"Советские инженеры" - читать интересную книгу автора (Иванов Л. Б.)

М. ЗАЛЮБОВСКАЯ Андрей Ефимович БОЧКИН

Не хлебом единым живут люди. Им, как хлеб насущный, нужны хорошие книги, берущие за душу песни, звонкие стихи, музыка, от которой человеческое сердце само по себе то плачет, то смеется. Нельзя им обойтись и без света чьей-то со славой прожитой жизни, прикоснувшись к которой они вдруг постигают такую простую и вместе с тем мудрую истину: каждый получает от жизни то, что сам в нее вложил. Еще недавно развертывалась рядом с нами эга удивительная человеческая судьба, нелегкая, непростая, на долю которой с лихвой хватало исчастья, и горестей, и ответственности, и тягот, по которой выпало изведать величайшую из радостей: осуществить свою мечту.

Многие еще помнят тот звездный час бочкинской жизни, когда в холодном фанерном доме штаба перекрытия, где собрались очень знаменитые писатели, поэты, журналисты, иностранные корреспонденты со всего света и слушали каждое его слово, когда сотни взглядов были прикованы к его усталому массивному лицу, воспаленно покрасневшим от бессонницы глазам. Многие газеты тогда писали об этом, а Борис Полевой точно подметил, что другой бы явился на свой пик, может, ц по-другому, знал ведь, какой будет эта пресс-конференция, а он всегда, в любой день и час был прежде всего самим собой, потому, подойдя к столу, сбросил пальто и остался в простой, теплой, из бумазеи, клетчатой рубахе. Галстуки всю жизнь терпеть не мог. Да и вообще всю эту знаменитую, можно смело сказать, историческую пресс-конференцию он провел как обыкновенную рабочую летучку, буднично, без пафоса, разве что в голосе исчезла обычная глухота, и чем дальше, серые глаза приобретали оттенок стали. А слушали, боясь не расслышать хоть одно его слово:

— Перекрытие состоится 25 марта…

— Да, Енисей — самая многоводная из наших рек…

— Высота плотины — сто двадцать метров…

— Это будет самая большая электростанция в мире. Ее проектная мощность пять миллионов киловатт. (В процессе строительства он сделает все возможное, и государственной комиссии сдадут этот энергетический гигант на шесть миллионов киловатт — втрое мощнее самой большой гидроэлектростанции за рубежом.)

— Нет, такой мощи на земле еще нет. Да, пока только у нас… Вероятно, только социалистической систоме такое под силу.

— Наша первая электростанция на Волхове была в пятьдесят шесть тысяч киловатт. Сейчас один агрегат будет в пятьсот тысяч. Так вот мы шагаем. Хорошо шагаем.

— Товарищи и господа! Прошу вас непременно записать, что это лишь первая ступень Енисейского каскада. А Еннсей рядом с Ангарой — все равно что тигр с котенком.

Слово Бочкина. На рабочей планерке, на совещании с экспериментами, в гремящем котловане, на митинге в честь перекрытия, на пресс-конференции оно звучало точно, веско, правдиво и самобытно.

— Чем будет отличаться это перекрытие от тех, какие уже были в нашей стране? — задал вопрос корреспондент «Юманите».

— Тем, что мы впервые в практике гидростроения проводим его зимой. Сейчас как раз то время, когда реки, питающие Енисей, иссякли. Он промерз до дна и дремлет. Скоро он проснется, но под утро — самый крепкий сон. Вот мы и выбрали для перекрытия это время.

— Есть ли какой-нибудь риск? — спросил корреспондент «Дейли уоркер».

— По нашим расчетам, риска нет, — ответил уверенно и спокойно Бочкин.

— А что будет на этом перекрытии самой большой сенсацией? — не унимались корреспонденты.

— Самой большой сенсацией будет то, что не произойдет никаких сенсаций. Все рассчитано, и по возможности все предусмотрено.

Вместо трех суток, предусмотренных планом, наканупе было решено: обуздать исполина за десять часов. Да, за десять часов сделать то, о чем мечтали веками.

Исключительна ли бочкинская судьба? Пожалуй, нет. Скорее — типична для нашей страны и нашего времени. Узнать ее главные вехи не только интересно, но и важно, потому что в них скрыта не одна тайна человеческих возможностей.

Андрей Ефимович Бочкин родился в 1906 году в деревне Иевлево Тверской губернии — ныне Калининская область. Кончил церковноприходскую школу, позже доучивался в другой волости, верст за двадцать от дома. Ученики сами топили школу, убирали и мыли ее, из дому на неделю приносили каравай хлеба фунтов на пять, а остальное пропитание почти все добывали сами — удочками и сетями в реках и озерах, силками, а то и ружьишком в лесах. Запоем читали при свете керосиповой лампы Пушкина, Некрасова, Льва Толстого — его с оглядкой на «батюшку». Жили в атмосфере, как вспоминалось позже, удивительного духовного подъема. А получилось, что это и была история страны, и он оказался совсем не на ее обочине. Бочкину, комсомольцу двадцатых годов, пришлось участвовать на всех важных этапах становления Советской власти. Создание комсомольских ячеек, политических школ, групп бедноты в деревне, борьба с неграмотностью и голодом, коллективизация — эти дороги он прошел вместе со своей страной и ее народом, более того, рвался всегда в самую гущу событий, решавших их судьбу.

Участвовал в организации партийной и комсомольской работы у себя в Тверской губернии, был среди тех, кто создавал группы бедноты в Сибири, в Заволжье. Там же построил первые ирригационные системы — Бузулукскую, Кутулукскую. Позже ехал туда, куда посылал Центральный Комитет партии, туда, где решалась в тот момент судьба страны. В ЦК партии сказали: пора учиться. И Андрей Бочкин стал студентом водного института.

Первая студенческая практика — на легендарном Днепрогэсе. Газеты, радио рассказывали о них, о стройке, о людях, которые поднчлись на самый гребень времени. Их так и называли: герои, первопроходцы. Эти слова впервые прозвучали там. Это и про него, выходит, говорили: «Решается первостепенная политическая задача: создание собственной технической интеллигенции». Да, месили ногами бетон те, на чьи плечи ляжет потом вся гидроэнергетика страны. Он месил его истово, до седьмого пота, с детства закален был отменно, легко ворочал лемех плуга, и те, кто был рядом, поражались бочкин-скому неистощимому оптимизму, когда он говорил:

— Скоро мы избавим людей от такого изнурительного труда, придумаем машины.

Но не одну эту стройку вытянули на грабарках.

Студент Бочкин не одно лето месил в блоках босыми ногами бетон для Днепрогэса. Вибраторов тогда не было и в помине. Недоедал вместе со всеми, недосыпал, как все. Но, став знаменитым человеком, вспомнил те далекие дни:

— Время на Днепрострое было счастливое, молодое, яркое. Работал и опалубщиком, и бетонщиком, и сменным мастером по укладке бетона.

Так начиналась биография гидростроителя.

Три с половиной года проучился Бочкин в институте, но доучиться не пришлось. Опять перед партией стала наиважнейшая новая задача: потребовалась организация политотделов в машинно-тракторных станциях. Опять — Сибирь, создание комитетов бедности, борьба с кулачеством. Потом Орск, строительство никелевого комбината, вначале — секретарь парткома, позже попросился в старшие прорабы стройки. Снова сделал попытку вернуться в институт, но на его заявлении нарком написал: «Поезжайте строить Бузулукскую систему, а институт закончите заочно».

