"Первый маршрут" - читать интересную книгу автора (Луговская Майя)

Елена БЫКОВА
ПЕРВЫЙ МАРШРУТ

Земля золотого граната, опять я коснулся тебя… Владимир Луговской

Наш первый маршрут был уже намечен. Опять мы в Западной Туркмении, опять в Небит-Даге. Володя, начальник нашей партии, — геолог, я — химик, Зиновия Ивановна — микробиолог. Наши работы тесно связаны, как и наши науки. Мы заняты одной проблемой — поиском месторождений полезных ископаемых. И разрабатываем новый метод.

Первые дни погибали от жары. Задул афганец, понёс тучи раскалённого песка.

На Аллочку жалко было смотреть. В голубом платье в горох, с открытыми плечами, худенькими бледными руками, она была похожа на цветок — парниковый, слабенький, хрупкий, вот-вот переломится в талии, но в работе не отставала от других. Когда пришла из Москвы машина с оборудованием, Аллочка вместе с мужчинами разгружала её, таскала вьючные ящики. А когда разместились в лаборатории, она — новый коллектор — целые дни в солоноватой воде мыла бутылки для будущих проб.

Мы отправились в горы Копет-Дата.

Сборы закончились, — кажется, ничего не забыли. Забрались в кузов «ГАЗ-63». Зиновия Ивановна, как старшая по возрасту, пользуется обычной своей привилегией — усаживается в кабину с Виктором.

Виктор — новый шофёр. Зиновия Ивановна посматривает на него не слишком одобрительно.

Наконец тронулись в путь. Надо спешить, чтобы засветло добраться до селения. Едем быстро. Ветер дует будто из настежь распахнутых печей.

Вот и селение Даната. Надо запастись пресной водой на дорогу. Подъезжаем к роднику, отвязываем бочку, наполняем водой, умываемся, пьём.

Детвора повысыпала, обступила машину. Застенчивые женщины выглядывают из кибиток, живописные, в национальных костюмах. Фотографируем. Молодой парень подбегает к нам, тащит за собой малыша.

— Сфотографируйте, — говорит, — мой брат!

Карапуз совсем ещё крохотный.

— Пожалуйста, сфотографируйте. Вот он у нас какой! — доказывает нам ручонки карапуза. У малыша на каждой ручке по шесть пальчиков. Брат улыбается гордо: — Будет счастливым! А я нет.

— Вы тоже будете счастливым, — говорит Аллочка, — я вас вдвоём сфотографирую. Становитесь как следует.

— Меня не надо, я нет.

Но Аллочка уже щёлкнула. Мальчишки тормошат малыша, смеются. И Аллочка смеётся. В коротких брючках, сама похожа на мальчишку — тоненькая, маленькая.

Брат мальчика зовёт нас к себе.

— Чал, чал, угощаю, — говорит он.

С чалом мы уже знакомы. Это кислое верблюжье молоко. Ничто так не освежает в жару.

— Возьми посуду, всем налью, — обращается он к Аллочке. Но Аллочка не решается идти.

— Иди, иди, не стесняйся. — Виктор достаёт большую кастрюлю и сует её Аллочке. — Дают — бери.

Едем дальше. Стемнело. Спала жара. В кузове машины даже прохладно. Нам хочется ещё вырваться вперёд, и потому не останавливаемся на ночлег.

— Ну, нравится тебе в Туркмении? — спрашивает Володя Аллочку.

— Нравится… — мечтательно произносит она. — А тебе?

— Мне?.. Всё началось у меня с Туркмении, всё с ней связано — первая экспедиция, почти вся моя диссертация.

Ночью в пути таинственней и интересней. Пески кажутся снегом — так белы. Кусты саксаула как ёлочки. Будто едешь зимой по Подмосковью. Конца-краю нет снеговой равнине. Простор. Тишина.

— Вы очень любите свою специальность? — спрашиваю я Володю.

— Да, люблю. Мне хотелось быть штурманом дальнего плавания. В морское училище не приняли — близорукость. Тогда я пошёл в геологию. Но человек не может даже представить, как интересна его специальность, пока не узнает её как следует, до конца. Тебе холодно? — обращается он к Аллочке. — Что ты сжалась? Хочешь, дам тебе ватник?

— Нет, нет мне не холодно. Я просто любуюсь дорогой.

Взошла луна. Посветлело. Аллочка смотрит вперёд. Лицо у неё голубое, почти прозрачное.

— А вы, Аллочка, почему выбрали этот факультет?

Аллочка повернулась ко мне, улыбается.

— Почему? — спрашиваю я.

— Как бы вам сказать? Очень нравилось здание университета. Хотелось там учиться… Совсем не знала, куда идти. Химия не привлекала. Математику вообще ненавижу. Здание очень понравилось…

— Но почему же факультет выбрали этот?

— Теперь даже стыдно признаться… Один знакомый мальчик мне сказал, что все хорошенькие девочки учатся на геологическом. Вот я и решила.

— Ну знаешь, это здорово! — возмущённо восклицает Володя. — Хороша! Значит, ты воображаешь, что очень хорошенькая?

— Не очень, но всё-таки ничего, — отвечает Аллочка.

— Дура! — произносит Володя.

— Володя, как не стыдно? Вы же начальник, — останавливаю я.

— Дура, говорю, — повторяет он.

Аллочка не обижается. Смотрит вперёд на дорогу. На губах улыбка, туманная, неясная. Странная девочка. Она работает в нашем институте, в другом отделе. Я часто удивляюсь, глядя на неё. Отсутствующий взгляд, локоны по плечам, движения как у манекенщицы — будто позирует.

Когда в Москве Володя сказал, что берёт её в Туркмению, я испугалась.

— Что она будет делать?

— Вы её не знаете. Справится.

Остановились. Виктор устал. Сколько же можно гнать машину. Зиновию Ивановну совсем укачало.

Ужинать не стали, не захотели возиться. Съели арбуз. Расставили раскладушки возле машины, улеглись. Луна ушла. Млечный Путь сияет, будто его отмыли.

