"Роковая строка Памеджаи" - читать интересную книгу автора (Моисеева Клара Моисеевна)

Памеджаи вернулся в святилище

И вот наступил счастливый миг, когда все семейство камнереза было доставлено на лодке к розовым скалам на берегу священной реки. Когда они приближались к берегу, им показалось, что скалы эти обыкновенные и гора обыкновенная. Их внимание привлекали только гигантские статуи, стерегущие вход в святилище. Может быть, все казалось обыкновенным оттого, что солнце еще не взошло и нежные краски раннего утра еще не заиграли в его лучах.

Но вот они стоят вчетвером у подножия прекрасных статуй божественных гигантов, каких, наверно, никто никогда не видел. Вспомнив рассказ отца о том, как он присел у ног божественного Рамсеса, и, пользуясь тем, что у входа не видно было ни одного жреца, потому что было еще слишком рано и никто не должен был прийти сюда, Моси, не сказав ни слова, подбежал к статуе Осириса и присел у ног божества. Тотчас же у другой статуи оказался маленький Памеджаи, и они радостно рассмеялись, потому что были счастливы увидеть это чудо.

Таметс, взяв за руку Памеджаи, стояла как зачарованная и долго не решалась о чем-либо спросить. Впрочем, ей не было надобности спрашивать – ведь она обо всем уже давно знала. В доме Тхутисенбу слишком много воспоминаний было связано с этим святилищем.

Но небо розовело, и Памеджаи, взяв за руки своих сыновей, предложил Таметс последовать за ним в храм, потому что было очень важно своими глазами увидеть волшебное превращение. Они вошли в темноту. А через несколько мгновений золотой луч прорезал эту темноту и бросился к ногам Осириса, сидящего в глубине святилища.

– Как это прекрасно! – воскликнула Таметс. – Позволь мне, Тхутисенбу, отнести к ногам божества вот эти фрукты и цветы, которые мы принесли с собой.

Она открыла корзинку, вынула из нее свежие финики, несколько гроздей винограда и букетики нежных полевых цветов. Каждый из них взял что-либо в руки, и тихо, безмолвно, очень торжественно, с дарами все они подошли к статуе Осириса, единственной освещенной сейчас солнцем.

– Я вижу мрачного Птаха, – прошептал Моси после того, как положил у подножия Осириса цветы и кисть винограда.

– А мне его жаль, – признался маленький Памеджаи, – он всегда в темноте. Несчастный. Он как слепой.

Братьям не пришлось долго шептаться. Отец знаком дал понять, что надо молча отойти отсюда и что надо подождать, когда жрецы с факелами войдут сюда и станет возможным увидеть ту работу, которую он сделал здесь в дни своей молодости.

Они вышли из храма и долго рассматривали каждую из четырех гигантских скульптур, стоящих у входа. Они смотрели на речные дали, полюбовались тихой и спокойной в этих местах рекой. И так они дождались того мгновения, когда у входа в храм появился жрец с факелом в руках и когда отец снова взял за руки сыновей и предложил Таметс следовать за ними. На этот раз не было торжественного жертвоприношения, но в храме было светло и можно было все хорошо рассмотреть. Памеджаи был даже доволен тем, что не было посторонних, кроме жрецов. Ему очень хотелось кое-что рассказать Таметс и сыновьям, дополнить то, что они знали, потому что одно дело – услышать, а другое дело – увидеть.

– О, я отлично вижу нашего деда из страны Куш! – воскликнул Моси. – Я вижу, как он испуган нашествием врагов, как он метнулся со своим посохом и стадо, его разбежалось. Посмотри, Памеджаи, ведь это наш дед! Никто об этом не знает, но мы-то знаем…