Андрей Ефимович о своих взлетах и невзгодах, перемещениях и назначениях сказал однажды так:

— Что бы со мной ни случилось в жизни, так выходило, что все на пользу… Теперь, когда я оглядываюсь на пройденный путь, состоявший из множества назначений, при которых не всегда считались с тем, чего хочу я, из множества шишек, полученных мной заслуженно и незаслуженно, мне начинает казаться, что меня варили, закаливали и обкатывали по специальной программе, составленной именно для меня, с заранее обозначенной целью: настолько необходимо впоследствии оказалось все, что я пережил.

Бочкин уехал к новому месту назначения — начальником строительства, уехал туда, где работали его однокашники по институту, только они уже получили дипломы, а ему еще предстояли многие-многие ночи здесь же, работа пополам с учебой, пока и он получил высшее образование.

Опять главными орудиями строительства были лопата и грабарки. Позже подошли пять экскаваторов. Телеги отсыпанной в плотину земли отмечали крестиками.

Там его первый раз, когда пошла по каналу вода, сгребли за ноги, за руки и бросили в воду. Бросали несколько раз.

А вокруг ликовал народ. И все смотрели друг на друга добрыми глазами — ведь это по их воле шла вода. Значит, будет не только осенью, но и зимой хлеб, а не затируха. Значит, теперь не сожжет каспийский суховей молодой налитой колос.

Люди, увидев его в редкие часы триумфа, иногда завидовали ему. Не объяснишь же каждому такому, что счастье и удача его были в том, что на заре жизни понял: нужно как можно больше отдавать народу и своей земле. А чем больше жил, тем больше видел, что без смелых и решительных инженерных решений созидателем не станешь, что нельзя, создавая новое, останавливаться на полумерах, а главное — никогда не страшиться ответственности. Менее всего думать о собственной благополучной биографии. Большие дела требовали риска, новаторства. Разве смогли бы рабочие построить орский завод без блочного монтажа за два месяца или в течение одного года соорудить в Заволжье две плотины и построить два водохранилища, не применив первыми в стране метод комплексной работы механизмов? Ведь бульдозеров тогда не было и в помине — сами придумали к трактору деревянный щит для уплотнения грунта. Разве чувствовал бы потом дыхание и живой пульс всех строек, если бы не прошел на первых плотинах путь от рабочего до мастера и прораба?

В тридцать четыре года Андрей Бочкин был уже начальником Главводхоза Наркомата сельского хозяйства. Во второй половине июня 1941 года, в канун войны, выехал в Литву. Там осушали болота. Нужно было заехать в Каунас для подготовки водного кадастра Немана. Даже в поезде думал о новых задачах и проблемах, решать которые еще не приходилось: как быстрее построить Ферганский канал, Уг-Курганское водохранилище, дел было невпроворот на Кубани, в Средней Азии, страдала от засух Ставрополыцина…

Война застала его в Литве. Бочкин вернулся в Москву, добился, чтобы с него сняли броню, хотел ехать на фронт, но попал в Военно-инженерную академию. В марте сорок второго года в звании военного инженера прибыл на Карельский фронт. Войны хлебнул, как все фронтовики, полз по болотам на брюхе, минировал и взрывал, участвовал в боях в Померании, брал Гдынь, форсировал Одер. И знал: после победы тем, кто останется в живых, придется страну из руин поднимать.

Когда на Родину уходили один за другим эшелоны с демобилизованными, он почувствовал, как его сердце истосковалось по мирному труду, но еще три месяца занимался разминированием побережья и морского фарватера, а товарищи по оружию, с кем съеден был добрый пуд соли и разделена последняя осьмушка махорки, подрывались на фашистских минах.

Бочкину предлагали остаться в армии, а ему не терпелось строить. Он понимал: дел невпроворот.

На первой же послевоенной стройке, Невинномысском канале, Бочкин стал собирать в первую очередь фронтовиков. Они не требовали должностей, но работали за троих: соскучились по мирному труду. В гидростроении нельзя работать вполсилы. Хорошо сказал об этом сам Бочкин: «Мне не раз приходило в голову, что работа на гидротехническом строительстве — та же война. На войне зевать не приходится, иначе тебя опрокинут, и здесь нужно непрерывно работать — на тебя наступает вода. Котлован роешь — она норовит тебя затопить, особенно в паводок. Возводишь плотину — готова снести все преграды. Ведешь под нее подкоп — грозит все размыть. Когда вы строите дом, можно передохнуть. В схватке с рекой нужно все время быть начеку. Наблюдение за водой должно идти круглые сутки, не ослабевая ни на секунду. На гидростроительстве не зажиреешь, не погрязнешь в быту. Создается особый тип человека, всегда подтянутого, привыкшего к постоянному напряжению. На Невинномысском канале все это было помножено на навыки, добытые на войне, на счастье, что работаешь не на войну, а на мир». Строил Бочкин после войны Южно-Украинский и Северо-Крымский каналы.

Но когда первый раз стоял у Ангары и смотрел на бурно проносящуюся мимо него прозрачную воду, понял, что недаром в Байкал впадает триста тридцать три речки, а вытекает только одна. Такую реку человек будет одолевать впервые, и здесь предстоят масштабы, которых вообще не знала мировая гидротехника. Воистину мудро предрек этой земле ее будущее Михайло Ломоносов: «Российское могущество прирастать будет Сибирью».

После перекрытия Ангары Бочкину вручат второй орден Ленина (первый получил за строительство Невинномысского канала), а когда государственная комиссия примет первую гидростанцию сибирского каскада, он станет Героем Социалистического Труда и приколет на грудь третий орден Ленина. А у главных ворот знаменитой Иркутской ГЭС соорудят красивую мраморную доску и напишут на ней золотыми буквами имена лучших из лучших ее строителей, в их числе будет и начальник стройки — Андрей Ефимович Бочкин.

А в первый день перед новым начальником стройка была похожа на доисторический ковчег с жалкими глинобитными лачугами да несколькими деревянными бараками, общежитиями для рабочих.

Бочкин ринулся в котлован будущего здания гидростанции. Только что выпавшее за ночь белоснежное покрывало хоть и скрадывало его размеры, но снующие по дну котлована машины и люди, едва-едва различимые, сказали ему больше проекта, как велик фронт работ. А дальше виднелись автобаза, гараж, лесозавод. В распадке лощины в несколько рядов стояли красные товарные вагоны, в них жили те, кто по часу выстаивал в очереди в отделе кадров, чтобы попасть на стройку. Большинство — молодежь, приехали по комсомольским путевкам. В Москве, Ленинграде, Киеве, Одессе, Полтаве, в Чебоксарах, в Херсоне им говорили: «Вы — счастливцы. Вы — созидатели! Едете строить первую гидростанцию на Ангаре!»

Вечером Бочкин прошелся по вагонам. «Счастливцы» спали на нарах, дежурные день и ночь топили чугунные печки, и от чадившего угля пахло тошнотворным сернистым газом. Если к утру дежурный нечаянно засыпал, одеяла примерзали к стенкам. Вагоны были набиты до отказа — по два метра на человека.