— Вы знаете, — говорит Володя, — что такое Млечный Путь? У туркменов есть легенда. Слышали? Белая верблюдица Майя прошла по небу и накапала своим молоком. Правда, красиво?

— Значит, выходит, Млечный Путь это вроде чала будет. Так, что ли, я понял? Спокойной вам ночи, — говорит Виктор.

Но ночь не была спокойной. Проснулись от ветра. Он налетел мгновенно, принёс тучи песка. Мы забрались в спальные мешки, укрылись с головой. Ветер пробивал насквозь. Стало холодно. Мы совсем промёрзли и перебрались в кузов. В машине, под тентом, было теплее.

Аллочка в углу засветила фонарик.

— Что это ты? — спрашивает Володя.

— Так, ничего.

— Имей в виду, запасных батареек нет.

Аллочка молчит, не отвечает. Отгородилась от всех, уселась на спальном мешке, не тушит фонарик.

— Может быть, ей плохо? — забеспокоилась Зиновия Ивановна. Заглянула к Аллочке в уголок и улеглась злая-презлая. — Локоны накручивает на бигуди. Нашла время. Глупости.

— Но почему же? Время не совсем подходящее, но, по-моему, мило, — примирительно произношу я.

— В вашем духе, — отвечает Зиновия Ивановна и отворачивается.

К утру ветер стих, и солнце стало припекать. Встали невыспавшиеся, голодные. Особенно Володя был не в духе. Он не любил не высыпаться. Полили друг другу, умылись.

Кое-как закусили и отправились в путь.

Сперва дорога была приличной. Но потом началось что-то невероятное. Нас подкидывало, встряхивало, бросало во все стороны. Мы задыхались в облаке пыли. Она слепила глаза, налипала повсюду. Мокрые от жары, мы держались друг за друга, чтобы не вылететь из кузова, — сплошные рытвины, ямы. Хорошо, если пять километров мы делали за час.

Многострадальный «ГАЗ» тянул из последних сил. Закипала вода в радиаторе. За два года, что он нам служит, мы успели полюбить его. Есть что-то одухотворённое в машине, особенно экспедиционной. Она и помощник и дом.

Перед Кизыл-Арватом стало полегче. Слева бахчи. Виктор забеспокоился:

— Надо заехать. Вторые бахчи пропускаем… Арбуза охота.

Но Володя скомандовал — отставить. Жаль времени.

В городе заехали на базар. Видим, продают чал. Обрадовались. Только Зиновия Ивановна не пьёт, отказывается.

— Отвяжитесь с вашим чалом. Не понимаю, как вы можете пить эту гадость. — Повернулась и пошла к машине.

Закупаем на базаре продукты. Надоела тушёнка — захотелось свежего мяса. Но не тут-то было — ничего, кроме верблюжатины. Продавцы говорят: молодая. Решили: покупаем, проучим Зиновию Ивановну.

Проехали город. Шоссе. Дорога замечательная. Вечереет. Свернули в балку, остановились. Привал.

В наших маршрутах костров мы не разводим, поди разведи в песках, обходимся паяльной лампой. Чтобы она не взорвалась, выкапываем маленький окопчик, ставим её туда. Это изобретение Виктора и по удобству не сравнится ни с одним костром.

Вот и чайник вскипел. Сели ужинатью Я раскладываю жаркое по мискам.

Зиновия Ивановна с аппетитом съедает порцию, просит добавки.

— А не могли ли нам на базаре вместо баранины всучить верблюда? — невинным тоном опрашивает Виктор.

— Ну что вы! Неужели вы не отличите по вкусу баранину?

— Никогда верблюд не будет таким мягким, — заявляет Володя.

— И таким вкусным. Зиновия Ивановна, подложить вам ещё? — спрашиваю я.

— А всё же сомнительно, — говорит Виктор, — что, если очень молодой верблюд?

Аллочка молчит.

— Вы что? Меня разыгрывать решили? Накормили верблюжатиной и издеваетесь? Ну так вот. Если это был верблюд, то я согласна есть его и впредь. Вкусно. Успокоились? — отрезала Зиновия Ивановна.

Утром опять прогон. Приближаемся к Копет-Дагу. Кругом горы. Но не обычные, много раз виденные. Здесь они ни на что не похожи. Может быть, только на горы, которые могут присниться. Странного, неземного рисунка, славно пейзаж луны. На них нет растительности, но они то голубые, то розовые, то зелёные. Некоторые точно абстрактные скульптуры, высечены из камня продуманно, разумно, геометрично. Другие, наоборот, как животные юрского периода, окаменевшие чудища, ихтиозавры. Смотришь, и кажется — вот шевельнётся и двинется на тебя зловещая живая каменная глыба. Всё это древнейшие моря — известняки.

То вверх, то вниз вьётся лента шоссе. Дорога хорошая, ветерок, прохлада. Появляются растения. На склонах гор всё больше и больше деревьев.

Впереди зелёной чашей раскинулась Кара-Кала. Белые домики, укрытые зеленью сады… Это скорее маленький посёлок, чем город. Ветер из ущелья полощет алый флаг. Осёл тянет арбу, нагруженную золотыми дынями, туркменка идёт с корзиной на плече — полыхают помидоры.

— Непостижимо! — говорит Аллочка. — Вся эта красота свалилась мне на плечи. Чувствую себя пришибленной.

Володя следит за дорогой. Но нет-нет да и взглянет на Аллочку. Ему нравится её удивление, восторг. Первый маршрут не шутка в жизни геолога. Он пережил его сам… Необходимо удивляться, ведь с удивлением приходит любовь. И он раскрывает перед Аллочкой новый для неё и даже для себя край, как свою вотчину, с гордостью и торжеством.

— Смотри, — говорит он, — мы едем долиной Сумбара. Это уже субтропики.

«Сумбар, река голубая, он помнит ли про меня?» — вспоминаю я стихи Луговского.

Ветер шелестит камышам, и он клонится и шипит. Навстречу машина. Двум грузовикам трудно разъехаться. Останавливаемся. Приветствуем друг друга.

— Геологи? — спрашивает нас шофёр.

— Смотрите, — с ужасом толкает меня Аллочка, — что это?

