"Тайна пирамиды Хирена" - читать интересную книгу автора (Голубев Глеб Николаевич)

ГЛАВА XII. ЧТО ПОКАЗАЛ СЧЕТЧИК ГЕЙГЕРА

Несколько минут я смотрел на Моргалова. Потом растерянно пробормотал:

— Но разве в те годы была лучевая болезнь?

Он усмехнулся..

— Ведь Хиросимы тогда еще не было, хотите вы сказать? Однако радиоактивные минералы существуют на Земле миллионы лет и все это время непрерывно излучают свою смертоносную эманацию. Но мы узнали об этом лишь совсем недавно, в конце прошлого века, после знаменитых опытов Анри Беккереля и супругов Кюри. И разве Мария Кюри не погибла в конце концов от облучения, полученного во время этих опытов, задолго до Хиросимы и первого атомного взрыва?

Тут перед моим мысленным взором вдруг отчетливо встала одна незабываемая сценка, так поразившая меня в свое время на Всемирной выставке в Брюсселе.

Среди других экспонатов там во французском павильоне лежали в одной из витрин несколько листочков пожелтевшей бумаги, исписанных мелким, торопливым почерком — формулы, непонятные для меня физические термины, какие-то математические расчеты.

Это были странички из лабораторного дневника Марии Склодовской-Кюри. Молодой вылощенный экскурсовод заученным движением подносил к ним счетчик Гейгера… И тотчас же в притихшем зале раздавалось громкое сухое пощелкивание.

Счетчик ловил радиоактивные частицы, вылетавшие из бумаги. Прошло тридцать с лишним лет, как погибла замечательная исследовательница сокровенных тайн микромира, а невидимая смерть, погубившая ее, все еще пряталась в этих мирных страничках, все еще подавала свой грозный, ворчливый голос!..

— Но где же мог Красовский подхватить лучевую болезнь? — воскликнул я. — Ведь он же не занимался физикой!

— По-видимому, в пирамиде.

— Ничего не понимаю. Что вы хотите сказать?

Моргалов взял меня за руку и потянул за собой.

— Пройдемте все-таки в комнату и сядем. Разговор, видимо, будет долгий.

Только тут я заметил, что мы все еще стоим в прихожей.

Когда мы прошли в комнату и сели возле круглого стола, Моргалов закурил, пододвинул мне сигареты и пепельницу и сказал:

— Видимо, песчаник, из которого сложена пирамида, содержит в себе какие-то радиоактивные минералы. Скорее всего, уран. Особенно опасно внутреннее облучение, когда радиоактивные элементы попадают в организм с пищей или при дыхании. А Красовский ведь прожил в пирамиде больше года…

— Неужели вы хотите сказать, будто Хирен сознательно построил свою фальшивую гробницу из такого смертоносного материала?

Моргалов пожал плечами и кашлянул, отмахиваясь от табачного дыма.

— Не знаю, это придется выяснять вам. Возможно, радиоактивный песчаник подвернулся строителям случайно. А может быть, такая хитрая ловушка и была задумана сознательно. Ведь, судя по всему, этот ваш Хирен был большим искусником на всякие выдумки.

— Но не мог же он открыть радиоактивность за тридцать веков до супругов Кюри? Вы же физик, серьезный человек, а начинаете, по-моему, тоже ударяться в какую-то мистику, преувеличивая познания древних.

— При чем тут мистика? — засмеялся он. — Вот если бы я стал вам доказывать, будто Хирен за тридцать веков до Эйнштейна вывел формулу E=mc*2, или что-нибудь в том же духе, — вот тогда бы вы могли вызывать санитаров и отправить меня в сумасшедший дом. Но ведь мы же знаем, что природная радиоактивность существует испокон веков, и почему не допустить, что такой изобретательный ум, как Хирен, проживший, кстати, большую часть своей жизни именно в тех краях, где был добыт этот песчаник, подметил его губительные свойства и решил их использовать, вовсе не пытаясь как-то теоретически объяснить явление, остававшееся загадочным до Беккереля и супругов Кюри? Верно?

Да, с такой логикой трудно было не согласиться. И все-таки мое лицо, видимо, выражало столь явное сомнение, что Моргалов добавил:

— Из тяжких болезней сейчас привлекает всеобщее внимание рак. И, скажем, полиомиелит наши медики научились лечить только недавно. Или вы всерьез будете на основании этого утверждать то, что в шутку сказал известный юморист Ликок, — будто «появлением всех этих болезней мы обязаны медицине»? Они мучают человечество очень давно, хотя, может, и под другими названиями. Но следы явно раковых опухолей находят и при исследовании мумий, а на одной из древних египетских фресок, помнится, медики обнаружили изображение мальчика, изуродованного полиомиелитом.

