"Цирк приехал!" - читать интересную книгу автора (Аронов Александр)

Глава пятая КРЕСТИК ИЛИ ГАЛСТУК?

Вот уже несколько дней, как Влас и Борька постигают тайны профессора Кара-Ашикага. В конце его замечательного сочинения сказано:

За книгу ребята отдали Ромке Смыкунову двух «почтарей», трех «монахов», четырех «турманов», рогатку, чуть-чуть заржавленный перочинный ножики две горсти серы для жевания.

Ромка уверяет, что книгу издали двадцать лет назад. Тогда за один рубль можно было купить целую голубятню с голубями.

Да и сам профессор пишет: «Не жалейте о затраченном рубле! Если бы вы брали уроки у опытного учителя-японца, то вам пришлось бы уплатить за курс не менее 400–500 рублей. Если вы случайно встретитесь с англичанином или американцем, который захочет угостить вас боксом, вы не смущайтесь: победа за вами! В одну-две секунды, применив прием „Идем-идем“, или „Не хватай за горло“, или „Тока-Тои“ с „Курума-Каеши“ (боковой гриф для дам), вы можете вывернуть противнику руку, сломать ногу или нанести какой-нибудь жестокий удар».

Влас и Борька лежали на крыше сарайчика. Чувствовали они себя отвратительно. То ли перетренировались, то ли попросту объелись яблок. Профессор рекомендовал «никогда не упражняться после еды, подождать час-полтора, не менее, во избежание тошноты». Ребята этот срок выдержали, но их все-таки мутило.

У Борьки, помимо рези в желудке, болели скулы. Он усиленно вырабатывал любезную улыбку, без которой было совершенно не обойтись. («Японец ждет противника, любезно улыбаясь».) Руки покраснели и распухли. («Самурай бьет всегда краем ладони со стороны мизинца».) Для того чтобы край ладони стал «упругим и твердым, как дерево», Борька целыми днями стучал им без устали по парте, по столу, по стенам. Но рука пока не становилась «стальной».

Влас добился больших успехов. Он мог ребром ладони забить маленькие гвоздики и легко перерубал небольшие веточки на деревьях. Это только укрепляло веру в могущество великого Кара-Ашикага, автора книги «Жиу-Житцу».

На крышу тяжело опустился Фрушка. Он держал в клюве какой-то предмет.

— Фрушка! Фрушка! — поманил птицу Влас. — Что принес? Дай сюда! Дай!

Грач неохотно перелетел к нему и раскрыл клюв.

— Смотри, Борька, крестик! Крестик у кого-то уворовал! И не стыдно тебе? Вор! Вор!

— Вор-р-р! Вор-р-р! — согласился Фрушка.

— Где стащил?

Фрушка забавно наклонил голову: «А вам какое дело?»

— Вот видишь, тебе подарочек есть, Столпник несчастный! — сказал Влас и перебросил крестик Борьке.

— Господи, — прошептал и почему-то побледнел Борька.

— Ты чего? — удивился Влас.

— Господи! Господи! Ты понимаешь, что Фрушка наделал? — застонал Борька. — Теперь всю жизнь чужой крест на себе придется нести.

— Чего мелешь? Какой крест?

— Чужой! — испуганно бормотал Борька. У Влас насторожился:

— Да в чем дело-то? Говори толком!

И Борька рассказал. Есть примета такая. Никогда нельзя крестики подбирать: все несчастья, болезни от того, кто крестик потерял, к тебе перейдут.

— Вот отец покойный, к примеру, подобрал крестик — и сразу потерял работу. Значит, тот, кто крест обронил, а может, и специально подбросил, был безработным. Это уж точно. Мать не стала бы врать. Потом мать померла, а отец женился на мачехе. А если бы не она — до сих пор жил бы. Вот сколько несчастий, и все из-за одного крестика! Христом-богом прошу, давай выкинем крестик этот несчастный, пока не поздно!

Напрасно Влас пытался доказать Борьке, что крестик в его несчастьях ни при чем, но выкинуть крестик согласился охотно:

— Подумаешь — делов!

Выйдя из ворот, Влас хотел сразу выбросить крестик, но его остановил Борька — навстречу шел Валька Кадулин с большой бутылью темного раствора в руках.

— Вирфиксу ни слова! — шепнул Борька. — И вообще никому. Сглазить могут!

— Э-эх, темнота! — процедил сквозь зубы Влас.