Рядом с шофёром мужчина в холщовой рубашке. Она забрызгана кровью.

— Удачная охота, возвращаемся с трофеями, — улыбаясь, отвечает он.

— На кабана? — спрашивает Володя, оживившись.

— Так точно.

— Убили? Неужели?

— Посмотрите, если не верите.

Заглядываем в кузов машины. Заметались две маленькие рыжие гончие. Молодой парень, что в кузове, откидывает брезент — три чёрные кабаньи туши.

— Здорово! Вот это охота! — восклицает Виктор.

— В Кара-Калу завтра вернётесь? — спрашивает человек в холщовой рубашке.

— А что?

— Приглашаю на ужин. Кабаний шашлычок пробовали?

— Жаль, — отвечает Володя, — ничего не получится, не успеем.

— Что ж мне с вами делать? Надо ж вас чем-то угостить. Вот что. Несите-ка ведро.

— Что вы, что вы, — отмахиваемся мы.

Но Виктор мигом приносит ведро.

— Отдаём вам потрох! Жареная кабанья печёночка — не плохая штука!

— Вот это подвалило! — говорит Виктор, упрятывая в машину полное ведро.

Он загибает пальцы:

— Чал пил — пил. Вербдюжатину ел — ел. Кабанятину буду есть — буду. И всё первый раз в жизни.

Но это далеко не всё, что предстоит ему отведать в этом маршруте. Ещё прогон. Володя заглядывает в карту. Заволновался.

— Стоп, родник! — Володя хлопает ладонью по крыше кабины. Выпрыгивает из кузова.

Почти у самой дороги из камня, круто спускающегося вниз, бьёт вода. А внизу камыш, густой. Шелестит.

Зиновия Ивановна достаёт своё «хозяйство» из походного ящичка. Спускается к источнику. Володя стучит молотком по камню, вертит в руках обломки, рассматривает.

— Песчаник, — говорит он, — чистейший песчаник, — и что-то записывает в дневник. — Приготовь посуду, коллектор, — обращается он к Аллочке.

Зиновия Ивановна возится с резиновым шлангом, пытается вставить его в струю воды. Ей надо заполнить стеклянный приборчик так, чтобы воздух не попал в него.

— Аллочка, подержите, пожалуйста, поросёнка!

— Поросёнка? — не понимает Аллочка.

— Да, да. Так мы называем этот прибор, — сухо отвечает Зиновия Ивановна, занимаясь с потенциометром. Она замеряет окислительно-восстановительный потенциал. — Высокий! И кислорода вагон.

Она достаёт из ящичка стерильные бутылочки, набирает йоду для посевов.

Чётко работает Зиновия Ивановна, всё у неё слажено, любит свою работу. Ночью, на привале, когда все мы уляжемся, она запрётся в кабине и сделает «посевы» на разных средах. Это нужно, чтобы определить виды бактерий и их количество. Когда на средах вырастут колонии бактерий, Зиновия Ивановна установит микрофлору этого источника.

Володя учит Аллочку отбирать пробы:

— Промой бутылку этой водой. Пробки взяла прокипячённые? Не перепутала?

— Конечно, прокипячённые, — отвечает Аллочка.

— То-то же. Наливай полней, так, чтобы вода вытеснила весь воздух. Плотно закрывай пробкой, забивай её. Вот так.

Вместе отбирают пробы воды: восемь пол-литровых бутылок для полного анализа.

— А теперь, — говорит Володя, — пиши этикетки. Зачем тратить так много бумаги? Поэкономней. Разрезай на маленькие кусочки. Аккуратней. Пиши: проба номер один. Родник Ялчи, выходит из трещеноватых песчаников верхнемелового возраста, сеноманского яруса. Температура воды двадцать два градуса. Покажи, как пишешь? Можно и поразборчивей.

Володя привязывает этикетки к бутылкам.

— Не думай только, что я всегда буду этим заниматься, — говорит он. — Это я только первый раз помогаю тебе. Ты всё обязана делать сама.

Аллочка слушает. Молчит. А я всё думаю, как бы приблизить лабораторию к природе, делать анализы на месте, у источника, без разрыва во времени, изучать вещества неизменными.

Сейчас наш маленький отряд стоит, может быть, на переднем крае науки о земле. Изучать органику в подземных водах и породах сложно, но необходимо для решения такой важной проблемы, как формирование месторождений полезных ископаемых.

Наклоняюсь к источнику напиться. Из-под камня выползает краб. Маленький неприветливый уродец, двигая клешнями, уставился на меня.

По долине Сумбара едем мимо совхоза субтропических растений. У дороги инжир. Гранатовые деревья склонили ветви чуть не до земли, в красных и золотых крупных яблоках. Валяются плоды.

Виктор затормозил, выскочил из кабины. Подбирает гранаты.

— А эта чернота съедобная? — показывает на инжир. — Да? Тогда кушай, Аллочка, поправляйся. Я соберу ещё. Всё равно пропадёт.

Володя тоже с удовольствием съедает треснувшую медовую инжирину. Только Зиновия Ивановна возмущается:

— Безобразие! Если будете подбирать всё, что валяется на дороге, некогда будет работать. Тогда давайте не поедем дальше и будем объедать чужие сады. Я, например, намерена засветло «посеять».

Аргументация убедительная. Виктор надулся. Рванул машину так, что чуть не вылетели из кузова.

— Аллочка, ты знаешь, что такое яблоки Гесперид? — спрашиваю я.

— Нет.

— По-моему, один из подвигов Геракла, — припоминает Володя. — Он доставал эти яблоки. Кажется, их охранял дракон. Что-то в этом роде.

— А сколько подвигов совершил Геракл? Аллочка, знаешь?

— Не знаю.

— Двенадцать, — говорит Володя. — Даже пересчитать смогу. По дурости заучивал когда-то.

Володя разламывает гранат и даёт нам по куску. Он не совсем ещё созрел. Я отделяю прозрачные, розовые зёрна и играю ими на ладони.

— Вы видите, сколько зёрен. Это целый мешок с семенами. Гранат — священный плод, символ плодородия.