Он наступал уже, вторгаясь в мою вотчину, и все никак не унимался:

— А нильская рыбка мормирус. Слышали вы о такой?

— Нет, признаться, не слышал.

— Ну как же! Хотя наверняка видели ее изображение на древних фресках! С таким забавным длинным носом трубочкой. Видели?

— Наверное, видел, но не обращал особого внимания. А что в ней такого особенного? Я, собственно, не рыболов…

— Я тоже рыбной ловлей не слишком увлекаюсь, — засмеялся Моргалов, — но теперь интересуюсь этой рыбкой как физик.

— А какое она может иметь отношение к физике? — Этот любопытный человек начинал мне все больше нравиться.

— Вот если бы вы были более наблюдательны, то наверняка обратили внимание на то, что древние египтяне изображали эту рыбешку непременно висящей уже на крючке. Других рыб египетские художники рисовали по-всякому: и просто плывущими в воде, и запутавшимися в сети среди зарослей папируса, и уже лежащими в корзинах или на праздничном блюде. А вот мормируса они изображали всегда в одном положении: пойманного непременно удочкой, на крючке. Почему?

Вопрос застал меня врасплох, и я мог только неуверенно пожать плечами и задумчиво промямлить:

— Ну, как вам сказать… Египетское искусство вообще очень традиционно.

— Вы хотите сказать: канон такой был и художники не решались его нарушить?

— Возможно.

— Так и все думали тридцать веков подряд и проходили мимо удивительного открытия, а оно буквально плавало у нас перед носом. Все дело в том, оказывается, что природа наделила мормируса поразительным… электролокатором, что ли? — не знаю даже, как и назвать его, потому что ничего подобного техника пока не знает. У самого основания хвоста этой рыбешки есть особый электрический орган, вроде батареи с напряжением порядка четырех-шести вольт. Излучаемые ею электромагнитные колебания попадают в воду и улавливаются специальным приемником, он находится у мормируса в зоне спинного плавника. Чувствительность этой природной системы так велика, что позволяет рыбке в мутной нильской воде по изменению электрического поля обнаруживать добычу и любое препятствие, даже если оно не толще капроновой нити, из какой плетут сети. У нас в лаборатории живут сейчас три мормируса, мы наблюдаем за ними. Так, поверите, — стоит лишь подойти к аквариуму поближе и начать причесываться, как рыбешки уже весьма бурно реагируют даже на разряды от трения гребенки о волосы.

— Что-то я уже ничего не понимаю, чем вы занимаетесь, — перебил его я. — То вы сказали, будто физик, то вдруг рыбешки… А побиваете мои сомнения примерами из египтологии.

Моргалов опять засмеялся, и лицо его стало лукавым и добродушным.

— Ну, во-первых, само время сейчас такое, что не дает стать узким специалистом, подобным флюсу. О бионике слышали? Вот она и заставляет нас, физиков, интересоваться и рыбками и многим иным. А интерес к египтологии у меня, так сказать, наследственный. Вообще стараюсь, как это Герцен говорил, «жить во все стороны».

Он снова закурил, задумался о чем-то и добавил:

— Да, так вот эта история с мормирусом, для чего я ее вам рассказал? Тут сразу два открытия, если хотите: у рыбки обнаружен чрезвычайно любопытный локатор, его бы весьма заманчиво скопировать и нам в технике, а с другой стороны, выясняется, что древние египтяне были в большей степени реалистами, чем вы предполагали. Они весьма точно изображали то, что видели. Мормируса просто невозможно поймать в сети, только на крючок, — если он его, так сказать, добровольно захочет проглотить, привлеченный наживкой. И древние египтяне это прекрасно знали, хотя, возможно, и считали каким-то мистическим чудом. Вот вам еще пример, как между эмпирическим знанием какого-то природного явления и его научным объяснением вполне может пройти тридцать веков, а то и побольше. Разве не примечательно, что все крупные месторождения урана расположены в малолюдных, глухих местах? Похоже, будто их издавна обходили стороной, избегали селиться поблизости.

— Сдаюсь, — ответил я. — Вы меня убедили. Хотя пока только своей железной логикой! Но не ошиблись ли вы сами в своих предпосылках? Пока ведь нет никаких доказательств, будто песчаник, из которого сложена пирамида Хирена, радиоактивен…

— Проверить это просто. Поезжайте в Египет, поднесите к вашей пирамиде счетчик Гейгера — и все сразу станет ясно.

