"Тигр снегов" - читать интересную книгу автора (Норгей Тенцинг, Ульман Джеймс Рамзай)

12 ГОЛАЯ ГОРА

Далеко в Западных Гималаях, более полутора тысяч километров от Эвереста и Дарджилинга, высится гора, одно упоминание о которой заставляет меня думать об опасностях и смерти. Эта гора — Нанга Парбат; на ней одной погибло столько же людей, сколько на всех остальных великих вершинах, вместе взятых.

Теперь Нанга Парбат уже покорена. В 1953 году немецко-австрийская экспедиция предприняла завершающую попытку, и в начале июля, пять недель спустя после взятия Эвереста, австриец Герман Буль один совершил невероятно трудное восхождение от верхнего лагеря к вершине. Но когда я поехал туда в 1950 году, Нанга Парбат ещё не была взята, и казалось, что её никогда не удастся покорить. Шесть экспедиций пытались штурмовать эту вершину, но единственный поставленный ими рекорд был самого трагического свойства.

Первая попытка состоялась ещё в 1895 году, когда знаменитый английский альпинист Меммери совершил своё первое и единственное путешествие в Гималаи. Вместе с двумя английскими друзьями, двумя гуркхами и несколькими местными носильщиками он добрался до подножья горы и стал искать путь к вершине. Поначалу все шло хорошо, и они достигли высоты примерно 6600 метров. Отсюда Меммери и двое гуркхов выступили дальше, чтобы перейти высокий снежный перевал. Они не вернулись. Никто не знает, наверное, почему, однако предполагается, что их застигла лавина.

Тридцать семь лет протекло до следующей экспедиции, в которую выступил в 1932 году смешанный отряд из немцев и американцев. Они решили попытать счастья с другой стороны горы и разработали маршрут, которым впоследствии шли все экспедиции. Им удалось подняться почти до 7000 метров, но бури и глубокий снег вынудили их повернуть назад. Правда, они смогли спуститься без происшествий.

Далее следуют две немецкие попытки — в 1934 и 1937 годах; тут-то и произошли самые тяжёлые катастрофы в истории Гималаев. Тяжёлыми были они и для племени шерпов: в обеих экспедициях участвовали наши люди (впервые на Нанга Парбате), и пятнадцать человек не вернулись. Трагедия 1934 года была вызвана непогодой. На большой высоте восходителей застал врасплох сильный буран. Он длился целую неделю; некоторым удалось пробиться вниз, но многие погибли. Я говорил уже о шерпе Гайлае, который, возможно, смог бы спастись, но предпочёл остаться и умереть с руководителем экспедиции Вилли Мёрклом. Тела их нашли четыре года спустя в полной сохранности. Они лежали вместе на снежном гребне, и все говорило за то, что Гайлай прожил дольше, однако не захотел покидать своего начальника. Трое других немцев и ещё пятеро шерпов погибли в единоборстве с бураном. Тело одного шерпы, Пинджу Норбу, тоже было найдено в 1938 году. Он висел вниз головой на верёвке, с помощью которой пытался спуститься по ледяной стене.

В 1937 году погибло ещё больше — семь немцев и девять шерпов, но на этот раз смерть была хоть мгновенной. Экспедиция разбила лагерь IV в снежной ложбине под восточным гребнем, а ночью обрушилась огромная лавина и погребла спящих восходителей. Никто не спасся, никто не успел даже пошевельнуться. Пришедший впоследствии спасательный отряд нашёл их лежащими в палатках так мирно, словно они продолжали спать. Немцев обнаружили всех, кроме двоих, снесли вниз и похоронили, наших же людей, по просьбе шерпы Нурсанга, сирдара спасательного отряда, оставили, где нашли — там они лежат и сейчас, погребённые на ледяном склоне Нанга Парбата[10].

Немцы вернулись на гору в 1938 году (и обнаружили тела погибших восходителей), а затем в 1939 году. Однако после двух катастроф ни один опытный шерпа не хотел идти с ними, а без привычных носильщиков было мало надежд взять вершину. Правда, обе последние экспедиции обошлись без несчастных случаев. Не было несчастных случаев и в последующие десять лет по той простой причине, что не было восхождений.

Итак, Нанга Парбат держала рекорд — двадцать девять погибших. И вот теперь, в 1950 году, это число должно было вырасти до тридцати одного.