— А почему вы спросили про яблоко Гесперид? — спрашивает Аллочка.

— А потому, что Геракл похитил у Гесперид не яблоки, а гранаты. И охранял дракон гранатовые яблоки. Это моё открытие. Их подарила богиня плодородия Гея на свадьбу Гере. Удивительная символика греков!

— А кто такая Гера?

— Жена Зевса, не люблю её. Она только и делала, что ревновала, — говорит Володя.

— А я вообще ничего этого не знаю, — вздыхает Аллочка.

— И не обязательно. Всё это ерунда.

Едем дальше. Кругом горы. Въезжаем в ущелье Ель-дере. Стемнело. Ручей журчит, напевает песенку.

— Пожалуй, здесь и остановимся, — говорит Володя.

И опять разбиваем бивуак. Разжигаем огонь. Готовим.

Жарится, благоухает кабанья печень. Такого ужина у нас ещё не бывало.

— Ай, ай! — истошно кричит Виктор. Он пошёл к ручью мыть посуду — его очередь. — Скорей, скорей сюда!

Кинулись к нему. Володя прихватил фонарь. Подбегаем, видим — крабы. Копошатся в ручье, освещаем их фонарём, не расползаются.

— Что такое?

— Теперь видишь? А ещё не верил, что могут быть в пресной воде. Весь Копет-Даг ведь это бывшее море. Смотри, сколько их тут, — говорит Володя.

— Давите наловим! — предлагаю я. — Ведь это чудесно — крабы на завтрак!

Но наловить их сразу нам не удаётся. Виктор их побаивается. Только подхватит миской, сразу закричит, роняет краба, отскакивает в сторону. Но упустить не хочет, опять его хватает и опять пугается. Очень смешно на него смотреть. Ущелье Ель-дере гудит от хохота. Утром, когда сваренные крабы покраснеют от жестокости людской, Виктор станет уплетать их без страха, с аппетитом. И к его набору «деликатесов» в этом маршруте прибавится ещё один.

Зиновия Ивановна устроилась в кабине. Не разделяя «крабьего» ажиотажа, она делает «посевы».

Звёзды с ладонь величиною взошли над Копет-Дагом и повисли в чернильном небе. И что-то благоухает, и кажется очень знакомым этот запах, но не поймёшь, чем пахнет.

И наплывает усталость, блаженная, сладкая. Закрываешь глаза и видишь опять дорогу, голубые и розовые горы, зелёную долину, и Сумбар, и синее небо, и камыши, и опять горы. И так без конца наплывают, сменяются пейзажи, как кинокадры. И незаметно всё переходит в сон.

Утро ясное, звонкое. Небо безоблачно, высоко, сине. Щебечут птицы радостными голосами. Еле заметной тропинкой, сквозь заросли кустарника идём к источнику, захлёбываясь от восторга. Только Зиновия Ивановна, нагруженная приборами, с рюкзаком за плечами и с ящиком в руке, хмурится. Не нравятся ей эти коллективные восторги. И не потому, что не любит природу, нет, очень любит, но любовь признаёт сдержанную — без рекламы собственных чувств. Она сердится и не хочет остановиться, когда тропинка приводит нас в царство ежевики.

Синие ягоды гроздьями свешиваются с колючих ветвей. Созревшие, сочные, они осыпаются в наши ладони и невозможно оторваться — так они вкусны. И Володя, наш начальник, «пасётся» на ежевике, хотя на всё, что не относится к работе, жалеет время. Но Зиновия Ивановна и минуты не хочет задерживаться.

— Не на пикник приехали, не на прогулку. Нечего лакомиться!

Она уходит вперёд, не дожидаясь нас. Мы с трудом пробираемся следом.

— Казалось бы, родник должен быть здесь, — говорит Володя. — Но нет.

Аллочка тянет на спине рюкзак с бутылками для проб. Устала с непривычки. Виду не показывает, только губы облизывает. Жара. Тропинка оборвалась, густеют заросли. Мы в джунглях Копет-Дага. Всё оплетено, перекручено. Хватает и колется держидерево. Травы по пояс.

— Стойте! Кажется, он! — восклицает Володя. — Наконец-то. Ура!

Дрожит ручеёк, бежит. На своём пути пробивает тропические заросли. Путь к нему был уже пройден до нас, изучен, отмерен. Топографы пришли с теодолитами, отметили этот маленький выход воды, первыми нанесли его на карту, оставили добрый, мудрый след.

До выхода источника надо ещё подняться. Володя нас опередил. А мы с Аллочкой не можем отдышаться. Дорого стоит каждая бутылка пробы. Отыщи источник, доберись до него, подойди. Сотни километров надо проехать, десятки пройти без дороги… Оценишь эту водичку, каждую её каплю, когда сам отберёшь пробу.

Зиновии Ивановны нет, где-то плутает.

— Зиновия Ивановна, ау! — кричит Аллочка.

И Володя сердится:

— Нечего кричать. Готовь бутылки. Отбирай пробы. Пусть… Будет знать, как отбиваться в маршруте.

Трещит валежник. Продираясь через кустарник, ломая ветви, пробивает себе дорогу Зиновия Ивановна. Она как взмыленный конь. Ковбойка прилипла, изорвалась. Руки в царапинах.

— Вот вам результат индивидуализма, — шепчет мне Володя. — Не пей, простудишься, — останавливает он Аллочку. — Ангину захотела схватить? Надо сперва остыть.

Рюкзак с полными бутылками совсем придавил Аллочку. Ремни врезались в узкие плечики. Спуск ещё тяжелее подъёма.

Зиновия Ивановна помягчела.

— Володя, — говорит она, — помогите Аллочке. Что вы, не видите? Ей тяжело.

— Вижу. Но у нас не развлекательная прогулка, Зиновия Ивановна, не пикник, а маршрут, — ехидно отвечает он.

Я вмешалась:

— Но вы же мужчина, как не стыдно.

— Мужчина, мужчина. Заладили одно. У нас не гулянье. Я должен научить коллектора работать. Вы думаете, мне не хочется ей помочь? Да, может быть, я и её бы с удовольствием пронёс вместе с рюкзаком. Откуда вы знаете? Но я начальник партии и не имею права.

