"Тигр снегов" - читать интересную книгу автора (Норгей Тенцинг, Ульман Джеймс Рамзай)

10 МОЯ РОДИНА И МОЙ НАРОД

«Моя родина», — говорю я. Но что я понимаю под этим словом? В каком-то смысле Тибет — моя духовная родина, но я для тибетцев чужеземец. Горы — моя родина, но там не построишь настоящего жилья и не поселишься с семьёй. Когда-то моим родным домом был Соло Кхумбу, теперь же я бываю там лишь от времени до времени. Сегодня мой дом — Дарджилинг, который стал настоящей родиной для многих шерпов.

Но, конечно, не для всех. Большинство шерпов по-прежнему живёт в Соло Кхумбу. Некоторые поселились в Ронгбуке, другие в Калимпонге, небольшое количество рассеяно по всему Непалу и Индии. А Дарджилинг стал центром для тех, кого можно объединить под именем «новые» шерпы, кто расстался со старой родиной, старым бытом, кто участвует в больших экспедициях и приобщился к современной жизни. Из Лхасы ли, с Эвереста ли, из Гархвала или Читрала, Дели или Лондона — когда я возвращаюсь «на родину», то имею в виду Дарджилинг.

Как уже говорилось, переселение из Соло Кхумбу началось много лет тому назад. Первые переселенцы уезжали по разным причинам и выполняли разного рода работу. Но примерно лет пятьдесят тому назад некоторые из английских исследователей Гималаев, например Келлас и генерал Брюс, начали привлекать шерпов к участию в восхождениях, и почти сразу стало очевидно, насколько здесь уместно выражение «надлежащий человек на надлежащем месте». Во время экспедиций на Эверест в двадцатых и тридцатых годах все больше людей моего народа выезжало из Непала в Индию, и вскоре шерпы-носильщики стали такой же неотъемлемой частью экспедиций, как палатки, верёвки, как сами альпинисты. Разумеется, не все из нашего племени занялись этой работой. Но многие охотно брались за неё, притом с таким успехом, что теперь в сознании многих людей слово «шерпа» равнозначно со словом «восходитель».

Наша первоначальная родина — горы. Теперь мы возвращаемся туда. Но возвращаемся совсем иначе, и наша жизнь между экспедициями также не похожа на прежнюю. В Соло Кхумбу все мы были крестьянами, а в Дарджилинге мы горожане, и мало кто из нас сохранил связь с землёй. Правда, я упоминал чайные плантации; иногда, в горячую пору, на них работают наши мужчины и женщины. Мне самому пришлось как-то до войны поработать на плантации несколько месяцев. Однако большинство трудоспособных мужчин проводит около полугода в экспедициях, а вторую половину года они проводники туристов, рабочие или погонщики. Что касается меня, то после штурма Эвереста произошли, понятно, большие изменения, о которых расскажу позже. Но до этого на протяжении многих лет моя жизнь в Дарджилинге была подобна жизни большинству шерпов, и о ней-то и пойдёт теперь речь.

Народ наш переживает сейчас переходную полосу, и что с нами станет в будущем, сказать трудно. Однако, хотя мы и покинули свою родину, но держимся вместе, и мало кто вышел замуж за инородных.

Большинство шерпов живёт в Тоонг Соонг Бусти, на крутом горном склоне, вместе с выходцами из Сиккима и Тибета. Мы живём как бы одной коммуной, многими вещами пользуемся сообща. Дома у нас тоже коммунальные — длинные деревянные строения с большим количеством комнат, по одной или по две на семью, причём кухни и уборные общие. В последнее время в Тоонг Соонг проведена электропередача, так что у некоторых семей есть лампочка или две. Однако большинство предметов домашнего обихода крайне незамысловато.

