"Enigma" - читать интересную книгу автора (Харрис Роберт)

ГЛАВА ПЕРВАЯ. ШОРОХИ

Кембридж в четвертую военную зиму: город-призрак.

За тысячу миль с Северного моря примчался ни на минуту не утихающий свирепый сибирский ветер. Он беспрепятственно пронесся над болотистыми равнинами Кембриджшира и Линкольншира, гремел указателями бомбоубежищ в Новом дворе Тринити-колледжа, барабанил в заколоченные окна капеллы Кингз-колледжа, рыскал между домами и по лестничным клеткам, заставляя немногих оставшихся преподавателей и студентов сидеть по своим комнатам. Ближе к вечеру узкие мощенные булыжником улочки пустели. С наступлением сумерек не светилось ни единого огонька и университет погружался в темноту, какой не знали со Средних веков. Вереница монахов, бредущих к вечерне по мосту Магдалины, едва ли показалась бы здесь неуместной.

В затемнении военного времени потонули столетия.

В это открытое всем ветрам унылое место в середине февраля 1943 года вернулся молодой математик Томас Джерихо. В Кингз-колледже, к которому он принадлежал, узнали о приезде Джерихо меньше чем за день, так что времени едва хватило на то, чтобы открыть его комнаты, застелить постель, убрать с полок и ковров трехлетний слой пыли. Никто не стал бы делать и этого — война, прислуги не хватает, — если бы самому ректору прямо на квартиру не позвонил неизвестный, но очень важный чиновник Министерства иностранных дел Его Величества. Он попросил «позаботиться о г-не Джерихо, пока тот не будет в состоянии вернуться к своим обязанностям».

— Конечно. Рады видеть его снова, — ответил ректор, который, хоть убей, не мог вспомнить Джерихо в лицо.

Продолжая разговор, он открыл регистрационный журнал колледжа и стал листать, пока не нашел: «Джерихо Т. Р. Г. , поступил в 1935 году, отличие по математике в 1938-м; младший научный сотрудник с окладом двести фунтов в год; отсутствует с начала войны».

Джерихо… Кто такой Джерихо? Ректору он в лучшем случае смутно представлялся ничем не приметным юнцом на фотографии выпускников колледжа. Когда-то, возможно, он вспомнил бы этого Джерихо, но война вконец расстроила торжественный ритм помпезных посвящений в студенты и выпусков, всюду царит беспорядок — клуб Питта теперь обычный английский ресторан, в парке колледжа св. Джона сажают картошку и лук…

— В последнее время ему была поручена работа огромной государственной важности, — продолжал голос в трубке. — Мы были бы признательны, если бы его не слишком беспокоили.

— Я понял, — ответил ректор. — Лично прослежу, чтобы его не беспокоили.

— Весьма вам обязаны.

Боже мой, «работа огромной государственной важности»… Старик знал, что это такое Он положил трубку и некоторое время задумчиво смотрел на аппарат. Потом пошел искать коменданта.

Кембриджский колледж, как всякая деревня, жил сплетнями. Теперь, когда эта деревня на девять десятых пустовала, внезапное возвращение Джерихо стало предметом особенно долгих пересудов среди служащих.

Для начала о том, как он появился — спустя несколько часов после звонка ректору, поздней снежной ночью, на заднем сиденье помятого служебного «ровера». Его привезла молодая особа в синей форме женского корпуса королевских военно-морских сил. Кайт, привратник, вызвавшийся отнести в комнату вещи гостя, рассказывал, что Джерихо буквально вцепился в два своих потрепанных кожаных чемодана и не уступил ни одного, хотя выглядел таким бледным и измученным, что, казалось, не сможет одолеть винтовую лестницу без посторонней помощи.

Следующей его видела горничная Дороти Саксмундхэм, когда на другой день зашла прибрать в комнатах. Полулежа на подушках, он смотрел на падающий за рекой мокрый снег и ни разу, бедняжка, не повернул головы, даже не взглянул на нее, словно ее здесь не было. Но как только она попыталась подвинуть один из чемоданов, Джерихо моментально вскочил:

— Пожалуйста, не трогайте, прошу вас, миссис Сакс, спасибо, — и она мигом очутилась на лестнице.

Дважды его навещал врач колледжа, каждый раз проводил у него минут пятнадцать и молча уходил.

Первую неделю жилец питался у себя в комнате и, если верить кухонному работнику Оливеру Бикердайку, ел не очень много: трижды в день забирал поднос и через час возвращал его почти нетронутым. Однажды Бикердайку очень повезло: он случайно увидел, как этот молодой человек, в шарфе, перчатках и надетом поверх пижамы пальто, работал за письменным столом. И тут произошло событие, которое как минимум час обсуждалось у печки в доме привратника. Обычно Джерихо плотно закрывал массивную дверь в кабинет, никого не принимал и вежливо просил оставлять поднос снаружи. Но в это утро, дней шесть спустя после своего неожиданного приезда, он оставил ее приоткрытой. Бикердайк для виду прикоснулся к двери костяшками пальцев, но так тихо, что не услышало бы ни одно живое существо, за исключением разве пасущейся за окном газели. После этого он мигом шагнул через порог, и не успел Джерихо повернуться, как плут оказался в ярде от него. Бикердайк лишь мельком увидел стопки бумаг и «на них цифры, кружочки, греческие буквы и всякое такое». В следующий момент их спешно накрыли газетой, а его самого попросили удалиться. С тех пор дверь запиралась на замок.

Услышав на следующий день свежую сплетню и не желая отставать от Бикердайка, Дороти Саксмундхэм добавила еще одну подробность. В гостиной мистера Джерихо был маленький газовый камин, в спальне — большой, настоящий. Так вот, в большом, который она чистила каждое утро, он, сжег много бумаг.

Все замолчали, переваривая новость.

— Это, наверное, газеты, — сказал наконец Кайт. — Я ему каждое утро подсовываю под дверь номер «Таймс».

— Нет, — решительно заявила миссис Сакс. — Это не «Таймс». Они кучей лежат у кровати. И, по-моему, он их не читает. Одни кроссворды решает.

Бикердайк предположил, что Джерихо жжет письма, и, хитро прищурившись, добавил:

— Может быть, любовные.

— Он? Любовные письма? Да брось ты, — Кайт снял с лысой головы старомодный котелок, внимательно осмотрел потертые поля и снова аккуратно надел. — Кстати, с тех пор как он здесь, ему не пришло ни единого письма.

Собеседники вынуждены были прийти к выводу, что Джерихо жег в камине не что иное, как результаты своей работы — настолько секретной, что постороннему глазу нельзя было увидеть даже клочка бумаги. При отсутствии твердых фактов предположения громоздились одно на другое. Джерихо — ученый, работающий на правительство, решили они. Возможно, служит в разведке. Нет, нет — он просто гений. У него был нервный срыв. Его присутствие в Кембридже — служебная тайна. У него есть друзья в высших сферах. Он встречался с мистером Черчиллем. Встречался с королем…

Как бы они обрадовались, узнав, что все их догадки недалеки от истины.

Через три дня, рано утром в пятницу, 26 февраля, тайна неожиданно повернулась новой стороной.

Кайт сортировал утреннюю почту, рассовывая содержимое тощей почтовой сумки по ячейкам немногих оставшихся обитателей колледжа, и вдруг наткнулся не на один, а на целых три конверта, адресованных Т. Р. Г. Джерихо, эсквайру. Первоначально они были посланы по адресу: гостиница «Уайт Харт», Шенли-Черч-Енд, Букингемшир, — а затем переправлены в Кингз. Неужели, подумал Кайт, этот странный молодой человек, казавшийся всем такой экзотической личностью, на самом деле всего лишь управляющий питейным заведением? Сдвинув очки на лоб и держа конверт на расстоянии вытянутой руки, привратник стал прищурившись разглядывать почтовые штемпели.

Блетчли.

На задней стене дома висела выпущенная военно-геодезическим управлением старая карта густонаселенного треугольника Южной Англии между Кембриджем, Оксфордом и Лондоном. Блетчли размещался по сторонам крупного железнодорожного узла как раз на полпути между двумя университетскими городами. Шенли-Черч-Енд была крошечной деревушкой милях в четырех к северо-западу.