— Вы куда? — спросил Вирфикс, громко сося конфету. — Ирисок хотите?

— За кудыкину гору! — рассвирепел не на шутку Борька. — Не кудыкай! Дорогу перебьёшь!

— Пошли со мной на рынок к отцу. Я ему проявитель развел. Батька нас всех вместе сфотографирует. Может, денег на пирожки с требухой даст! Пошли?

Предложение было заманчивым. Борька подмигнул Власу. Где, как не в толчее на рынке, крестик удобно выбросить!

— Пошли!

На рынке было людно. Протиснувшись между рядами, ребята прошли в самый конец рынка к «фотоателье Гранд-Электро», как важно именовал Валька предприятие отца. В небольшом закутке у забора висели простыня — «нейтральный фон» и две картины, написанные маслом на грубых холстинах.

На первой картине был изображен всадник в черкеске, с обнаженной кривой шашкой в руке и с дыркой вместо головы. Он ловко сидел на взмыленном коне, который, выпуская клубы дыма из ноздрей, несся по снеговой вершине Эльбруса. Кому же не захочется, зайдя за холстину, вставить лицо в дырку? Вряд ли найдешь мальчишку на земном шаре, который отказался бы от такого снимка. Особенно если внизу будет стоять подпись: «Привет друзьям из Пореченска!»

А чем плохо сняться в костюме морского волка за штурвалом парусного фрегата, который бесстрашно бороздит океан, невзирая на шторм в двенадцать баллов. А внизу подпись: «Смотри на копию, но вспоминай оригинал!»

Фотограф был занят. Накрывшись черным покрывалом, он утонул головой в огромном ящике, стоящем на треноге. Аппарат был направлен на «нейтральный фон».

На табурете перед простыней сидела жирная белесая девица с испуганными глазами. Казалось, она боялась, что из аппарата сейчас прямо на неё выскочит поезд на всех парах.

Расфранченный толстый деревенский парень, стоящий, сзади неё, самодовольно и напряженно улыбался. Рука его опустилась на плечо подружки.

— Жених и невеста! — тихо прокомментировал Валька.

— Мы на минутку, — сказал Борька. — Жди нас!

Не успел Валька и глазом моргнуть, как оба приятеля скрылись в толпе.

Ребятам все время казалось, что за ними следят. Борька ужасно нервничал. Друзья стояли у телеги, на которой сидел совершенно голый чумазый цыганенок с большим ломтем арбуза в руках. Мальчонке было явно не до ребят: плача, он отгонял от себя рой мух.

Борька огляделся по сторонам и шепнул:

— Бросай!

Влас опустил руку в карман за крестиком, но его остановил Борька.

— Стой! Идут!

К телеге приближалась шумная толпа цыган. Пришлось искать новое место.

Ребята подошли к молочным рядам и уже пристроились было у пустой деревянной стойки, но им помешала босая и грязная старуха нищенка. Вынув из кармана рваной кофты корку хлеба, она начала макать её в лужицу пролитого на стойку молока…

Крестик Влас выбросил в самой толкучке у зеленных рядов. Борька стоял рядом. Он почувствовал, как Влас запустил руку в карман, вынул крестик и выпустил его из рук.

— Все в порядке.

— Ну, и слава богу…

По дороге в ателье ребятам попались Ромка и Петька. Лицо Ромки было заревано.

— Наше вам с кисточкой! Что с тобой?

Ромка не ответил. Губы его задрожали, и он всхлипнул.

— Проигрался он… — сказал Петька.

— Как — проигрался? Где? Ромка заплакал громче.

— Его мать моей матери тридцатку должна, — пояснил Петька — Просила Ромку отнести. Вот и проигрался… Я говорил ему — не играй! Полтинник один остался.

— Да где проигрался-то?

— Здесь; на рынке… — всхлипнул Ромка. — В три листика.

Ребята втиснулись в плотный круг зевак, столпившихся перед сидящим на корточках мужчиной лет сорока. Среди любопытных стояли в разных местах Ноздря и Чума. Мужчина держал в руке три карты: даму, валета и туза.

— А ну, кто разбогатеть желает? Давай сыграем! Без обмана! Ставь на туза! Следи за тузом! — предлагал он гнусавым голосом пареньку в железнодорожной форме. — Твой рупь, мои три! Рискую! Ставь на туза!

— Ставь рупь, не бойся! — подзадоривал парня Ноздря. — Не бойся, что ставки такие. Зато много выиграешь!

