"Леди Джейн" - читать интересную книгу автора (Джемисон Сесилия)

Глава 3 ПОСЛЕДНИЕ ДНИ В ГРЕТНЕ

Наступило утро. Больная оставалась все в прежнем, тяжелом забытьи. Опасность была очевидна. Мадам Жозен решила отправить Эдраста за реку, чтобы скорее привезти доктора Дебро.

Но до этого мать и сын забрались в кухню, притащили туда дорожный мешок приезжих и принялись рыться. Белье, разные принадлежности туалета, квитанции на получение багажа, пассажирские билеты — все это оказалось налицо. Но ни писем, ни записок, ни карточек, ни счетов, ничего подобного не было, и только монограмма J.C., которой были помечены белье и серебряные принадлежности туалета, свидетельствовала, что все вещи принадлежат одному и тому же лицу.

— Не лучше ли мне теперь же захватить с собой багажные квитанции? — спросил Эдраст, вставая и пряча в карман жилета свернутые бумажки.

— Если больная очнется, ты можешь ей сказать, что ей понадобились платья и мы нашли необходимым вытребовать сундуки. Так, что ли, обстоит дело? — спрашивал сын у матери, многозначительно улыбаясь.

Мадам Жозен, ничего не отвечая, с озабоченным видом опять завязала мешок и начала торопить сына.

— Скорее, скорее привези доктора! Я так боюсь за бедную женщину. Того и гляди, девочка проснется и расплачется, увидя, что мать все в том же состоянии.

Эдраст проворно оделся и побежал к перевозу.

Через полтора часа он возвратился в сопровождении доктора Дебро. Доктор, осмотрев больную, уверил, что опасности нет.

— У женщины сильная лихорадка, — прошамкал старичок, — надо серьезно ею заняться. Лежать долго она не будет. Кризис должен скоро наступить. Я сделаю все, что возможно, для ее спасения.

Он прописал лекарство и, давая нужные наставления относительно ухода за больной, все время гладил золотистые волосы малютки Джейн, которая, проснувшись, не сводила глаз с матери.

Вскоре после ухода доктора к крыльцу подъехала тележка с двумя сундуками, и Эдраст при помощи рабочих втащил тяжелый багаж в комнату рядом со спальней.

Телега с рабочими уехала, зеленая дверь захлопнулась и как будто поглотила последние следы бедной матери и ее ребенка, точно исчезнувших для всего мира.

Доктор Дебро продолжал свои визиты и каждый раз уезжал все более встревоженным. Он убедился, что положение больной безнадежно. У него сердце болело за малютку дочь.

Бледная, молчаливая девочка целыми днями сидела на кровати подле матери с выражением тяжелого горя на лице.

Жозен как-то заметила девочке, что матери необходим полный покой. Трогательно было видеть, как малютка сдерживала себя. Часами она просиживала у постели матери, почти не двигаясь, не выпуская ее руки из своей.

Нельзя было упрекнуть мадам Жозен в недостатке заботы о постояльцах. Она с неутомимым усердием ухаживала за больной и малюткой дочерью и в душе восхищалась своей самоотверженностью.

— Ну кто, кроме меня, способен так лелеять больную, так баловать ее ребенка? Я считаю их своими, — твердила она сыну. — Беспомощные, безродные, они только во мне одной и нашли опору. Они, положительно, мои, мои!

И, тешась этим самообольщением, мадам Жозен непременно хотела уверить себя, что она действует без всякой корысти.

Спустя дней двенадцать после приезда матери с ребенком по узкой улице Грэтны, по дороге к перевозу, двигалась скромная погребальная процессия. Встречные сторонились и внимательно оглядывали Эдраста Жозена, одетого с иголочки и сидевшего рядом с доктором Дебро в открытой коляске, единственном экипаже, следовавшем за гробом.

— Это какая-то иностранка, родственница мадам Жозен, — говорили в толпе, — она приехала недавно из Техаса с маленькой дочкой, а вчера умерла. Вчера же ночью, говорят, и девочка свалилась и лежит без памяти. Вот отчего не видно мадам Жозен. К ним в дом страшно зайти. Старик доктор говорит, что такого рода горячка заразна.

Когда Эдраст вернулся с похорон, он нашел свою мать сидящей в качалке подле кровати, где в полном беспамятстве лежала леди Джейн. Волнистые волосы ее рассыпались по подушке. Синие круги под глазами и яркий горячечный румянец на щеках служили верным признаком, что ребенок заразился от матери тифом.

Мадам Жозен, разряженная в свое лучшее черное платье, все утро не осушала глаз. При появлении сына она бросилась к нему и разрыдалась.

— О, милый друг мой, мы погибли! Какие мы несчастные! Как мы наказаны за доброе дело! Беру к себе в дом совсем незнакомую больную, ухаживаю за ней, как за родной, хороню в своем фамильном склепе — и вдруг заболевает девочка! Доктор Дебро говорит, что это повальная горячка, что мы оба с тобой заразимся и умрем! Вот что значит делать добро!

— Пустяки, маменька! Зачем видеть все в черном цвете! Старик Дебро, вероятно, напутал. Может, горячка совсем и не заразна. Лучше более никого к себе не принимать; да к нам, впрочем, из страха никто и не придет. Я на время переселюсь в город, а к тебе горячка не пристанет. Пройдет несколько дней — увидим, выздоровеет девочка или умрет, и тогда мы отсюда переедем и устроимся где-нибудь в другом месте…

— Хорошо, мой друг! — сказала Жозен, утирая слезы, успокаиваясь словами сына. — Никто не имеет права сказать, что я не исполнила своего долга относительно покойной. Буду теперь ухаживать, сколько сил хватит, за девочкой. Тяжело, конечно, в такую жаркую погоду сидеть взаперти, но я отчасти рада, что малютка без сознания. У меня сердце разрывалось, когда я наблюдала, как она убивалась по матери…