Кайт принялся изучать столь заинтересовавший его конверт. Поднес его к сизому носу картошкой. Понюхал. Старик сортировал почту более сорока лет и мог по виду отличить женский почерк: более четкий, разборчивый и более закругленный, нежели угловатый мужской. На газовой горелке кипел чайник. Кайт быстро огляделся. Еще нет восьми, за окном едва рассвело. Не теряя времени, шагнул за перегородку и подержал клапан конверта над паром. Конверт из тонкой рыхлой бумаги военного времени был запечатан дешевым клеем. Клапан быстро повлажнел, свернулся, и Кайт вынул из конверта открытку.

Едва успев дочитать ее до конца, он услышал, как открылась входная дверь. Порыв ветра ударил в окна. Кайт моментально сунул открытку в конверт, макнул мизинец в стоявшую наготове у плиты баночку с клеем, заклеил клапан и высунул голову из-за угла посмотреть, кто пришел. И тут его чуть не хватил удар.

— Боже мой… доброе утро… мистер Джерихо… сэр…

— Нет ли мне писем, мистер Кайт? — Джерихо говорил довольно твердо, но сам, казалось, слегка покачивался и держался за перегородку, словно матрос, только что сошедший на берег после долгого плавания. Молодой человек небольшого роста. Темные волосы и темные глаза подчеркивали бледность лица.

— По-моему, нет, сэр. Погляжу еще.

Кайт степенно зашел за перегородку и попытался разгладить сырой конверт рукавом. Конверт немножко помялся. Сунув его в середину пачки, привратник вновь появился перед Джерихо и виртуозно, как ему казалось, изобразил пантомиму перебирания писем.

— Нет, нет, я же говорил, ничего нет. Ах, вот, действительно что-то есть. Батюшки! Еще два. — Кайт протянул письма через перегородку. — У вас день рождения, сэр?

— Был вчера. — Джерихо, не взглянув, сунул письма во внутренний карман пальто.

— Желаю счастливо здравствовать много лет, сэр. — Увидев, что письма исчезли, Кайт облегченно вздохнул. Сложив руки, оперся на стойку. — Могу осмелиться угадать, сколько вам лет, сэр? Помнится, вы поступили в тридцать пятом. Получается двадцать шесть?

— Послушайте, мистер Кайт, это моя газета? Пожалуй, я ее заберу. Избавлю вас от хлопот.

Кайт, что-то пробормотав, выпрямился и достал газету. Передавая ее, в последний раз попытался завести разговор, заметив, что дела в России после Сталинграда пошли хорошо и Гитлеру, похоже, скоро конец… но, разумеется, мистер Джерихо больше в курсе последних новостей, чем он, Кайт… не так ли? Молодой человек улыбнулся.

— Сомневаюсь, что осведомлен о последних новостях лучше, чем вы, мистер Кайт, даже о тех, что касаются меня самого. Зная ваши методы.

В первый момент Кайт не поверил собственным ушам. Он внимательно, в упор посмотрел на Джерихо и встретил пристальный взгляд его темно-карих глаз, в которых вдруг мелькнул живой огонек. Продолжая улыбаться, Джерихо на прощанье кивнул, сунул газету под мышку и вышел. Кайт смотрел ему вслед через узкие прорези окон — хрупкая фигура, шарф цветов колледжа, лилового и белого, нетвердая походка; голова наклонена навстречу ветру. «Мои методы, — повторял он про себя. — Мои методы?»

В тот день троица, как обычно, собралась вокруг печки за чаем и Кайт выдвинул совершенно новое объяснение пребывания Джерихо в колледже. Привратник, конечно, не мог сказать, откуда у него такие сведения, он подчеркнул только их надежность, намекнув на доверительный мужской разговор. Забыв то, что еще совсем недавно говорил о любовных письмах, Кайт теперь уверенно утверждал: молодой человек страдает от несчастной любви.

Джерихо не стал сразу вскрывать письма. Расправив плечи и чуть наклонившись, зашагал навстречу ветру. После недели, проведенной в помещении, от обилия кислорода у него слегка кружилась голова. У профессорской младших курсов он повернул направо и ступил на дорожку из каменных плит, ведущую через небольшой горбатый мостик к заливному лугу. Слева — здание колледжа, справа, по ту сторону просторной лужайки с подстриженной травой, — массивный, похожий на скалу фасад капеллы. Скрываясь за серой оградой, тонкой цепочкой бежали вприпрыжку мальчики-певчие в хлопающих на ветру мантиях.

Джерихо остановился. Порыв ветра заставил его шагнуть назад. В сторону колледжа вел увитый запущенным плющом проход. По привычке Джерихо взглянул на ряд окон на втором этаже — темных, закрытых ставнями. Здесь плющ так разросся, что несколько маленьких ромбовидных оконных стекол терялись в густой листве.

Поколебавшись, Джерихо шагнул по проходу в тень, под козырек двери.

Лестничная клетка оставалась точно такой, какой он ее помнил, только теперь это крыло колледжа не использовалось и ветром нанесло в пролет сухих листьев. Вокруг ног, как голодная кошка, вилась старая газета. Щелкнул выключателем — бесполезно, нет лампочки. Но Джерихо все же смог разглядеть одну из трех фамилий, написанных на деревянной дощечке изящными белыми прописными буквами, уже потрескавшимися и потускневшими.

ТЬЮРИНГ A. M.

С каким замиранием сердца он поднимался по этой лестнице в первый раз — когда? летом 1938-го? целую вечность назад, — чтобы отыскать человека всего на каких-то пять лет старше себя, застенчивого, как новичок, с копной темных, спадающих на глаза волос: великого Алана Тьюринга, автора «Вычислимых чисел», прародителя универсальной вычислительной машины…

Тьюринг спросил, что Джерихо собирается взять в качестве первой курсовой работы.

— Теорию простых чисел Римана.

— Но я сам занимаюсь Риманом.

— Знаю, — выпалил Джерихо, — поэтому и выбрал.

Такое смелое, почти нахальное, выражение обожания рассмешило Тьюринга, и он согласился быть научным руководителем Джерихо, хотя не любил преподавательскую работу.

И вот теперь Джерихо стоит на лестничной площадке, дергая дверь Тьюринга. Конечно, заперта. На ладони осталась пыль. Попытался вспомнить комнату. Она выглядела запущенной. На полу валялись книги, бумаги, письма, грязное белье, пустые бутылки, банки с консервами. На полке газового камина игрушечный медвежонок Порги, в углу у стены разбитая скрипка, купленная в лавке старьевщика.

Застенчивый Тьюринг избегал близкого знакомства. С Рождества 1938 года его вообще почти не было видно. В последнюю минуту он отменял консультации, говоря, что должен ехать в Лондон. Иногда Джерихо поднимался к нему и стучал, но никто не отвечал, хотя хозяин явно находился за дверью. Когда в 1939 году, незадолго до Пасхи и вступления нацистов в Прагу, они наконец встретились, Джерихо, набравшись смелости, сказал:

— Послушайте, сэр, если вы не хотите быть моим руководителем…

— Дело не в этом.

— Или если у вас хорошо продвигается гипотеза Римана и вы не хотите делиться ею…

— Нет, Том, с Риманом у меня никакого прогресса, — улыбнулся Тьюринг.

— Тогда что?

— Это не Риман. — Потом добавил очень тихо: — Знаешь, в мире сейчас происходят и другие вещи, помимо математики…

Спустя два дня Джерихо нашел в своей ячейке записку: «Прошу к себе вечером на бокал шерри. Ф. Дж. Этвуд».

Джерихо отошел от двери Тьюринга. Внезапно закружилась голова. Ухватившись за потертые перила, он, как старик, стал осторожно спускаться.

Этвуд, профессор древней истории, человек с многочисленными связями на Уайтхолле, был наставником колледжа, когда Джерихо еще не родился. Приглашение Этвуда считалось равносильным вызову к самому Всевышнему.

— Знаете языки? — начал Этвуд, наполняя бокалы. Ему перевалило за пятьдесят, он был холостяком — его семьей стал колледж. На полках стояли научные труды профессора: «Греческое и македонское военное искусство», «Цезарь как литератор», «Фукидид и его история».

— Только немецкий. — Джерихо учил его, чтобы читать великих математиков девятнадцатого века: Гаусса, Куммера, Гильберта.