Сам я до тех пор никогда не бывал на этой горе. По легко понятным соображениям меня и не тянуло туда. И если я все же очутился на Нанга Парбате, то, можно сказать, совершенно случайно.

В течение некоторого времени я переписывался с капитаном Торнлеем, офицером Седьмого гуркхского полка, с которым я ходил на ледник Зему в 1946 году, когда видел следы йети. Речь шла о большой экспедиции в наиболее отдалённые части Гималаев. И вот все решено. Торнлей брал с собой двух молодых друзей, капитана Восьмого гуркхского полка Крейса и лейтенанта бенгальских сапёров Ричарда Марча. Вся экспедиция была рассчитана на год с лишним; англичане собирались изучать хребет Каракорум, Западный Тибет и район, граничащий с русским Туркестаном. Было от чего забиться сердцу такого бродяги, как я (не буду говорить, что думала по этому поводу Анг Ламу); и в августе 1950 года, вскоре после возвращения с Бандар Пунча, я снова находился в дороге. Кроме меня, выехали ещё трое шерпов: Анг Темпа, Аджиба и Пху Таркай; я был сирдаром.

Мы встретились с Марчем в Калькутте и двинулись дальше, через всю Индию. С самого начала мы столкнулись с трудностями, потому что первая цель нашего путешествия находилась в Пакистане, а получить визы оказалось очень сложно. В конце концов мы все же добрались до Равальпинди и Северо-Западной провинции, где нас дожидались уехавшие вперед Торнлей и Крейс. Из Равальпинди мы проехали в Пешавар, поблизости от перевала Кхибер, а затем вылетели на самолёте к месту нашего фактического старта — в Гилтиг. Хотя я немало поездил, но, как и остальные шерпы, впервые летел на самолёте и очень волновался. Помню, что мы были недовольны, когда нас пристегнули поясами; при первой же возможности мы высвободились и стали бегать от окошка к окошку.

Воздушное путешествие оказалось коротким; очень скоро мы очутились в Гилтиге, где разбились на две группы, чтобы продолжать путь на север пешком. Первая группа выходила десятью днями раньше второй; она состояла из Марча, меня и двадцати носильщиков-читралцев. Так как я владел читралским языком, отряд выступил своевременно, но зато в других отношениях нам по-прежнему не везло. Мы направились в город Шимшал у границы России и Афганистана, путь шёл по старой караванной тропе в пустынной местности. Здесь было ещё хуже, чем на Тибетском плоскогорье, — ни деревьев, ни рек, никакой жизни, кругом сплошная каменистая пустыня, которая действовала на меня очень угнетающе. Нам удалось благополучно добраться до Шимшала, но зато тут мы с Марчем оба разом заболели желудком и вынуждены были поочерёдно ухаживать друг за другом. Ещё долго после того, как мы пошли на поправку, нас мучила слабость и апатия.

Отряду предстояло сначала исследовать малоизученную пограничную область, где сходятся Пакистан, Афганистан, Тибет и СССР. И тут оказалось, что нас ожидают неприятности похуже расстройства желудка. Несколько дней спустя после того как мы оставили Шимшал, пакистанские власти предложили нам возвращаться; они боялись, что мы столкнёмся с русскими пограничниками и вызовем международный инцидент. Оставалось только подчиниться. Вернувшись, мы узнали, что вторую группу даже не выпустили из Гилтига. Нам сообщили, что пограничный район, а также Каракорум закрыты для нас. Не успела экспедиция как следует развернуться, как её пришлось свертывать.

Я был очень разочарован запретом похода в Каракорум. Это была одна из немногих областей Гималаев, в которой мне ещё не приходилось бывать. В Каракоруме находится вторая вершина мира — Годуин Остен, или К2, — и десятки других знаменитых вершин, и я очень хотел попасть туда, если не для восхождений (нас было слишком мало), то хотя бы для того, чтобы посмотреть и познакомиться с горами. Однако ничего нельзя было поделать. Мы с Марчем возвратились в Гилтиг, и там англичане договорились выступить на Нанга Парбат. Гора стоит на границе Пакистана и Кашмира, который был тогда и остаётся сейчас яблоком раздора между Пакистаном и Индией. Наиболее удобная для восхождения северная сторона находится в Пакистане, таким образом не было никаких политических препятствий для нашего выхода к подножью. Иначе обстояло дело с самим восхождением: для штурма больших вершин всегда требуется специальное разрешение. Так думал во всяком случае я, когда мы выступили из Гилтига. Впрочем, это нас не заботило; все равно с нашим снаряжением нечего было и мечтать о попытке взять такую вершину.