Подобно большинству людей, мы бедны и нуждаемся в деньгах. Но мы люди простые, непривыкшие к излишествам, и пока что особенно не расстраивались из-за своего положения. Небольшое количество денег, которое было у нас в обиходе в Соло Кхумбу, состояло из непальских монет, но в Дарджилинге мы рассчитываемся, конечно, индийскими рупиями, и рупиями нам платят в экспедициях. Индийская рупия несколько дороже непальской; накопив немного, мы стремимся послать что-нибудь нашим близким, оставшимся на родине. Однако у нас обычно больше долгов, чем сбережений. Тут-то и сказывается преимущество того, что мы живём все большой семьёй, потому что мы всегда помогаем друг другу, даём деньги взаймы без процентов, а рассчитываемся, когда получим жалованье по окончании очередной экспедиции. Хуже всего я увяз в долгах как раз перед экспедицией на Эверест в 1953 году, когда задолжал друзьям тысячу рупий. Не случись все так, как случилось, не будь у меня потом столько доходов, на выплату долга ушёл бы не один год.

Некоторые из наших старых обычаев уже отмерли, другие быстро исчезают. Мы не цепляемся за отжившие традиции, подобно народам с древней культурой, а легко приспосабливаемся к новым мыслям и быту. Однако кое в чем мы ещё следуем обычаям наших предков; один из них заключается в том, что младший сын наследует больше, чем старший (то же самое относится к дочерям), он же наследует родовое имя — в моем случае Ганг Ла. Новорождённый ребёнок получает имя на третий день после своего появления на свет, но оно может быть позднее изменено, как это было со мной, если к этому есть серьёзное основание.

Иностранцы всегда путаются в шерпских именах. Некоторые объясняют это тем, что имена, мол, часто повторяются, но мне это кажется не особенно убедительным, потому что наши имена и фамилии употребительны не более, чем, скажем, Смит у англичан или Сингх у сикхов. Думается мне, что затруднения объясняются другими причинами: во-первых, у нас нет фамилии, которая была бы общей для всех членов семьи; во-вторых, так как у нас нет письменности, то наши имена записываются разными людьми по-разному. Чего не знаешь, в том не нуждаешься. В Соло Кхумбу имя было сочетанием звуков, и все тут. Однако в современном мире все стало сложнее. Как ни странно, проще всего дело обстоит в дарджилингском банке, где мне теперь открыли счёт. Когда я выписываю чек для жены (а это случается очень часто), то просто пишу «Анг Ламу» и подписываю «Тенцинг». Но для иностранцев, знакомящихся с моей женой, Анг Ламу кажется слишком интимным, и они называют её обычно миссис Тенцинг, что у нас совсем не принято. А для моих дочерей, которые ходят в европейскую школу, придумали опять что-то новое. Когда их записывали туда, оказалось, что Пем Пем и Нима, как их зовут на шерпском языке, недостаточно. Решили использовать моё второе имя, хотя оно отнюдь не соответствует европейским фамилиям, и девочек, к их полной растерянности, стали звать мисс Норгей.

Как и в большинстве языков, шерпские имена имеют своё значение. О моем имени «счастливый — приверженец религии» — я уже говорил. Распространённое имя «Анг» (оно и мужское и женское) означает «милый» или «любимый». «Ламу» значит богиня, и не будь моё собственное имя столь уязвимым для шуток, я, возможно, не удержался бы от некоторых супружеских комментариев. Из других употребительных имён Пху (точнее Бху) означает сын, Ньима — солнце, Норбу — самоцвет, Намгьял — покоритель. Часто имена соответствуют названиям дней недели, например Дава (понедельник), Пасанг (пятница) и Пемба (суббота). Что же касается фамилий, или родовых имён, то большинство, в том числе моё — Ганг Ла, происходит от названия местности или события в истории семьи. Вот наиболее известные: Мурми, Шерей, Рхукпа, Мендава, Тхактукпа. Если спросят, почему они не употребляются в повседневном обиходе, я могу только сказать, что для шерпы это прозвучало бы так же странно, как для англичанина, которого стали бы называть Уильям Пиккадилли или Трэфэльгер Джонс.