Парень положил на землю рублевку. Вытащив из-за пазухи мятую трешку, мужчина бросил её рядом с рублем.

— Теперь следи за мной!

Мужчина показал карты, а потом бросил их перед собой картинками вниз.

— Куда попал туз?

— Налево! — ответил парень.

— Верно, налево! Твои деньги! — вздохнул мужчина, передал парню выигрыш и тут же предложил: — Сыграем ещё!

— Ставь на все! — шептал парню в ухо Чума. — Видишь, везет тебе! Я тоже вон сколько деньжищ выиграл. Вот — гляди!

— И меня так подначивали, — шепнул ребятам Ромка.

— На сколько ставишь? — прогнусавил мужчина.

— На все!

— Правильно! — похвалил Чума.

— И меня так хвалили! — горько вздохнул Ромка.

— Согласен! Разоряй меня! Твои четыре — мои четыре!

Гнусавый накрыл деньги камешками.

— Куда попал туз? — спросил он, раскинув карты. Борька с Власом видели точно, что туз лег налево.

— Налево! — ответил парень.

— Переверни карту! — предложил мужчина. Налево оказалась дама.

— Ну что ж, давай отыгрывайся! — посоветовал парню Ноздря.

Парень поставил и проиграл снова. Игра продолжалась. Борька внимательно следил за руками картежника.

— Я, кажется, понял, в чем тут дело, — задумчиво шепнул он ребятам. — Один такой фокус в цирке есть. Мне его Андрон с Никитой показывали. Тут все дело в ловкости рук. Дай-ка сюда полтинник твой!

Ромка вытащил полтинник.

— Смотри последний-то не проиграй…

— А, пионерчик! Здорово! — ухмыльнулся Ноздря. — Никак, тоже поставить хочешь? Молодец!

— Не играй! Я все спустил, — посоветовал парень.

— А спустил, так мотай отсюда! — возмутился Чума. — Игра честная идет.

— Здесь все по-честному! — прогнусавил мужчина. — Как в аптеке. У тебя просто счастья не было. А у него, может, и будет. Рыжие — они счастливые… На сколько играем?

— На полтинник.

— Что так помалу?

— Для начала хватит! Борька выиграл.

— Разоряешь меня, рыжий! По скольку ставим?

— По десятке. Зеваки загудели.

— А у тебя сколько денег? — недоверчиво спросил Чума.

— Не твоя забота!

— Клади деньги!

— Я же не убегу никуда. Сказал, деньги есть — значит, есть. Сто рублей есть. Ну, не хотите, как хотите…

— Ладно… Борька выиграл.

— По скольку? — азартно спросил гнусавый.

— По девятнадцать!

— Может, по двадцать для ровного счета? — шепнул побледневший Ромка.

Руки его тряслись. Глаза горели.

— Нет, по девятнадцать! — твердо сказал Борька. Гнусавый раскинул карты:

— Где туз? Направо? Налево?

— В центре! — ответил Борька.

Гнусавый перевернул карту. В центре была дама.

— Гони монету! — радостно воскликнул гнусавый. — Или ещё хочешь?

Борька стал совершенно бледным. «У меня одиннадцать рублей, — лихорадочно высчитывал он. — Восемь я уже должен. Значит… значит, надо играть на двадцать два… нет, на тридцать восемь. А если проиграю снова, то сколько надо будет ставить? Семьдесят шесть! Ой как много! Неужели у фокуса другой секрет?»

Борька проглотил слюну и выпалил:

— На тридцать восемь…

— Идет!

Гнусавый снова молниеносно бросил карты:

— Где туз? Направо? Налево?

— В центре!

— Играем ещё? — спросил гнусавый, зло глядя на Борьку, так и не перевернув карту.

— Нет, хватит… Давайте деньги.

Гнусавый швырнул Борьке мятые бумажки.

— Играй на все! Заработаем, поделимся! — азартно шепнул Ромка. — Я рискую…

— Нет, хватит! — тихо ответил Борька, вытирая выступивший пот.

Ребята выбрались из круга.

— Больше никогда не играй! — сказал Борька, отдавая Ромке деньги.

— Борька, расскажи секрет, расскажи! — умолял Ромка.

— Ни за что! — вспыхнул Борька. — Жадина ты. На футболе сколько бабок заработал, на Ашикаге! Хватит с тебя.

— Спасибо бы лучше сказал! — рассердился Влас.

— Ой, прости, Борька! Спасибо тебе! Спасибо! В жизни не забуду, — забормотал Ромка, хватая Борьку за руку.