Перед тем как ехать в Иркутск, он был у министра. Там сказали, что к весне от него ожидают удвоенный план, хотя и сегодняшний выполняется с крайним напряжением. Сейчас лицо Бочкина залила багровая краснота, чертыхался так, что начальник отдела кадров отстал на несколько шагов, от греха подальше:

— Опять палатки, вагоны, землянки, черт побери! — крикнул на ходу. — Небось еще и просили увеличить наряды на вербовку?

Тот несмело выговорил:

— Просили.

Бочкинский взгляд так прижал, что ни выкрутиться, ни соврать самую малость никак невозможно.

— На сколько?

— На тысячу человек.

— А куда же их думаете расселять, если в запасе нет ни одного метра жилплощади?

— Выкрутимся. Не впервой.

— Да вы что? Строите пирамиду Хеопса в Египте?! Это там можно было кое-как прикрыть срамоту фиговым листом и жить под открытым небом. А если грянет мороз в сорок пять градусов?!

Спутник Бочкина оказался вертким человеком, тотчас нашел спасительный аргумент:

— Так ведь многие, Андрей Ефимович, сами едут, никто их не звал. С утра до вечера за дверью гудит волна. А думаете, не знают про эти бараки и вагоны?

Начальник стройки последний пыл первого дня решил затратить на перевоспитание одного из ближайших своих помощников. Житейский опыт давно убедил его в том, что только человечностью можно победить самое непобедимое.

Такая искренняя забота о людях была в каждом слоне нового начальника, такое истинно человеческое благородство шло от глуховатого его голоса, от всей медвежьей его фигуры, что не могло все это не передаться другому, поэтому тот и сказал, наверное, скорее для себя, чем для спутника:

— Чужие грехи расхлебывать — тоже дело.

И было ясно, что начальнику стройки придется взвалить на себя не один крест.

Андрей Ефимович сразу погрузился в раздумья над проектом. Все начиналось с одних неизвестных.

Плотина впервые в Советском Союзе была запроектирована гравийно-песчаной. Это должно удивить — песок и гравий пропускает воду больше, чем любой другой материал. Плотина на Ангаре из песка! Разве не странно? Что же толкнуло проектировщиков на такое решение? Дело в том, что Иркутск находится в сейсмической зоне, да и опыта строительства гравийно-песчаных плотин у нас не было. Такие плотины строились только в Японии, однако ангарских масштабов Япония, конечно, не знала.

Как же достать со дна Ангары гравиино-песчаную смесь для перемычки, а позже и для плотины, если глубина реки здесь примерно пять метров? В проекте об этом сказано не было.

Иркутское строительство, по существу, превращалось в гигантскую опытную лабораторию. До нас ни в одной книге не было сказано, что гравиино-песчаную плотину можно возводить зимой. Эту книгу — не на бумаге — теперь писали мы сами. Недаром к нам приезжали гидротехники из-за рубежа — убедиться, что мы действительно поднимаем плотину зимой.

Наконец пришел долгожданный день укладки первого кубометра бетона. Никогда еще в котловане не было столько людей. Собрались все: арматурщики, плотники, бетонщики, экскаваторщики, шоферы — казалось, стоит одна огромная многотысячная семья. Когда оркестр грянул гимн, все подтянулись. Бочкин смотрел на людское море, знал — сказать нужно в эти минуты что-то очень простое, но увлечь, повести за собой людей, заставить поверить, что они всё одолеют, что каждый из них на виду всей страны.

Бетон! Бетон! Прежде всего для искусственного русла Ангары, по которому ей течь теперь веками, для дна котлована, для справа и слева возвышающихся серых стен, ее будущих берегов, которым надлежит укротить неистовые, исполинские силы природы, глубинную мощь Байкала и сейсмическую активность района. Рядом, у подножия высоконапорной плотины, — крупнейший сибирский город с полумиллионным населением. Сама по себе могучая и строптивая река уникальна. К тому же плотина подымет уровень воды в водохранилище более чем на тридцать метров. Й эта водяная гора нависнет над городом. Сооружения станции должны быть сверхпрочны и монолитны.

Все опять упиралось в первооснову стройки — бетон, он должен быть высшего качества.

Бочкин знал, что главная его задача как начальника стройки суметь убедить рабочих, что оня сообща отвечают за все: за будущее и настоящее, за реку и за город, за озеро и за землетрясения.

Спозаранку ехал в автоколонну больших МАЗов. Говорил шоферам, слесарям, механикам:

— Вы знаете, кто вы такие?

Те замолкали настороженно. А он строго продолжал: — Не только шоферы. Вы — государственные люди. Именно на вас держится вся стройка. Не верите? Сейчас докажу.

Насупленные взгляды становились дружелюбней.

— Да, да! От вашей работы зависит, как прочнее построить плотину. Вы не только подвозите гравий, но и уплотняете его. Каждая ходка по плотине должна идти по свежему месту, не по накатанной колее. После большого МАЗа за плотность укладки можно ручаться. Ни один трактор, ни один бульдозер так не утрамбует гравий.

Позже подсчитано было, что уплотнение грунта МАЗами вместо катков, как планировалось по проекту, дало экономию в семь миллионов рублей.

Потом ехал к бетонщицам, спускался в блок.

— Здравствуйте, девушки! Что это вы невеселые сегодня?

За всех отвечала бригадир:

— Нечего нам веселиться. Опять бетон не дают.

— Почему?

— Вы — начальник, вы и объясните почему. Мы не загорать сюда приехали. Говорят, нет рассортированного гравия, что-то сломалось, что-то нужно исправлять. Когда только кончится это мучение?

Бочкин тут же ехал в лабораторию. Спрашивал начальника:

— Сколько песка и сколько гравия содержится в естественной смеси, которую вы применяем для приготовления бетона?

— Видно, гравиесортировка опять остановилась?

— Да. Сейчас сделаем контрольный анализ, результаты чрезвычайно важны.

Через час решительно сказал, взглянув на цифры:

— Готовить бетон будем из естественной смеси.

— Проектировщики не согласятся. Может, стоит собрать техническое совещание? Иначе вам трудно будет объясниться с главком и министерством.

— Некогда. Да и сколько бы мы ни заседали, процентное соотношение песка и гравия не изменится. А за чужую спину прятаться не привык. Начальник стройки для того и начальник, чтобы принимать решения самому, когда это нужно, как командующий на фронте. И отвечать за них.

За нарушение технологии приготовления бетона, за отход от проекта была, конечно, хорошая взбучка.

У Бочкина непроизвольно задергалась левая бровь, когда дали на техсовете ему слово. Но говорил отнюдь не покаянно.

— Я поступил не только честно, но и смело. Проектировщики перестраховались, усложнили безо всякой нужды схему технологического процесса бетона. Сперва, мол, надо рассеять грунт, песок — отдельно, мелкий гравий — отдельно, крупный — тоже отдельно. Потом опять все это вместе спустить в бетономешалку. В этих же пропорциях. И каждый куб бетона на двадцать рублей дороже из-за этого. А значит, двадцать миллионов народных денег — на ветер! Хорошо, что еще рабочие этого не знают, а то смеялись бы над нами.