Наверное, во всех странах говорят в шутку о людях другого народа, что они все на одно лицо. Европейцы в экспедициях подчас жалуются, что им трудно различать шерпов, но и мы сталкиваемся с подобными трудностями, особенно потому, что европейцы обычно ходят в горах, наполовину скрыв лицо под большой бородой. Что касается шерпов, то у нас, как у большинства монгольских народов, очень редкие бороды, и взрослый мужчина бреется не чаще одного раза в месяц; все же, если мы очень постараемся, то можем отрастить усы, как я это доказал за последние годы. В Соло Кхумбу мужчины, подобно женщинам, носят длинные косички по тибетскому обычаю и вдевают в уши кольца и серьги. Но почти все переехавшие в Дарджилинг давно отказались от этого. Как я уже говорил, я сразу же постригся коротко по прибытии в Дарджилинг, а серёг не носил с тех пор, как был мальчишкой, хотя дырочки в ушах ещё сохранились.

Чёрные волосы, карие глаза, гладкая смугло-жёлтая кожа типичны для моего народа. Черты лица у нас, понятно, монгольские, но не так ярко выраженные, как у китайцев и тибетцев; можно встретить любые размеры и любой рисунок глаз и носов. Шерпы невысокого роста, сложением обычно коренасты, хотя не так, как этого можно было бы ожидать, если учесть нашу работу и переносимые поклажи. Мой собственный рост 1 метр 72 сантиметра, нормальный вес 72 килограмма; таким образом, я несколько выше и суше среднего.

В Дарджилинге большинство наших женщин все ещё носят традиционную шерпскую одежду: тёмное свободное платье и вязаный шерстяной передник в яркую поперечную полоску. Мужчины в большинстве перешли на европейскую одежду, чаще всего спортивные рубахи и штаны, свитеры и тому подобное, что получено в экспедициях. В отличие от индийцев и непальцев почти все мы носим обувь; если есть — европейскую, в противном случае тибетские катанки. На торжества после взятия Эвереста я обычно надевал индийский костюм: узкие белые штаны и длинный, по колено, черный сюртук с высоким воротником. Обычно же я ношу английскую или швейцарскую спортивную одежду и привык к ней настолько, что чувствую себя чуть ли не ряженым, когда надеваю традиционный наряд своих предков.

Успешная работа шерпов в экспедициях объясняется не только силой наших спин и ног и нашей любовью к горам, но и нашими обычаями в отношении еды. Большинство восточных народов — индусы, мусульмане, ортодоксальные буддисты и почти все мелкие народности — придерживаются в пище строгих религиозных правил, и их очень трудно обеспечить соответствующим питанием в глухой местности. Зато шерпы едят всё, что угодно, — любые свежие или сушёные продукты, любые консервы. Иными словами, мы едим то же, что европейцы, так что им не приходится запасать для нас какие-то особенные продукты. Дома в Дарджилинге, как и в Соло Кхумбу, мы едим обычно тушёный картофель, смешанный с мясом или овощами. Кроме того, попав в Индию, мы стали есть много риса, часто с соусом керри для вкуса. Любимое блюдо — традиционное шерпское мо-мо, суп с пельменями, которые, по словам профессора Туччи, очень напоминают итальянские равиоли.

Пьём мы обычно чай, чай и ещё раз чай, сколько оказываемся в состоянии выпить за день, совсем как англичане. В старое время мы пили его на тибетский лад, с яковым маслом, но в Дарджилинге нет яков, поэтому здесь мы пьём чай по-европейски, с молоком и сахаром. Если захочется чего-нибудь покрепче, то у нас есть чанг, шерпское пиво. Обычно оно домашней варки, приготовляется из риса, ячменя или какого-либо другого зёрна, в соответствии со вкусами и возможностями. Единственное, что недопустимо в отношении чанга, это чтобы он был слабым. Пьют его не как обычно, не из стаканов или бутылки: когда готова закваска, её наливают в чашу, добавляют горячей воды и тянут получившуюся жидкость через бамбуковую трубочку. Чаще всего чаша рассчитана на одного, но есть и большие, из которых пьёт несколько человек одновременно. По мере того как жидкость в чаше убывает, хозяин доливает горячей воды, во всяком случае пока не сочтёт, что гостям пора домой…

Мы общительный народ. Мы любим поговорить, посмеяться, попеть, любим наш чанг и обычно не ленимся доливать его, потому что хотим, чтобы гости посидели подольше. Если они не выпьют по меньшей мере три порции чанга или чая, мы считаем их невежливыми и обижаемся. Индусам и мусульманам, которые не пьют вовсе, наше поведение может показаться вольным и развязным; впрочем, я думаю, что мы пьём в общем и целом не больше и не меньше, чем большинство других народов, не имеющих такого запрета. Лично я люблю чанг, а также многие европейские напитки, с которыми познакомился в последнее время. Мне нравятся сигареты. К счастью, я без труда могу обходиться без них, что и делаю всегда перед началом очередной экспедиции и во время неё. Не пью я и не курю также, когда нахожусь среди людей, религиозного чувства которых мне не хочется задевать.

