Леонид Каганов Людоед

Даша стояла двадцать минут на платформе монорельса, распахнутой всем ветрам. Моросил отвратительный полуснег-полудождь, и конечно его со всех сторон задувало под бетонный козырек. Особенно мерзли голые ноги. Вагоны приползали и уползали каждую минуту, пассажиры вываливались толпой и давились у эскалаторов. Валерик все не появлялся, и мобик у него был отключен. Может, конечно, его на заводе задержали после смены, но тогда мог бы и позвонить. Даша бы давно плюнула и ушла, но нужен был подарок для Пашки и мясо. Поэтому она ждала, переминалась с ноги на ногу, мерзла и куталась в плащ. Уже дважды к ней подходили какие-то типы и пытались познакомиться, но Даша посылала их к черту. И когда совсем уже собралась уйти, появился Валерик. Вид у него был виноватый, но глаза горели. Успел уже набраться что ли?

— Дашка, прости, — буркнул он. — Давно ждешь?

Водкой вроде не пахло. Наверно надо было дать ему пощечину, но Даша так была рада, что он наконец появился, и можно уйти наконец с этой промороженной площадки, что ничего не сказала. Повернулась и пошла. Валерик затопал следом.

— Неудачный день, — бубнил он ей в ухо, а толпа прижимала его к дашиной спине. — У начальника цеха отпросился пораньше, поехал домой, ну это, переодеться. Из дому вышел — кредитку забыл. Хорошо вспомнил вовремя. За кредиткой вернулся, дверь запер — слышу, Батон дисплей включил. Ты в курсе, что это животное повадилось на пульте спать? Ну я снова открыл квартиру и, раз, такой, ботинком ему по морде, чтоб знал. Глянул на экран — а по дисплею показывают…

Загромыхал и завыл очередной вагон, платформа затряслась под ногами, и на некоторое время голос Валерика потонул в шуме. Новый поток людей прижал его к дашиной спине еще плотнее.

— …и все там в шоке, короче, — снова донесся голос Валерика, когда вагон умчался. — Я сам в шоке был, думал шутка такая! Нет, ты прикинь! Двадцать первый век, вообще убиться. Стыдно за Россию. У нас смертная казнь отменена, ты не в курсе?

— Не в курсе, — сухо ответила Даша.

— Своими бы руками задушил мразь, честное слово! — с чувством прошипел Валерик.

— Да отвали, все ухо уже обслюнявил.

Валерик замолчал. По эскалатору ехали молча, Даша взяла его под руку, чтоб не упасть на каблуках, потому что пальцы ног уже ничего не чувствовали.

— Ты подарок придумал? — спросила она наконец.

Валерик помотал головой.

— Придумаем щас чего-нибудь, — пообещал он и похлопал себя по карману, словно проверяя, не забыл ли кредитку опять.

Они спустились в торговый центр. Даша сразу свернула к «Заповеднику нежных существ». Валерик запротестовал — он предлагал спуститься в «Электроникс». Но Даша эту штуку знала: стоит парню попасть в «Электроникс», и он будет час стоять с открытым ртом, рассматривая каждую батарейку.

— У него наглазников нет, — твердил Валерик. — Сто пудов нет. Купим цветные наглазники, он, знаешь, как рад будет? Хорошие, стерео. Будет кино смотреть, он кино любит.

— Нет, — Даша топнула ногой. — Сначала за мясом. Мы приедем туда вообще к ночи, а люди голодные сидят.

— Сонька салат сделает, — неуверенно сказал Валерик. — И Пашка наверно что-то выставит.

— Да уж я знаю, что он выставит. Без закуски.

— И чего, потом с продуктами таскаться за подарком по всем этажам?

— Потаскаешь, не развалишься.

И они пошли в «Заповедник». Прямо у входа, как обычно, стояли стеллажи с самой разной мелочевкой, не имеющей никакого отношения к мясу. Валерик конечно первым делом накидал в тележку бутылок. Даша не удержалась, заглянула в косметическую секцию и разорилась на «Autumn style». Ну тот, который Дина Фаре рекламирует. Это подняло настроение. Хотя водка и шампунь в тележке смотрелись идиотски.

— На фига Пашке этот крем? — тупо спросил Валерик.

— Это шампунь, мой. Не трогай руками.

— А… — Валерик неряшливо бросил тюбик в тележку, потеряв к нему всякий интерес.

— Сейчас я водку твою швырну! — разозлилась Даша. — Ты вообще знаешь, сколько этот тюбик стоит?

— Сколько?

Даше вдруг пришла в голову идея.

— Слушай, давай Пашке подарим хороший крем для бритья?

Валерик посмотрел на нее как на больную.

— Хороший! — повторила Даша со значением. — Я выберу.

— Специалист по бритью! — фыркнул Валерик. — Да ты хоть раз в жизни брилась?

— Представь себе, раз в неделю.

— Ты? — изумился Валерик и даже опасливо отодвинулся, будто человек, который пять лет прожил с тайным трансвеститом.

— Ты в мой шкафчик никогда не заглядывал, женских журналов моды не читал? — Настала Дашина очередь посмотреть на него как на идиота.

— А, в этом смысле, — неопределенно буркнул Валерик, успокаиваясь. — Ладно, пошли, нам мясо надо выбрать.