Англичане обсуждали случившееся, взвешивали, что теперь делать, и понемногу стали поговаривать, особенно Торнлей, о том, что, может быть, стоит все-таки попытаться штурмовать вершину. Все самым решительным образом говорило против такого плана — отсутствие разрешения, малочисленность нашей группы, мрачная репутация горы, а главное, был уже ноябрь, приближался разгар зимы. Но уж раз англичанам взбрела в голову такая мысль, то она не давала им покоя. «А вдруг выдастся возможность», — говорил Торнлей. Или: «Во всяком случае пойдём, а там будет видно». И мы шли, пока не очутились на так называемом «Сказочном лугу» на северной стороне горы, откуда выступали на штурм все немецкие экспедиции.

Нанга Парбат… «Голая гора»… Хотя это имя стало уже знаменитым, оно, на мой взгляд, не совсем подходит, потому что вершина Нанга Парбата не голая. Напротив, скальное основание настолько покрыто снегом и льдом, карнизами и ледниками, что вряд ли возможно угадать его подлинные очертания. Скорее её следовало бы назвать «Великан-гора»; даже для тех, кто, подобно мне, знаком с Эверестом, она кажется огромной. Фактически Нанга Парбат занимает всего лишь девятое место — её высота 8196 метров, — однако со стороны равнины, где протекает река Индус, она, как утверждают, первая в мире по относительной высоте, от подножья до вершины. Даже с того места, куда мы вышли, с высоты более 3600 метров она казалась больше всех гор, которые мне приходилось видеть.

Однако не размеры делают Нанга Парбат такой грозной, а случившиеся на горе катастрофы. Неподалеку от нашего базового лагеря стоял высокий камень, на нем были высечены имена немцев и шерпов, погибших в 1934 и 1937 годах. Я поглядел наверх; казалось, я вижу не только лёд и снег, но также призраки всех этих отважных людей. Даже в самую ясную погоду, когда с голубого неба сияло яркое солнце, сверху, с горы, опускалась туча, пронизывая нас холодом до самых костей. Глаз не видел её, только воображение. Это была туча страха, туча смерти.

Стоял конец ноября — зима. Нас было всего семеро — три европейца и четверо шерпов; с местными носильщиками мы уже давно расстались. Я знал, что идти дальше — безумие, и все же мы двинулись вверх по склону. На каждого приходилась теперь огромная ноша, по тридцать пять — сорок килограммов, причём англичане несли столько же, сколько мы, и на шерпский лад — надев ремень на лоб. Ни один из них не имел опыта высокогорных восхождений, зато они были молоды, сильны и полны бодрости. Несмотря на все трудности и трагический конец экспедиции, её отличала одна замечательная черта: между восходителями и носильщиками не было никакого различия. Мы делали одну работу и несли одинаковую ношу, готовые в любой момент помочь друг другу. Мы чувствовали себя не как наёмники и наниматели, а как братья.

Англичане все ещё не хотели говорить прямо, что решили пойти на штурм. Они занимались научными наблюдениями, измеряли температуру воздуха, изучали состояние снега и льда. Но одновременно они постепенно, понемножечку поднимались все выше и выше, и после многодневной тяжёлой работы в глубоких сугробах мы оказались достаточно высоко, чтобы разбить лагерь I. Тем временем заметно похолодало. Один за другим налетали бураны, выл сильный ветер. Я не сомневался, что дальше идти они не решатся, но нет, им хотелось забраться ещё немного выше. Особенную настойчивость проявлял Торнлей, очень решительный человек, который, казалось, только черпал новые силы в трудной работе. Оглядываясь на свою жизнь в горах, я могу сказать, что он был, пожалуй, самым сильным восходителем, какого я когда-либо знал. При подходящих условиях он взял бы и Нанга Парбат и Эверест.

Однако условия, которые царили в тот момент, никак нельзя было назвать подходящими; а для того чтобы победить большую гору, мало одной физической силы. «Мы можем идти дальше», — сказал Торнлей; Марч и Крейс поддержали его. Но мы, шерпы, не были так уверены. Лично я готов был пойти на штурм, потому что не люблю отступать; к тому же, как сирдар, я считал своим долгом не отставать от восходителей. Но Анг Темпа, Аджиба и Пху Таркай сказали, что не сделают ни шагу дальше. Они говорили о морозе, о буранах, о том, сколько человек уже погибло на этой горе, что нам грозит та же участь, и беспокоились, что будет с нашими жёнами и детьми, если мы не вернёмся. «Хорошо, — ответил я, — вы спускайтесь вниз, а я пойду с англичанами дальше». Но шерпы не соглашались, умоляли меня, плакали. Тяжело, ужасно тяжело принимать такое решение — ведь речь идёт не только о собственном убеждении, но о долге и лояльности. И все же в глубине души я знал, что остальные шерпы правы. Я подошёл опять к англичанам.

