"Передвижная лаборатория" - читать интересную книгу автора (Луговская Майя)
Елена БЫКОВА ПЕРЕДВИЖНАЯ ЛАБОРАТОРИЯ
Шумит, шумит Псузаапсе.
— Где хочешь, можешь в брод её перейти, а грохоту на всё ущелье, — говорит Клотильда Павловна.
Белоглазая бабка Варвара посадила нас ужинать.
— А ты не смотри, что она такая, потому как разгуляется, всё на своём пути снесёт. Оттого у нас здесь и не строятся, — говорит она.
Я так натряслась за дорогу, всё тело побито, и так устала, что есть совсем не хочется. Бабка ворчит:
— Не чинитесь, ешьте, что подано, второй раз греть не буду.
Чаю выпью, пожалуй. Соблазняет стакан с мёдом. Протягиваю руку, чтобы взять его, но бабка, заметив мой жест, хватает стакан и уносит.
На губах Клотильды Павловны появляется чуть заметная улыбка:
— Мы в её власти.
В хате неряшливо, грязно. За окном оголтело и безостановочно лает собачонка. Визгливый, противный лай. Закроешь окно — духота.
— Ничего не поделаешь, приходится терпеть. Мы считаем, что нам ещё повезло. Жилья здесь нет. В палатке не лучше, и кто бы стал возиться с едой, — говорит она.
«В палатке лучше», — думаю я, но молчу. У меня свои задачи. Какое претенциозное имя Клотильда, не современное, но ей подходит, чувствуется в ней заглушённое клокотанье. Под сорок, движения, вкрадчивые. Глаза как у рыси, зелёные, раскосые.
В Москве меня предупреждали — вредная, но от неё многое зависит. Со мной Клотильда Павловна предельно любезна. Позаботилась даже о спальных мешках, хотя в её обязанности это не входило. Мешки новые, поролоновые, на молниях, я даже ещё не видела таких.
За двадцать километров от моря, курорта — и такая глушь. Кто бы мог подумать?! Добирались сюда чуть ли не восемь часов. Часть пути машина шла прямо по руслу, против течения.
А дальше вверх. Кругом одичавшие черкесские сады, каштановые леса. И тишина. Деревья давно отцвели, но сладковатый аромат всё ещё стоит в воздухе. Редко попадается хутор — два, три двора, и опять никого.
Дороги, можно сказать, нет вообще. Представляю, как волокли нашу бедную передвижную лабораторию, во что превратили. Гордость моего шефа! Сколько мучились с ней, пока изготовили, и наконец — первый образец проходит испытания, как и положено, в жёстких полевых условиях горного Кавказа.
Клотильда Павловна — химик. Она проверяет оснащение лаборатории и методы исследования природных вод. Ждут ещё гидрохимика из геологической службы. Вдвоём они должны составить заключение о лаборатории.
Я прилетела из Москвы, чтобы получить акт о первых испытаниях. Это очень важно для моего института. Вколочено столько средств, труда. А дело действительно стоящее — передвижная полевая лаборатория, оснащённая современными методами анализа вод. Таких лабораторий нет.
Лаборатория доставлена сюда, в ущелье, из Сухуми, где её монтировали, и я ещё не видела её.
Только к рассвету угомонилась проклятая собачонка, начала греметь, ворчать бабка Варвара. Затопила печь.
Пошли умываться к Псузаапсе. Холодная, зелёная, бежит быстро, дно просвечивает. Вошла в воду, оступилась, не заметила, как разрезала ступню. Выхожу, Клотильда ахнула и побледнела. За мной дорожка крови. Как неловко! Вечно со мной какие-то неожиданности. Она побежала, притащила йод, бинт. Глубокий, длинный порез. На ногу еле ступаю. Гоги появился, заспанный, небритый. Увидел меня — смутился.
— Сейчас, сейчас. Я не знал, что у нас гости. Ай, ай, — сочувствует мне.