Этвуд, кивнув, подал хрустальный бокал с малой толикой очень сухого шерри. Заметил, что Джерихо разглядывает книги.

— Случаем, не знаете Геродота? Читали повествование о Гистиее?

Вопросы были риторическими. Как и большинство вопросов Этвуда.

— Гистией хотел отправить письмо из Персии в Милет своему зятю, тирану Аристагору, призывая его к восстанию. Однако боялся, что письмо перехватят. Тогда он приказал обрить голову своего самого верного раба, вытатуировать послание на голом черепе, подождать, пока отрастут волосы, и отправить к Аристагору с поручением, чтобы волосы вновь сбрили. Ненадежно, но в данном случае успешно. Ваше здоровье.

Позднее Джерихо узнал, что Этвуд рассказывал подобные истории всем, кого вербовал. Гистиея и его бритого раба сменял Полибий с шифровальным квадратом или Цезарь, написавший Цицерону письмо с помощью особого алфавита, в котором «а» зашифровывалась как «d», «b» как «е», «с» как «f» и так далее. В конце, все еще не открывая цели приглашения, Этвуд переходил к этимологии.

— Латинское «crypta», от греческого корня «крипту», означает «спрятанный, скрытый». Отсюда «crypt» — склеп, место погребения мертвых, и «crypto» — секрет, тайна. Криптокоммунист, криптофашист… Между прочим, вы не один из них?

— Нет, я не служу местом погребения мертвых.

— Криптограмма… — Этвуд поднял шерри к свету и стал прищурившись разглядывать светлую жидкость. — Криптоанализ… Тьюринг говорит, что у вас может хорошо пойти…

Когда Джерихо вернулся к себе, его трясло как в лихорадке. Он запер дверь и прямо в пальто и шарфе повалился лицом вниз в неразобранную постель. Немного спустя послышались шаги. Стук в дверь.

— Завтрак, сэр.

— Спасибо, оставьте снаружи.

— Вы в порядке, сэр?

— Все хорошо.

Звук подноса и удаляющихся шагов. Комната, казалось, накренилась, угол потолка внезапно увеличился в размерах и приблизился — можно достать рукой. Джерихо закрыл глаза, сквозь мрак нахлынули видения…

… Тьюринг, застенчиво улыбаясь, говорит: «Нет, Том, с Риманом у меня никакого прогресса».

… Логи трясет ему руку в дешифровальном бараке, стараясь перекричать шум аппаратуры: «Только что звонил премьер-министр, поздравлял! »

… Клэр, дотронувшись до его щеки, шепчет: «Бедняжечка, я действительно тебя допекла, да? »

«Отойдите, — мужской голос, голос Логи, — отойдите, дайте ему воздуху… »

Потом ничего.

Очнувшись, первым делом посмотрел на часы. Провалялся без сознания около часа. Сел, похлопал по карманам. Где-то была записная книжка, в которой он отмечал продолжительность каждого приступа и симптомы. К сожалению, перечень становился все длиннее. Вместо книжки Джерихо вдруг вынул три конверта.

Положил на кровать и некоторое время раздумывал. Потом вскрыл два. В одном была открытка от матери, в другом — от тети. Обе поздравляли с днем рождения, желали счастья. Они не имели ни малейшего представления, чем он занимается, и испытывали чувство вины и разочарования, из-за того что Джерихо не в военной форме и в него не стреляют, как в сыновей большинства их друзей.

— Что мне сказать людям? — в отчаянии спрашивала мать во время одного из его кратких приездов домой, когда он в который раз не захотел говорить, чем занимается.

— Скажи, что служу в правительственной связи, — ответил он, как приказывали отвечать в случае настойчивых расспросов.

— Но им хочется узнать немного больше…

— В таком случае они ведут себя подозрительно и тебе следует обратиться в полицию.

Мать представила, какой катастрофой обернется для четверки партнеров по бриджу допрос у местного полицейского инспектора, и замолкла.

А третье письмо? Джерихо повертел его и понюхал, как Кайт. Было ли тому виной его воображение или же конверт действительно хранил еле заметный аромат духов? «Прах роз» от «Буржуа», крошечный флакон которых практически разорил Джерихо всего месяц назад. Ножа для бумаг не было, и он вскрыл конверт логарифмической линейкой. Дешевая открытка, первая попавшаяся — какая-то ваза с фруктами, — и подобающие случаю банальные слова, а может быть, и нет, он не знал, потому что никогда не оказывался в подобных обстоятельствах. «Милый Т… всегда будешь мне другом… возможно, в будущем… с огорчением узнала… тороплюсь… с любовью… » Он закрыл глаза.

Позже, после того как он решил кроссворд, миссис Сакс закончила уборку, а Бикердайк оставил поднос и снова забрал его нетронутым, Джерихо, встав на колени, вытащил из-под кровати чемодан и отпер. Там лежал том рассказов о Шерлоке Холмсе, выпущенного издательством «Даблдей» в 1930 году, а в нем находилось шесть сложенных листов, исписанных мелким почерком Джерихо. Разложив на шатком письменном столе у окна, он бережно их разгладил.

«Шифровальная машина превращает вводимую информацию (открытый текст, „Р“) в шифр («Z») посредством функцииf. Таким образом,Z=f(P,K), где К означает ключ… »

Джерихо заточил карандаш, сдул стружку и наклонился над листами.

«Предположим, что К имеет N возможных значений. Для каждого из N предположений мы должны выяснить, выдает лиf-i(Z,K) открытый текст, где f является дешифрующей функцией, выдающей Р, если К подобран правильно… »

Ветер рябил поверхность реки Кем. Флотилия уток, как корабли на якорях, не двигаясь качалась на волнах. Отложив карандаш, он снова прочел открытку, пытаясь уловить чувство, мысль, скрывающиеся за гладкими фразами. Можно ли, подумал он, построить аналогичную формулу для писем — любовных или возвещающих конец любви?

«Вводимая информация (чувство, «S») превращается женщиной в письмо («М») посредством функцииw. Таким образом,M=w(S,V), гдеV обозначает набор слов. Предположим, чтоV имеет N возможных значений… »

Математические символы расплывались в глазах. Он отнес открытку в спальню, наклонился над камином и чиркнул спичкой. Бумага в его руке вспыхнула и свернулась, моментально превратившись в пепел.

Дни понемногу обретали очертания.

Он рано вставал и два-три часа посвящал работе. Не криптоанализу — он сжег все бумаги в тот день, вместе с открыткой, — а чистой математике. Затем ложился вздремнуть. До обеда обычно решал кроссворд, проверяя себя по старым отцовским карманным часам, — решение никогда не занимало более пяти минут, а однажды он уложился в три минуты сорок секунд. Удалось вслепую, без доски, решить ряд сложных шахматных задач — Г. Х. Харди назвал их «мелодиями математических гимнов». Все это убеждало его в том, что мозг в полном порядке.

После кроссворда и шахмат Джерихо бегло просматривал военные новости, стараясь съесть что-нибудь прямо за рабочим столом. Он избегал читать о битве за Атлантику («мертвецы на веслах: замерзшие в спасательных жилетах жертвы рейдов подводных лодок»), предпочитая сосредоточиться на русском фронте: Павлоград, Демьянск, Ржев… Советы, казалось, возвращали по городу каждые несколько часов, и его позабавило, что «Таймс» так почтительно освещала День Красной Армии, будто это был День рождения короля.

После полудня он прогуливался, с каждым разом уходя все дальше, — поначалу ограничивался территорией колледжа, потом стал бродить по опустевшему городу и, наконец, отважился выйти на промерзшие сельские проселки. С наступлением темноты возвращался, устраивался у газового камина и читал о Шерлоке Холмсе. С недавнего времени он стал ужинать в общей столовой, но вежливо отклонил приглашение ректора занять место за профессорским столом. Кормили здесь так же неважно, как в Блетчли, но обстановка была получше. На портретах в массивных рамах и на длинных столах из полированного дуба отражалось пламя свечей. Джерихо научился не обращать внимания на откровенно любопытные взгляды персонала колледжа. Попытки завязать разговор обрывал кивком головы. Одиночество не тяготило, оно было частью его жизни. Единственный ребенок, пасынок, одаренный мальчик — всегда находилось что-то, отделявшее его от других. Одно время он избегал рассказывать о своей работе, потому что мало кто его понимал. Теперь же он не мог говорить о ней, потому что она была засекречена. Какая, впрочем, разница?