— Нет, я не смогу идти с вами, — сказал я им. — Сейчас зима. Слишком опасно.

Однако они были так же полны решимости продолжать восхождение, как шерпы спускаться, и мы расстались в лагере I. Англичане оставили записку, в которой снимали с нас всякую ответственность за дальнейшее и предлагали выплатить нам полное жалованье из предназначенных для этого средств. Мы, со своей стороны, обещали, что прождём их в базовом лагере две недели.

Мы сошли вниз и стали ждать. Шесть дней спустя мы увидели, к нашему облегчению, что кто-то возвращается с горы. Но спустился один только Марч; он рассказал, что отморозил ноги и не смог продолжать восхождение. Мы продолжали ждать и посменно растирали ноги Марчу, чтобы восстановить в них кровообращение. День за днём мы всматривались в белые склоны, стараясь увидеть Торнлея и Крейса. И мы видели их несколько раз в бинокль: они поднимались по немецкому маршруту — вверх по большому леднику и снежным склонам к восточному гребню Нанга Парбата. Восходители разбили лагерь, затем ещё один на высоте 5500 метров. Однажды вечером мы увидели, как они ставят палатку и принимаются готовить пищу, потом стемнело, и уже ничего нельзя было разглядеть. Помню, в ту ночь мне приснилось, что Торнлей и Крейс идут ко мне в новой одежде, окружённые множеством людей без лиц. Я уже говорил, что обычно не суеверен, однако у шерпов такой сон считается очень плохой приметой, да к тому же на Нанга Парбате не нужно быть и суеверным, чтобы ожидать самого худшего. Всю остальную часть ночи я проворочался с боку на бок, мучаясь тяжёлыми предчувствиями. А утром, выйдя из палатки и поглядев в бинокль, обнаружил, что палатка исчезла.

Конечно, они могли просто передвинуть её. Но это было маловероятным в таком месте, да ещё среди ночи. Я позвал Марча и остальных, мы смотрели и искали, но не видели ни палатки, ни восходителей. Целый день мы тщетно всматривались в горный склон и под вечер уже не сомневались, что случилась беда. Спустилась ночь, мы устроили совещание. Мы знали, что вряд ли можем чем-нибудь помочь, но сидеть так, без дела, было невозможно. В конце концов решили, что Марч, Аджиба и я попробуем подняться, а Анг Темпа и Пху Таркай подождут в базовом лагере. Как и в предыдущем случае, мы договорились с остающимися, что, если не вернёмся в течение двух недель, они собираются и уходят.

Едва рассвело, мы вышли в путь. Обмороженные ноги Марча причиняли ему страшную боль, но он был мужественный человек и настоял на том, что пойдёт и будет работать наравне с другими. Весь день мы карабкались вверх. Это был адский труд, потому что выпал свежий снег, все следы замело и приходилось пробираться сквозь глубокие, по грудь, сугробы. К тому же мы несли большой груз и то и дело вынуждены были снимать его и присаживаться отдохнуть. «Так не пойдёт, — думал я. — Мы не можем идти дальше». И все-таки мы шли. В конце концов поздно вечером мы оказались недалеко от старого лагеря I и разбили новый.

Мне никогда не приходилось раньше ставить палатку на леднике зимой и не хотелось бы проделать это снова. Хотя мы поднялись всего лишь к подножью Нанга Парбата, я мёрз сильнее, чем когда-либо прежде в горах; Марч говорил потом, что было около сорока градусов ниже нуля. Брезент и верёвки затвердели, как железо, рукавицы тоже, и работа шла с большим трудом; а без рукавиц руки через несколько секунд превратились бы в ледяшки. В конце концов удалось поставить палатку, и мы заползли внутрь. Я достал чайник и примус и стал растапливать снег для чая, но едва снег растаял, как вода превратилась в лёд и чайник лопнул! Поставили другой чайник. На этот раз я непрерывно помешивал снеговую воду, и в конце концов удалось вскипятить чай. После этого мы забрались в свои спальные мешки и тесно прижались друг к другу, чтобы согреться. Наступила ночь, с нарастающей силой завыл ветер. Палатка вся сотрясалась, сквозь щели проникал снег. Но хуже всего было слушать треск и ворчанье ледника под нами. Зимой огромный массив льда смерзается ещё сильнее, и от стяжения появляются внезапные трещины. Мы боялись, что ледник вот-вот разверзнется прямо под нами, тогда конец.