Клотильда Павловна с ним сдержанна, очевидно, как и со всеми.
— Страшный лентяй. Ничего не хочет делать. Его прислали из Сухуми, как механика лаборатории. За эти дни, что мы здесь, намучилась с ним, — говорит она. — Жалуется, что никакого заработка, всё рвётся домой. Даже запустить движок не умеет.
— Может быть, не хочет?
— Тоже возможно.
Ковыляя, иду с ней к лаборатории. Её установили недалеко от берега, в тени огромных буков.
— Страшно нагревается за день, нечем дышать. Кондишен никуда не годится, — заявляет она.
Зелёный металлический вагончик снаружи мне нравится.
— Корпус очень тяжёлый. Я была свидетелем, как лабораторию тащили сюда. Немыслимо, — говорит Клотильда.
Входим по лесенке внутрь. Чудо! От удовольствия меня забирает «лабораторный озноб», и сразу же хочется работать. Всё есть, что нужно химику, — мойка, вытяжной шкаф, столы, полки, посуда. Приборы размещены, собраны, прилажены конструктивно и красиво.
— Ничего не побилось в дороге? — спрашиваю я.
— Почти ничего.
— Вот видите!
— Да, но если не включён движок, в шкафу нет тяги и невозможно работать.
— Надо включать движок.
— Гоги говорит, что расходуется очень много бензину.
«С Гоги мы договоримся», — думаю я.
Он появляется, лёгок на помине.
— Ну как, калбатоне, нравится вам здесь?
Гоги побрит, на нём белая нейлоновая рубашка, узконосые ботинки.
— А что его ремонтировать? У меня всё в порядке. Запустить?
— Вчера не в порядке, сегодня в порядке, — бесстрастно произносит она.
— До вечера думаешь работать, генацвале?
— Сколько надо, столько и будем.
— Хорошо, хорошо.
Я привезла дополнительное оснащение — два вьючных ящика для новейших методов исследования. Разбираем их с Клотильдой.
Она хороший химик. Мгновенно всё схватывает. В лаборатории уже вполне освоилась.
— Сегодня наши должны привезти пробы воды, — анализы начнём завтра. Весы не работают. Очевидно, после дороги.
Я сажусь за весы. Они демпферные, последнего образца, но наладить мне их не удаётся. Нужно полное бесстрастие, чтобы отрегулировать весы. А у меня его нет.
Несколько раз к нам заглядывает Гоги. Видя, что мы работаем, молча уходит.
В лаборатории нестерпимая жара, изнемогаю, но не показываю вида.
— Может быть, на сегодня довольно? — спрашивает Клотильда. — Вы не устали? Как ваша нога? Пошли?
Гоги выключает движок.
— Пусть отдохнёт. Вечером дам свет. Я вижу, сегодня ты не сердишься на меня, — обращается он к Клотильде. — Ну скажи, генацвале, правильно я говорю? Хо! К нам гости. Слышите? Не тянет. На первой скорости работает. Не любят шофёра сюда ездить. Такая дорога — смерть машине.
За шумом Псузаапсе ничего не слышу. Но ухо механика не ошибается, из-за поворота показывается машина. Она подъезжает к домику бабки Варвары. Клотильда Павловна и Гоги уходят вперёд, а я с трудом тащусь за ними. И угораздило же меня искалечить ногу. Темнеет.
— Хальт! Хальт! — слышу за спиной немецкий лающий окрик. Не верю глазам. Светловолосый «Зигфрид» с опалённым солнцем лицом ведёт под уздцы лошадь, откинув голову, шагает упруго, легко, за плечами рюкзак. Лошадь торопится к дому, во вьюках гремят бутылки, он сдерживает её. Уступает мне дорогу.
«О, да там ещё трое, возвращаются из маршрута».
Подхожу к машине. Клотильда разговаривает с приезжим.
— Знакомьтесь, — говорит она, — Игорь Леонидович из Алма-Аты.