К концу второй недели он даже засыпал на всю ночь — такое ему не удавалось уже более двух лет.

Акула, Энигма, поцелуй, бомбочка, пауза, щипок, перепад, шпаргалка — весь причудливый словарь тайной стороны его жизни понемногу стирался в сознании. К его удивлению, даже образ Клэр терял очертания. Оставались яркие вспышки воспоминаний, особенно по ночам, — кисловатый запах только что вымытых волос, большие серые глаза, светлые, как вода, тихий, чуть усталый, веселый голос, — но все эти обрывки воспоминаний перестали сливаться в одно целое. Оно постепенно исчезало.

Джерихо написал матери, убеждая ее не приезжать.

— Медсестрица по имени Время, — говорил доктор, захлопывая чемоданчик со своими причиндалами, — вот кто вас исцелит, мистер Джерихо.

Джерихо не очень доверял ему, но старина, похоже, оказался прав. Дело шло на поправку. Нервное истощение, или как бы там его ни называли, — это все-таки не помешательство.

А потом, в пятницу, 12 марта, безо всякого предупреждения за ним приехали.

Накануне вечером он случайно услышал жалобу пожилого преподавателя по поводу новой военно-воздушной базы, которую к востоку от города строили американцы.

— Я спрашивал их, понимают ли они, что стоят на окаменелостях четвертичного периода? Что я лично раскопал здесь основания рога Bos primigenius? Так этот малый, американец, просто рассмеялся…

Молодцы американцы, подумал Джерихо и тут же решил, что эта стройка — подходящее место для завтрашней прогулки. Поскольку предстояло пройти по крайней мере на три мили больше, чем до сих пор, он вышел раньше обычного, сразу после обеда.

Быстро зашагал по лужайкам вдоль речки Кем, прошел мимо библиотеки Рена и словно покрытых сахарной глазурью башенок колледжа св. Джона, мимо спортплощадки, на которой гоняли мяч две дюжины мальчишек в лиловых майках, потом, повернув налево и тяжело ступая, двинулся вдоль Мэдингли-роуд. Через десять минут он оказался в открытом поле.

Кайт с мрачным видом предсказывал снегопад, но снега не было; несмотря на холод, день выдался солнечным, а небо выглядело просто великолепно — раскинувшийся над плоской равниной Восточной Англии чистый голубой купол, на многие мили испещренный серебряными крапинками самолетов и белыми царапинами инверсионных следов. До войны Джерихо почти каждую неделю совершал велосипедные прогулки по этим спокойным, радующим глаз окрестностям и почти не встречал здесь автомобилей. Теперь, прижимая его к обочине, мимо бесконечной вереницей с грохотом проносились большие американские грузовики с закрытыми маскировочным брезентом кузовами — они были быстрее, современнее английских армейских машин. Из кузовов выглядывали белые лица американцев-авиаторов. Иногда солдаты кричали и махали руками, и он смущенно, по-английски нелепо махал в ответ.

Так он дошел до места, откуда была видна новая база, и остановился у дороги, наблюдая, как вдали одна за другой поднимаются в воздух три «летающие крепости» — огромные машины, слишком тяжелые, как показалось Джерихо, чтобы оторваться от земли. С отчаянным ревом, захватывая воздух, чтобы освободиться от земли, они тяжело катились по новенькой бетонной дорожке, пока под ними вдруг не появлялась узкая полоска света, которая становилась все шире — и «крепости» взмывали ввысь.

Джерихо простоял так почти полчаса, вдыхая вибрирующий вместе с моторами холодный воздух со слабым запахом горючего. Никогда еще он не видел такой мощи. Окаменелости четвертичного периода теперь уже точно превратились в пыль, подумал он с мрачным восхищением. Вспомнил афоризм Цицерона, который любил повторять Этвуд: «Nervos belli, pecuniam infinitam». Опора войны — неограниченные деньги.

Он взглянул на часы. Чтобы вернуться засветло, пора уходить.

Пройдя около мили, услышал позади шум мотора. Его обогнал джип и, вильнув, остановился. Закутанный в плотную шинель водитель приподнялся и поманил рукой.

— Эй, парень! Хочешь, подброшу?

— Было бы любезно с вашей стороны. Благодарю.

— Прыгай.

Американец не был настроен на разговор, что вполне устраивало Джерихо. Держась за сиденье, он смотрел вперед. Гремя на ухабах, машина мчалась по сельским дорогам в сторону города. Сбросив его позади колледжа, водитель махнул рукой, дал полный газ и умчался. Джерихо посмотрел ему вслед, повернулся и прошел в ворота.

До войны Джерихо больше всего любил пройти эти триста ярдов в это время дня и года: тропинка бежала по ковру розовато-лиловых и желтых крокусов, истертые ногами камни освещались причудливыми фонарями времен королевы Виктории, слева высились шпили капеллы, справа мерцали огни колледжа. Но сейчас крокусы запаздывали, фонари не зажигались с 1939 года, а стационарная цистерна с водой портила знаменитый вид на капеллу. В колледже светилось только одно окно, и, подойдя к зданию, он понял, что это окно его комнаты.

Нахмурив брови, Джерихо остановился. Неужели он не выключил лампу на письменном столе? Он взглянул на окно и увидел тень, уловил движение. В тусклом желтом квадрате окна маячила человеческая фигура. Спустя две секунды свет зажегся в спальне.

Неужели?

Он побежал. Через полминуты он был уже на лестнице и, грохоча башмаками по истертым ступеням, взлетел к себе на площадку.

— Клэр?! — закричал он. — Клэр? Дверь в его комнаты была настежь.

— Спокойно, старина, — послышался изнутри мужской голос, — не то переломаешь ноги.

На диване против двери лежал Гай Логи — рослый, страшный как мертвец, лет на десять старше Джерихо. Голова на одном подлокотнике, костлявые ноги свесились через другой, длинные руки мирно сложены на животе. В зубах он держал трубку. К потолку поднимались, вырастая, извиваясь, рассеиваясь и тая в сизом тумане, кольца дыма. Вынув трубку, Гай будто непроизвольно зевнул и открыл глаза.

— О, мой бог. Извини. — Перекинув ноги через подлокотник, он сел. — Привет, Том.

— Пожалуйста, не вставай, — сказал Джерихо. — Очень прошу: чувствуй себя как дома. Может, чаю?

— Чаю? Блестящая мысль.

До войны Логи возглавлял отделение математики в одной из больших старинных частных школ. Был членом университетских сборных по регби и хоккею. Обидчикам спуску не давал и за словом в карман не лез. Логи подошел к Джерихо и взял за плечи, поворачивая к свету.

— Ну-ка, дай на тебя взглянуть, старина. Да, действительно выглядишь чертовски неважно.

— Я был вполне здоров, — возразил Джерихо, освобождаясь из его рук.

— Извини, что вошли. Мы стучали. Нас впустил один малый, привратник.

— Нас?

В спальне послышался шум.

— Приехали на машине с флажком. Произвели огромное впечатление на вашего мистера Кайта, — продолжал Логи, следя за взглядом Джерихо. — А-а, это. Это Леверет. Не обращай внимания. — Вынув изо рта трубку, Логи крикнул: — Мистер Леверет! Познакомьтесь с мистером Джерихо. Со знаменитым мистером Джерихо.

В дверях спальни появился маленький худощавый человечек.

— Добрый день, сэр. — Леверет был в плаще и мягкой фетровой шляпе. Легкий северный акцент.

— Какого черта вам здесь надо?

— Просто проверяет, что ты здесь один, — ласково промолвил Логи.

— Разумеется, черт возьми, совсем один!

— В подъезде больше никого, сэр? — спросил Леверет. — А в помещениях наверху и внизу?

Джерихо разъяренно всплеснул руками:

— Гай, какого черта?

— По-моему, все чисто, — заверил Леверет Логи. — Маскировочные занавески я там задернул. — Он обернулся к Джерихо. — Не возражаете, если задерну и здесь? — Не дожидаясь разрешения, подошел к маленькому освинцованному окошку, открыл; сняв шляпу, высунул голову наружу, взглянул вверх, вниз, налево и направо. С реки поднимался морозный туман, студеный воздух наполнил комнату. Удовлетворенный осмотром, Леверет убрал голову, закрыл окно и задернул штору.