И они пошли вглубь «Заповедника нежных существ», где уже начинались мясные ряды. Здесь, среди открытых прилавков с замороженными брикетами, было ощутимо холоднее. Зато из-под самих прилавков тянуло горячим воздухом — он шел из решеток снизу, и чувствовать его голыми ногами оказалось неожиданным наслаждением. Все-таки Даша здорово намерзлась на этой чертовой платформе, не заболеть бы.

— Уснула? — грубовато произнес над ухом Валерик. — Чего, говорю, какое мясо брать? — Валерик растерянно осматривал ломящиеся холодильники.

— Я что ли обещала Пашке мяса нажарить? — возмутилась Даша. — Ты мужчина или нет? Уже мясо выбрать не можешь!

Валерик решительно расправил могучие плечи, зачем-то поправил кепку на голове и сунул Даше под нос какой-то мерзкий пакет.

— Страусятину возьмем? — спросил он.

— Только не страусятину, — Даша покачала головой. — Она жесткая как каблук. И Сонька птицу не ест.

— Может свинину? — предложил Валерик.

Даша поморщилась.

— Жирная, ну ее. И неинтересная.

— Может, котика? — предложил Валерик.

— Ты что, обалдел совсем? — разозлилась Даша, отталкивая пакет с непонятными ломтиками. — Еще Батона предложи пожарить!

— Дура! — заорал Валерик, — Это морской котик! Морской!

— Не надо никакого морского котика, рыбой вонять будет.

— Это не рыба, — возразил Валерик.

— А кто же это по-твоему?

— Не знаю. Но не рыба, — твердо сказал Валерик. — Кажется, птица. Как пингвин, только крылья короче и ползает.

— Дурак, пингвин тоже рыба! — фыркнула Даша. — Он в северном море живет.

— Сама дура! — обиделся Валерик. — Он на берегу живет.

— Пингвина я ела, он рыбой пахнет. А еще раз назовешь дурой, получишь по морде!

— Молодые люди, — раздался сварливый голос, — а можно не орать?

— Да убейся, бабка! — сказали Даша с Валериком хором и от неожиданности оба рассмеялись.

Бабка с проклятиями удалилась, толкая свою тележку с покупками. Даша отобрала у Валерика пакет и швырнула обратно в лоток.

— Ладно, — Валерик примирительно махнул рукой и двинул тележку дальше, — пойдем, там еще вон сколько… Смотри, мясо анаконды.

— Кто это?

— Кажется, змея.

— Змею не буду! И Сонька не будет.

— Сожрете как миленькие, — пообещал Валерик. — Под водочку самое то.

— Не буду, сказала!

— Ладно, зайца будешь?

— Зайца жалко, — вздохнула Даша, — такой прикольный, пушистый.

— Дура, они же специально для еды выращенные!

— Все равно.

— Ладно, кенгуру не предлагаю. — Валерик бойко покатил тележку. — Кита не предлагаю, опять скажешь, рыба…

— Кит рыбой не пахнет, я ела.

— Возьмем? — Он резко остановил тележку.

— Не надо, кит жесткий.

— А дельфина?

— Дельфина не хочу, они умные.

— Кто умные? Дельфины? — он подбросил в ладони пакет.

— Да уж поумнее тебя.

— Слушай, — разозлился Валерик, со злостью швыряя пакет в заиндевевшую кучу, — пойди еще себе крем купи, да? А я возьму мясо сам. Только время теряем, а нам еще подарок искать.

— Покомандуй мне тут, время теряем! Я тебя час ждала на платформе, ничего?

— Ты мне теперь до смерти это вспоминать будешь… — пробурчал Валерик и покатил тележку дальше.

— Слон жесткий? — спросил он, вчитываясь в очередной ценник. — А, слона и нет вообще, кончился. Пятница, вечер. Жираф есть.

— Жираф невкусный.

— Бегемот?

— Жирный.

— Панда?

— Вонючее.

— Белый медведь?

— Медвежатина вся вонючая.

— Надо было идти в обычный мясной, где десять сортов, — басил Валерик. — А из «Заповедника» мы до утра не уйдем.

— Твои предложения?

— Возьмем корову.

— Говядину, — поправила Даша. — Я не ем ее со школы. Уже забыл, как нас ею пичкали каждый день на завтрак?

— Не помню. Но давай уже хоть что-то возьмем.

— Давай. Но только чтобы мясо было интересное. Все-таки день рождения у человека.

— Да тебе ж вообще ничего не нравится! — Валерик так энергично всплеснул руками, что из кармана его кожанки вдруг вывалился травматик и с грохотом ткнулся рукояткой в кафель зала. Валерик смутился и торопливо спрятал пистолет в карман.

— Нравится.

— Что?

— Мне нравится здесь ходить, — объяснила Даша. — Ногам тепло. Ты бы постоял в прозрачных колготках на платформе час — я бы посмотрела на тебя.

Валерик надул щеки и молча покатил тележку дальше.

— Рыба, — бубнил он, скользя взглядом по табличкам. — Акула, кефаль, пиранья, карп, ларт… латер… ла-ти-ме-ри-я. Блин, ботаники, язык сломаешь… Снова птица началась. Тетерев. По-моему достойно. Тетерев.