Он любезно улыбается, жмёт мою руку в своей широкой и мягкой руке. Клотильда Павловна, очевидно, уже рассказала ему обо мне. Весь он добротный, плотный и большой. Аккуратный, в широких штанах и светлых ботинках, какие носили лет десять назад.
— Вот и наши подходят. Сейчас будем ужинать, — говорит Клотильда.
— Обед не кормила, ужин угощает, — подтрунивает Гоги.
Тут же у палатки «Зигфрид» распрягает лошадь.
— Это наши немцы-практиканты, студенты университета, — объясняет Клотильда. — Курт, сколько привезли проб? — спрашивает она.
— Двадцать.
— Молодцы! Вы расположитесь с ними в палатке, — говорит она Игорю Леонидовичу.
Бабка высунулась из хаты, маленькая, морщинистая, неприветливая.
— Сколько же их понаехало… Где ж их теперь усадишь? Поди все исть хотят.
— Давайте ужинать на улице, — говорит Клотильда. — Гоги, сообрази, как лучше сделать.
— Хорошо, хорошо, не волнуйся.
Бабка ворчит, громыхая мисками.
— Сколько ж вас всего народу? Два Юры, два немца, — считает она, — приезжий, шофёр, Гога да вас двое.
Сдвинули столы, расселись на лавках. Гоги пустил движок, ужинаем с электричеством.
Бабка Варвара разливает борщ, жидкий и бездушный. Только немцам заправляет его сметаной. Игорь Леонидович выложил на стол несколько помидоров, угощает:
— Алма-атинские…
Моя порезанная нога — предмет разговоров. Каждый даёт совет. Я вызвала общее сочувствие.
— Клотильда Павловна, расщедрились бы на спиртик. Случай подходящий, нас столько собралось… — говорит Юра-младший.
— Вы же знаете наши запасы, не хватит для работы, — отвечает она сухо.
— Ну, а если начальство прикажет? Курт, Отто, как вы на это смотрите, шнапс тринк? — шутит он.
Немцы бесстрастно едят борщ.
— Начальство приказать не может, — отвечает Юра-начальник. — Реактивы не в моём ведении.
Грузинская душа Гоги не выдерживает. Он исчезает и возвращается с двумя пол-литрами и домашним сыром.
Водку разливает в стаканы. Мы с Клотильдой отказываемся, да и Гоги почти не пьёт. Шофёру наливают полный стакан, он мрачно выпивает и уходит. Завтра ему чуть свет обратно. Оба Юры на несколько дней уезжают вместе с ним, на базу. У них отгул.
— Ну и слава богу, — говорит Клотильда.
Хоть водки досталось и понемногу, но все повеселели.
Юра-начальник приносит сало, ловко нарезает его походным ножом тонкими прозрачными ломтями. Сало пожелтело и не вызывает у меня аппетита, а немцы уплетают.
— Начальство разгулялось, — шепчет мне Клотильда. — Сало он хранит в сейфе, только для маршрутов. Наши геологи страшно скупой народ. В поле экономят каждую копейку, для жён, — неприязненно говорит она. — Понимаете теперь, почему у нас такой жалкий рацион?
Бабка Варвара подкладывает немцам в миски тушёнку с макаронами, явно обделяя всех остальных.
— Ешьте, ешьте. Главное, чтобы были сыты, — обращается она к ним.
Гоги перехватывает мой взгляд.
— Большую политику делает бабка.
— Очень благодарю, бабуся, — говорит Отто.
Он страшно чёрен для немца, брови — сплошной чертой, как у черкеса.
Разговор идёт на общие темы. Юра-младший раскраснелся, всех перебивает, ему хочется блеснуть эрудицией, и он бросается от музыки к наполеоновским войнам. Ои развалился на скамейке, почти лежит, рассуждает. Клотильда наблюдает за ним с иронией.
— Чрезмерно возбуждён, дорвался до общества, — шепчет она мне.