Представитель Гидропроекта ссылался на авторитетные ученые труды, говорил опять и опять о необходимости соблюдения установленной проектом технологии приготовления бетона, учитывая уникальность ответственного гидротехнического узла, в конце — категорически потребовал запретить укладывать в основные сооружения бетон, изготовленный из нерассортированной смеси. Говорил он долго. Бочкин слушал, прикрыв от усталости веки. Со стороны казалось — демонстративно дремлет. Он же думал о том, как глупо так отчаянно спасать всего лишь честь мундира, тем более по-своему-то правы обе стороны. Проектировщики требуют точного соотношения гравия и песка. Эта задача заложена ими в проекте. А вот здесь, на Ангаре, естественный грунт почти в точности соответствует требованиям проекта. Это случайное совпадение. Но эта случайность сбережет миллионы. Он первый обнаружил ее. Теперь бы всем вместе порадоваться, что когда-то не заметили, не исследовали, не учли гравий самой Ангары, но амбиция не позволяет. Успеть бы уложить побольше бетона, и чтобы никто ему в этом не помешал. Но и мешали, и нервы потрепали немало; приезжали комиссии из Москвы, пробы брали из всех блоков, пока самые уважаемые профессора не доказали, что никакой существенной разницы между бетоном, изготовленным из естественной смеси, и бетоном из сортированных заполнителей нет. Бетон был отличным. Тогда и министр в специальном приказе отметил инициативу Бочкина, даже выделил премию. В Гидропроект пошло письмо о том, что «проект гравиесортировочного устройства почти целиком скопирован с южных строек, что следует признать совершенно неправильным. Гравиесортировка рассчитана только на летний период работы, что совершенно неприемлемо для Иркутской ГЭС ввиду короткого летнего периода в этом районе». Кроме того, отмечалась неудачная конструкция эстакад, дефекты бетонного завода. Но и просчеты проектировщиков оправдывались сложными и малоизученными условиями Восточной Сибири. Виновных мог бы теперь и носом ткнуть. Да не было у него такого правила. Не любил злопамятных людей. Он считал, что строитель обязан поправлять проектировщиков, потому что время выдвигает новые требования. Понимал, что, создавая проект уникального, стоящего миллиарды сооружения, проектировщики не имеют права на риск. Они берут технические решения, проверенные на практике, то есть полагаются на опыт вчерашнего дня. Но это не оправдание застоя в технике. Проект не должен превращаться в догму. Авторы проектов должны работать на стройках, потому что, кроме практического опыта, есть еще инициатива производственного коллектива.

Перекрытие Ангары!

Бочкин тогда спал урывками, зато не было закоулка на стройке, где не побывал бы за последние дни. Уже была отправлена министру для доклада правительству телеграмма с датой перекрытия реки, готовы машины, краны, экскаваторы, бетонные кубы, камень. Но нашлись скептики. Они-то и ставили под сомнение главное: понтонный мост. Они говорили, что возросшая сила течения смоет его, что вообще перекрывать Ангару с понтонного моста — наивная затея. Но вот и понтонный мост наведен и испытан. Ведь впервые в истории гидротехнического строительства будет такое: перекрытие реки с наплавного моста. Его заранее изготовили в Улан-Удэ, провели вниз по Селенге через Байкал караваном из пятнадцати цельнометаллических барж. Баржи прочно соединили, построили на них настил и закрепили его тросами. 50 самосвалов должны были ринуться в схватку с грозным противником, который не простит им ни малейшей растерянности, ни единой ошибки. Конечно же, все заранее рассчитано и перенесено на огромные бумажные простыни графиков. Но жизнь — не бумага. Бочкин снова и снова отыскивал слабые звенья в плане штурма. Знал: главное — интенсивность отсыпки, в каждое мгновение нужно сбрасывать в Ангару камней и бетона больше, чем она сможет унести. Сколько раз он подъезжал к середине моста и заглядывал в воду: в глубине виднелось дно, и по нему перекатывались от сильного течения камни. А когда начнут прижимать реку, так ли взбунтуется?! За сердце Бочкин не держался, но волновался сильно.

Настал час, когда большой шагающий издал протяжный гудок. Его подхватил второй экскаватор, третий, четвертый. К ним присоединились портальные краны на эстакадах. Но вот ковш большого шагающего вырвался из земли, и струя воды ринулась в проран несмело, но после трех взмахов ковша хлынула с ревом в котлован. На мост въехала колонна самосвалов. Река закипела. Чем дальше, тем неистовей вырывалась из-под моста широкая струя, натыкаясь на каменный порог. Казалось, взбунтовалось вместе с ней все. С низовьев реки поползли черные тучи. К исходу первых суток налетел ураганный ветер, небо раскалывали молнии, по настилу моста застучал дождь. Потемнело так, будто наступило затмение.

Поток машин поредел — молния ударила в столб электропередачи. Остановились все экскаваторы. Вслед за ними встали самосвалы. Даже на фронте так тяжело ему не было. Лицо из бледного стало лиловым, потом красным, враз избороздилось такими глубокими морщинами, словно за день постарел сразу на двадцать лет. А впереди — ночь, тревожная, как перед самым страшным боем. Сейчас в его руках вся стройка. Провал сознания длился несколько секунд. Бочкинские команды посыпались так же твердо, как в начале атаки:

— Начнем сбрасывать кубы. И залпами!

Все повреждения были исправлены. На мост опять ринулась колонна самосвалов. Из кузовов торчали серые горбы огромных бетонных кубов. По общему сигналу одновременно сбросили их в реку.

Бочкин радостно потер руки:

— Хорошая канонада!

В первые минуты после перекрытия Бочкпн остановил какой-то первый подвернувшийся МАЗ. Вскочил на подножку. Вокруг собрались строители. Хотелось многое им сказать о том, какая большая победа одержана, а вырвалось только два слова: «Ангара перекрыта!»

Конечно, был митинг. Тут же, в пять утра. Конечно, сотни людей впритык обступили самосвал, на котором стоял Бочкин, и смотрели вокруг: куда девалась строптивая и гордая Ангара? За понтонным мостом еле плескалась тихая заводь.

О новой вехе в своей биографии Андрей Ефимович Бочкин рассказал однажды: «Мы не сдали еще Иркутскую ГЭС, когда заместитель министра спросил меня, согласен ли я взять на себя строительство Красноярской ГЭС. Я понимал, что стройка на Енисее сулит огромный размах, но не успел пока отойти от тревог, пережитых на Ангаре, и ответил, что, пожалуй, устал я уже от всех этих больших дел и что дело близится к пенсионному сроку — стоит ли мне начинать такое строительство?

Тем не менее в Москву меня вызвали и Секретариату Центрального Комитета представили. Тот, кто обо мне докладывал, правда, заметил:

— Товарищ Бочкин идет на эту стройку без большого энтузиазма.

И верно, большой охоты браться за Енисей я не испытывал. Насколько я знал, Красноярская ГЭС начинала строиться скверно: одного начальника сняли, потом — другого…

Меня стали убеждать, что я еще человек здоровый, могучий, что Енисей я одолею. Мне кажется, тут имело значение то, что написал о перекрытии Ангары, и в частности обо мне, Твардовский. Кто-то даже вслух произнес:

— Крепыш, майор запаса, по мерке выверенной сшит. Раз, мол, по мерке, значит, подходит. Ничего мне не оставалось, как попросить два месяца на недоделки. К этому прибавили еще месяц на отдых.