— Да ладно, ладно… — Борька выдернул руку.

В прекрасном настроении вернулись друзья в «Гранд-Электро». «Молодых» уже сфотографировали. Теперь они с любопытством следили за тем, как Иван Михайлович переснимал негатив.

— Неужто же это мы? Как арапы черные? Вот дела! — удивлялся жених.

Девица стыдливо хихикала.

Завернув мокрые фотографии трубочкой в газету, мастер галантно вручил их молодоженам:

— Скоро просохнут. Всего наилучшего! Сфотографировать Борьку и Власа отец разрешил сыну. Борька залез за холстину с парусным фрегатом.

— Какую давать выдержку? — деловито спросил Вираж-Фиксаж, засовывая в рот прозрачного петушка на палочке.

— Три секунды.

— Спокойно, снимаю! — важно, совсем как отец, сказал Валька, накинул на себя покрывало и повернул аппарат на треноге в сторону Борьки. Сорвав с объектива крышку, Вираж-Фиксаж прошептал: — Двадцать один… двадцать два… двадцать три…

— Чего это ты бормочешь? — спросил Борька.

— Ровно три секунды получается. Проверено, — ответил Валька. — Что вертишься? В аппарат гляди!

— Оглянись! — крикнул Борька. — Облава!

Мимо бежали люди. Свистели милиционеры. Спекулянты поспешно прятали товары. Рынок пустел.

Ребята выбежали из ателье. Место, где они выбросили крестик, было пусто.

— Подобрали, слава богу! — шепнул Борька.

— Ещё бы! Крестик-то чистого золота…

Потом друзья фотографировались, катались на карусели, ели пряники.

По окну мерно стучал дождь. В комнате уютно и тепло.

Стрелки на часах сошлись на десяти. Пора было спать. Фрушка давно замер на своей жердочке. Влас, лежа на кровати, читал «Робинзона Крузо». Борька разглядывал картинки через лупу.

— Гаси свет! Пора! — зевнул Влас.

Борька придвинул стул к своей кровати, постелил постель, разделся и повесил брюки на спинку стула. Что-то выскочило из них и звякнуло об пол.

— А-а-а! — завопил Борька не своим голосом. Испуганно закаркал Фрушка.

— Ты чего? — вскочил Влас.

В комнату вбежала полуодетая перепуганная Нина.

Борька что-то бормотал и в ужасе смотрел под ноги. На полу блестел… крестик. Тот самый, выброшенный ими золотой крестик.

Борька опять завопил:

— Чур меня! Чур!

— Не психуй! — пригрозил Влас.

Нина налила в стакан воды и протянула Борьке:

— Выпей! Успокойся!

Зубы стучали о стакан. Вода лилась мимо. Борька начал мелко-мелко креститься и сплевывать через плечо:

— Чур меня! Чур… ик… ик… Чур нас всех… ик…

Он крестил себя, Власа, комнату, Нину, даже Фрушку.

Влас подошел к Борьке и отвесил ему здорового «леща».

— Перестань психовать сейчас же!

— Ну ладно тебе… — вступилась Нина.

— А ты не лезь! Тоже заступница нашлась.

Борька обиженно засопел носом. Влас поднял крестик и сказал очень серьезно:

— Все ясно! Чуда здесь никакого нет! Дело было так. Я крестик бросил, а он не на землю упал, а к тебе в обшлаг штанины. Мы ведь рядом стояли. Вспомни, как тесно было!

Но Борька не верил.

— Нет! Нет! — шептал он, стуча зубами от страха. — Колдовство это! Колдовство! Вы знаете, кто тут замешан?

— Чер-р-т! Чер-р-т! — неожиданно спокойно выругался Фрушка.

Борька упал лицом в подушку и зарыдал.

— Ну что ты, Борька! Успокойся! — рассмеялась Нина.

— Чужое горе теперь на мне, — навзрыд плакал Борька. — Это она! Она!

— Кто она?

— Сила нечистая!

— Ах, сила? — рассердился Влас. — Дурак ты темный!

Накинув пиджак, он в трусах, босой выскочил под дождь, подбежал к калитке и что есть мочи запустил крестик на улицу.

Когда Влас вернулся, Борька молился. Не сказав ему ни слова, Влас погасил свет и лег в постель.