В общем, славная баба…
Игорь Леонидович покидает нас, устал от пути и тряски. Немцы продолжают сидеть за столом с потрясающей выправкой и каменно молчат. Юра-начальник тоже неразговорчив и почти не улыбается. Он собирает документы, оставляет немцам на завтра задание на два маршрута, старшим назначает Курта.
Попили чай и все расходимся.
Опять залаяла проклятая собачонка и не даёт мне уснуть всю ночь.
Шумит, шумит Псузаапсе.
Просыпаюсь поздно. Клотильда не разбудила, пожалела. В лаборатории она и Игорь Леонидович. Он уселся за весы, налаживает.
— Есть успехи? — спрашиваю его.
— Пока никаких.
Клотильда делает анализы, наставила бутылок с пробами. Сегодня она какая-то другая, довольная. Не узнать.
— Очень нагревается лаборатория, — жалуется Игорь Леонидович. — Не представляю, как в ней работать в условиях песков.
— Придётся устанавливать под тент. Вот и всё, — говорит Клотильда.
— Не знаю, не знаю…
Помогаю Клотильде работать по новым методикам.
— Нас с вами приглашают завтра на пасеку. Поедем! — сообщает она заговорщически, чтобы Игорь Леонидович не слышал.
— Куда же я с ногой? Кто приглашал?
— Володя, здешний лесничий. Это совсем недалеко. Нас довезут на тракторе. Поедем? — Глаза блестят. Видно, ей очень хочется поехать. — А вечером будем работать хоть до утра, даже лучше, прохладней. Хорошо?
— Поедем, — соглашаюсь я.
Мы задерживаемся опять допоздна и уходим все вместе.
По дороге Игорь Леонидович рассказывает про немцев:
— Приглашают завтра в маршрут, к водопаду. Говорят, очень красиво.
— Непременно идите. Если бы не нога, я бы обязательно пошла, — уговариваю его и думаю: «Очень хорошо, если он пойдёт, будет удобно и нам удрать на пасеку».
— Конечно, идите. Хорошие ребята. Эти немцы мне больше нравятся, чем наши Юры, — подхватывает Клотильда.
— И всё-таки для меня есть что-то чуждое в них, — говорит он. — Жалуются, что на практику их только на Кавказ пускают, а в Среднюю Азию — нет. Я вот всё думаю, если вдруг война…
— А вы не думайте. Учитесь у бабки Варвары, — говорит Клотильда.
Встали рано. Пьём чай, собираемся в лабораторию.
Игорь Леонидович внял нашим уговорам, ушёл на рассвете в маршрут. У Клотильды настроение приподнятое. Перед зеркальцем подчёсывает брови, красит губы.
— Всё невестишься… А срок-то твой давно вышел, — говорит бабка Варвара.
— Разве срок когда-нибудь выходит… — урезониваю её я.
— Может, и твоя правда, кто его знает, — соглашается бабка.
В лаборатории что-то делаем, но, в основном, поджидаем трактор.
(О, женщины! Вспоминаю холодный отказ в спирте Юре-младшему.)
Загромыхал трактор — заулыбалась, торопит:
— Пошли, пошли.
Володя и Клотильда усаживают меня рядом с трактористом. Моя нога — мой постоянный козырь. А им приходится стоять сзади.
Трактор ревёт, швыряет нас то вверх, то вниз, мы в шторме земли и камня.
Володя обнял Клотильду, держит, чтобы она не выскочила. Славный парень, естественный, ничего не строит из себя и не дурён собой.
Вид у Клотильды сияющий.
В общем, как мало нам, женщинам, надо!
Трактор накреняется так, что мы висим в воздухе, вот-вот перевернёмся. Сердце замирает. Но гусеницы прочно сцепились с землёй.
Заросли груши, чащоба, первозданность, спуск. Опять пересекаем Псузаапсе. Подъём, опять каштановый лес. Стоп. Приехали. Пасека.