Да, плохо нам приходилось. Однако мысль о том, что испытывают там, наверху, Торнлей и Крейс, была ещё невыносимее. Если они ещё живы, разумеется… Марч лежал, закрыв лицо руками и поджав ноги, чтобы немного согреть их.

— Вы знаете, какой сегодня день, Тенцинг? — спросил он вдруг.

— Нет, какой?

— Рождество, — ответил Марч.

Утром было ещё холоднее, если только это возможно. Чтобы согреть чай, открыть пару консервных банок и зашнуровать обувь, понадобилось несколько часов. Дыхание замерзало в воздухе, на щеках и носу повисали сосульки. Наконец мы выбрались из палатки и продолжили восхождение. Сугробы становились все глубже. Мы уже не столько лезли, сколько плыли по снегу. Я спрашивал себя, как же прошли здесь те двое, пока не вспомнил, что с тех пор выпало ещё много снегу. После часа напряжённых усилий мы продвинулись всего на полсотни метров. За следующий час — ещё того меньше. Ноги Марча были в ужасном состоянии. Хотя он не хотел признать этого, я видел, что он совершенно выбился из сил. Мы с Аджибой тоже начали выдыхаться, и на исходе третьего часа стало ясно, что все наши усилия ни к чему. Мы остановились. Посмотрели на белую холодную громаду Нанга Парбата, возвышавшуюся на тысячи метров над нашими головами. Мне вдруг пришла в голову безумная мысль покричать, но звук проник бы в этих снегах самое большее на пятьдесят метров, к тому же у меня просто не было сил. Мы медленно повернули кругом и пошли обратно.

Нам удалось дойти до базового лагеря вечером того же дня. Анг Темпа и Пху Таркай встретили нас, согрели, накормили. Скоро я чувствовал себя совсем хорошо. В четыре часа следующего утра мы с Анг Темпой отправились известить власти. Мы двигались почти бегом и достигли Гилтига уже к полуночи. Военные власти любезно согласились помочь с поисками. Отряд в составе лейтенанта и одиннадцати солдат направился в горы с максимальной быстротой, продвигаясь местами на автомашинах. Однако все было напрасно. В наше отсутствие выпал ещё снег, и на этот раз, хотя нас стало гораздо больше, мы не смогли подняться даже до лагеря I. Несколько дней спустя мы окончательно покинули Нанга Парбат, оставив наших друзей покоиться в ледяной могиле вместе с другими жертвами горы.

В Гилтиге нам предоставили военный самолёт, и мы облетели вокруг горы, надеясь увидеть какие-нибудь сигналы. Ничего… Общее мнение сводилось к тому, что Торнлей и Крейс, подобно немцам в 1937 году, были погребены лавиной, и это вполне вероятно. Однако я подозреваю, что с ними случилось то, чего мы так боялись в ужасную рождественскую ночь в лагере I: ледник внезапно разверзся и поглотил их вместе с палаткой.

Марч едва мог ходить. Но это было ничто в сравнении с его душевными переживаниями. Сколько ожиданий было связано с этой экспедицией, мы собирались побывать в интересных местах, проделать такую увлекательную работу; но за что ни брались, все не ладилось, ничего не выходило, а в конечном счёте погибли его лучшие друзья. В печальном настроении покидали мы Гилтиг, а в Амритсаре, в Пенджабе настало время расстаться и с Марчем.

— Что вы станете делать теперь, Тенцинг? — спросил он.

Я силился улыбнуться, подбодрить его немного и посмотрел на Анг Темпа. Темпа низенький и коренастый, ходит очень забавно, вразвалку, и в начале экспедиции мы несколько раз шутливо сравнивали его с гималайским медведем.

— Что ж, остаётся только продеть Анг Темпа кольцо в нос, — ответил я. — Стану водить его напоказ по базарам и заработаю так немного денег.

Марч улыбнулся в ответ, и все-таки прощанье получилось грустным.