— Птицу Сонька не ест. У нее диета.

— Вот дура, и так тощая… — поморщился Валерик. — Антилопа вот есть.

— Жесткая, — сказала Даша, — и полосатая.

— Полосатая? Да твое-то какое дело?

— Неприятно, когда еда полосатая.

Валерик только возмущенно фыркнул.

— Ладно, — сказал он. — Зубр вот есть. Бизон есть.

— Не хочу.

— Дашка, ты совсем зажралась! — вдруг взорвался Валерик, но вдруг прищурился, скулы его подергались и окаменели. Он зловеще прошипел: — Может ты, как тот мужик, человечины хочешь? А?

— Какой мужик? — опешила Даша. — Ты чего несешь?

— А такой. Людоед. Из-за которого я опоздал, передачу про него смотрел. Я ж тебе рассказывал.

— Рассказывал?

— Ну да, пока по эскалатору ехали. Мужик, который человека жрать будет.

— Кто человека жрать будет?! — изумилась Даша.

— Кто-кто! Козел один! Собрался людей есть!

— Да ладно тебе, — Даша помотала головой, — какой-то дурак хвастается, а ты и поверил. А он, может, и не ел никого.

— Ел, — кивнул Валерик. — Он сам говорил, что ел, ест и будет есть. Клянусь! Я сам обалдел, когда сказали.

— Его в тюрьму посадят. Или на этот… электрический стул за убийство.

Валерик покачал головой.

— Забыла, какая у нас страна? Никто его сажать не собирается. Все за ним бегают, интервью берут. Сенсация, блин!

— Да ну тебя к черту, — Даша фыркнула и пошла вперед, — не бывает такого, бред какой-то.

— Оленя будешь? — раздалось за спиной. — Северный, горный, карликовый…

— Да ничего я уже не буду, — огрызнулась Даша. — Умеешь ты настроение испортить…

Некоторое время они шли молча. Затем за спиной раздался жизнерадостный хохот. Даша обернулась.

— Рыба-пила! — Валерик радостно тыкал пальцем в пакет. — Вот чего надо! Пашке понравится! Рыба-пила, прикинь! Пила! Гы! Всю жизнь пила! Как Демин.

— А про Демина вообще помолчи, — одернула Даша.

Валерик сразу насторожился.

— А чего вдруг помолчи?

— У Демина рак желудка.

Наступила пауза, стало слышно, как вокруг тихо гудят холодильники, а вдалеке шаркают покупатели. Валерик потянулся к кепке, но снимать не стал, а только задумчиво почесал кепкой голову, словно вытирал полотенцем.

— Когда? — спросил Валерик.

— Позавчера. В госпиталь увезли на скорой.

— То-то я думаю, чего он такой желтый ходит… — пробормотал Валерик. — Только во вторник с ним бухали…

— А я вам говорила: добухаетесь.

Валерик молчал и растерянно двигал челюстью, стараясь осмыслить.

— То есть… — выдавил он наконец. — Я не понял, его что, сегодня не будет у Пашки?

— Ты совсем тупой! — взорвалась Даша. — Сказано тебе: рак желудка, на скорой увезли. Он сутки под капельницами лежал, ему пить вообще нельзя.

— Жалко Демина, — вздохнул Валерик. — Пил он, конечно, по-черному.

— Нечего было спаивать.

— Да кто его спаивал? — возмутился Валерик. — Он сам бухал с восьмого класса, забыла?

Даша ничего не ответила и пошла дальше. Они шли молча, справа и слева тянулись заиндевелые пакеты с мясом. Есть не хотелось совершенно.

— Подожди, — сказал вдруг Валерик. — Эквадорский тапир.

— Кто это?

— Не знаю. Но не рыба и не птица. Кажется, дикая свинья. Дикая — значит не жирная.

— Ты ел?

— Нет еще.

Даша вздохнула.

— Бери уже, что хочешь. Он дорогой?

— Да они все в одну цену. Копейки.

В квартире Пашки орал дисплей — слышно было еще на лестнице. Кажется, транслировали футбол. Кухонный стол Пашка тащить из кухни поленился — посреди комнаты стояла тумба, накрытая пленкой, на ней стояла тарелка с хлебом, миска с салатом, огурчики и букет хризантем. Белые хризантемы наверняка Сонька ему подарила, она их обожает. Пашка, Игорь и Сонька сидели вокруг тумбы голодные, но уже успели поднять пару рюмок. Наглазники были торжественно вручены, хотя Даше показалось, что именинник отнесся к ним без особого восторга. Еще раз подняли тост за именинника, затем Даша и Валерик выпили штрафную, закусили какой-то непонятной колбасой, и Даша отправилась с Сонькой на кухню готовить праздничный ужин, потому что оторвать Валерика от дисплея невозможно, если там футбол.

Резать мясо оказалось совсем не женским занятием, особенно с Дашиным маникюром. Мясо было не то, чтоб совсем замороженное, но такое: нажмешь — льдинки похрустывают и кровь течет. Пальцы отчаянно мерзли, Даша с Сонькой тихо по-женски матерились.

Наконец к ним из комнаты выполз сам именинник, уже изрядно набравшийся, опустился на пол перед плитой и принялся с лязгом рыться в духовке, вынимая старые сковородки. Он ставил их на пол, а они все не кончались. Откуда у Пашки столько сковородок?