Они стояли у священной стены и тихо переговаривались о своем. Они не заметили, как в храм вошел очень важный, почтенных лет господин. Он вошел в храм тихо, медленно, останавливаясь у каждой скульптуры, у каждого изображения. Вначале он не обратил внимания на людей, стоящих у противоположной стены, но когда маленький Моси позвал брата и довольно громко крикнул: «Памеджаи, посмотри!» – важный господин подошел и стал молча рассматривать давно знакомую ему работу, сделанную человеком, хорошо ему известным. Это был писец Пабеса. Очутившись в этих краях, недалеко от храма, по своим делам, он не смог отказать себе в удовольствии побывать в этом святилище, которое всегда казалось ему самым прекрасным. Имя Памеджаи, услышанное из уст мальчика, заставило его вспомнить этого искусного раба из страны Куш, раба, который погиб и о котором у него осталась в сердце добрая память. И оттого, что эта память была очень доброй, он сделал то, чего никогда не сделал бы в другом случае. Он обратился к незнакомым людям и сказал Памеджаи, стоявшему в тени рядом с Таметс:

– Я услышал имя Памеджаи. Так зовут вашего маленького сына. И хотя я вас не знаю, мне очень приятно, что вы его назвали таким хорошим именем. Я должен вам сказать, что стена, украшенная этими картинами, – это память о прекрасном мастере, одном из лучших мастеров, которые трудились здесь. Их были сотни. А каменотесов были тысячи. Все вместе они осуществили прекрасную мечту мудрого жреца, который задумал это святилище в этой горе. И вот раб Памеджаи из страны Куш, который своим волшебным резцом увековечил память о нашем божественном фараоне Рамсесе, сделав такую прекрасную работу, потом допустил небольшую оплошность в одном деле, и погиб у стен крепости, которую называют «Обуздавшая чужестранцев». Он при мне свалился с высокой стены в бурные воды Хапи, и в одно мгновение его не стало. Я не знал, кто падал со стены этой крепости, когда подошел к воротам, чтобы войти в крепость. Но когда я уже вошел в крепость и начальник отряда сделал мне сообщение о лазутчиках, которых поймали его воины, он назвал мне имя человека, который свалился в бездну. Это был тот самый Памеджаи, который сделал эту прекрасную работу.

Все время, пока Пабеса это говорил, Памеджаи смотрел на стену, боясь встретиться с ним глазами. Стоявшая рядом Таметс вся дрожала от волнения. И когда Памеджаи обернулся к ней, он увидел, что слезы градом текут по ее лицу. Главный писец умолк, и тогда настоящий Памеджаи, отец маленького Памеджаи, обернулся, подошел поближе к важному господину, к главному писцу фараона, и сказал:

– Мой господин, мой великий господин Пабеса! Прости. Вот здесь, в стенах святилища, я предстаю пред тобой – настоящий, живой Памеджаи… – Он бросился к ногам Пабесы и, обнимая их, продолжал: – Не удивляйся и не пугайся, великий Пабеса! Добрый человек, Пабеса! Прими благодарность раба Памеджаи. Ты спас меня. Случилось так, что я должен был покинуть Икен вместе с человеком, который помог мне… Мы счастливо ушли от великой опасности и стали жить в городе Миме. Боги милостивы…

– Подымись, Памеджаи! Дай мне посмотреть на тебя. И как мне поверить, что ты Памеджаи?…

Памеджаи поднялся и предложил всем выйти из святилища, чтобы друг друга узнать. И когда они вышли из святилища и уселись у подножия гигантских статуй, Памеджаи во всех подробностях рассказал, как он изменил свое лицо, как он подружился с Пааамом и Бакет, как женился на маленькой рабыне Таметс и как он растит теперь своих сыновей, которые непременно должны стать великими мастерами, чтобы превзойти его в искусстве ваяния и своими руками увековечить лики бессмертных правителей и богов.

И Пабеса, мудрый писец Пабеса, все знающий и все видящий, слушал его и от удивления не находил слов. Очень строгий и педантичный Пабеса с трудом сдерживал слезы и не мог даже задавать вопросов, потому что в горле у него застрял ком. Пабеса, который служил фараону и всю жизнь был тесно связан со жрецами, не осудил Памеджаи за то, что тот бежал, и за то, что он увел маленькую рабыню Таметс. Он не осудил его не только потому, что ценил его за талант, но еще и потому, что посчитал все его действия справедливыми. Перед ним стояла маленькая хрупкая женщина, очень тоненькая, с красивым лицом и маленькими руками. Он понимал, что эта женщина была обречена на верную смерть. Она бы давно умерла у своей каменной зернотерки. А что касается Памеджаи, то он – Пабеса сам был свидетелем его гибели – правда, его мнимой гибели, и в этом великое счастье Памеджаи.

