас не убедили, то просто запомните, что в реальном мире незнание пунктуации может иметь самые серьезные последствия. В феврале 2003 года кембриджский преподаватель политологии по имени Глен Рангвала получил экземпляр последнего доклада по Ираку, представленного правительству Великобритании. Он тут же опознал в этом тексте докторскую диссертацию американца Ибрагима аль-Мараши, написанную за двенадцать лет до того и воспроизведенную «слово в слово, с точностью до всех неправильно поставленных запятых». Ах, нет. Рангвала заметил и кое-какие изменения оригинала. Например, слова «оппозиционные группы» заменили словом «террористы». Но в остальном текст остался нетронутым. Публикуя свое открытие, Рангвала писал:

Итак, игнорирование правил пунктуации способно не только нанести моральный урон, но и повредить политическому реноме. Когда сэр Роджер Кейсмент был «повешен на запятой», мог ли кто-то предвидеть, что девяносто лет спустя британское правительство само оскандалится из-за запятой (причем «запятой невежды»)? Но разве не приятно узнать об этом? Приятно. Еще как.