— С-сука, — твердил он хмуро, — вот с-с-сука.

Даша решила, что у них там кто-то гол забил не туда.

— Ссука, — продолжал Пашка. — Человечиной вздумал полакомиться, людоед. Мяса кругом мало? Убивать таких надо сразу. Просто стрелять.

— Ты чего это? — удивилась Сонька.

— А чего, нет что ли? — обернулся Пашка. — В центре Москвы! Посреди двадцать первого века! Людоед натуральный, сука!

— Это там Валерик опять бредит? — нахмурилась Даша.

— При чем тут Валерик, новости сейчас показали, — огрызнулся Пашка.

Даша и Сонька переглянулись.

— Чего за людоед-то, рассказывай!

— Мужик, людоед, — с отвращением забубнил Пашка, продолжая разбирать духовку. — Завтра будет жрать человечину на Чистых прудах, в центре Москвы.

— Людей? Живых? — Сонька взвизгнула и опрокинула доску с нарезанным мясом. Кровавые ломти легли на пол с глухими шлепками.

Все кинулись их поднимать и мыть под краном. Пашка бурчал, мол, нечего намывать, обжарятся.

— Слушай… — Сонька наконец пришла в себя. — Ты скажи, он кого будет есть, людоед этот? Объясни по-человечески!

Пашка нехотя поднялся с корточек и поставил тазик на стол.

— Людоед, — объяснил он уныло. — Как его… Не важно, короче. Придумал, что теперь будет жрать людей. Сам будет жрать и других кормить. Откроет типа ресторан. Завтра.

— Ресторан?! — ахнули Даша с Сонькой.

— Ну! В центре Москвы. Первый в мире ресторан человечины. Заходи кто хочешь — жри человечину. Объясняет, что это теперь правильно. Типа полезно. И вообще красиво.

— Он что, больной? — тихо спросила Сонька.

— Да уж наверно не здоровый! — Пашка шмыгнул носом. — Журналисты носятся. Иностранцы обсуждают. Милиции вообще наплевать, похоже. Народ молчит. Вот ведь гниль… — Пашку перекосило от отвращения.

— Такого не может быть, — твердо сказала Сонька. — Так не бывает.

— Спорим? — Пашка вытянул руку. — Он будет жрать человечину. И его никто не остановит, спорим? Поехали завтра на Чистые пруды, вон и Валерик поедет.

— Тоже жрать человечину? — ахнула Сонька.

— Нет, — серьезно ответил Пашка и сжал кулаки. — Просто в глаза посмотреть этому зверю. В двадцать первом веке!

Даша вымыла руки и вытерла грязноватым полотенцем. О маникюре оставалось забыть.

— Надо выпить, — подытожила Сонька, тряхнув белыми кудрями.

— Идите в комнату, пока Игорь с Валериком там все не выпили, — буркнул Пашка. — Я сейчас приду, вот мясо в духовку поставлю.

Дверь в комнату была прикрыта, и с дисплея доносилась какая-то музыка, а не футбол. В комнате пахло перегаром и шла драка.

Тумба валялась на полу, салат из миски рассыпался по ковру, кругом валялись разбитые рюмки.

Игорь с перекошенным лицом душил Валерика, а тот колотил его головой о дощатый пол. Оба катались по полу и шипели.

— Доктор! — шипел Игорь, сжимая горло нависающего над ним пунцового Валерика. — Доктор, говорю!

— Экономист! — шипел Валерик, раз за разом приподнимая Игоря за воротник и глухо опуская затылком на ковер. — Доктор экономики. Понял? Понял?

Даша и Сонька бросились их разнимать, но ничего не вышло, Даша только ноготь сломала. Было ужасно больно и хотелось двинуть их табуреткой по башке. Обоих. Но тут на шум прибежал Пашка, и втроем удалось их растащить.

— Вы чего творите, упыри? — рявкнул Пашка, наваливаясь на Игоря.

Валерика держали Даша с Сонькой. Пашка дотянулся до пульта, и орущий дисплей разом погас.

— Валера тупой, сука, — задыхаясь, выдавил Игорь в наступившей тишине. — Я ему говорю: доктор.

— За тупого ответит, — пообещал Валерик в пространство деревянным голосом и принялся шарить руками по своей рубашке, словно искал травматик, что остался в кармане куртки. — И за суку ответит. Баран неграмотный!

— Тихо! — снова рявкнул Пашка. — Вы чего сцепились-то?

— За людоеда поспорили, — хмуро объяснил Игорь.

— А чего спорить? — удивился Пашка. — Убивать их надо! А вы друг друга лупите.

— Пашка! — встрял Валерик, уже успокоившись. — Вот ты сам ему скажи! За что Боровиков нобелевку свою получил? Он же доктор-экономист!

— Козел! Экономистам нобелевку вообще не дают! — вскинулся Игорь.

— Тебя не спросили, урод! — гаркнул Валерик. — Пашка, скажи ему!

— Да я помню, что ли? — Пашка призадумался. — Кажется, он врач какой-то.

— Врач! — Игорь оттолкнул Пашку и вскочил, тыкая пальцем в лицо Валерику. — Я тебе сказал, врач!