– Все это хорошо, – сказал Пабеса. – Но зачем ты здесь? Что заставило тебя прийти к святилищу, где ты чуть не лишился жизни?

– Мудрый Пабеса, если ты можешь понять душу раба, лишенного всего, что нам дают боги, то ты поймешь меня. Не тебе говорить, как живет раб, как тяжко он трудится и как бесправен. Ты много раз бывал в этом святилище, когда каменотесы высекали эти скульптуры и когда я вырезал резцом эти картины на стенах. Ты знаешь, Пабеса, что раб лишен всех человеческих радостей. Но было у меня одно великое преимущество. Я, который в начале своего пути хотел умереть, познал радость созидания. Я полюбил свою работу, Пабеса. Я гордился ею. И когда случилась беда, я прежде всего горевал о том. что никогда уже не смогу увидеть этих великанов у входа и моего отца, бегущего в страхе от наступающих воинов и воздевшего руки к небу. Поверь мне, мудрый Пабеса, будь ты жив, здрав и невредим тысячу лет, поверь, я очень горевал об этом.

– Я верю тебе, Памеджаи.

– Тогда пойми меня. Все эти годы я вспоминал это святилище. Я множество раз рассказывал о нем моим сыновьям и моей Таметс. И они полюбили этот храм, хоть и не видели его никогда. Я скучал и тосковал по моей работе. Вот об этой работе, которую я уже никогда не делал.

Памеджаи показал рукой на изображения, сделанные им давно.

– Я никогда больше не пытался рисовать картину резцом на стене, чтобы не рисковать, не напомнить о пропавшем Памеджаи.

– К счастью, тебя не искали, поверили мне, что ты умер у колодца, – сказал Пабеса. – Боги покровительствовали тебе, Памеджаи. Если бы кинулись тебя искать, то могли бы настигнуть по дороге в Икен.

– Я тебе обязан своим счастьем, господин, великий писец Пабеса.

– Не многим ты обязан мне, Памеджаи. А если хочешь знать, я скажу тебе, что спасло тебя и что принесло тебе счастье.

– Скажи, мудрый человек. Ведь сам я не могу ответить на этот вопрос.

– Тебя спасли твои умелые руки. Тебя спасла твоя любовь к своему делу. Вот я слушаю тебя и думаю, что каждый раз, когда ты был уже на краю гибели, тебя спасал твой резец. Он спас тебя от голода. Он заставил поверить в тебя Пааама, он привел тебя ко дворцу нубийского принца. И тебя ценят в Миме за твой труд. Вот что я увидел, когда узнал все подробности твоего спасения и твоей жизни. Послушай меня, Памеджаи. Если хочешь знать, то и много лет назад, когда тебе покровительствовал добрейший и благороднейший из всех известных мне писцов, Хори, он говорил мне, что уважает тебя за твое искусство и преданность делу.

– Мне дороги эти слова, Пабеса. Ты, мудрый человек, понял меня. Это самое главное.

– Я рад, Памеджаи, – сказал Пабеса, – что встретил тебя в этом святилище, что встретил тебя таким счастливым, полным жизненных сил и хороших замыслов. Боги добры к тебе. Они вознаградили тебя за твое усердие, за твои великие труды. Никогда не вспоминай дурного. Ты сказал, что тебя зовут Тхутисенбу. Я приветствую тебя, свободный человек Тхутисенбу! Если бог дарует мне еще дни и мне доведется побывать в городе Миме, я навещу тебя, побываю в твоем доме и с радостью посмотрю на маленькие скульптуры, сделанные твоими сыновьями. Знаешь, Памеджаи, должен признаться тебе, что я очень печалился, узнав о твоей гибели. Покидая эту злосчастную крепость, я сказал себе: «Бедный человек… Последняя строка брачной стелы стала роковой строкой Памеджаи». Как хорошо, что эта роковая строка не привела тебя к гибели, а вывела тебя на дорогу свободы. Это редкий дар Богов! Я такого еще никогда не встречал. Я напишу об этом в своем свитке. Он будет храниться в моем доме и будет положен в мою гробницу. Пусть потомки узнают об этом чуде.