Логи нарушил короткое молчание. Сказал, потирая руки:

— Нельзя ли развести какой-нибудь огонь, Том? Я, похоже, забыл, как здесь бывает зимой. Хуже, чем в школе. А чай? Ты же говорил. Хотите чаю, мистер Леверет?

— Я бы с удовольствием, сэр.

— А как насчет тостов? Том, я видел хлеб на кухне. Тосты, да еще у камина. Все равно что вернуться в прошлое, не так ли?

Джерихо поглядел на приятеля и открыл было рот, чтобы возразить, но передумал. Взял с каминной полки коробок спичек, зажег одну и поднес к газовой горелке. Давления, как обычно, не хватало, и спичка потухла. Чиркнул другую — на этот раз камин зажегся. По отверстиям пробежала голубая змейка. Через площадку перешел на кухоньку, наполнил чайник и поставил на плитку. В хлебнице действительно оказалась буханка — должно быть, миссис Саксмундхэм положила на неделе. Джерихо отпилил три серых ломтя. Нашел в буфете каплю маргарина на щербатой тарелке и стоявшую с довоенных времен банку с джемом, на удивление приличным, несмотря на белый налет плесени сверху, который Джерихо соскоблил. Разложив эти яства на подносе, он стал глядеть на чайник.

Может быть, все это сон? Он снова заглянул в гостиную — нет, не сон: Логи опять разлегся на диване, а Леверет, тиская в руках шляпу, неловко примостился на краешке стула и походил на не совсем надежного свидетеля с плохо выученными показаниями, ожидавшего вызова в зал суда.

Все ясно, они привезли плохие новости. Исполняющий обязанности главы барака номер восемь не трясся бы пятьдесят миль по сельским проселкам в чертовом драгоценном авто заместителя директора ради простого визита вежливости. Его собираются уволить. «Извини, старина, но пассажиров мы не возим… » На Джерихо внезапно навалилась усталость. Тыльной стороной ладони он потер лоб. От переносицы к вискам разрасталась знакомая головная боль.

А он-то подумал, что это она. Смешно. Почти полминуты, пока бежал к светящемуся окну, он был счастлив. Грустно.

Закипел чайник. Джерихо открыл банку с чаем, обнаружив, что время превратило чайные листья в пыль. Все равно. Насыпал ее в чайник для заварки и залил кипятком.

Логи попробовал чай и объявил его напитком богов.

Потом молча сидели в полутьме. Только слабый свет настольной лампы за спиной да голубые огоньки в камине у ног. Шипенье газовой горелки. Из-за светомаскировочной занавески доносились слабые всплески и печальное кряканье утки. Логи, вытянув длинные ноги, сидел на полу, вертя в руках трубку. Джерихо, ссутулившись, примостился в кресле и рассеянно тыкал ковер вилкой для поджаривания тостов. Леверета попросили покараулить снаружи.

— Если не возражаете, старина, закройте обе двери. Внутреннюю и наружную, будьте любезны.

В комнате аромат свежеподжаренного тоста. Тарелки сдвинуты в сторону.

— Право, до того приятно посидеть здесь вот так, — тихо сказал Логи. Чиркнул спичкой, и предметы на каминной полке бросили на сырую стену стремительные тени. — Конечно, неплохо попасть в такое место, как Блетчли, особенно если подумаешь, где еще мог бы оказаться, но все равно начинаешь уставать от одной монотонности этого занятия. Согласен?

— Пожалуй. — Ну не тяни же, думал Джерихо, вонзая вилку в пару хлебных крошек. Увольняй и уматывай.

Логи пососал трубку и тихо произнес:

— Знаешь, Том, мы все ужасно волновались за тебя. Надеюсь, ты не думал, что тебя бросили.

При таком неожиданном проявлении участия Джерихо, удивляясь и стыдясь, почувствовал, как защипало в глазах.

— Боюсь, Гай, что вел себя как последний дурак, — сказал Джерихо, не поднимая глаз, — и что хуже всего, я действительно почти не помню, что произошло. Целая неделя просто выпала из памяти.

Как бы отвергая услышанное, Логи взмахнул трубкой.

— Не ты первый, кто подорвал там свое здоровье, старина. Видел в «Таймс», что на прошлой неделе умер бедняга Дилли Нокс? Под конец жизни получил награду. Не ахти какую — кажется, орден святого Георгия и святого Михаила. Пожелал получить лично, у себя дома, в кресле. А через два дня скончался. Рак. Ужасно. А еще Джеффриз. Помнишь его?

— Его тоже отправляли в Кембридж на поправку.

— Он самый. Знаешь, что с ним стало?

— Он умер.

— Да-а. Обидно. — Логи снова занялся трубкой, примял табак и зажег очередную спичку.

Только бы не посадили на административную работу, молил про себя Джерихо. Или на бытовое обслуживание. Клэр рассказывала, был там один, отвечавший за размещение, который принуждал девушек, если те хотели получить жилье с ванной, прежде посидеть у него на коленях.

— Это из-за Акулы, верно? — спросил Логи, понимающе глядя на Джерихо сквозь облако дыма. — Она тебя довела?

— Да. Пожалуй. Можно сказать, она.

Акула довела до ручки почти всех нас, подумал Джерихо.

— Но ты ее раскусил, — продолжал Логи. — Раскусил Акулу.

— Я бы так не сказал. Мы ее раскусили.

— Нет. Раскусил ее ты, — возразил Логи, крутя в длинных пальцах обгоревшую спичку. — Именно ты. А потом она доконала тебя.

Джерихо вдруг на мгновение увидел себя на велосипеде. Усыпанное звездами небо. Холодная ночь, хруст льда.

— Послушай, Гай, — неожиданно разозлившись, бросил он, — думаешь, мы вот так дойдем до главного? Я имею в виду этот чай перед камином, разговоры о прошлом. Все это очень приятно, но давай…

— Но это и есть главное, старина. — Логи подтянул ноги к подбородку, обхватив руками. — Акула, Блюдечко, Дельфин, Устрица, Морская свинья, Литорина. Шесть маленьких водяных существ в нашем аквариуме, шесть загадок немецких военно-морских сил. И самая главная из них — Акула, — продолжал Логи, не отрывая глаз от огня, и Джерихо впервые смог разглядеть в голубых отблесках призрачное, похожее на череп лицо. Темные впадины глазниц. Казалось, Логи не спал целую неделю. Зевнув, он сказал: — Знаешь, по пути сюда я пытался вспомнить, кто первым назвал эту систему Акулой.

— Не помню, — ответил Джерихо. — По-моему, Алан. А может, и я. Во всяком случае, какая, черт побери, разница? Никто не возражал. Акула — самое подходящее для нее имя. Сразу ясно, что чудовище.

— Она им и была, — согласился Логи, пыхтя трубкой и почти исчезая в клубах дыма. Дешевый военный табак разил паленым сеном. — И есть.

Он произнес это последнее слово как-то особенно, с едва заметной задержкой, что заставило Джерихо настороженно вскинуть глаза.

Немцы назвали ее Тритоном, по имени сына Посейдона, полубога океана, который дул в витую морскую раковину, вызывая на поверхность фурий морских пучин.

— Немецкий юмор, — проворчал Пак, когда они раскрыли название шифра, — долбаный немецкий юмор…

Но в Блетчли придерживались своего названия — Акула. Это было традицией, а они, англичане, любили свои традиции. Всем шифрам противника давались названия морских существ. Основной германский военно-морской шифр назвали Дельфином. Ключ к шифру Энигмы для надводных судов в Средиземном и Черном морях получил название Морская свинья. Устрица была вариантом Дельфина «только для офицеров», а Литорина играла аналогичную роль для Морской свиньи.

А Акула? Оперативный шифр подводных лодок.

Он отличался от всех остальных. Все другие шифры вводились стандартной трехроторной машиной «Энигма», а Акула выходила из Энигмы со специально приспособленным четвертым ротором и потому в двадцать шесть раз труднее поддавалась расшифровке. Такие энигмы разрешалось устанавливать только на подводных лодках.