— Так вы действительно хотите поработать или так?.. — спрашивает Володя.
— Да, да, конечно, хотим, полный трудовой день.
— Ну, смотрите, — говорит он, — не заплачете? Матвеич, а ну встречай рабсилу!
Одутловатый низенький Матвеич в широкополой полотняной шляпе страшно похож на гриб-шлюпик.
— Чи работать, чи мешать? — спрашивает он.
— Приехали вам помогать, — говорит Клотильда.
— Ну тогда здравствуйте, если не шутите. Мёд резать будете?
Несколько мужчин на пасеке окуривают улья. Над каждым ульём чёрное облако пчёл.
— Вы им хоть маски дайте, их же искусают, — волнуется Володя.
— Не болтай, чего не знаешь. Если пчелу не трогать, никогда не укусит. Зачем им маски, — укус, он даже пользительный.
Мы заходим в домик. Душный запах мёда, окна закрыты, жужжат пчёлы. Соты с мёдом на лавках и столах. Их отжимает на центрифуге парень в тельняшке, крутит её вручную. Рыжая струя мёда стекает в ведро.
— Берите ножи. Вот кипяток, кунайте. Разогреется нож — режьте соты. Чтобы рамки не нарушать. Мёд сюда ложите, — объясняет Матвеич, — а рамки в ряд. Аккурат мёд снимем, их обратно в улей будем ставить. Мёд пробуйте, — угощает он. — Только он горький, потому не цветочный, а каштановый. Цветочный — тот много слаще и душистый.
Мы надеваем халаты и принимаемся за работу.
Вначале дело не идёт, но постепенно мы осваиваем технику резания и входим во вкус и азарт.
Пчёлы облепили мне лицо и шею. Но слушаюсь совета Матвеича, не отгоняю их, не делаю резких движений, и они не кусают. Даже приятно их нежное щекотание, они слетают с моих щёк и, опять усевшись, шевелятся. А Клотильду они раздражают, и она надела маску.
Мы соревнуемся в резании мёда. Нам то и дело подносят с пчельни новые рамки. Работа спорится. Тёплый нож мягко срезает воск.
Удивительно держать в руках это чудо, налитое мёдом, тяжёлое трёхмерное кружево сот.
Мне становятся всё более приятны прикосновения пчёл, шевеление их на моих губах и щеках. Может быть, они ищут общения? Хотят научить, рассказать, поделиться, пытаются найти способ сигнализации?.. Но я, но мы — мы ничего не понимаем, не хотим понять, хоть и умеем хорошо их эксплуатировать, и они сердятся и жалят…
— Я думаю, Володе не будет стыдно за нас, — говорит Клотильда. Это она говорит после того, как Матвеич нас похвалил.
— Вы, девчата, нам крепко подмогли. Без вас бы мы сегодня не управились. Пчёлы ведь такое дело, всё вовремя надо, а теперь — в порядке.
Удивительное чувство удовлетворения от проделанной работы, главное — ощутим результат: вёдра отжатого мёда.
Нас приглашают обедать. Володя и тракторист тоже вернулись. Двое ребят с пасеки наловили форели. Живую, вёрткую, в красных пятнышках, её закладывают в кипяток.
Устраиваемся тут же, неподалёку от пасеки. Матвеич приносит медовуху, разводим спирт.
Мы с Клотильдой выпиваем вместе со всеми, и нам становится весело. Смеёмся и шутим.
Обратная дорога на тракторе уже не кажется такой рискованной. На этот раз на нём уместились все, кто работал с нами. Володя опять сзади, на страже Клотильды.
В лабораторию возвращаемся засветло.
Гоги весь день отдыхал, а сейчас возится с мотором. Встретил миролюбиво. Дарим ему мёд.
— Ара, ара, зачем так много.
Заработал движок, продолжаем анализы.
Нам необходимо поднажать, потому что завтра будут уже новые пробы.