В церкви было прохладно и полутемно. Борька стоял на коленях перед большим позолоченным иконостасом, неподалеку от раки с мощами Симеона Столпника. В другом углу била поклоны старушка. Она мелко крестилась и беззвучно шептала молитву. Помолившись, поднялась и, пройдя мимо раки, торопливо поцеловала край богатого одеяния угодника. Перекрестилась, вытерла губы концом платочка и вышла. Борька остался в церкви совсем один.

— Господи! — шептал он. — Прости меня, грешника, избавь от нечистой силы. Пусть будет проклят крестик этот. — Борьке было очень грустно. Смеются все над ним, даже Нина с Власом. Хоть бы Андрон с Никитой приехали. Борька стал бы в цирк ходить! — Господи, сделай так, чтобы цирк приехал. Ты все можешь… И ещё помоги нам найти фискала…

В тот же день на круглой афишной тумбе на площади появилась новая белая афиша:

Ну как после этого Борьке не любить бога? Как не верить в него?

Цирк! Конечно, цирк! Даже скептически настроенный Павлик допустил, что это цирк.

Назавтра на афише появилась новая буква:

Послезавтра было уже три буквы:

И наконец:

Цирк едет! Старые друзья! Они, конечно, помнят Борьку. Они обещали приехать, и они едут! И Борька снова побежал в церковь воздать благодарение богу.

Поставив несколько свечек и помолившись, Борька радостный выскочил на паперть, спустился вниз и столкнулся с Аркадием Викентьевичем.

— А ну-ка, герой, поди сюда! — поманил он Борьку. Борька подошел, машинально комкая в кармане красный галстук.

— Ты что это в церкви делал?

— К мощам прикладывался, — выдавил из себя Борька, густо покраснев.

— К мощам? — взвился Аркадий Викентьевич. — А знаешь ты, как это называется? Знаешь, что в бога веруют только враги Советской власти, контры всякие? Где твой галстук? Какой ты пионер после этого? Мало тебе футбола было? Сегодня футбол, завтра церковь, а послезавтра что?

— Не знаю, что послезавтра… — вздохнул Борька.

— Зато я знаю! Я попрошу вожатого пионеров собрать. Тогда обо всем и поговорим. И о футболе, и о мощах, и о галстуке, который пионер Ваткин ни во что ставит!

На сборе разговор сначала шел совсем не о Борьке.

— Вы, пионеры, не любите вашу школу! — заявил вожатый.

— Неправда! Неправда! — закричали ребята.

— Ах, неправда! — прищурил глаз Коля Плодухин.

— Конечно, неправда!

— А я зашел в вашу пятую «Б» и что же увидел? Голые грязные стены, на которых висит старая стенгазета Романа Смыкунова.

— Почему только Ромкина?

— Конечно, моя! — завопил Ромка. — Кто, кроме меня, пишет заметки? Все только обещают! Я один за всех работаю. И стихи мои. И рисунки мои.

Возразить было нечего. Газета «Пионерский костер. Орган пятой группы „Б“ под редакцией и руководством Романа Смыкунова» целиком делалась Ромкой. Заметки были подписаны:

— И рисовать я не умею! — продолжал вопить Ромка. — Я рисую аэроплан, а все думают, что это пистолет. И нечего смеяться! Нельзя во всех вопросах быть гением! А Косилова не допросишься!

— А на что похож ваш класс? Ни одного портрета на стене, — говорил вожатый, — просто стыдно. На учительском столе старая бумага. Неужели вы и дома живете так неуютно? Неужели у вас нет занавесок на окнах? Так как же после этого вы можете уверять меня, что любите вашу школу?

Ребята опустили головы.

— Теперь о Ваткине.

Борька вздрогнул.

— Что от того, что мы его выругаем? Ровным счетом ничего. Завтра в Новом клубе большой антирелигиозный вечер. Я договорился с пионерской клубной ячейкой. Они приглашают всех нас к себе в гости. Весь сбор от постановки пойдет в фонд детей бастующих горняков Англии. Пусть Ваткин туда сходит. Очень полезное дело.

— Не пойду я, там бога будут хулить. Не пойду! — тихо сказал Борька из своего угла.

— Видали какой! — обрадовался Аркадий Викентьевич.

Вожатый позвонил в колокольчик.

Влас поднялся с места и гневно крикнул Борьке:

— Ты что же, детям бастующих горняков не хочешь помочь? Значит, ты против мирового пролетариата?

— Ничего я не против пролетариата. Что ты из меня дурачка делаешь! Вечер антирелигиозный. И идти мне на него грех!