Их ввели в действие 1 февраля 1942 года, почти полностью застопорив работу Блетчли.

Последовавшие за этим месяцы остались в памяти Джерихо как какой-то долгий кошмар. До появления Акулы криптоаналитики из восьмого барака расшифровывали большинство депеш подводного флота в тот же день, давая конвоям достаточно времени, чтобы изменить маршрут в обход волчьих стай немецких подлодок. Но за десять месяцев после введения Акулы было расшифровано только три обмена депешами, и даже в этих случаях расшифровка каждый раз занимала семнадцать дней, так что полученная информация оказывалась практически бесполезной и сразу же попадала в область древней истории.

Дабы поощрить дешифровщиков к усердию, в бараке вывесили диаграмму месячных потерь судов, потопленных подводными лодками в Северной Атлантике. В январе, до того как прекратила поступать информация, немцы уничтожили сорок восемь судов союзников. В феврале потопили семьдесят три. В марте девяносто пять. В мае сто двадцать…

— Тяжесть нашего провала, — говорил глава военно-морского отделения Скиннер во время одного из своих еженедельных выступлений, — измеряется телами утонувших моряков.

В сентябре было потоплено девяносто пять судов. В ноябре девяносто три…

Потом были Фассон и Гразиер.

Вдали зазвонили башенные часы колледжа. Джерихо стал машинально считать удары.

— Все в порядке, старина? Что-то совсем замолчал.

— Задумался. Помнишь Фассона и Гразиера?

— Фассона и кого? Извини, не думаю, что когда-нибудь встречал.

— Нет. Я тоже. Никто из нас не встречал.

Фассон и Гразиер. Никогда не слыхал, как их зовут по имени. Старпом корабля и матрос. Их эсминец участвовал в захвате на востоке Средиземного моря подводной лодки U-459. Глубинными бомбами ее вынудили подняться на поверхность. Было около десяти часов вечера. Штормило, ветер усиливался. Как только оставшиеся в живых немцы покинули лодку, два английских моряка разделись и, освещаемые прожекторами, поплыли к ней. Подводная лодка с продырявленной снарядом рубкой уже дала осадку и черпала воду. Они достали из радиорубки пачку секретных документов, передав их подошедшей к борту абордажной команде, и только вернулись за самой Энигмой, как подлодка внезапно пошла кормой на дно. Они остались в ней — ушли на глубину в полмили. Обо всем этом Джерихо сообщил моряк в восьмом бараке. «Остается лишь надеяться, что смерть наступила раньше, чем они достигли дна».

С этими словами моряк достал шифровальные тетради. Это было 24 ноября 1942 года. После более девяти с половиной месяцев отсутствия информации.

На первый взгляд они вряд ли оправдывали гибель двух моряков: две брошюрки — «Краткая тетрадь позывных» и «Краткий метеорологический шифр», — напечатанные растворимой краской на розовой промокательной бумаге, которую радист должен бросить в воду при первых признаках опасности. Но для Блетчли они были бесценны, дороже всех сокровищ, поднятых со дна моря за всю историю. Джерихо даже теперь помнил их наизусть. Он закрыл глаза, и, словно выжженные на сетчатке, перед ним возникли знаки.

Т= Lufttemperatur in ganzen Celsius-Graden. — 28C=a.

— 27C=b. — 26C=c…

Подводные лодки ежедневно передавали сводки погоды: температуру воздуха, атмосферное давление, скорость ветра, состояние облачности… В брошюре «Краткий метеорологический шифр» эти данные сведены к полдюжине знаков. Знаки зашифровывались на Энигме, после чего сообщение передавалось с лодки по радио азбукой Морзе и принималось береговыми метеостанциями германских военно-морских сил. Метеостанции пользовались данными подводных лодок для составления собственных метеосводок. Через час-другой их передавали по радио с помощью стандартного шифра для трехроторной Энигмы — в Блетчли его могли дешифровать, — которым пользовались все немецкие корабли.

Это была задняя дверь, через которую можно было проникнуть в Акулу.

Сначала вы читали сводку погоды. Затем вводили ее обратно в краткий метеошифр, после чего оставалось лишь путем логических умозаключений найти текст, который вводился в четырехроторную Энигму несколькими часами раньше. Это была идеальная шпаргалка. Мечта криптоаналитика.

Но шифр по-прежнему не поддавался.

Дешифровщики, в том числе и Джерихо, каждый день вводили свои решения в «бомбочки» — огромные электромеханические вычислительные машины, каждая размером с большой платяной шкаф, шумевшие, как трикотажные станки, — и ждали ответа, чья догадка окажется правильной. И каждый день не получали ответа. Просто задача была слишком велика. Даже на расшифровку депеши, зашифрованной на трехроторной машине, могло потребоваться двадцать четыре часа, поскольку бомбочки с грохотом прокладывали путь через миллиарды перестановок. Четырехроторная Энигма, увеличивая их число в двадцать шесть раз, потребовала бы на расшифровку почти месяц.

На протяжении трех недель Джерихо работал круглыми сутками, а когда ухватывал часок-другой отдыха, в судорожных снах видел одно и то же — тонущих моряков. «Остается лишь надеяться, что смерть наступила раньше, чем они достигли дна… » Мозг, работавший за гранью усталости, болел физически, как болит перетруженная мышца. Начались провалы памяти. Лишь на несколько секунд, но это был достаточно грозный признак. Случалось, что Джерихо работал в бараке, наклонившись над логарифмической линейкой, как вдруг все вокруг мутнело и дергалось, будто в проекторе с зубчатки соскочила перфорация пленки. Он выпросил у врача немного бензедрина, но это привело лишь к резкой смене эмоций: вспышки бурной деятельности сменялись все более продолжительными спадами работоспособности.

Довольно любопытно, что найденное решение не имело ничего общего с математикой, и позднее Джерихо клял себя за то, что слишком углубился в детали. Если бы он так не устал, то, возможно, вернулся бы назад и нашел решение раньше.

Это случилось в субботу вечером, во вторую субботу декабря. Около девяти Логи приказал ему идти домой. Джерихо начал возражать, но Логи был неумолим:

— Будешь продолжать в таком же духе, убьешь себя, а от этого, старина, никому, особенно тебе, никакой пользы.

Добравшись на велосипеде до своей норы над пивной в Шенли-Черч-Енд, Джерихо заполз под одеяло. Он слышал, как внизу заказывают выпивку последние завсегдатаи, как они уходят и бар закрывается. В предутренние часы Джерихо не спал и, глядя в потолок, думал, вернется ли к нему когда-нибудь сон. Мысли вертелись, как машина, которую он не мог остановить.

С первого же появления Акулы стало очевидно, что единственно приемлемое решение — переделать бомбочку с учетом четвертого ротора. Но это оказалось кошмарно долгим делом. Вот если бы удалось завершить столь героически начатое Фассоном и Гразиером дело и выкрасть Энигму-Акулу! Тогда переделка пошла бы легче. Но Энигмы-Акулы были коронными драгоценностями германского военно-морского флота. Они стояли только на подводных лодках и, конечно, в Главном центре связи подводного флота в Сент-Ассизе, к юго-востоку от Парижа.

Может, послать в Сент-Ассиз десантников? Сбросить парашютистов? Нет, не годится. Невыполнимо. Да и бесполезно. Если бы каким-то чудом и заполучили машину, немцы узнали бы об этом и перешли на другую систему связи. В интересах Блетчли было сохранить веру немцев в неуязвимость Энигмы и не предпринимать ничего, что поколебало бы эту веру. Минуту. Джерихо сел.

Одну, черт возьми, минуту.

Если четырехроторные энигмы имеются только на подводных лодках и в центре управления в Сент-Ассизе — а в Блетчли было достоверно известно, что дело обстоит именно так, — как тогда, черт побери, передачи с подводных лодок расшифровываются на береговых метеостанциях?

Никто не удосужился задать этот вопрос, а он-то как раз и был главным.

Чтобы прочесть депешу, зашифрованную на четырехроторной машине, нужно иметь такую же четырехроторную машину.

А есть ли она?

Кто-то сказал, что гениальность — это вспышка молнии в мозгу. В тот момент Джерихо понял, что такое гениальность. Решение лежало перед ним, как залитый светом пейзаж.