И вот я приехал на Енисей».

Когда-то у этой же реки стоял по дороге на Сахалин Антоп Павлович Чехов и в письмах писал о том, что думал в те минуты: «В берегах Енисею тесно. Невысокие валы обгоняют друг друга, теснятся и описывают спиральиые круги, и кажется странным, что этот силач не смыл берегов и не пробуравил дна».

Все это Бочкин знал. Как и то, что начиная с проекта все на этот раз будет «ездой в незнаемое»: сверхпрочные сорта металлов, особые машины, механизмы, ведь по размерам бассейна силач уступал только Амазонке, Конго, Миссисипи с притоком Миссури, был в два раза больше Волги, в пять раз длиннее Днепра.

Андрей Ефимович Бочкин уже приехал на место будущей стройки, но никто о нем еще не знал, никто его не ожидал. А он ходил из одной бригады в другую, одетый в видавший виды рабочий ватник, подолгу толковал с людьми. Посидит, поговорит, какие, мол, заработки, спросит го у одного, то у другого строителя:

— Как занесло-то сюда? Кто приглашал? Где работал прежде? — Он хотел иметь сразу представление о коллективе. А люди жили в землянках скученно, на узлах. Видел пьяных, грязь. В больнице печь не топилась.

В двухэтажной школе было холодно — не было совсем отопительного котла. Возмущался про себя, чертыхался:

«Ну, в Иркутске еще понятно — была война. Не успели построить: здесь, в океане лесов, землянки!»

Говорили, что молодой парень в гимнастерке без погон, похоже, из демобилизованных солдат, по-своему оценил его дотошность:

— Ты, дед, напрасно сюда заехал. Небось думаешь, и я, мол, рядком с молодыми подзаработаю. Сам-то что, плотник? Хорошо, если поселишься в бараке, а если в палатке или в землянке? Палатки, правда, деревянные. Последнее достижение науки. Усовершенствованные. Посреди— печка-«буржуйка». Только к утру одеяла от стенок отдираем. А лучше дуй-ка, дед, пока не поздно, назад, к своей бабке на печку. Куда уж тебе здесь тягаться с нами?

Дружок солдата с обмороженной щекой говорил тоже напрямую:

— Тьфу, а не работка!.. Отсыпаем котлован, рубим дома, а больше грузы разные таскаем, как лошади ломовые. На днях вроде бы послали на настоящую работу — делать фундамент бетонного завода, так арматуру рубить, дед, и то нечем. Нет ножниц! Орудуем кувалдой, понимаешь?.. Вот какая она — великая стройка! Такие дела. А нет настоящей работы — нет и заработка. Так, разве что на щи, да и то без мяса.

Через несколько дней объявили собрание, на котором должен был представиться коллективу новый, только назначенный начальник строительства. Тут-то и произошло поразительное: многие узнали в нем деда-плотника. Те демобилизованные солдаты, ругавшие стройку, воскликнули громко, вместе:

— Ай да дед! Ну и хитер!

С той поры, с той последней стройки так больше и звали его меж собой, за глаза, а иногда и в глаза проговаривались по забывчивости, но было в этом новом его прозвище — Дед — столько уважения, почтительности и даже преклонения, что он не обижался. Да и внучки настоящие, кровные были уже давно, а эти, совсем юные, пылающие горячим румянцем лица — разве не внуки они ему? В первой же речи все, что надо было для начала, им он сказал, как будто выложил программу на ближайшее будущее.

— Все, что вы делали вчера и сегодня, что вместе будем делать завтра, — это подступы к главному штурму: перекрытию Енисея. На фронте у нас говорилось, что тот солдат выигрывает бой, кто думает о бое загодя. Здесь тоже бой — битва с великой сибирской рекой. Но с завтрашнего дня работать нужно лучше. Знаю, чего у нас нет, чего не хватает. Да почти ничего нет, но все будет в ближайшее время.

«Зато огромный кабинет начальника строительства, — вспоминал Андрей Ефимович позже, — до которого я добрался только на третий день, был на самом высоком уровне: современная мебель, мягкие кресла, дорогие портьеры, телефоны, коммутатор, кнопки для вызова и к довершение на двери уже кем-то услужливо прибитая пластинка из оргстекла с надписью „А. Е. Бочкин“ и даже часы приема. Забегая вперед, скажу, что за все те десять лет, что я провел на строительстве, в этом кабинете сидел я мало, думаю, что и двух часов в день тут не проводил, а когда приходил сюда, секретарша с ужасом смотрела на мои сапоги. Они были вечно в глине, в бетоне. Поймав на себе ее взгляд, я тут же у входа в углу спешил переобуться. Конечно, я испытывал досаду в те первые дни, видя свою фамилию на дверях этого пока совсем неуместного здесь кабинета».

Главный инженер еще две недели вел дела, а Дед «ушел в народ». Ходил по палаткам, баракам, общежитиям, столовым.

Бочкин искренне верил, что именно в рабочем человеке — начало всего сущего, что он способен на большее, чем кажется. Это свое убеждение повторял на оперативках чаще других, если ему говорили, что сроки графиков работ срываются и все возможности исчерпаны.

— А с рабочими разговаривали? Я спрашиваю: с рабочими по душам поговорили? Объяснили, какая у нас сейчас главная задача и как нам пока трудно? Да они, придите к ним, объясните все, сверх всякого плана все сделают.

Потом писали о том, что за эту святую в них веру Деду платили тем же. Стоило ему появиться на любом участке, ео всех сторон тянулись мозолистые руки с пачками папирос или сигарет. Он брал одну, пуская по кругу свою пачку. Часто ловил на себе теплые, доброжелательные, сочувственные взгляды. Имел Бочкин свой собственный подход к самым неразрешимым проблемам.

Говорили, что, когда бетонный завод грозил взять стройку за горло, приезжал туда спозаранку. Машину загонит в закоулок, а сам станет в стороне, курит, будто поджидает кого-то. И так по нескольку часов изо дня в день, пока не спало напряжение. Это был еще один ход в его стратегии. Ходов у Бочкина было множество. Вряд ли только возраст и опыт были тому причиной. С утра до ночи пропадая на стройке, то благодаря одной, даже случайно оброненной фразе, то благодаря собственной наблюдательности — он чувствовал, где завтра или послезавтра может сбиться пульс. И на то место ехал сегодня. И пропадал там, будто прожектором шарил по слабому участку, выуживал, вынюхивал — почему сбой. А если сбой все же наступал, первый знал, что надо делать, чтобы спасти положение.

Вот почему в те минуты, когда состоялось перекрытие Енисея, к нему приковались сотни притихших, благодарных человеческих глаз и шепот пронесся по рядам:

— Бочкин! Бог Енисея.

Но слава катилась мимо него, его глаза смотрели только в проран, где затихал красавец и силач Енисей.