«Ах, вот оно в чём дело…» — улыбаюсь про себя.

Вышли на тропинку. Узенькая, она вьётся в зарослях. Вдруг что-то летит сверху и хлюпается у ног. Виноград. Нас забрасывают гроздьями винограда. Откуда это? Что такое?

Подбираем. Ягоды полопались. А в нас кидают ещё и ещё. Ничего не понимаем.

— Может быть, обезьяна?

— Человекоподобная! — бурчит Володя.

Это Виктор. Он забрался на дерево и продолжает бомбардировку. Всё дерево оплетено вьющимися лозами. Высоко к солнцу поднялись виноградные кисти, совсем красные на свету.

— Как ты оказался здесь?

— Всё расскажу. Уже два ящика нарвал. Видали, какое богатство? — Он спрыгивает с дерева, да так ловко! И впрямь обезьяна. — Вы представляете? Два вьючных ящика, с верхом. Рви сколько хочешь: задарма. Что вы скажете? Чудеса. Тары не хватает.

— А если бы мы стали тебя искать на старом месте? — сердится Володя»

-—Я оставил там кастрюлю с виноградом и записку. Но это же совсем рядом… Сижу один, вы ушли. Любуюсь на природу… Вдруг слышу: мяу-мяу — котёнок. Не поверил. Прислушиваюсь — в самом деле.

— Какой котёнок, откуда он сюда попал?

— Сам думал, откуда. Оказывается, котёнок, самый натуральный. Пошёл на мяу. Мяу всё ближе, ближе. Ага, — палатка. Она совсем здесь рядом. Аллочка, прими к сведению: двое ребят — первый класс! Твой вид никуда не годится. Давай рюкзак, приободрись.

Мы подходим к палатке. Нас встречает молодая женщина с маленьким серым котёнком на плече.

— Таня, — произносит она просто, протягивает руку.

Знакомимся. Уселись на кошме, разговариваем.

— Сейчас напою вас чаем, зелёным. У нас есть даже сушки, — говорит Таня. — Мальчики принесут винограду. У нас его здесь сколько угодно — и белого, и чёрного. Остатки парфянской культуры. Виноград одичал… Здесь совсем рядом парфянское кладбище. Могу вас отвести, показать.

Но Володя не хочет на кладбище. Впереди работа, время бежит, и пробы ещё не отобраны.

Появляются ребята с вёдрами винограда — Овез-дурды и Шир. Они студенты Ашхабадского университета, географы. А Таня — аспирант, ленинградка.

Вот так и проводят они лето втроём, перемещаясь со своей палаткой, с котёнком, с места на место. Таня собирает гербарий, лазает по склонам гор к вершинам Сюнт и Хосардак, отмечает различные фазы у растений.

«Как странно, — думаю я. — Как будто бы всё это уже было когда-то и мне знакомо. Ребята, ущелье, чай у костра… Так это же опять стихи Луговского, его герои…

Бойцы субтропиков. Рюкзак походный, Кило пшена, заплатанные брюки И длинный путь по огненным хребтам, По зарослям, почти непроходимым…

Овез расставляет пиалы. Шир заварил чай.

— Дайте сушки, сахар, хлеб, — командует Таня, — виноград.

— У вас здесь дисциплина. Матриархат.

— Мальчики очень хорошие. Почти не понимают по-русски. Я воспитала их, и теперь они во всём меня слушаются, помогают. Всё научились делать. А вначале ничего не умели и ужасно стеснялись. В Кара-Кале они не хотели брать моего котёнка. Ольга Фоминична мне сказала: «Ты, Таня, с ними построже, и всё будет в полном порядке». Я так и делаю. Шир тогда выдержал все насмешки и гордо держал котёнка в руках, когда мы уезжали. Он у нас прелесть, Шир. Охотник. Приносит нам кегликов и сам жарит. И тебя угощает, да? — обратилась она к котёнку. — А костёр разжигает с одной спички, просто чудо. Жаль, что вы уезжаете… Я так соскучилась по русской речи. Ужасно захотелось домой, к своему сынуле.

Оказалось, у Тани семилетний сын. Она побоялась взять его с собой, а теперь жалеет. Почти полгода здесь, истосковалась. В этом году должна закончить работу над диссертацией.

— Я занимаюсь злаковыми и бобовыми — эфемерами. В Туркмении они являются единственным пастбищным кормом. Я собрала уже около восьмидесяти видов. Это всё Ольга Фоминична, она продумала всю мою диссертацию. Удивительная женщина. Она расскажет вам про эфемеры. В Кара-Кале вы обязательно должиы заехать в ВИР. Она чудо!

Виктор озабочен, куда набирать виноград.

— Нажали бы вина… А тары нет.

Володя не разрешает опорожнить вьючные ящики и рисковать бутылками из-за винограда. Виктор не на шутку расстроен. От соблазна надо скорее уезжать.

На прощанье Таня дарит нам целую пачку дикобразьих игл.

— Это он оставил свои визитные карточки. Дикобраз сбрасывает их, когда боится или сердится, — объясняет Таня. — Всю ночь не давал мне уснуть. Я думала, тигр, и тряслась от страха, так он фырчал, скрёб лапами… А против тигра у нас нет защиты. Ружьё только для кегликов.

— А ваши телохранители?

— Мальчики — моё спасенье. С ними не страшно. Но они так крепко спали…

Молчаливые ребята улыбаются. Очевидно, Таню они понимают.

Таня всё махала и махала рукой вслед уходящей машине, пока совсем не скрылась в выцветшем своём халатике, светловолосая, милая.

Опять прогон. Опять остановка. Вылезли из машины. Володя забирает «Тулку».

А вдруг и нам попадутся кеглики.

Довольно быстро находим ручеёк, оправленный в бетонное ложе. Володя поднялся вверх по склону, зовёт нас. Источник найден.

— Сюда!

Нестерпимая жара. Отбираем пробы.

— Алла, измерь температуру воздуха. Наверное, не меньше сорока, — говорит взмокший Володя.