— Руки убери! — заорал Валерик. — Руки убери, кому сказал!

Еле удалось снова их растащить.

— Больные прямо, — бурчала Сонька, — кто вообще этот Боровиков-то?

— А это людоед и есть, — радостно объяснил Пашка. — Про него сейчас в новостях передавали, что он какой-то доктор, нобелевский лауреат бывший. А какой — не сказали.

— Нобелевский? — изумилась Даша. — Тогда понятно, почему его не посадили еще, им все можно…

— Да не, просто у него денег до фига, — объяснил Валерик. — Он этот, промышленник большой, экономист.

— Ребята, ужас-то какой вообще, — Сонька всплеснула руками. — Да неужели его никто остановить не может? Это он на глазах милиции людей живых режет, они кричат, плачут…

— Да не живых, — объяснил Пашка. — Он не убивает, он донорские органы ест.

— Прекратите, меня сейчас стошнит! — завизжала Сонька.

— Все равно кошмар какой-то! — сказала Даша. — Даже не знаешь, что хуже.

— А чего! — с отвращением произнес Игорь. — Он же врач, набрал ребер для борща, и домой.

— Прекратите! — снова завизжала Сонька и обеими руками зажала рот.

— Не врач! — угрожающе прошипел Валерик. — Промышленник.

— И за что ему нобелевку дали, по-твоему? — вскинулся Игорь.

— Вот за нее и дали, за промышленность.

— Дурак ты совсем, за промышленность. Сам понял, что сказал?

— А ну-ка повтори! Ты кого дураком назвал?

— Тихо, тихо! — Даша схватила Валерика за руку. — Давайте лучше в сети посмотрим. Пашка, у тебя клавиши к дисплею есть?

— Где-то должны быть, — неохотно отозвался Пашка, с сомнением поглядывая на шкаф и гору пыльных коробок. — Искать лень. Давайте лучше позвоним кому-нибудь знающему.

— Кому? — спросила Сонька.

Все задумались.

— Наши девчонки с работы не знают, — размышляла Дашка. — А из знакомых… Лариска у нас была в классе. То ли Цаплина, то ли Цыпина, помните? Она вроде после школы где-то на врача училась. Никто ее телефон не знает?

— Да не врач же он! — дернулся Валерик. — Сколько тебе повторять, дура!

— Тихо! — строго одернул Пашка, вынимая мобик. — У меня где-то контакт Максима есть, встретил недавно. Ну, лохматый такой, чернявый, на первой парте сидел. Он институт потом закончил, должен знать.

— Чернявый на первой парте — не Мишка разве? — спросила Сонька.

— Нет, Максим. — Пашка приложил мобик к уху и замер.

Все ждали.

— Ало! — крикнул Пашка. — Ало! Здоров, это Паша! Чего? Паша, говорю! Как какой? Вместе учились! Чего? Нет, в школе вместе учились! Во, то-то… Нет, не пьяный. Нет, ничего не случилось. Как полпервого? Да лан те… — Пашка удивленно оторвал мобик от уха и посмотрел на экранчик. — Точно, уже полпервого. А ты спишь что ли? Завтра ж суббота! Что? Ребенка уложили? У тебя ребенок? Двое? Ну ты даешь…

— Хорош болтать! — шикнул Игорь. — Спрашивай уже.

— Вот Игорь те привет передает, — сообщил Пашка. — А еще Валерик, Дашка и Сонька. У меня день рождения, прикинь! Ага, спасибо. Спасибо, ага. Я вообще-то по делу. Ты там сильно спишь или я коротенько? Скажи, мы тут поспорили, Боровиков нобелевку за что получил? Чего? Нет, не пьяный. Как не помнишь? Ты же в институте учился и все такое. Ну хоть примерно? Ладно, Максим, извини тогда… Миша? А, Миша, извини… — Пашка отключил мобик.

— Не знает? — спросила Сонька. — А еще в институте учился.

— Да он как-то вообще тупит, — поморщился Пашка. — Ну его в баню.

Мобик в его руке вдруг ожил и засвистел.

— Прикинь, вспомнил! — хихикнула Сонька.

— Тише вы! — шикнул Пашка, поднося мобик к уху. — Это Демин звонит!

И ушел на кухню, прикрыв дверь.

Все как по команде замолчали.

— Про Демина же все в курсе? — тихо спросила Сонька.

Валерик и Игорь покивали.

— Я ему звонил утром, — пробурчал Игорь. — Ему теперь недели две. А может месяц. Его же почти с того света вытащили. Еще сутки — и все. Считай, повезло.

— Ни фига себе повезло, — удивилась Даша, — месяц в госпитале лежать!

— Думаю, он раньше сбежит. Как капельницы снимут, так и сбежит. Демина не знаешь что ли? Он и сегодня думал сбежать, но ему пить нельзя вообще. Так и сказал: чего, мол, буду сидеть с вами и не пить.

— Да, — кивнул Валерик. — Не пить — это он не может. Жаль, что его не будет сегодня.

С кухни вернулся Пашка.

— Демин всем привет передает, — сказал он. — Скучает там: уколы в задницу и дисплей в палате, вот и все радости. Кстати, объяснил, за что людоед нобелевку получил. Демин у нас теперь спец по этим делам.