Потом в Саяны перекинули почти весь коллектив строителей из Дивногорска. Опытные, спаянные, стреляные, они без акклиматизации сразу впряглись в новое дело. Еще при нем, когда саянская стройка была на правах управления в его подчинении, наведывался туда сам, обходил участки, выкуривал с начальником или прорабом, вчерашним своим питомцем, по сигарете, спрашивал о том, о сем. Приходил на оперативки, которые вели его выдвиженцы, садился в сторонке и принимал безучастный вид. А потом, когда оставались в кабинете один на один или уходили на Енисей, поправлял их решения и распоряжения. Так что Саяно-Шушенская в верных, надежных руках.

В Саянах могло быть одиннадцатое море Бочкина. Был опыт, но горки жизни были крутыми, запаливался на подъемах не в меру, не умел ходить ровненьким шагом. Может, потому и бросали каждый раз на прорыв.

Как провожали его в Дивногорске! Как тяжко было прощаться с последней своей станцией — накануне обошел все городские улицы и закоулки, и люди, прослышав, что он навсегда покидает Дивногорск, который они строили вместе от первых палаток, почтительно и молча, взрослые и дети, узнав его, уступали дорогу. Стюардесса иа борту самолета после обычных объявлений сказала:

— Сегодня мы совершаем необычный рейс. На борту нашего самолета находится начальник строительства Красноярской ГЭС Андрей Ефимович Бочкин. Стройка завершена, и он покидает наш город. Дорогие друзья! Сейчас самолет на несколько минут изменит свой курс, чтобы совершить круг почета над десятым морем Бочкина.

Турбины взвыли, пассажиры припали к иллюминаторам: там, на земле, плескалось его последнее море. Было видно, что слегка штормило: крутые волны налетали на яркий парчовый наряд вековой тайги. Двадцать тысяч людей строили плотину. Сколько им сердца отдано! Теперь в машинном зале работает всего три человека. Люди разъехались по другим стройкам, демонтированы машины, краны. А ведь и не выспался безмятежно ни разу за все одиннадцать лет строительства плотины. Напоследок пошел прощаться с турбинами, потом поднялся на плотину и долго-долго стоял еще на берегу один. Все ушли, понимая: ему хочется, ему надо побыть в последний раз одному.

Но в день штурма Енисея в Карловом створе, на Саянах, Андрей Ефимович Бочкин был самым дорогим и почетным гостем, хоть никак не подходило к нему это праздное слово: гость.

В первые два дня он успел побывать везде. В котловане, где оглушил родной шум огромной стройки, сразу помолодел, глаза заискрились весело, озорно. На митинге после перекрытия его слушали, боясь пропустить хоть одно слово:

— Обнаженная сила природы и человек — лицом к лицу. К этому нельзя привыкнуть. Хотя для меня-то уж, казалось бы, что здесь удивительного. Отлично подготовились вы, товарищи, к перекрытию. Я увидел здесь новейшую современную технику. А ведь в моей жизни был Днепрогэс, где бетон месили лопатами. Были в моей жизни комитеты бедноты и борьба с неграмотностью. Как много мы прошли только за одну человеческую жизнь.

Корреспонденты защелкали аппаратами, застрекотали камерами, но он сбежал от них и пошел в свою бригаду — имени Бочкина.

Что поразило его больше всего в их каптерке, так это собственный его портрет, не тот, в орденах и медалях, какой обошел газеты в дни присвоения ему Ленинской премии, а другой, где ему 18 лет, где в глазах горит огонь атак, а на голое тело наброшен невзрачный латаный пиджачишко. И горячая волна признательности захлестнула сердце, но виду не подал, спросил:

— Ну, орлы, показывайтесь все сорок сороков, какие вы, сыновья мои? А то на щитах, на Доске почета читаю: бригада имени Бочкина. Не мог и дождаться, когда увижу вас. Как живем, работаем?

Отвечал за всех поначалу бригадир Сергей Коленков:

— Пять месяцев подряд занимаем первое место на стройке. Стали победителями соревнования за право личного участия в перекрытии. Правда, участвовали в нем символически, ленточку резали и сами были, конечно, в лентах. Трудились в основном водители КрАЗов…

Бочкину дело было до всего:

— А небось не со славы все начиналось?

— Ясное дело. Сразу мы были как с бору по сосенке. Сами знаете, кто отдаст лучших работников? Вначале с браком еле управлялись, потом, когда с планом выровнялись, решили выбиваться в передовые. А тут и мысль пришла, мол, все передовые бригады имеют имя. Знаменитая у нас бригада Михаила Полторана — имени Героя Советского Союза Николая Кузнецова, бригада Валерия Позднякова носит имя Юрия Гагарина. У них хранится лопата, которой Гагарин во второй котлован в Дивногорске бетон укладывал. Мы решили: хотя еще и не передовые, но лучше бороться за это уже с хорошим именем. А тут еще посмотрели документальный фильм «Десятое море Бочкина». Выходило, что мы строим ваше одиннадцатое море. Не знали раньше этого. Пошли узнавать, поспрашивали кое у кого, оказалось, что вы начинали возводить и Саяно-Шушенскую ГЭС. И окончательно решили: надо бороться за присвоение бригаде вашего имени. Я, признаться, сначала засомневался, ведь Бочкин, говорю, живой, давайте выясним, можно ли это. Стали советоваться — в ответ ничего определенного. А хлопцы уже только и твердили: это же замечательно, что живой, будем переписываться, пригласим в гости. Однажды собрались, требуют: хотим только Бочкина, и все тут! Так и порешили, значит. А тут нас перевели на плиты водобоя. По шесть тысяч кубов укладывали, в полтора раза выше нормы. Очень прибавило нам сил ваше имя. Тогда нас попросили «пазуху» переделать за подпорной стенкой. В свое время был допущен просчет, стену возвели, а про «пазуху» забыли. Пришлось триста кубов почти вручную укладывать, с техникой туда не подступиться. И все это сверх своего основного плана, в выходные и после работы. Не считались ни со временем, ни с усталостью.

Бочкин разволновался:

— Вот это по-нашенски! Спасибо. А не зазнаетесь?

И тут хоть и вразнобой, но прокричали почти все:

— Нет!

Его комсомольско-молодежпая бригада обещала не только не зазнаваться, а слать ему по московскому адресу все трудовые свои рапорты, чтобы сам видел их, а деньги, заработанные почетным членом бригады А. Е. Бочкиным, перечислять на счет Табагского детского дома.

С тех пор частенько в Москву в Стрельбищенский переулок шли письма и телеграммы с Саян: то с Днем Победы поздравляли, то докладывали, что бригада победила в соревновании за право уложить первый бетон в левобережном котловане.

В Саянах, в каптерке бригады, которая сама захотела называться его именем, кто-то из рабочих нарисовал плакат: к мосту через Енисей мчится конница, и впереди на огненно-рыжем коне несется большеголовый юноша в шлеме с красной звездой, и врезана давней давности фотография, где в глазах молодого Андрея Бочкина горит огонь атаки, а за ним на красных конях — еще сорок всадников.

Именем Бочкина сегодня названа одна из улиц Дивногорска. И на этой улице живет бетонщица, Герой Социалистического Труда Екатерина Федоровна Скрюкова, которой Бочкин когда-то сам показывал, как удобней держать вибратор. А рядом — бригадир плотников-бетонщиков основных сооружений Александр Лардыгин, который уложил со своей бригадой десятую часть бетона в тело плотины. Встретил бы на «своей» улице Андрей Ефимович и Юрия Озорницкого, с кем в паре рубил и обтесывал на воскресниках бревна для первых домов Дивногорска. Да любой житель той улицы — бочкинец. И тем, кто придет потом, они тоже расскажут про бывшего начальника знаменитых строек, который успевал и дело вершить, и бок о бок с людьми быть.