Аллочка в воздухе на верёвке крутит стеклянный термометр — бах… Разбивает его вдребезги о собственную голову.

— Балда! Надо же так умудриться, — ворчит Володя.

— Хорошо, что голова уцелела, — говорит Зиновия Ивановна, — а термометр есть запасной.

— Определяй дебит источника! — Володя явно придирается. Только что отругал, что не смогла перевести масштаб по карте. — Студентка университета — и не разбирается в масштабе. Как ты будешь определять дебит?

— Кружкой, — робко отвечает Аллочка.

— И что ты узнаешь своей кружкой? Одну наполнишь, десять утечёт. Это же ручей, а не водопроводный края. Что такое дебит? Подумай.

Алла задумалась.

— Забыла?

— Нет, почему забыла. Это количество литров в секунду.

— Ну правильно. А как же его измерить?

— Надо узнать скорость и умножить на сечение.

Володя просиял:

— Наконец-то.

Нравится ему Аллочка. Это совершенно очевидно. Только не позволяет он себе, чтобы она ему нравилась. И потому особенно придирчив к ней.

— Фу, какая некрасивая у тебя рука, — говорит он. — Как птичья лапка. Маленькая, тоненькая и коготки острые, загнутые.

Аллочка молчит.

— Такие коготки крепко держат, Володя. Схватят и не отпустят, — шучу я.

— Я покричу вам, когда разыщу родник, — он уходит вперёд.

Мы с Аллочкой остаёмся. А Зиновия Ивановна с удивительной лёгкостью бежит за ним. Очень скоро раздаётся её резкий голос.

— Эй-эй, сюда!

И мы двигаемся следом.

— Слышите? — говорит Володя. — Слышите, кудахчет? Это — кеглики. Они любят утолять жажду у родников. Вот бы подстрелить… Я попробую.

Он прячется в камышах и ждёт в засаде. Кеглик сторожкая птица, не пришла. А дальше… дальше тоже ничего. Вечереет, мы слышим кудахтанье повсюду, совсем близко, в горах. Володя с ружьём наперевес пробирается легко, не шелохнёт кустика, не потревожит камня, осторожен, но так и не подстрелил ни одной курочки, не сделал ни одного выстрела.

Расположились на ночлег. Устали, но почему-то не спится. Аллочка устроилась на отшибе.

— А тигр сюда не подберётся? Как вы думаете? Володя, у тебя заряжено ружьё? — спрашивает она.

— Ты что же думаешь, я из двустволки по тигру дробью стрелять буду?

— Да вы и по кегликам не стреляли, — язвит Зиновия Ивановна.

— Зачем зря тратить патроны? Я не люблю лупить попусту. Как назло, ни одна не попалась. Просто не везёт…

— Не везёт в охоте — везёт в работе, — произносит Виктор.

— Что правда, то правда. Сегодняшний план у нас выполнен, — говорит Зиновия Ивановна.

— Ну а всё-таки, если тигр, что тогда? Мне страшно.

— Спи, Аллочка, не бойся. Я его… в один момент машиной придавлю. Куда ему! Человека любой зверь боится. Я вот о чём переживаю, ящиков мы с вами, Зиновия Ивановна, не захватили. Нажали бы вина. Эх! — вздыхает Виктор.

— При чём тут я? У меня другие задачи.

— Да как же ни при чём. Предусмотреть должны. Вы ведь здесь всех постарше, посолидней. — Он понимает, чем ей досадить. Не любит таких напоминаний Зиновия Ивановна.

Безветренная, жаркая ночь. Звёздный полог будто колышется над нами… Аллочка при свете фонарика лёжа что-то пишет. Задумается, посмотрит в небо и опять строчит.

Что это, может быть, стихи?.. Не хочется ей мешать, но побеждает любопытство. Подхожу.

— Что это ты пишешь, Аллочка? Спать пора.

— Подсчитываю наши расходы. Мы очень много тратим. Не укладываемся в бюджет.

— А… — Я разочарована. Вернувшись на свою постель, жалуюсь Зиновии Ивановне.

— Молодец, — говорит она, — думает о коллективе. Чувствует ответственность за наши денежки. Молодец.

Поднимаемся рано. До завтрака уходим в маршрут.

На карте у нас отмечены три источника в верхнемеловых отложениях. Ищем. Источники пропали.

Впереди несколько высоких, плотно растущих деревьев. Подходим — родник, но грязный, весь в тине, не годится. В нём нашли себе приют огромные зелёные лягушки — смотрят на нас.

Отбирать пробы нельзя. Жаль. Идём дальше.

— Стойте! — говорит Володя.

Мы видим на тропе свежий след гигантской кошачьей лапы.

— Что это по-вашему? Тигр или барс?

Аллочка молчит, оторопела. И мы молчим. Стоим и смотрим.

Идём по звериному следу.

— След совершенно свежий, — говорят Володя, — видно, только-только перед нами прошёл. Попил водички…

А родников всё нет и нет. Наконец два оставшихся, отмеченных на карте, находим у самого подножья гор. Но совсем пересохшие. Отбирать нечего, иссякли. Возвращаемся обратно. Володя мрачен.

У машины застаём Виктора, оживлённо беседующего со стариком туркменом. Два гружёных ослика переминаются с ноги на ногу.

— Так вот, — говорит Виктор, — у бабая под утро барс задрал козла. Аллочка не зря тряслась, чуяла. Нам-то это, конечно, с руки. Я тут уже сторговался. Прихватил кусочек пожирнее. Бабай везёт на базар. Попробуем свежей козлятники.

Мы вспоминаем след на тропе. Зверь запивал свой завтрак в лягушачьем роднике.

Мы исполняем просьбу Тани. Возвращаясь в Кара-Калу, останавливаемся возле опытной станции ВИР.

Директор станции Ольга Фоминична встречает нас с умеренной приветливостью.

— Наталья Ильинична, проведите товарищей из Москвы по территории, — обращается она к вошедшей в кабинет сухонькой, пожилой женщине с прокопчённым солнцем лицом. — Знакомьтесь! Наталья Ильинична, старший научный сотрудник. Заведует у нас отделом субтропических и орехоплодных культур.