Большинство шерпов любит путешествовать. Мы охотно навещаем своих друзей и принимаем их у себя, и хотя можем показаться застенчивыми, любим знакомиться с новыми интересными людьми. Играем между собой в азартные игры — кости и карты. Мы не прочь подшутить друг над другом[7]. Спорт и спортивные игры распространены мало, возможно, потому, что мы не могли научиться им, хотя скорее всего причина в нашей работе — после неё не очень-то нуждаешься в дополнительных упражнениях. Зато многие шерпы, и я в том числе, увлекаются верховой ездой и лошадьми, а для того, кто считает слишком обременительным для себя самому стать в стремя, в Дарджилинге есть всегда конные состязания, где можно побиться об заклад. Я недавно купил коня и участвую в скачках, правда, должен признаться, не как жокей. А мои друзья говорят, что я скоро стану шерпским Ага Ханом.

Многие наши развлечения мы разделяем со своими жёнами. Шерпские женщины занимают в семье более видное место и пользуются большей свободой, чем у большинства азиатских народов. Дома — в этом я не раз убеждался на собственном опыте — им принадлежит вся полнота власти, однако жизнь их не связана исключительно с домом; часто они интересуются мужскими делами и выполняют работу, которую обычно принято считать мужской. Как я уже говорил, Анг Ламу девочкой ходила с ношами по Дарджилингу, а многие работают даже носильщиками в экспедициях и проходят весь путь до базового лагеря. Большинство шерпских женщин низкорослые, некоторые совсем маленькие. Но силой и выдержкой они почти равны мужчинам: есть женщины, которые носят поклажи, достигающие двух третей их собственного веса.

Развод у нас допускается. Желающий расторгнуть брак, будь то мужчина или женщина, должен уплатить другой стороне известную сумму денег, после чего считается свободным. В Тибете, откуда пришли наши предки, распространено и многожёнство и многомужество. Часто у двух или нескольких братьев имеется общая жена. Смысл этого — сохранить имущество внутри семьи. Но уже в Соло Кхумбу такие явления редки, а в Дарджилинге их вовсе не бывает. При той свободе и равноправии полов, которые царят у нас, дай бог мужчине или женщине управиться с одним супругом!

Большая перемена произошла за последнее время в жизни наших детей — теперь они наконец-то ходят в школу. Раньше единственным путём для шерпы научиться чему-нибудь было пойти в монастырь. В Дарджилинге это было сложнее, чем в Соло Кхумбу, потому что здесь у нас нет своих монастырей — только сиккимские или тибетские — и очень мало лам. Теперь же дело улучшилось. После войны многие из нашей молодёжи стали посещать непальские школы, которых в Дарджилинге много, а в 1951 году открылась небольшая шерпская школа. В начале книги я уже сказал, что отсутствие образования — моя главная беда; и для меня очень важно, что подрастающее поколение имеет то, чего не хватало мне. Мои собственные дочери, Пем Пем и Нима, ходили несколько лет в непальскую школу, но теперь я смог отдать их в школу при католическом монастыре Лорето, которая действует в Дарджилинге уже много лет и возглавляется ирландской монахиней. Это не значит, что они станут католичками. Они научатся свободно говорить по-английски, будут встречаться с различными людьми и получат хорошее современное образование.

Правда, сдаётся мне, что нет добра, которое не влекло бы за собой сколько-либо зла. Я заметил, что многие молодые шерпы совершенно не имеют представления о наших старых нравах и обычаях. Они и по-шерпски-то едва изъясняются. И я боюсь, что их новые представления в большой мере почерпнуты не из учебников, а из кинофильмов[8]. Впрочем, возможно, это неизбежная цена, которую приходится платить народу, переходящему от старой простой жизни к совершенно иной, и уж лучше учиться и развиваться, хотя бы и с ошибками, чем топтаться на месте.