Теперь часто говорят о бочкинском стиле работы, о том, что на каждого шофера, крановщика, бетонщицу и просто на тетю Домну, варившую вкусные борщи, у него хватало тепла, доброты и света. И не в этом ли кроется одна из тайн легендарной его славы? Но еще, конечно, и в несгибаемом мужестве, которое вспыхивало всеозаряющим светом в минуты, часы и дни тяжких испытаний.

Потоп шестьдесят шестого года с Саян тоже не был неожиданностью. Гидрогеологи предсказывали, что в половодье Енисей обрушит на строителей 24–26 тысяч кубометров воды в секунду, что такие наводнения даже на такой коварной и строптивой реке редки, примерно один раз в сто лет. На стройке создали штаб, он должен был предусмотреть все, на аварийный случай составили даже план эвакуации. Третьего мая Енисей заворочался у берегов. Вертолеты полетели на разведку верховьев реки. После того как они вернулись, собралось экстренное совещание штаба. Бочкин говорил так, будто давал команды перед боем:

— Началась подвижка, через день-два лед сорвется. Через донные отверстия пропускать его в таком виде нельзя. Он может причинить много бед. Что мы сделаем? Затворы, кроме четырех, оставим закрытыми. Лед в верхнем бьефе поднимется метров на пятнадцать, и мы придержим эту лавину. Когда солнце и вода распарят лед, лишат его силы, мы откроем затворы и сбросим остатки льда, по существу, уже рыхлую массу, через донные отверстия.

Через три дня резко подскочил уровень воды в верхнем бьефе.

— Лед идет на таран плотины! — доложил в штаб начальник водной группы.

Перемычка, ограждавшая стоянку судов, была смята молниеносно. Тросы не выдержали напора, баржи понесло на сооружения гидростанции. Люди действовали быстро и смело. Суда были задержаны, пришвартованы новыми тросами. Огромные льдины уперлись в плотину. Работы по укреплению продольной перемычки велись с величайшим напряжением всех сил. Рейс за рейсом 25-тонные самосвалы везли скальный грунт, сверху на него укладывались 18-тонные бетонные блоки.

Бочкин перешел жить в штаб — тесовую будку у плотины. Там был стол, диван, несколько телефонов. В общем — диспетчерская. Ни на минуту не выпускал изо рта сигарету и через каждые полчаса выбегал из штаба на пирс. Вода в Енисее поднялась на восемь с лишним метров. Такой воды здесь не было с 1902 года. А тут стало поджаривать солнце. К грунтовым водам присоединились потоки, вызванные бурным таянием снегов в Саянах. Еще зимой тайгу завалило снегом по самые верхушки. Яростные струи начали заливать подземные галереи складов. Неожиданный снег в середине мая в Саянах, а следом — дожди в центре Азии и до Ледовитого океана. И за перемычкой Енисей разбушевался так, что стали рушиться берега.

Лицо у Бочкина от высокого давления стало почти багровым, глаза налились кровью. Таким его никто еще не видел. Врачи уложили в больницу. Уже оттуда он дал министру строительства электростанций телеграмму: «Приток водохранилища достиг 22,5 тысячи кубометров и продолжает нарастать до ожидаемых 26–27 тысяч кубометров. Сброс через отверстия составляет 20 тысяч.

Откачка воды из котлована достигает 40 тысяч кубометров в час. Аварийные работы определены по защите береговых сооружений нижнего бьефа, подвергающихся размыву. Причалы, подземные галереи пристанских, а также расходных складов бетонного завода затоплены. Руководящий состав, механизаторы, водители тяжелого автотранспорта переведены на круглосуточное казарменное положение. Укладка бетона продолжается в нормальных темпах».

А Енисей свирепел еще больше. В блоках ни на минуту не прекращали работу. Людям туда доставляли бетон, пищу. Спали там же. На стройке было объявлено особое положение. На плотину вышли все, кто мог чем-то помочь в беде: врачи, работники ОРСа, учителя, воспитательницы детских садов. Каждая пара рук была на вес золота. Люди из рук в руки передавали мешки с цементом 15 часов подряд, тысячи мешков — каждый весом в полцентнера. Все это летело в ревущую пасть Енисея, вдоль всего подмытого ряда котлована. Сбрасывали массивные бетонные кубы. Самосвалы тяжелыми глыбами преграждали воде путь к причалу портальных кранов.

Уже и центральные газеты сообщали с тревогой, что море продолжает бушевать. Вода прибывала, почти догоняла плотину. В некоторых блоках люди работали в нескольких десятках сантиметров от воды. Ей оставалось совсем немного подняться, чтобы ринуться в котлован. К тому же сильный ветер гнал к плотине большую волну. Меры требовались столь же энергичные, как натиск Енисея. Тогда все поняли: положение может спасти только Бочкин, опытнейший гидростроитель. Но он уже и сам, уловив тень растерянности на лицах своих заместителей, спросил:

— Не врите только. Что в котловане?

Ему честно сказали:

— Положение стройки катастрофическое.

Он сорвался с койки. Но в котлован спустился собранным. В кромешной тьме молча обошел всю дамбу. И все понял. Распорядился:

— Будем наращивать верховую перемычку.

Это был простейший, но самый верный выход в той обстановке. Итак, кто быстрей: плотина с перемычкой или Енисей? Люди или стихия?

А небо заволокли грозовые тучи, раскатился гром. Будто сговорились река и гроза. Молнии вывели из строя кабели электролинии, умолкли насосы верхнего водоотлива. Рев паводка смешался с ревом ливня. Электрики под проливным дождем, под неистовыми молниями ушли на линию. Им никто не отдавал приказа, никто их не посылал восстанавливать поврежденный кабель, рискуя жизнью. Иначе они не могли поступить. Бочкин тоже в те минуты не мог их остановить.

Настал момент, когда море уже не бесновалось, не клокотало. Оно молча накапливало силы для последнего прыжка, вздуваясь все выше и выше. Оно торжествовало. Оно считало битву с людьми почти выигранной.

Но люди не сдавались. Промокшие до последней нитки, с почерневшими от страшного нервного напряжения лицами, они верили каждой бочкинской команде, слову, решению. Бульдозеры без остановки месили гусеницами грунт, сантиметр за сантиметром наращивая перемычку. Руки деревенели от напряжения. Головы раскалывались от грохота моторов, раскаленные их жаром. Еще сантиметр или два — и плотина сдаст, Енисей затопит город.

Люди продолжали бой. Героями были все.

Прораб Юрий Севенард (комсомолец, сын главного инженера стройки, приехал в Дивногорск после окончания Московского инженерно-строительного института) с огромным трудом включил АВР (аварийное включение резерва). Но этой электроэнергии хватило лишь на освещение. Аварию необходимо было ликвидировать немедленно. Он, Карнаух Володя и Волков Леня спустились через люк внутрь баржи. Оказались по грудь в ледяной воде. Стали ногами нащупывать нагнетательную задвижку, потом — нырять по очереди. Все же открыли задвижки. Теперь надо было включить электромоторы. Они под водой.