Он схватил халат и натянул поверх пижамы. Пальто, шарф, носки, ботинки… Не прошло и минуты, как он, виляя, мчался на велосипеде по залитой лунным светом равнине в сторону Парка. Яркие звезды, промерзшая, твердая, как железо, земля. Его охватило нелепое веселье. Хохоча как сумасшедший, он ехал по замерзшим лужам вдоль обочины. Корки льда под колесами лопались, будто мембраны барабанов. Джерихо катил под гору в Блетчли. Равнина осталась позади, и внизу, в лунном свете, по обеим сторонам блестевших, словно река, железнодорожных путей показался городишко, обычно скучный, некрасивый, но в эту ночь такой же прекрасный, как Прага или Париж. В неподвижном воздухе за полмили было слышно, как на запасных путях маневрирует поезд — внезапное отчаянное пыхтение паровоза, лязг вагонов, затем долгое спускание пара. Залаяла собака, за ней другая. Проехав мимо церкви и памятника погибшим на войне, Джерихо притормозил на льду и свернул налево, на Уилтон-авеню.

Добравшись через четверть часа до барака, он до того запыхался, что с большим трудом, глотая воздух и едва сдерживая смех, смог выпалить новость о своем открытии:

— Они… используют… ее… как… трехроторную… машину… ставят… четвертый… ротор… в нейтральное… положение… когда… передают… погоду… ну и… дурачье…

Его появление вызвало суматоху. Вся ночная смена прекратила работу, сбежалась и озабоченно глядела на него, обступив полукругом. Джерихо помнил, что там были Логи, Кингком, Пак и Праудфут, — они смотрели на него так, будто он действительно спятил. Его посадили, дали кружку чаю и попросили медленно повторить все сначала.

Он повторил все по порядку, вдруг забеспокоившись, что в его рассуждения может вкрасться ошибка. Четырехроторные энигмы имеются только на подводных лодках и в Сент-Ассизе, верно? Верно. Поэтому береговые станции могут расшифровывать только депеши с трехроторных энигм, так? Пауза. Так. Поэтому, когда подводные лодки передают сводки погоды, радисты, по логике, должны отключать четвертый ротор, возможно, ставить его на нуль.

После этого все произошло стремительно. Пак побежал по коридору в Большой зал и разложил на столе самые лучшие из погодных шпаргалок. К четырем часам утра меню для дешифровочных машин было готово. К завтраку из отсека одной машины сообщили о выдаче результата и Пак, словно школьник, влетел в столовую с криком:

— Вышло! Вышло!

Это стало легендой.

В полдень Логи позвонил в Адмиралтейство и попросил отдел наблюдения за подлодками быть наготове. Через два часа расшифровали обмен депешами по шифру Акулы за прошлый понедельник и телепринцессы, красотки из телетайпного зала, начали передавать в Лондон переводы расшифровок. Это действительно были драгоценности короны, открывавшие блестящую возможность показать зубы противнику.

ОТ КОМАНДИРА ПОДВОДНОЙ ЛОДКИ ШРЕДЕРА

ЭСМИНЦЫ ВЫНУДИЛИ К ПОГРУЖЕНИЮ. КОНТАКТА НЕТ. ПОСЛЕДНИЕ КООРДИНАТЫ ПРОТИВНИКА НА 0815 КВАДРАТ 1849 ВОЕННО-МОРСКОЙ СЕТКИ. КУРС 45 ГРАДУСОВ, СКОРОСТЬ 9 УЗЛОВ.

ОТ ГИЛАДОРНА

АТАКОВАЛ. ПРАВИЛЬНЫЕ КООРДИНАТЫ КОНВОЯ — AKI984. 050 ГРАДУСОВ. ПЕРЕЗАРЯЖАЮСЬ И ДЕРЖУ КОНТАКТ.

ОТ ХАУЗЕ

В 0115 АТАКОВАЛ В КВАДРАТЕ 3969, ОСВЕТИТЕЛЬНЫЕ РАКЕТЫ И ОРУДИЙНЫЙ ОГОНЬ, СОВЕРШИЛ ПОГРУЖЕНИЕ, ГЛУБИННЫЕ БОМБЫ. БЕЗ ПОВРЕЖДЕНИЙ. НАХОЖУСЬ В КВАДРАТЕ AJ3996 ВОЕННО-МОРСКОЙ СЕТКИ. ВСЕ ТОРПЕДЫ, 70 КБМ.

ОТ КОМАНДУЮЩЕГО ПОДВОДНЫМ ФЛОТОМ

ВОЛЧЬЕЙ СТАЕ «ДРАУФГАНГЕР»

ЗАВТРА В 1700 БЫТЬ В НОВОЙ ЛИНИИ ПАТРУЛИРОВАНИЯ В КВАДРАТАХ ОТ АК2564 ДО 2994 ВОЕННО-МОРСКОЙ СЕТКИ. ОПЕРАЦИИ ПРОТИВ ИДУЩЕГО К ОСТУ КОНВОЯ, КОТОРЫЙ НА 1200/7/12 НАХОДИЛСЯ В КВАДРАТЕ AK4189 ВОЕННО-МОРСКОЙ СЕТКИ. КУРС 050 ДО 070 ГРАДУСОВ. СКОРОСТЬ ПРИБЛИЗИТЕЛЬНО 8 УЗЛОВ.

До полуночи расшифровали, перевели и передали по телетайпу в Лондон девяносто две депеши «Акула», снабдив Адмиралтейство сведениями о приблизительном местонахождении и действиях половины германского подводного флота.

Джерихо находился в бараке бомбочек, где его и отыскал Логи. Большую часть этого времени он бегал из барака в барак и теперь наблюдал за переналадкой одной из машин. К великому веселью обслуживающих машину птичек из женского корпуса королевских ВМС, Джерихо так и ходил в торчавшей из-под пальто пижаме. Логи энергично затряс обеими руками руку приятеля.

— Премьер-министр! — стараясь перекрыть шум машин, кричал он на ухо Джерихо.

— Что?

— Только что звонил премьер, поздравлял!

Голос Логи, казалось, доносился откуда-то издалека. Джерихо наклонился, чтобы расслышать, что сказал Черчилль, но цементный пол поплыл у него под ногами и он почувствовал, что падает в темноту.

— Есть, — произнес Джерихо.

— Что, старина?

— Ты сейчас сказал, что Акула была чудовищем, а затем добавил, что она есть чудовище, — тыча в сторону Логи вилкой, ответил Джерихо. — Знаю, зачем ты приехал. Опять потеряли, верно?

Глядя на огонь, Логи что-то невнятно пробормотал. У Джерихо заныло в груди. Покачивая головой, он откинулся в кресле и вдруг фыркнул, сдерживая смех.

— Спасибо, Том, — тихо сказал Логи. — Рад, что ты находишь это забавным.

— А я-то думал, что ты приехал пожалеть меня. Забавно. Очень забавно, не правда ли, старина?

— Какой сегодня день? — спросил Логи.

— Пятница.

— Верно, верно. — Логи погасил большим пальцем трубку и сунул в карман. Вздохнул. — Дай подумать. Значит, это, должно быть, случилось в понедельник. Нет, во вторник. Извини. Последнее время я мало спал.

Логи провел рукой по редеющим волосам, и Джерихо впервые заметил, что тот совсем седой. Значит, не один я, подумал он, а все мы сдаем. Без свежего воздуха. Без сна. Мало свежей еды. Шесть дней в неделю по двенадцать часов в день…

— После тебя у нас оставался приличный задел, — продолжал Логи. — Да что рассказывать, сам знаешь. Сам, черт побери, автор. Обычно ждали, когда в десятом бараке разберутся с главным морским погодным шифром; ближе к обеду, если везло, имели достаточно шпаргалок, чтобы заняться короткими метеосводками этого дня. В итоге получали настройку трех роторов из четырех и залезали в Акулу. Со временем бывало по-разному. Иногда расшифровывали за день, а порой — за три-четыре. В общем, попали на золотую жилу и ходили в любимчиках Уайтхолла.

— До вторника.