В прошлой главе я рассказал кое-что о своей буддийской вере. Подобно мне, большинство «новых» шерпов религиозны, но не фанатики. Они хранят образ бога в своих сердцах, однако не верят в обряды и ритуалы. Так как в Дарджилинге нет шерпского монастыря, то мы и не имеем настоящего религиозного центра. Зато почти все отводят дома угол для молитвы; там находятся свечи, ладан, молитвенные колёса и изображения Будды, важнейший символ нашей веры. Для меня жизнь сложилась лучше, чем для других, поэтому я смог в своём новом доме отвести целую комнату под молельню. В ней хранятся драгоценные священные предметы, привезённые из Тибета, в ней мой зять, лама Нванг Ла, по нескольку часов в день занимается свечами и курениями, вращает молитвенные колёса и молится за всех нас. На дворе, на склоне холма, я расставил бамбуковые шесты, на которых развеваются молитвенные флажки в сторону далёких снегов Канченджунги.

Как и у большинства народов, наши важнейшие обряды связаны с рождением, женитьбой и смертью. Мы сжигаем наших покойников, кроме маленьких детей, которых принято хоронить. Исключение составляют также умершие высоко в горах; их тоже хоронят — либо люди, либо сама природа.

Для важных случаев и вообще для всех желающих в Тоонг Соонг Бусти имеется небольшой храм. Внутри него находится один-единственный предмет: большое молитвенное колесо, почти в два человеческих роста, заполняющее чуть ли не все помещение. Оно приводится в движение с помощью верёвки, а вращаясь, звонит наподобие гонга. Часто, проходя мимо, можно услышать его звон. Значит, либо кто-нибудь умер, либо родился, либо просто в храме кто-то молится. И ты сам произносишь в уме: «Ом мани падмэ хум… Ом мани падмэ хум…», зная, что звук гонга касается не только новорождённого или умершего, но каждого из нас, медленно вращающегося на колесе своей жизни.

Я сказал, что прожил три жизни. Собственно, обо всем шерпском народе можно сказать, что он живёт три жизни: в своей религии, в своём доме и в своей работе. Раньше мы все были земледельцами и пастухами, а в Соло Кхумбу этим и сейчас занимается большинство. Теперь появились среди нас дельцы и торговцы, а в будущем, я думаю, из шерпов выйдут врачи и юристы, учителя и учёные — все, что угодно. Но в мире мы известны как восходители, и, наверное, многие из нас так и останутся восходителями. Больше того, я надеюсь на это от всего сердца: слишком много мы получили от гор и слишком много отдали им.

Мальчик-шерпа смотрит вверх — он видит гору. Потом он смотрит вниз и видит груз. Он поднимает груз и идёт на гору. Он не видит в этом ничего необычного или неприятного. Идти с грузом — его естественное состояние, и ноша для него все равно что часть тела. Главный вес приходится на широкий ремень, который надевают не на плечи, а на лоб, потому что длительный опыт научил нас, что это лучший способ носки. Таким способом взрослый шерпа несёт почти пятьдесят килограммов по обычной местности и до тридцати — тридцати пяти на крутых склонах. Так и я сам носил грузы всю мою жизнь, до недавнего времени. В последних экспедициях я, как сирдар или член штурмовой группы, исполнял другие обязанности и потому нёс меньше. А на очень больших высотах я предпочитаю носить груз на плечах, на европейский лад.

Многие, похоже, не понимают, что, собственно, делает шерпа во время экспедиции. Скажу сразу же, что он ничуть не похож на проводника в Альпах, который водит людей по горам, где побывал перед этим много раз. В Гималаях никто не знает гору так хорошо заранее, а то и вовсе не поднимался на неё. Далее, мы не натренированы учить людей альпинизму, да это и ни к чему, потому что мы работаем с лучшими во всем мире мастерами этого дела. Поначалу мы немногим отличались от обычных носильщиков, которых на Востоке исстари называли «кули». Теперь это слово стало непопулярным в Азии. По привычке, возможно дурной, мы иногда говорим «кули» (никогда о себе самих, конечно, только о других), но это прозвище настолько унизительно, от него так сильно отдаёт рабством, что мы очень обижаемся, если слышим его от европейцев. Правда, шерпы с этим не сталкиваются, потому что о нас давно уже не то что не говорят — не думают как о кули. «Местные кули были отпущены, — можете вы прочитать в книгах, — а шерпы продолжали идти». Или: «Кули повернули из базового лагеря обратно, а шерпы продолжали восхождение». За много лет мы завоевали добрую славу и гордимся этим.