— Убить может! — крикнул Севенард. — Шесть тысяч вольт!

— Не убьет! — ответил Володя. — Здесь же вода снеговая. Она не проводит ток.

Пока, погрузившись в воду до подбородка, отыскивал рукой рубильник, у тех двоих мурашки бегали по спине: шесть же тысяч вольт! Но вот над водой вспыхнул огненный шар. Насосы зачавкали.

Бочкин улыбнулся: все насосы водоотлива заработали.

Катастрофа предотвращена. Стройка спасена. Город — тоже. Говорили, будто за три часа до конца смены он вызвал в штаб начальника ОРСа и приказал для всего штурмового отряда к двенадцати ночи приготовить бесплатный парадный обед. Прямо здесь, в столовой котлована. А сам пошел к инспекторам рыбнадзора и купил у них всю свежую стерлядь, какую они подобрали на камнях, попросил повара сделать добрую стерляжыо уху. Никто не ушел и после смены и ужина, хотя автобусы стояли рядом, чтобы развезти по домам. Промокшие, оглушенные, опять полезли в машины. Но в ночной мгле раздался охрипший голос Бочкина:

— Довольно, братцы! Спасибо вам.

И поклонился всем низко, в пояс. Не только поклониться, в те минуты он готов был на руках нести домой каждого из этих замученных людей. И люди так думали, и в газетах писали, и по радио иа всю страну передавали, что все сооружение станции спасло то, что в критические минуты энергия Бочкина нарастала быстрее, чем паводковый вал, рвавшийся к плотине.

Утром следующего дня счет опять шел на часы и минуты. Десять дней и ночей люди возводили защитную стенку. Бетонщики уложили в эти жаркие дни третий миллион кубометров бетона. Только на фронте, где жизнь и смерть стояли рядом, люди способны были, чтобы выжить, выдержать такую перегрузку. Стерлись границы человеческих возможностей. Море сдалось, не выдержало единоборства. Болезнь от Бочкина тоже отступилась. Не выдержала бешеных темпов десяти ударных дней. И сердце опять забилось вровень с ритмом стройки. Он снял казарменное положение для большинства руководителей. Только электриков и службу водоотлива обязал дежурить круглосуточно. Больше Енисей не своевольничал, начал забывать, что входит в первый десяток великих рек мира, подобрал под себя свои жилы и мускулы.

26 января 1967 года забетонировали блок первого пускового агрегата. И на стройке начался новый, предпусковой период. В апреле отпраздновали с песнями, с оркестром открытие моря. Потом из Запорожья подошли сверхмощные трансформаторы, и в первобытной глуши строились линии высоковольтных передач. Не редкостью на пути лэповцев была и вечная мерзлота. А то в котлованах для опор плыла бурая размокшая земля, и не было тому плывуну конца и края.

Новое море рождалось не только в грохоте взрывов, в смертельных схватках с исполинской рекой, но и в точной работе монтажников, где ошибка в полмиллиметра могла на нет свести весь прежний труд. Теперь многотиражка регулярно помещала вести с монтажного фронта. Внимание всей стройки было приковано к пуску первых двух турбин-великанов.

Наконец пришел самый заветный из заветных дней.

Андрей Ефимович написал о нем так: «Было 13 октября 1967 года, три часа двадцать две минуты.

Председатель государственной комиссии принимал рапорты начальников служб:

— Турбина готова!

— Генератор готов!

— Затворы подняты!

Рапорты поступали быстро, но собравшимся томительно-медленными казались эти считанные минуты. Но они прошли, и вот уже, скрывая волнение, председатель комиссии дает команду: „Пуск разрешаю“.

Еще какое-то мгновение было тихо — и вдруг в машинном зале возник гул, он усиливался, как будто приближался поезд. Это Енисей с высоты тридцатиэтажного дома упал в глотку водопада, достиг рабочего колеса и медленно повернул стотонный турбинный вал, а тот увлек за собой гигантский ротор. Турбина набирала скорость, гул усиливался, плиты под нашими ногами стали подрагивать. В глубине кратера стремительно и легко вращалась стальная махина чуть ли не в две тысячи тонн, а снаружи, под полом машинного зала, возвышалась только небольшая башенка генератора-возбудителя.

Уже не первый агрегат входил в строй у меня на глазах, но это всегда как впервые. А эта турбина была уникальной — другой такой не было в мире…

Дежурный подошел к пульту, вставил в скважину ключ, подождал, пока стрелка синхронизатора показала, что напряжение генератора уравновесилось с напряжением сети, и наконец повернул ключ. Было семь часов сорок минут… Электричество двинулось в путь».

Лицо Бочкина, говорят, почернело. Но, потирая радостно руки, он сказал:

— Хорошо запела!

День своего семидесятилетия Андрей Ефимович Бочкин встретил у себя дома, в Москве, в Стрельбищенском переулке. Грудами носили в тот день почтальоны письма и телеграммы. И не закрывалась дверь квартиры, пропуская туда южан с несмываемым загаром, бледноликих северян. Шли сюда немолодые мужчины с гвоздиками в руках, но больше было подтянутых, стройных, с ранней сединой — выращенная им гвардия отечественного гидростроения. А в груде присланных на имя Бочкина писем и адресов билась такая бескорыстная человеческая любовь и такая всенародная слава, какой мог бы позавидовать самый большой честолюбец. Эта любовь ломала официальный тон приветственных адресов, рвалась из каждой строки телеграмм. Так не пишут тому, кто был просто-напросто начальником. Так пишут только тогда и только тому, кто, ведя людей за собой к высоким вершинам, хранил в своем сердце любовь к человеку.

Сердце… Оно имеет свои пределы прочности. Ему нелегко порой даются и радостные мгновения. В день своего семидесятилетия Бочкин несколько раз украдкой проглатывал нитроглицерин. Он знал, что победителям легко живется на земле, но что достается эта легкость дорогой ценой…

Три года спустя вновь пришли со всех концов страны письма и телеграммы. И съехались друзья, товарищи, воспитанники, ученики. Но уже не радость, а горе собрало их вместе: Андрей Ефимович Бочкин скончался 16 октября 1979 года.

Жизнь Андрея Ефимовича Бочкина, пожалуй, ответит на многие вопросы. Но высота ее не только в содеянном: да, жил, творил, строил. От него осталось и другое, не менее важное: заповеди глубочайшей порядочности, по которым сам жил, их впитали в себя все люди, которые шли рядом. Оп никогда не попирал слабого, не угождал сильному, не льстил и не заискивал ни перед кем, не криводушничал, не предавал друзей, спихивая вину то на обстоятельства, то на хитросплетения жпзпи. И в каждом, самом, казалось бы, никудышном человечке неожиданно для всех находил ту тайную пружину, нажав на которую он мог отыскать неведомые и святые родники. Из многих, по ком проехали колеса жизни, он сумел на разных стройках вылепить настоящих людей. Был доверчив, но в то же время глаза его приобретали оттенок стали и остроту клинка, делались беспощадными, если упирались в пошлость, бездарность, тупость, безнравственность. Стройки, рукотворные моря — это важно, но не менее значительно, что еще долго-долго люди будут впитывать в себя всю высоту бочкинской жизненной волны.