— Ну?! — хором крикнули Игорь и Валерик.

— За лекарство от рака. Только это было сорок лет назад.

— Понял? — торжествующе повернулся Игорь. — Он доктор!

— Брехня, это наверно другой Боровиков! — возмутился Валерик. — Тот нобелевку двадцать лет назад получил, а не сорок!

— Подождите, — удивилась Даша, — а сколько ему сейчас?

— По дисплею — на вид семьдесят, — ответил Пашка.

— А-а-а, — разочарованно протянула Сонька. — Так чего ты хочешь, дедушка в маразме.

— Мне пофиг! — обозлился Пашка. — Пусть дерьмо свое ест, а не людей!

— Правильно! — взревел Валерик.

— Давайте выпьем за это, — подытожил Игорь.

Тем временем мясо сгорело. Есть угли никто не стал.

Несмотря на позднее субботнее утро, в монорельс набилось так много народа, что Дашу едва не расплющило об стенку, а Сонька даже взвизгнула где-то рядом. Валерик возвышался рядом, но его тоже сжали со всех сторон, и он не мог даже поднять бутылку с пивом, что держал в опущенной руке. Дашка видела отражение его лица в стекле — на этом лице читалось, как ему муторно после вчерашнего, как мучительно хочется пива, и как он зол на весь мир и на себя — за то, что поехал. Пашку и Игоря нигде не было видно, но наверняка у них были такие же лица.

В бок Даше больно упиралось что-то безумно жесткое из плаща висевшего рядом паренька, ей пришлось трижды пихнуть его локтем, прежде чем он понял, в чем дело и повернулся. Повернулся он с лицом человека, готового убить, но, увидев Дашу, смягчился, плащ свой кое-как поправил, и давить перестало.

Наконец двери закрылись, вагон тронулся и понесся вперед. Даша смотрела в окно на плывущие внизу корпуса.

— А еще вегетарианцем притворялся столько лет! — раздавался сзади ворчливый старушечий голос. — Премию мира получал, движение против убийства животных возглавлял! А теперь все можно?

— Чего ты гонишь? — заворочался Валерик, силясь обернуться. — Он за экономику получил.

— Умолкни, грамотный, бабка правильно сказала, — вступился незнакомый голос.

— Ты кого сейчас грамотным назвал? — угрожающе зарычал Валерик, но Даша больно его ущипнула, чтоб прекратил, и Валерик неожиданно успокоился.

На Чистопрудной вся толпа вывалила из вагона и слилась с толпой перед эскалаторами. Народ давил со всех сторон, наступая на ноги. Даша потеряла и Валерика, и Соньку, и Пашку с Игорем. Толпа медленно пронесла ее по эскалатору, вынесла на мостовую и поволокла вдоль Чистопрудного бульвара — все медленней и медленней. Весь обзор закрывали спины — парни, девушки, пенсионеры. Все галдели. Было отвратительно, и жутко хотелось домой — в ванну, в ароматную пену, и спать.

— Чего стоим? Вперед давайте! — взревел над ухом кто-то и тихо пожаловался: — Сил нет, башка кружится.

— Демин?! — Даша попыталась повернуться. — И ты здесь?!

— Дашка! — радостно крикнул Демин. Выглядел он уже лучше, хотя худоба и желтые круги под глазами пока никуда не делись. — А Валерка здесь?

— Здесь где-то. А тебя уже выписали?

— Не, — Демин помотал головой. — Сам ушел до ужина, а вечером снова капельницы. Посмотреть хочу, как эту нелюдь ногами забьют. Только бы менты не мешали. Там их три фургона в оцеплении. Я с одним парой слов перекинулся, говорит, сам бы вломил, но приказ.

Толпа окончательно остановилась и теперь глухо гудела. Впереди маячили транспаранты, пустые с изнанки.

— Ничего не увидим отсюда, — пожаловалась Дашка, подпрыгнув. — Сроду такого не было, даже когда Дина Фаре в Москву приезжала.

— Услышим, — пообещал Демин. — Он собирался речь толкать про свое людоедство. С трибуны.

Дашка снова подпрыгнула, но никакой трибуны не увидела. Наконец над толпой пронесся женский голос, усиленный мощными динамиками: «Дамы и господа! Всемирное общество охраны животных и международная продуктовая корпорация «Митлайф» объявляет об открытии первого в мире ресторана человеческого питания. Слово предоставляется учредителю фонда и директору корпорации, академику биологических наук, преподавателю Московского университета, лауреату двух нобелевских премий, доктору Ростиславу Владимировичу Боровикову!»

Толпа взорвалась таким шумом, что поначалу было неясно, это рев или аплодисменты. Даша снова подпрыгнула, но впереди лишь маячили головы, поднимался в холодном воздухе пар от человеческого дыхания и руки с мобиками.

Даша догадалась сделать то же самое: вытащила свой мобик, поставила камеру на максимальное увеличение и тоже подняла над головой. На экранчике замелькали плакаты, кепки, вскинутые руки, но наконец удалось нащупать правильную точку и разглядеть вдали сцену с микрофоном. К нему неторопливо шел седой старичок. Был он одет в старомодный свитер и шапку, какие носили в начале века. Дашка на всякий случай нажала на запись.