Это не значит, что теперь мы не переносим грузов. Напротив, мы гордимся, в частности, именно тем, что ходим с тяжёлыми ношами дальше и выше, чем другие люди. В отличие от многих простых людей мы не боимся гор, идём с грузом по ледникам и ледопадам, по гребням и ущельям, сквозь бураны и заносы, проявляя предел человеческой выдержки. За исключением немногих последних восхождений в Пакистане, к которым нас не привлекали из политических соображений, именно шерпы забрасывали снаряжение для верхних лагерей всех больших экспедиций в Гималаях за последние полвека и нередко штурмовали вместе с альпинистами вершины.

Но это не все. С годами мы узнали многое о технике восхождений: выбор маршрута, вырубание ступеней, маневрирование верёвкой, выбор места для лагеря. Далее, мы считаем своим долгом заботиться об альпинистах — готовим для них пищу, чай, проверяем снаряжение, стараемся устроить все поудобнее в палатках. И не потому, что мы обязаны, а потому, что хотим так сами; не как слуги, а как хорошие товарищи.

Мы вознаграждены за свою работу. Плата постепенно растёт, к нам относятся с почётом и уважением. Для тех, кто поднимается особенно высоко, учреждена медаль Тигра; некоторым из нас присвоено звание сирдара, что отвечает примерно старшине в армии. Все это хорошо и приятно. Как и все люди, мы любим, чтобы наш труд оценивали по достоинству. Но подлинное вознаграждение и подлинная причина наших усилий и проще и глубже. Дело в том, что мы выполняем работу, для которой созданы и которая нам по душе.

Большую роль сыграл в жизни шерпов Гималайский клуб. Он объединяет главным образом англичан, но также и несколько индийцев и других увлекающихся альпинизмом. Сам клуб не снаряжает экспедиций, зато оказывает всевозможную помощь в их организации. Один из его секретарей постоянно находится в Дарджилинге и знает всех шерпов, так что, если какая-нибудь экспедиция обращается за носильщиками, он собирает нас и записывает желающих[9]. Он уславливается об оплате и порядке работы, устраивает проезд шерпов до места, когда это необходимо, и вообще выступает в роли агента обеих сторон. Когда я пришёл в Дарджилинг из Соло Кхумбу и пытался впервые попасть в экспедицию на Эверест, секретарём был некий мистер Кидд. Позднее этот пост на протяжении многих лет занимал Людвиг Кранек, он ввёл систему записей о работе шерпов. Затем секретарём стала миссис Джил Гендерсон, жена англичанина, владельца чайной плантации; она участвовала в снаряжении больших послевоенных экспедиций.

Клуб и его секретари проделали большую работу; однако шерпы не всегда довольны оплатой, и теперь мы создали свою собственную организацию. Она была учреждена ещё в двадцатых годах и называлась тогда Ассоциация шерпов-буддистов, занимаясь почти исключительно религиозными вопросами. В тридцатые годы и во время войны она почти ничего не делала, но недавно была возрождена, слово «буддистов» из названия выброшено, и теперь она занимается не религией, а всякого рода практическими проблемами. Для текущей деятельности выбираются комиссии; они решают, в частности, вопросы о материальной помощи. Если, например, работающий член семьи болеет свыше двух недель, ассоциация выплачивает ему определённую сумму вплоть до выздоровления. В случае смерти члена семьи даётся двадцать рупий, чтобы оплатить кремацию. В настоящее время ассоциация начинает посредничать при найме, играя роль профсоюза для шерпов, работающих в экспедициях, и добивается более высоких ставок, чем назначенные Гималайским клубом, а также более высокого возмещения пострадавшим и семьям погибших. Сейчас в ассоциации восемьдесят два члена, председателем выбран я, и я надеюсь, что она сможет принести пользу не только своим членам, но и всему нашему народу.