— До вторника, — бросив взгляд на дверь, Логи понизил голос. — Настоящая трагедия, Том. Мы сократили потери в Северной Атлантике на семьдесят пять процентов. Это примерно триста тысяч тонн в месяц. Разведданные были просто потрясающие. Мы знали координаты подводных лодок почти с такой же точностью, как сами немцы. Сейчас-то я начинаю понимать, что такое везение не могло продолжаться бесконечно. Наци не дураки. Помнишь, я всегда повторял: удача в этой игре грозит провалом, и чем больше удача, тем глубже может стать провал. Понимаешь, противник рано или поздно начинает подозревать. Я говорил…

— Что случилось во вторник, Гай?

— Да. Извини. Вторник. Было около восьми вечера. Нам позвонили с одной из станций радиоперехвата. Кажется, с Флауэрдауна, но в Скарборо слышали тоже. Я был в столовой. За мной пришел Пак. После полудня стали ловить что-то странное. В начале каждого часа передавалось одно слово. Передавалось из Сент-Ассиза по обеим главным радиочастотам для подводных лодок.

— Слово было зашифровано Акулой?

— В том-то и дело, что нет. Поэтому и забеспокоились. Оно вообще не было зашифровано. Передавалось даже не по Морзе, а живым голосом. Мужским. Он повторял одно слово: акелей.

— Акелей, — пробормотал Джерихо. — Акелей… Это ведь цветок, верно?

— Ага! — хлопнул в ладоши Логи. — Ты, черт тебя побери, просто чудо, Том. Видишь, как нам тебя не хватает? А нам пришлось расспрашивать знатоков немецкого, что оно означает. Акелей: пятилепестковый цветок семейства лютиковых, от латинского aquilegia. Мы, невежды, зовем его водосбором.

— Акелей, — повторил Джерихо. — Это какой-то условленный сигнал?

— Так оно и есть.

— И что он означает?

— Означает большие неприятности, вот что, старина. Вчера в полночь мы узнали, что это за неприятности. — Логи подался вперед. В его голосе уже не было усмешки. Изборожденное морщинами лицо помрачнело. — Оно означает: «Заменить „Краткий метеорологический шифр“. Они перешли на новый, и мы, черт возьми, не знаем, что с ним делать. Нам отрезали путь в Акулу, Том. Снова полное отсутствие информации.

Джерихо не требовалось много времени на сборы. В Кембридже он не покупал ничего, кроме газеты, и теперь укладывал в чемоданы то же, с чем приехал три недели назад: одежду, несколько книг, авторучку, логарифмическую линейку, дорожные шахматы и пару башмаков для прогулок. Поставив чемоданы на кровать, он медленно ходил по комнате, собирая пожитки. Логи, стоя у двери, наблюдал.

В голове крутился выплывший из глубин памяти детский стишок:

Свернув рубашку, положил поверх книг.

Из-за отсутствия «Краткого метеошифра» можно проиграть Битву за Атлантику. Столько людей, грузов оказались под угрозой из-за такого незначительного события, как замена метеошифров. Нелепо.

— Сразу видно выпускника школы-интерната, — заметил Логи. — Всегда странствуют налегке. Наверное, из-за бесконечных катаний на поезде.

— Мне нравится.

Джерихо сунул сбоку пару носков. Он едет обратно. Он там нужен. Не может только понять, радуется он этому или страшится.

— И в Блетчли у тебя, по-моему, не так уж много добра?

Джерихо резко обернулся:

— Откуда ты знаешь?

— А-а, — смущенно поморщился Логи, — понимаешь, пришлось собрать вещи в твоей комнате и, э-э, передать ее кому-то другому. Нехватка жилья и все такое.

— Не думали, что я вернусь?

— Ну, скажем, не знали, что ты понадобишься так скоро. Во всяком случае, для тебя есть свежая нора в городе, так что по крайней мере будет удобнее. Не придется по ночам подолгу кататься на велосипеде.

— Я бы предпочел кататься по ночам на велосипеде. Освежает голову, — возразил Джерихо, опуская крышки чемоданов и щелкая замками.

— Послушай, старина, а ты в состоянии заниматься этим делом? Никто не хочет тебя заставлять.

— Судя по твоему виду, я, черт возьми, куда здоровее тебя.

— Мне только страшно не хочется, чтобы ты думал, что на тебя давят…

— Да заткнись ты, Гай.

— Прекрасно. Полагаю, мы не оставили тебе большого выбора. Помочь с чемоданами?

— Если я в состоянии вернуться в Блетчли, то уж как-нибудь управлюсь с парой чемоданов.

Он отнес их к двери и погасил свет. Выключил в гостиной газовый камин и в последний раз оглядел комнату. Туго набитый диван. Поцарапанные стулья. Голая каминная доска. В этом вся моя жизнь, подумал он, — череда бедно обставленных казенных комнат, предоставляемых школой, колледжем, правительством. Интересно, как будет выглядеть очередная? Он выключил настольную лампу, и Логи открыл дверь.

На лестнице было темно. Лампочка давно перегорела. Чтобы спуститься по каменным ступеням, Логи чиркал спичку за спичкой. Внизу они едва различили обрамленный черной массой капеллы неясный силуэт стоявшего на часах Леверета. Тот, обернувшись, потянулся рукой к карману.

— Все в порядке, мистер Леверет, — успокоил его Логи. — Это всего лишь я. Мистер Джерихо едет с нами.

У Леверета оказался плохонький фонарик, обернутый для светомаскировки в папиросную бумагу. Полагаясь на его слабый лучик и остатки света на небе, они двинулись по территории колледжа. Когда проходили университетскую столовую, откуда раздавался звон посуды и голоса обедавших, Джерихо на миг стало грустно. Миновав домик привратника, они прошли сквозь узкую, на одного человека, калитку, прорезанную в больших дубовых воротах. В одном из окон домика блеснул узкий луч света — кто-то внутри приподнял занавеску. Выходя между шагавшим впереди Леверетом и замыкавшим строй Логи, Джерихо испытал любопытное ощущение, будто находится под арестом.

На булыжной мостовой стоял «ровер» заместителя директора. Леверет аккуратно отпер дверцы и указал на заднее сиденье. Внутри было холодно, пахло старой кожей и табачным пеплом. Когда Леверет запихивал чемоданы в багажник, Логи вдруг спросил:

— Между прочим, кто такая Клэр?

— Клэр? — настороженно, с виноватыми нотками в голосе переспросил в темноте Джерихо.

— Когда ты поднимался по лестнице, мне показалось, что ты кричал: «Клэр! » Клэр? — Логи тихо присвистнул. — Слушай, уж не та ли это неприступная блондинка из третьего барака, а? Держу пари, она. Везет же…

Леверет завел мотор. Тот неровно затрещал. Водитель отпустил тормоза, и большое авто затряслось по булыжникам Кингз-Парейд. На длинной улице в обе стороны ни души. В свете прикрытых козырьком фар мелькали клочья тумана. Когда сворачивали налево, Логи все еще потихоньку посмеивался.

— Держу пари, это как пить дать она. Вот везет…

Кайт стоял у окна, глядя на красные хвостовые огни, пока они не скрылись за перекрестком улиц Гонвиль и Кайус. Опустил занавеску.

Так, так…

Будет о чем поговорить завтра утром. Только послушай, Дотти. Мистера Джерихо забрали поздно ночью — ну ладно, пусть в восемь часов. Двое. Один — рослый малый, другой, по всему видно, полицейский в штатском. Вывели с территории и никому ни слова.

Этот высокий и полицейский приехали около пяти, когда молодой хозяин был на прогулке. Большой, похоже, детектив, он задавал Кайту всякие вопросы. Встречался ли мистер Джерихо с кем-нибудь, с тех пор как находится здесь? Писал ли кому? От кого получал письма? Чем занимался? Потом забрали ключи и обыскали комнату Джерихо, до того как тот вернулся.

Темное дело. Очень темное.

Шпион, гений, разбитое сердце — как же! Похоже, какой-то преступник. А может, симулянт, беглец или дезертир? Да, так оно и есть: дезертир!

Кайт вернулся на свое место у печки и развернул вечернюю газету.

«Подводная лодка нацистов торпедировала пассажирский лайнер, — прочел он, — погибли женщины и дети».

Кайт покачал головой, поражаясь порочности этого мира. Какая мерзость — такой молодой и не носит военной формы, скрывается в глубине страны, и это в то время, когда убивают матерей и детишек.