Но тут я снова вспомнил, как щелкали невидимые радиоактивные частицы, вылетая из пожелтевших бумажек с лабораторными записями Марии Склодовской-Кюри, и схватил его за руку:

— Постойте, постойте, нам не надо ехать в Египет, мы можем это проверить сейчас, немедленно!

— Как?

Я торопливо рассказал ему о том, что так потрясло меня на выставке. Судя по тому, как менялось лицо Моргалова, эта история тоже произвела на Атона Васильевича сильное впечатление.

— Как же я не догадался раньше! — пробормотал он, выслушав мой рассказ и беря в руку папку с документами Красовского.

Я так и замер: вот сейчас сразу все разъяснится!

Но он отложил папку в сторону и сказал:

— Ладно, завтра же проверю.

— Почему завтра?

Наверное, вид у меня был столь обескураженный, а тон такой жалостный, что он посмотрел на меня удивленно и расхохотался.

— Что же вы думаете, у меня целая лаборатория на дому? И счетчики Гейгера, и всякая такая штука? Потерпите уж до завтра, я вам утречком позвоню.

Опять я долго не мог уснуть в эту ночь. И снова мелькали в голове сумбурные, скачущие мысли.

«Я побывал в пирамиде и заболел, форменным образом заболел, дорогой мой!» — вспомнились вдруг слова профессора Меро. Они оказались пророческими!.. Сообщить ему о наших предположениях? Но почему же я не заболел? Или пробыл в камере слишком мало времени? Нечего поднимать панику. Ведь это пока лишь догадка, врачи сами там разберутся.

Если Моргалов прав и пирамида действительно сложена из глыб радиоактивного песчаника, может, удастся разыскать каменоломни, где его добывали. Хотя что это мне даст? Ведь важно найти настоящую гробницу Хирена. Но коли он применил такой смертоносный строительный материал сознательно, то уж, наверное, использовал его для защиты и своей настоящей гробницы. Так что ее следует искать по тому же признаку повышенной радиоактивности.

Ушебти! Как я забыл о ней. Ведь она находится здесь, в одном из залов Эрмитажа, и я всего несколько дней назад любовался ею. А статуэтка пробыла в радиоактивной пирамиде тридцать три века и наверняка обладает более сильной радиоактивностью, чем странички из дневника Красовского. Надо и ее непременно проверить!..

Потом я начал мысленно заново просматривать все выписки из дневников покойного археолога — и, кажется, продолжал этим заниматься уже даже во сне.

Моргалов позвонил мне утром в начале одиннадцатого и лаконично сказал:

— Щелкает, хотя и не шибко. Недоказательно, можно отнести за счет природного фона.

Я торопливо рассказал ему про ушебти.

— Хорошо, давайте проверим и ее, — ответил он. — Я сейчас приеду в Эрмитаж.

Наверное, никогда еще торжественные залы Эрмитажа не видели таких необычных исследований. Все произошло очень быстро и просто. Моргалов поднес к статуэтке счетчик Гейгера — и он сразу защелкал на весь зал.

— Вот и все, — суховато сказал Моргалов, убирая прибор. — Если вы нам дадите эту фигурку на денек, мы сможем точно определить степень радиоактивности.

— Она представляет какую-нибудь опасность для посетителей? — тревожно спросил сопровождавший нас сотрудник музея.

— Вряд ли, — пожал плечами Моргалов. — Но проверить поточнее все-таки не мешает. Пришлите ее нам вот по этому адресу.

Мы вышли с ним вместе из Эрмитажа и пошли по набережной в сторону Летнего сада.

— Ну, теперь у вас есть ниточка, за которую можно ухватиться, — сказал Моргалов, шагая рядом со мной. — Но вы, кажется, не очень довольны?

— Просто я озабочен…

— И уже мысленно там, в пустыне?

Я засмеялся.

— Нет, пока еще в Москве. Разрабатываю план дальнейших поисков и стараюсь уговорить начальство, чтобы мне утвердили смету.

Моргалов понимающе кивнул. Некоторое время мы опять шли молча, потом я спросил у него:

— Скажите, Атон Васильевич, а почему вы до сих пор молчали о своей гипотезе?

— А что я должен был сделать? Послать заметку куда-нибудь в журнал «Вокруг света» или в «Технику — молодежи»? И назвать ее «Радиоактивная гробница»? Несолидно это как-то для физика. Да и никаких конкретных данных у меня ведь не было, одни догадки, а я так работать не умею. Так что вы уж сами занимайтесь теперь сенсациями, а меня, умоляю, не втягивайте в это дело.