Как у всех людей, у нас немало забот. Нам тоже нужно кормить свои семьи, растить детей, платить долги, пытаться отложить что-нибудь на старость. Тем не менее, как я уже говорил, мы видим в нашей работе отнюдь не только источник существования. Разве не ясно, что подвиги шерпов не могли быть совершены людьми, которые думают лишь о вознаграждении?

Вспоминаются прошедшие годы и большие восхождения. В начале нынешнего столетия наши люди участвовали в исследованиях многих высоких гор. В двадцатых годах на Эвересте они забрасывали грузы на высоты порядка 8000 метров, намного перекрыв все прежние рекорды. Никто не станет утверждать, что шерпам платят за взятие вершин, а между тем в тридцатых годах шерпы дважды поднимались вместе с альпинистами на высочайшие из покорённых до тех пор вершин: на Джонсонг, в штурме которого участвовали «тигр» Лева и Тсинабо, и на Кавет, на который взошёл тот же Лева, причём на отмороженных ногах, так что потом ему пришлось ампутировать почти все пальцы. Наши люди побывали на всех величайших горах, на которые ходили экспедиции: К2, Канченджунга, Нанга Парбат, Нанда Деви, Аннапурна и многие другие — и каждый раз участвовали в разбивке самых высоких лагерей. На К2 в 1939 году Пасанг Дава Лама был вместе с американцем Фрицем Висснером всего в двухстах пятидесяти метрах от второй в мире вершины; пятнадцать лет спустя он взошёл с австрийской экспедицией на вершину седьмой по величине горы — Чо Ойю. В 1953 году на Эвересте сёмнадцать шерпов поднялись до Южного седла на высоте около 8000 метров, причём трое, включая меня, пошли ещё выше.

Я вспоминаю тех шерпов, которые вышли в горы и не вернулись. Многие, очень многие шерпы погибли в горах; наш народ принёс в Гималаях больше жертв, чем все остальные народы, вместе взятые. На Эвересте в 1922 году было убито семеро, на Нанга Парбате в 1934 и 1937 годах — пятнадцать, и в десятках других восхождений погибало по одному, два, три человека — в бурю или в лавинах, от падений, обмораживаний или истощения.

Чаще всего причиной смерти был несчастный случай. Но иногда гибель оказывалась следствием отваги и самопожертвования. Ни один шерпа не забудет Гайлая, который остался с Вилли Мёрклом на Нанга Парбате. И никто не забудет Пасанга Кикули, ходившего на К2. Кикули был одним из наших лучших восходителей в тридцатые годы, он участвовал в большинстве крупных экспедиций того времени. В 1939 году он был сирдаром американской экспедиции на К2, Висснер и Пасанг Дава Лама побывали, как я уже говорил, у самой цели, но при спуске стали возникать всяческие осложнения. Один из альпинистов, Дэдли Вольф, заболел, и его пришлось оставить одного высоко в горах, в то время как почти все остальные находились в базовом лагере. Альпинисты слишком устали, чтобы снова подниматься, а погода все ухудшалась. Но Кикули поднялся вместе с другим шерпой, Черингом, за один день на 2100 метров от базы до лагеря VI — вероятно, самое длинное непрерывное восхождение, когда-либо совершённое в горах.

На следующий день Кикули и ещё двое шерпов дошли до лагеря VII, где находился Вольф. Он был ещё жив, но слишком ослаб, чтобы передвигаться, а так как ночевать оказалось негде, то шерпы вернулись на ночь в лагерь VI. А утром трое шерпов снова пошли к Вольфу, решив снести его вниз на руках. Больше их не видели. Разыгралась буря, четвёртому шерпе оставалось только спуститься из лагеря VI вниз на базу. Великий Кикули и его товарищи отдали свои жизни, пытаясь спасти жизнь другого.

Я думаю обо всем этом и горжусь тем, что я шерпа. И я уверен, что любой, знающий, что мы совершили, не сможет поверить, будто мы ходим в горы исключительно из-за нескольких рупий.