Яркий свет привлекает насекомых. Мохнатые бабочки ударяются об окна, в приоткрытую дверь налетают мириады крылатой мошкары. Душно, но дверь приходится закрыть.
Стучится и заходит Игорь Леонидович. Осунулся, загорел, вид бодрый, помолодевший.
— Превосходная прогулка! — рассказывает он. — Я не ходок, мне трудно было. Но немцы замечательные ребята, такие внимательные, настоящие товарищи… Дивный водопад. Сделал много снимков.
Он предлагает нам помощь, но мы отпускаем его отдыхать.
Продолжаем работать. Опять стук в дверь. Появляется Володя, а с ним двое ребят с пасеки. Володя совершенно трезв, те в сильном подпитии.
Парень в тельняшке, отжимавший мёд, молчит, а другой привязывается ко мне:
— Ну подари мне любовь на один день.
Уговариваем его, смеёмся, а он своё:
— Ну очень тебя прошу, подари.
Оставаться в лаборатории бессмысленно. Все вместе уходим, Гоги с нами, как мой телохранитель.
Клотильда и Володя отстают от нас.
— Ну подари, что тебе стоит, на один-то день, — всю дорогу жалостливо и пьяно повторяет парень.
Оставляю их и вхожу в дом. Бабка уже спит. Не зажигаю свет. Открываю окно — душно.
Шумит, шумит Псузаапсе.
Игорь Леонидович отрегулировал нам пламенный фотометр для спектрального анализа. Ну что за молодец! И у Клотильды теперь отлично всё пойдёт. Но Гоги разобрал мотор, и потому сегодня нам в лаборатории делать нечего. Немцы отдыхают после второго маршрута. Сидим все на улице у стола.
Клотильда Павловна переписывает для себя привезённые мной инструкции.
Я захватила с собой из Москвы работу и сейчас пользуюсь случаем её доделать. Счётной линейки нет, а надо построить логарифмические кривые.
Курт и Отто помогают. Принесли справочник. Мгновенно вычислили логарифмы. Как они ловко чертят. Ну и хватка! Мои кривые готовы. Без лекала они вычерчены лучше, чем в нашем картбюро.
Бабка Варвара приносит свежий фундук, кладёт нам на стол, много.
— Развлекитесь, пощёлкайте.
— Наконец-таки наладил эти проклятые весы, — удовлетворённо сообщает Игорь Леонидович, подсаживаясь к нам. — Теперь можно взвешивать.
— А я и так всё взвесил, — улыбается Гоги, — всех и каждого. А вот расставаться жалко…
Прошла неделя, скоро уезжать, и не хочется, уже привыкла здесь, даже к мерзкой собачонке, сплю по ночам. Так все и разъедемся… Вся жизнь — передвижная лаборатория.
Утром бабка Варвара помогает мне умыться, поливает из ковша.
— Молочка налить? — спрашивает она. — Ты не смотри, что я всё лаю, как та собачонка. Это так, пустое. Вот, думаю, внучат заберу к себе. Дочь у меня непутёвая, неустроенная. А двух сынов убили в войну, помоложе наших немцев были. От этого всё и идёт.
Эта неприветливая бабка, вырванная войной из своего тихого Полесья, с трудом прижившаяся здесь на стыке двух стихий — земли и воды, карабкается по склонам, собирает каштаны для колхоза. На её чёрном сморщенном лице глаза смотрят, как две белые раны. И руки чёрные, узловатые, как клубни. И вся она — земля, и всё-то она понимает.
Плетусь к лаборатории. Там Клотильда и Игорь Леонидович составляют заключение — положительное. Лаборатория прошла первое испытание.
Солнце уже высоко. Прогрело травы, и пахнет мятой и ещё чем-то терпко и сладко. Шумит Псузаапсе, и ущелье манит вглубь. Леса сбегают с гор и тоже манят, и так бы хотелось куда-то идти, далеко, и жаль, что у меня такая неудача с ногой и никуда не двинешься.