Аркадий Викентьевич зло расхохотался.

— Слушай, Ваткин… — хитро глянул в Борькину сторону вожатый и невинно спросил: — Слушай, Ваткин… А бог грехи прощает?

— А что? — насторожился Борька.

— Нет, ты ответь. Бог грехи прощает? Замолить грех молено?

— Можно…

— Вот ты ради пионеров возьми грех на душу, а потом замоли!

Борьке пришлось согласиться. Аркадий Викентьевич рассмеялся ещё громче. Влас не выдержал:

— Что Аркадий Викентьевич все время смеется? Надо же понять… Человек рос без отца, без матери. Голодал, холодал. Да, Борька верил в бога, ну и что? Почему верил? Втемяшили ему с детства в башку его темную, чтобы боженьку слушался, вот он, дурак, и верил!

— И сейчас верю, и буду верить! — озлобился вдруг Борька и добавил: — Во веки веков. Вот!

— Видали какой? — обрадовался Аркадий Викентьевич. — Ай да пионер!

Все зашумели.

— Можно спросить Ваткина? — обратилась к вожатому Нина.

— Спрашивай!

— Неужели ты веришь, что по небу бог со святыми летает?

— Конечно, летает. А как же! И рай там есть.

— Так почему ни с одного цеппелина, ни с одного аэроплана их не видно? — не выдержал Влас.

— А они ещё выше, совсем на небесах, — не моргнув глазом, ответил Борька.

— А чем же они дышат там, на твоих небесах, дурак ты дурак, если там воздуха нет?

— Во-первых, ты не ругайся, а во-вторых, святым дышать совсем не обязательно, на то они и святые. А потом, может, там и воздух есть. Откуда ты знаешь, что там нет воздуха? Ты что, там был, что ли?

Влассплюнул.

— А на землю святые спускаются? — улыбнулся Коля.

— Заходят, конечно, — ответил Борька.

— Ты что же, их видел?

— Сам не видел, люди видели.

— А почему же до сих пор их никто не снял? — вмешался Валька Кадулин.

— А как ты их с небес снимешь? — возмутился Борька. — Так они тебе и дадутся!

— Почему, если святых видели, их до сих пор никто не сфотографировал? Почему ни одной карточки нет? — пристал Валька.

— А ты откуда знаешь, что нет? Может, у кого и есть! А потом, душу-то ведь не снимешь. Её и не видать вовсе!

— Вот видишь, Ваткин, совсем ты запутался, — сказал вожатый. — И ни одного святого ты сам не видел.

Борька надулся, засопел:

— Нет, видел! Сквозь прорезь! — Голос у него задрожал, в горле защекотало, но он выкрикнул: — Мощи нетленные Симеона Столпника! Вот!

И Борька горько заплакал.

Слово взял Аркадий Викентьевич. Он откашлялся и, протянув руку в сторону Борьки, сказал:

— Слезы, между прочим, есть соленая водичка. А соль нынче дешевая! И учти, что существует такая поговорка: «Москва слезам не верит!» У нас, правда, не Москва, а Пореченск, но и сибиряков слезой не прошибешь, не разжалобишь! Особенно пионеров!

— А Борька никого и не жалобит! — крикнул Влас.

— Ещё один выкрик, Шкапа, ещё одна выходка, и ты будешь удален отсюда! — пригрозил Аркадий Викентьевич. — Удален, как зуб!

Ребята зашумели. Вожатый сказал:

— Успокойтесь, ребята, мы во всем разберемся!

— Расцениваю такое поведение пионера Шкапа как желание сорвать ваш сбор, — продолжал возмущаться Аркадий Викентьевич. — Сорвать по-ли-ти-чес-кое мероприятие! Всех шумящих и мешающих следует расценивать как сообщников виновного! Куда вы, товарищ Плодухин, смотрите?

Ребята снова зашумели. Вожатый поморщился и зазвонил в колокольчик:

— Тихо!

— Пусть Ваткин ответит на вопрос, — сказал Аркадий Викентьевич. — Только на один вопрос. Ответит прямо, при всех!

Ребята насторожились.

— Ответь, Ваткин, — продолжал учитель, — ответь, что тебе дороже: крестик или галстук?

Стало очень тихо. Слышно было только, как скрипнул стул, с которого поднялся Борька, как застучали по полу тяжелые его башмаки. Борька медленно подошел к столу, молча снял с шеи галстук и положил его на стол.