Старичок терпеливо подождал, пока утихнет шум. Возле него суетились два ассистента, поправляя микрофон на старомодной стойке. Наконец они удалились, и он заговорил. Хотя голос его по-стариковски слегка дребезжал, но в нем была неожиданная сила и уверенность. Говорил он бодро и складно, не торопясь и не запинаясь, словно всю жизнь только и делал, что говорил с трибун. Толпа затаила дыхание.

— Дамы и господа, барышни и судари, — говорил он, прижимая руку к груди. — Буду честен: не ожидал увидеть здесь столько собравшихся и особенно столько молодежи. Мне очень приятно. Спасибо вам, спасибо, что пришли. И заранее приношу извинения, что наш ресторан не сможет сегодня принять всех желающих…

Толпа возмущенно загудела.

— Простите, — снова повторил старичок. — Свое выступление я планировал на целый академический час. Но, учитывая количество собравшихся и неприятные погодные условия, постараюсь быть кратким. Как вы знаете, сегодня мы открываем первый в мире ресторан человеческого питания, — он сделал паузу, но толпа безмолвствовала. — Хотя термин «первый», как вы понимаете, достаточно условен. Поэтому для начала мы сделаем небольшой антропологический экскурс. Самые ранние цивилизации нашей планеты появились не более десяти тысяч лет назад. Хотя наш возраст, человека разумного, куда больше — он достигает ста тысяч лет.

— На себя глянь, развалина, — буркнул Демин, но на него зашикали.

— Это если не брать в расчет наших человекоподобных предков, возраст которых исчисляется уже сотнями тысяч лет. Все эти тысячелетия, десятки тысяч лет человечество жило охотой, собирательством и — извините, людоедством.

Толпа загудела, но старик поднял ладонь, призывая к спокойствию.

— Не надо этого стыдиться! — продолжал он. — Недостойно для разумного человечества стыдиться своего прошлого. Конечно, людоедство было не единственным и даже не основным источником пищи. Скорее форсмажорным. Но жизненно необходимым при такой широте нашего вида. В условиях жесткой конкуренции разрозненных племен, в условиях хронического голода — это был единственный способ выжить для наших предков. Образно говоря, все мы — потомки тех дикарей, которые в лютые морозные зимы во время стычек и межплеменных распрей не бросали тела убитых врагов на съедение зверям, а жарили на кострах, спасаясь сами и спасая своих детей от голодной смерти. Дикари, которые не делали такого никогда, — они не оставили потомков.

Толпа снова загудела, и снова профессору пришлось поднять руку, призывая к тишине.

— Существование первобытного каннибализма очевидно и никогда не являлось предметом научных дискуссий, — объяснил он. — Доказательства мы можем найти повсюду. На раскопках первобытных стоянок. В культурах диких племен, сохранившихся вплоть до прошлого века. Даже поведение людей во время голодоморов, блокад, побеги уголовников — все свидетельствует о том, что психика человеческого вида способна преодолеть табу, а организм — усвоить белок.

Он сделал паузу. Толпа слабо гудела.

— Сегодня речь именно об этом. Современная наука подтверждает и без того очевидный факт: состав и свойства человеческого белка наиболее полно соответствуют потребностям организма. Ведь родная ткань содержит оптимальное соотношение биологически активных элементов и наиболее полно отвечает пищевым потребностям. Более того — по исследованиям разных независимых биологов, с которыми я согласен, метаболизм нашего пищеварения, сформировавшийся сто тысяч лет назад и не успевший измениться за такой короткий срок, несет в себе целый ряд характерных признаков, которые свидетельствуют о том, что рассчитан он был именно на переваривание белка себе подобных в качестве базового рациона.

Толпа снова зашумела, и профессор поднял руку.

— Это сложный вопрос, где до сих пор продолжаются дискуссии, — объяснил он. — Но вы можете ознакомиться с работами Стоуна и Ли, а также с исследованиями Шепетунника. Мы не будем вдаваться в споры, был ли человеческий белок основным в рационе или всего лишь вспомогательным. Важно другое: единственная проблема, которая делает сегодня невозможным употребление человеческой ткани — проблема чисто психологическая. Ведь людоедство являлось наивысшим символом агрессии.

Он откашлялся и продолжил с новой силой:

— К сожалению, природа людоедства свойственна именно человеку. Виды живых существ, населяющих нашу планету, привыкли конкурировать за пищевой ресурс с другими видами, но не со своим. Лишь человек разумный, внезапно оказавшись вне конкуренции, последние сто тысяч лет совершенствовался исключительно в истреблении своего вида. Сегодня, когда 21 век перевалил далеко за середину, когда закончились войны, когда забыт голод даже в Африке — не без помощи вашего…

— Какого нашего попкорна? — возмутился Демин. — Совсем в маразме.

— Вашего покорного слуги, он сказал, — шикнула на него Даша.

— Что это значит?

— Это такие старинные слова.

— И нафига?

— Отвали, дай послушать.