Мы еле поспеваем за Натальей Ильиничной, так быстро, вприпрыжку бежит по дорожкам сада сердитенькая угловатая женщина.

Кругом красота невиданная, прибранная, подстриженная, ухоженная.

Каждое дерево имеет своё название, свою историю. И с гордостью, очевидно законной, как будто захотела похвастаться собственным сыном, о них рассказывает нам Наталья Ильинична.

— Смотрите. Это кедр, ливанский. Вы видите, какой он? Ему всего три года, а вытянулся выше колонны Казанского собора.

— Вы ленинградка? — спрашиваю я.

— В прошлом. Уже пятнадцать лет работаю здесь.

Китайский финик, инжир, пицундская сосна, миндаль, дрог, кипарисы, джида и, наконец, гранаты.

У каждого свой паспорт, год рождения, происхождение, национальность. А когда нас подводит к виноградникам, мы замираем от восторга. Палитра красок здесь необычайна. Грозди всех цветов. От ярко-зелёного до чёрно-красного. Ягоды просвечивают на солнце драгоценными камнями. В этой коллекции и аметисты, и изумруды, рубины, хризопразы, альмандины, чёрные гранаты, гиацинты, аквамарины, сердолики.

— У нас на станции четыреста шестьдесят разных сортов. Сейчас это второе место в Союзе, — говорит Наталья Ильинична.

Она ведёт нас к складу. Кругом стоят корзины с нарезанным виноградом.

— Это для отправки. Можете попробовать, — предлагает она.

У Виктора глаза разбегаются, да и у нас тоже.

— Особенно сладок этот розовый мускат. Пожалуйста, не стесняйтесь.

Мы пробуем и, хоть соблазн велик, ограничиваемся скромными порциями.

— Ну, кажется, всё. До свиданья. Вы извините меня. Спешу. Работа. Ничего не поделаешь.

Мы благодарим и направляемся к Ольге Фоминичне. Застаём её в том же кабинете. Она сидит за рабочим столом и разбирает розы. Раскладывает в ряды. Свежие, только что распустившиеся, потом осыпавшиеся с завязью плодов, зрелые плоды на розовых ветвях, семена.

— Что это у вас? — любопытствуем мы.

— Присаживайтесь, — говорит Ольга Фоминична. — Что это? Очень интересная вещь. Знаете ли вы, что более двух тысяч лет люди сообща создают этот клад красоты? Различные великолепные сорта роз выведены безымянными авторами. Их творил народ, и более двух тысяч лет воспевают поэты. Но в розах людей и поэтов всегда интересовали только цветы. Никто не думал о плодах.

Она помолчала и поглядела на нас из-под очков внимательно и пристально.

— Мы заметили, — продолжает она, — что иногда плоды розы обнажаются. Так вот, если почти созревшие семена облучаются солнцем какое-то время, то после посева таких семян уже через два месяца роза даёт цветение. В обычных же условиях она зацветает не ранее двух лет, Понятно? Сейчас на розах мы хотим проследить возможность ускорения вегетации вообще. Жаль, что поздно умнеешь, — сказала она и вздохнула, — поздно начинаешь логически видеть. Монтень высказывал мысль, что мудрость должна быть дана человеку, пока он молод, полон сил и многое может успеть. А не наоборот. Вот так.

— Ну что же, пожелания Монтеня сбылись. Вы мудры и молоды. Нам много рассказывали о вас, — говорю я.

— А я вот всё смотрю, никак не пойму. Это что же такое будет? — спрашивает Виктор.

На стене — прикреплённые к стенду высохшие корни какого-то растения. У них причудливая человекообразная форма. Точно распятые человечки.

— Это, наверное, женьшень? — говорит Зиновия Ивановна.

— Нет. Мандрагора.

— Мандрагора? Настоящая мандрагора?! Подумать только, никогда не ожидала, что увижу когда-нибудь это мистическое растение.

— Да, да. Мандрагора туркменская. Как-то стыдно смотреть на эти пригвождённые корни. Уже три года, как они висят и всё пускают листья. Страшно устойчивый вид.

— А она не стонет? Не кричит? — в шутку спрашиваю я. — Как это у Шекспира? Помните? «Чудовищные стоны мандрагоры…»

— Вполне возможно, что кричит. Но только мы этого не слышим. Пока.

— То есть как? Вы серьёзно это говорите? — спрашивает Володя.

— Совершенно серьёзно. Возможно, что когда-нибудь мы и научимся слышать. Растения же слышат нас.

— Не может быть.

— Известно, что цветы не любят шума. Если поставить репродуктор перед цветами, они отвернут головки. Цветы не любят, когда при них ссорятся, кричат. Они вянут. Это всё уже установленные факты. Наука находится на стыке со сказкой, легендой. Она уже позволяет нам разгадывать те тайны природы, которые считались мистикой. Да, да. Вот хотя бы эта мандрагора. То, что она чувствительнее многих других растений, вы можете увидеть сами. Возьмите в пальцы листок.

Володя легко прикасается к листку мандрагоры.

— Теперь смотрите. Видите? Она уже потемнела.

Мы столпились у стенда. Действительно, в месте прикосновения на листке появилось тёмное пятно.

— Можно мне? — спрашивает Володя, опасливо дотрагивается до мандрагоры и сразу же отрывает палец. Листок не потемнел. — Вы как хотите, а я в эти сказки не верю.

— И очень жаль, — говорит Ольга Фоминична, — в сказки верить надо.

Как бы про себя Виктор произносит:

— Никак я не пойму. Кажется, такой культурный человек, а говорите, в сказки верить надо.

Ольга Фоминична улыбается, первый раз за всё время. И сразу становится другой, более молодой и более доступной.

— Знаете, — говорит она, — мне думается, что сейчас наука достигла таких успехов, что сместились наши понятия о многом. Если раньше можно было говорить — я человек культурный и ни во что не верю, то теперь следует, очевидно, говорить — я человек культурный и поэтому верю во всё. — Она смеётся. — Вот возьмём хотя бы суеверие, связанное с мандрагорой. На Востоке женщины носили амулеты из её корня. Считали их приворотными. Казалось бы, чепуха. Но какой-то логический смысл есть. Корень мандрагоры богат алкалоидами, которые обладают анестезирующим и возбуждающим действием. Вот вам и некоторое научное обоснование этого суеверия.