— Что ты делаешь? — ахнула Нина.

— С ума сошел, Борька! — крикнул Влас.

— Подожди, Ваткин! — попытался остановить его Коля.

Но было поздно. Борька рванулся с места и опрометью бросился из дверей.

Борька бежал быстро. Миновав площадь, он перемахнул через забор и оказался в городском саду.

Борька заплакал и сел на скамью. Он просидел долго. Солнце спряталось за косматыми тучами. Подул ветер. На этой скамье и нашли его Влас, Нина и Александр Иванович.

— Ну что, все цирк ждешь? — ласково спросил Александр Иванович, присаживаясь рядом с Борькой.

Борька кивнул, глотая слезы. Помолчали.

— Ты понимаешь, Борис, что ты был неправ? — начал Александр Иванович.

— А что, Аркадий Викентьевич прав?

— Тоже неправ. Коля с ним из-за тебя, скажу по секрету, насмерть разругался. Но ты не имел права так поступать. Поэтому сам на себя пеняй!

— И на бога своего идиотского! — добавил Влас. Борька промолчал. Александр Иванович привстал со скамьи и оперся на палочку.

— Уверен я, настанет день, когда Борис сам от бога откажется. Поймёт. Меня сейчас другое волнует, ребята. Досадно, что забыл он торжественное обещание, забыл, что такое галстук пионерский.

— И ничего я не забыл! Красный галстук — это часть революционного красного знамени! — отчеканил Борька.

— А если помнишь, так ещё хуже! Как же ты мог галстук на стол швырнуть?

Борька насупился.

— Значит, часть знамени, говоришь?

— Часть знамени…

Учитель задумался. Потом спросил: — Твой отец воевал?

— Воевал.

— А где воевал, знаешь?

— С антоновцами.

— В средней полосе России, значит. Ну, это не столь важно, где… Когда мы воевать начинали, никаких орденов и в помине ещё не было. Даже герба своего не имела наша молодая республика. Высшей наградой в нашей стране считалось знамя. Сам ВЦИК знаменем награждал. Сам Ленин… Когда присягу принимали, на колено вставали, целовали знамя в край. Святее его ничего на свете не было и нет… Так вот, как ты думаешь: отец твой допустил бы, чтобы знамя на землю швырнули?

— Ни за что! — с жаром ответил Борька.

— И я так думаю. А за галстук осудил бы тебя? Борька понурил голову.

— Можно тебя одну вещь спросить? — обратилась к Борьке молчавшая до сих пор Нина. — Правду скажешь?

— Скажу!

— Тогда объясни вот что. Человек ты вроде неплохой. Заводилой можешь быть. Товарищ настоящий. И футболист. И акробат. И насчет скелета придумал очень здорово. Человек как человек. Даже хороший, можно сказать. Но почему в бога веруешь?

— А разве в бога только плохие люди веруют?

— Нет, конечно. Но почему ты веруешь? Может, чудо какое видел?

— То-то и оно, что видел!

Чудо, которое он видел, потрясло его, укрепило веру в могущество бога…

«Выведи меня на крылечко, Боренька», — не раз просил его сосед по квартире, в которой когда-то покойные мать и отец снимали комнатенку. Сосед опирался на Борькино плечо, и оба медленно шли к крыльцу. Там Борька подставлял под его омертвевшую ногу скамеечку. Сосед разговаривал, шутил и вдруг ни с того ни с сего на землю падал, закатывал глаза, начинал корчиться. Кричал. А изо рта у него пена. Страшно глядеть.

Всякие средства пользовал сосед. Лечился у врачей. Ходил к знахарям. Пил какие-то чудодейственные травки. И все без толку… Так и не вылечился бы никогда, если бы не послушался Борькиной матери. Она посоветовала ему молебен отслужить и приложиться к мощам.

Отвели соседа в церковь. Как только он вошел, затрясся весь, упал. Закричал. И с ним приключился точно такой припадок, как всегда. А вокруг тропарь в честь Симеона пели. И Борька вместе со всеми шептал.

Подбежал дьяк к лампаде негасимой, что над ракой Симеона висела, отлил из неё в кружку масла, святой водицы добавил, размешал и соседу поднес. Чуть не захлебнулся сосед, но пришел в чувство. Многие заплакали.

Страшно стало Борьке. Уцепился он за материну юбку да так заорал, что пришлось его вынести на паперть…

Хоть и поцеловал сосед чудотворца в руку сквозь прорезь, а чуда не свершилось. Домой все возвращались мрачные.