— Нет уж, придется нам дальше распутывать загадки вместе. — Я шутливо погрозил ему пальцем. — Кстати, и помогите мне разработать методику проверки радиоактивности для будущей экспедиции, тут вам все карты в руки. Какие приборы понадобятся, как ими пользоваться…

— Знал бы я, что вы такой настырный, промолчал бы о радиоактивности. А то сколько хлопот навлек на свою голову. Ну ладно, методику я вам так и быть пришлю, давайте адрес.

Я записал ему все свои московские координаты. Он аккуратно сложил записку, спрятал в карман и протянул мне руку:

— Ну, пожелаю вам успеха. А мне привезите мормируса, если, конечно, сумеете поймать. — Он лукаво подмигнул.

Мы попрощались, и я уже хотел уходить, как Моргалов вдруг смущенно окликнул меня:

— Слушайте, Алексей Николаевич, есть у меня еще одно предложение… Об этом вашем «Речении», помните, вы мне рассказывали?

— Да, а что?

— Вы не могли бы мне оставить или прислать из Москвы фотокопии всех текстов, которые бесопорно принадлежат Хирену, и тех, где авторство его вы только подозреваете.

— Зачем?

— Хочу попытаться, чтобы физика еще раз пришла на помощь египтологии. Или, точнее, кибернетика на сей раз…

— Ничего не понимаю! Объясните Получше, что задумали, неожиданный вы человек! — взмолился я.

— Тогда давайте зайдем в Летний сад и сядем где-нибудь в сторонке, а то на нас уже начинают обращать внимание.

Мы выбрали пустую скамью в боковой аллейке и сели.

— Насколько я понял, вам важно доказать на основе стилистического анализа, что автором и «Речения» и надписи, найденной вами в пустыне, является Хирен, так?

— Так. Но при чем тут физика?

— Не физика, а кибернетика. Хочу привлечь для анализа ваших текстов электронно-вычислительную машину, она есть у нас в институте. Вы слышали, как американцы недавно с помощью такой машины установили авторство нескольких анонимных памфлетов, приписываемых Гамильтону, одному государственному деятелю конца восемнадцатого века?

— Нет, признаться, не слышал.

Моргалов укоризненно покачал головой.

— Вот видите, выходит, мы, физики, больше вашими делами интересуемся, чем вы — нашими.

— Ладно, учту ваши уроки и тоже постараюсь жить «во все стороны». Это Герцен так советовал?

— Герцен. Нравится его совет?

— Очень. Но продолжайте, Атон Васильевич, не томите меня отступлениями.

— Сохранилось, кажется, двенадцать анонимных памфлетов. Авторство их одни исследователи приписывали Гамильтону, другие — его литературному сопернику Джеймсу Медисону, тогдашнему президенту США. И вот арбитром в научных спорах предложили стать электронной машине. Попросту говоря, заставили ее сравнить анонимные памфлеты с другими документами, бесспорно принадлежащими как Гамильтону, так и Медисону. Конечно, закодировав их сначала определенным образом и составив специальную программу. И вот машина на основе стилистического анализа, по частоте повторения «ключевых» слов и другим признакам установила, что одиннадцать памфлетов из двенадцати, несомненно, принадлежат Гамильтону…

— И вы думаете, что такой же эксперимент можно повторить с предполагаемыми текстами Хирена? — прерывающимся голосом спросил я.

— Ну вот, вы уже заволновались. Так нельзя. Попробовать, по-моему, стоит, но надежд на хороший результат, честно говоря, мало. Во-первых, уж документов-то у вас раз-два — и обчелся, почти нечего сравнивать.

— А во-вторых, все они написаны ведь не самим Хиреном, а разными писцами, которым он диктовал в различное время, — добавил я сразу погрустневшим голосом.

— Верно, это усложняет положение. И, кроме того, машина будет иметь дело — вернее, не машина, а мы, когда станем составлять программу, — не с обычным текстом, а с иероглифами. Но ведь именно по сочетанию каких-то излюбленных иероглифов, по частоте их повторения в надписях и пытаетесь вы установить, так сказать, «стиль Хирена», верно? Так что попробовать стоит. Присылайте все фотокопии, какие найдете.

Я крепко пожал ему руку.

— Чудесный вы человек, Атон Васильевич! Так помогли мне и столько новых идей подарили, что прямо не знаю, как и благодарить…

— Ну что там, пустяки какие. Мне ведь самому интересно. Итак: жду материалов и желаю успеха,