— …когда повысился уровень жизни и сокращается преступность, мне больно, что многие люди все еще сохраняют этот врожденный рефлекс — рефлекс агрессии к ближнему. Этот рефлекс подавлен нашей культурой, но именно здесь вся беда: он не исчез, он лишь подавлен. Еще существует, но уже не осознается. Достаточно любой нестабильности, любого толчка, чтобы он вырвался наружу, и тогда окажется, что люди снова готовы рвать и убивать друг друга за кусок мяса, собственные интересы или во имя каких-то идеалов — как сотни лет назад. И делая это, пребывать в уверенности, что являются светочами культуры и носителями добра.

Старик снова откашлялся, помолчал, думая о чем-то своем, и продолжил с горечью.

— Изменить человеческую природу можно двумя путями. Первый путь радикальный: это вмешательство в геном. А точнее, говоря языком информатики, оптимизация генома. Пользуясь случаем, еще раз хочу поблагодарить своих коллег и учеников, с которыми мы оказались на пороге удивительных открытий. Открытий, которые могли подарить человечеству удивительную мощь души и тела. И я верю, что в будущем это обязательно произойдет! Но как вы наверно слышали, два месяца назад наш институт был расформирован специальной резолюцией ООН, исследования закрыты, а экспериментальная беременность нашей аспирантки прервана…

— Вот он на что окрысился! — произнес кто-то сзади.

— Второй путь, — продолжал профессор, — традиционен. Этим путем идет человечество последние две тысячи лет — медленный рост морали и культуры, подавление звериных инстинктов, борьба с чувством врага. Ведь двигателем любой агрессии является чувство врага. Враг в традиционном человеческом понимании — существо тебе подобное, но недостойное жизни. Его надо унизить, уничтожить и съесть. Наши предки это делали в прямом смысле, а сегодня врага чаще принято съедать в смысле финансовом или идеологическом. Но это не меняет сути! Я называю ненависть к чужой точке зрения интеллектуальным каннибализмом. И надеюсь, что сегодняшнее открытие ресторана человеческого питания в какой-то мере поможет культурному прогрессу — как эффективное средство преодоления комплекса каннибализма, живущего в каждом из нас. — Он помолчал и продолжил: — Со мной не согласны коллеги-медики, но я все-таки считаю, что главная удача моей жизни — не создание противоракового вируса и не производство органов для пересадки, а именно дешевая технология искусственного выращивания полноценной мясной ткани без убийства живых существ нашей планеты! Потому что это доказало: для того, чтобы жить, человечеству больше не нужно убивать. И сегодня я хочу поставить символическую точку, разрушив тысячелетнее табу: я утверждаю, что человеку больше не нужно убивать себе подобного, чтобы поесть запретного человеческого мяса. Я хочу, чтоб этот ресторан воспринимали не как очередную экзотическую кухню, а как символ отречения от вековых предрассудков, символ окончания эпохи зла и каннибализма. В меню ресторана — несколько блюд из человеческого мяса. Все это мясо выращивается на базе одной клетки, взятой из тела вашего покорного слуги. И дело даже не в том, что человеческий белок ценен для питания. Вопрос, который я хочу решить этим необычным — признаюсь — предприятием, лежит исключительно в области этики. Ведь это мясо не мертвого врага, а живого друга. К которому вы испытываете не злобу и не жалость, а искреннюю благодарность за чувство сытости. Друга, которому вы несете не зло, а добро, в частности, финансовое. Хотя цены у нас вполне доступные, как вы сейчас убедитесь. Побывав в нашем ресторане, вы сможете рассказывать, что ели человечину, и никто — подчеркиваю: никто! — уже не заподозрит вас в том, что вы убийца, потому что такое даже не придет в голову! И тогда когда-нибудь настанет день, когда само слово «убийство» исчезнет из языка людей… Вы знаете, я никогда не был религиозным, хотя считаю, что религия всегда была — или пыталась быть — основным носителем добра. И в сегодняшнем событии мне видятся библейские параллели. Заранее прошу меня извинить за некоторую излишнюю театральность, но мне бы хотелось закончить наше затянувшееся открытие именно так. Подобно искусителю, я предлагаю попробовать самый последний запретный плод, и верю, что это откроет новую эру в познании добра и зла. Но также я хочу процитировать высказывания человека, чье имя напрямую связано с идеями любви, милосердия и прощения врагов… — В руках у него вдруг появилась крохотная книжка, и он стал с выражением читать: — Отцы ваши ели манну в пустыне и умерли. Хлеб же, который я дам, есть плоть моя, которую я отдам за жизнь мира. Тогда иудеи стали спорить между собою, говоря: как он может дать нам есть плоть свою? Иисус же сказал им: истинно, истинно говорю вам: если не будете есть плоти сына человеческого и пить крови его, то не будете иметь в себе жизни. Ибо плоть моя истинно есть пища, и кровь моя истинно есть питие. Многие из учеников его, слыша то, говорили: какие странные слова! Кто может это слушать? Но Иисус, зная сам в себе, что ученики его ропщут на то, сказал им: это ли соблазняет вас?

— Хватит! — раздался издалека крик Валерика. — Гаси людоеда!

— Гаси людоеда!!! — взревела толпа и разом подалась вперед.

Дашку сдавили так, что стало невозможно дышать, мобик выпал из рук и скатился по чужим плечам под ноги, в ребрах хрустнуло, и по всей груди расплылась пульсирующая боль. Даша закричала, но уже не услышала собственного голоса сквозь громовой рев толпы и беспорядочную пальбу из травматиков.