И вдруг среди ночи — истошный крик. Бросились все, как были полуодетые, в комнату к соседу: «Помирает, что ли?» А сосед… пляшет! Пляшет, и по его лицу катятся слезы… Мать красивым грудным голосом величание затянула: «Ублажаем тя, преподобе отче Симеоне, и чтем святую память твою, наставниче монахов и собеседниче ангелов…» Свершилось чудо. Вылечился сосед. Навсегда вылечился.

— Вы, Александр Иванович, сомневаетесь, конечно, что так было, и они не верят, видите, как Влас хохочет, — с грустью закончил Борька, — а только все это — истинная правда! Был человек порченый, стал нормальный.

— Я тебе верю, — к удивлению всех, сказал учитель. — И верю, что сосед твой не шарлатан. Внезапные исцеления бывают. Только мощи тут совсем ни при чем. Нервные болезни иногда происходят от самовнушения. Самовнушением и излечиваются. Самовнушением, а вовсе не мощами. И у твоего соседа была нервная болезнь. Я вот какой случай припоминаю. У нас в госпитале один раненый лишился дара речи. А потом речь к нему вернулась. А было это так. Раненому становилось все хуже. Парализовало руку и ногу. Еле-еле двигался на костылях. А однажды сидел он на завалинке и увидел, как с высокой крыши падает мальчишка-голубятник. Это настолько потрясло раненого, что к нему вернулся дар речи, он отшвырнул в сторону костыли и бросился к упавшему мальчишке.

— А Павлик про такой случай рассказывал, — вмешалась Нина. — У его отца друг есть, зубной врач. Очень вспыльчивый. Приходит к нему пациент, стонет, а до больного зуба дотронуться не дает. Совсем врача замучил. Тот не выдержал, рассвирепел да ка-ак даст ему в скулу! Зуб сразу болеть перестал. Не знал потом пациент, как врача отблагодарить за такое лечение…

Все засмеялись. Даже Борька улыбнулся. «Хоть бы Аркадия Викентьевича кто так вылечил…» — подумал он.

— А насчет мощей, — продолжал Александр Иванович, — я тебе вот что скажу. Если условия для гниения благоприятны, то святой сгниет в могиле, как обыкновенный грешник. И, наоборот, бывали случаи, когда находили нетленными тела известных пьяниц, гуляк, скандалистов и даже, представь себе, безбожников! Как это объяснить? Как объяснить, что сохранились нетленные тела крыс, лягушек, мышей и других животных? Ведь не будешь же ты утверждать, что они тоже свято жили?

Борька молчал.

— А священнослужители частенько верующих обманывали. Вместо мощей подделки всякие клали. В девятнадцатом году во многих монастырях и церквах по просьбе самих верующих делали ревизию мощам. По всей России. В одной гробнице в Архангельске нашли обыкновенный уголь, битые кирпичи, щебень, в другом городе в раке обнаружили матерчатую куклу, в третьей не было ничего, кроме ваты…

— А что нашли в гробнице у нашего Симеона? — спросила Нина.

— В нашей церкви раку, может, и не обследовали. Я не знаю, — ответил Александр Иванович. — Ну, ребята, пора домой! Мать волнуется…

— А что решили насчет футбола? — спросил дорогой Борька.

— Ничего не решили, — ответил Влас. — Коля сказал, что футбол — не буржуазная игра, а настоящая физкультурная. А я сказал, — сверкнул глазами Влас, — что лучше играть во все буржуазные игры сразу, чем слушать фискалов…

Александр Иванович вдруг остановился около телеграфного столба.

— Смотри-ка, Борис! Интересное объявление!

На небольшой бумажке, прилепленной к столбу черным хлебным мякишем, было написано фиолетовыми чернилами:

Вернувшись домой, Александр Иванович хитро глянул на Борьку и снял трубку телефона:

— Алло! Двадцать три шестнадцать! Я по объявлению!

— Да, да, слушаю… — услышал Борька голос из трубки.

— Вам комната нужна?

— А в каком районе?

— В центре. Вы не можете сказать, когда точно приедет цирк?

— Дня через два-три… Так какой адрес, я записываю.

— Сейчас я перезвоню. Что-то плохо слышно, — сказал Александр Иванович, подмигнул Борьке и положил трубку на рычаг. — Вот видишь, совсем немного ждать осталось! Ну как, идем завтра в клуб?

— Идемте… — вздохнул Борька.