— Как интересно! А мне никак нельзя достать кусочек? — тихо спрашивает Аллочка у Володи.

— К чему это тебе? Вот тоже…

— А где растёт эта туркменская мандрагора? — спрашивает Зиновия Ивановна.

— Мы обнаружили её в горах Копет-Дага, совсем случайно. Сейчас в Туркмении есть уже плантации. Корни её имеют огромное лекарственное значение.

Мы просим рассказать ещё о мандрагоре, но Ольга Фоминична отмахивается.

— Нет, нет. Это уже пройденный этап. Если хотите, я расскажу про эфемеры. Это то, чем мы живём сейчас. Вернее, над чем работаем. О них никто не думал. Им не придавали значения.

С оживлением Ольга Фоминична рассказывает нам про эфемеры, которые собирает и изучает сейчас Таня для своей диссертации.

Мы узнаём о злаковых и бобовых однолетниках с очень короткой вегетацией. Нам рассказывают, как с их помощью был найден простой, дешёвый способ укрытия почвы на жаркие месяцы от перегрева. Как позволяет этот способ сохранить влагу в почве. Эфемеры сами рыхлят землю, затем укрывают своим покровом и сами дают удобрение за счёт перегноя.

— Вот это мне нравится, — говорит Виктор. — Здорово! В это я поверить могу. Но если мы не хотим ночевать в Кара-Кале, надо трогаться.

— Я думаю, вам будет интересно отобрать пробы в серном роднике, — говорят Ольга Фоминична. — Он у могилы Биби-джан. Вы доберётесь засветло. Он недалеко. Это святое место у туркменов и их лечебный родник.

Володя отыскал на карте родник. Он из меловых отложений и, значит, нам подходит.

Виктор торопит. Идём к машине.

Ольга Фоминична провожает нас.

У ворот много машин. Собрался народ. Грузят ящики с гранатами.

— До свиданья. Возьмите по гранату на дорогу, — предлагает она. — Счастливого пути!

— Вот это женщина! Настоящая богиня плодородия. И гранатами одарила, — говорит Володя.

— Не слишком-то расщедрилась. По одному дала, а их здесь чёртова прорва.

— Как вам не стыдно, — сердится на Виктора Зиновия Ивановна, усаживаясь рядом с ним.

Едем к роднику Биби-джан. Виктор проголодался, спешит. Подъехали. Видим кусты, все в цветах из ситца. К каждой веточке аккуратно привязаны десятки тряпочек, белых, цветных. Тряпочки повыцвели. Дары наивных душ, убранство могилы Биби-джан.

Неподалёку домик. Перед ним очаги. Стопками сложены дрова. Котлы для плова. И никого. Только кошка с отрубленной лапой, чтоб стерегла, не убежала, увидела нас, замяукала жалобно.

Входим в дом, пусто, чисто. Кошка, прихрамывая, следует за нами. На полках стоят пиалы, чайники. Открываем шкафчик, заглядываем — чай, сахар, подсохшие лепёшки, прикрыты полотенцем. Всё приготовлено для путников. Как-то странно, одиноко и печально здесь, в этом «Святом месте».

Володя нашёл родник. Он совсем рядом. Сделана запруда, вода стекает в желоб.

«Слёзы Биби» — так называют его туркмены. По легенде, на месте, где умерла Биби, спасая от врага жениха и своё племя, из земли забил источник. «Девичий источник» — извечная, бродячая тема.

Вода прозрачна и чиста, просвечивает дно бассейна. Почти не пахнет сероводородом, но серы в запруде много. Она скопилась по краям и на дне. Это бактериальная армия Зиновии Ивановны прилежно трудится. Вот оно и чудотворное действие родника. Эта серная вода залечивает раны, гнойники. Сюда, к живым слёзам Биби-джан, приходят туркмены для исцеления.

Садится солнце.

— Мне хочется выкупаться, — говорит Аллочка. — Так всего много за эти дни.

— Ну и хорошо, что много. Тебе что, не нравится? — спрашивает Володя.

— Нет, нравится. Наоборот, очень нравится. Но хочется выкупаться.

— Уже поздно. Простудишься. Завтра выкупаешься.

— Нет, сегодня.

— Идёмте! — говорит мне Володя и уходит.

Аллочка разделась, скользнула в запруду и поплыла.

«Останусь», — думаю я.

Закат окунулся в воду, и стали розовыми слёзы Биби от лучей. И так прекрасно это купанье, и красноватые горы, и запахи трав, и воркотня засуетившихся птиц. Хочется продлить всё это, запечатлеть, сохранить. Но как, где? Может быть, в себе? Темнеет.

Аллочка меня не видит, вылезла из воды, думает, что одна. Потянулась, будто захотела взлететь. Запрокинула руки за голову.

— Я буду, я буду геологом! — как заклинание шепчет она.

И я стою в каком-то наваждении непостижимых, живых тайн земли, сокрытых в этих целительных слёзах Биби-джан, и в сере, выбелившей дно у водоёма, в творящей армии бактерий, — в Аллочке, в её душе, в цикадах, сменивших утихомирившихся птиц, в звоне их кастаньет, взлетающем в полиловевшее небо…

Ночь. И опять наплывает усталость. Закрываешь глаза, и всё увиденное, перечувствованное возникает как наяву.

Около меня мерно дышат мои товарищи.

Жалобно мяукает одинокая кошка с отрубленной лапой. Вот что-то зашуршало. Важно шествует ёж. Остановился, огляделся, свернулся в комок, ощетинился.

Звёзды над головой, колючие-преколючие. Вот упала одна, другая, ещё. Звездопад…

Ощетинилась вселенная, сбрасывает иголки.

«Дикобраз сбрасывает иголки, когда сердится или боится. Что же это она, вселенная, сердится или боится?» — думаю я, засыпая.