"Индивидуализм" - читать интересную книгу автора (Хайек Фридрих Август фон)

Глава VI. «Свободное» предпринимательство и конкурентный порядок Изложение доклада, которым открылась дискуссия по обозначенной в его заголовке теме на конференции в Мон-Пелерин, Швейцария, в апреле 1947 г

Если в последние несколько лет, то есть в течение периода, который только и интересует практических политиков, в подавляющей части мира почти наверняка продолжится движение к большему государственному контролю, то более, чем чем-либо иным, это объясняется отсутствием реальной программы или, я бы даже сказал, последовательной философии у противостоящих этому групп. Дело обстоит даже хуже, чем могло бы подразумевать просто отсутствие программы; это факт, что почти повсюду группы, претендующие на оппозицию социализму, поддерживают в то же время такие варианты политики, которые, если обобщить их основополагающие принципы, в не меньшей степени ведут к социализму, чем откровенно социалистические меры. Во всяком случае, достаточно оправданна насмешка, что многие из тех, кто претендуют быть защитниками свободного предпринимательства на самом деле являются скорее защитниками привилегий и сторонниками государственных мер в их пользу, чем противниками любых привилегий. Отраслевой протекционизм, поддерживаемые государством картели и аграрная политика — все то, за что выступают консервативные группы, не отличается принципиально от предложений по усилению государственного управления экономической жизнью, выдвигаемых социалистами. Убеждение консервативно настроенных интервенционистов в том, что они смогут удержать государственный контроль в одобряемых ими формах, является иллюзией. По крайней мере, в демократическом обществе, где действует принцип, согласно которому государство берет на себя ответственность за статус и положение конкретных групп, этот контроль неизбежно будет расширен для удовлетворения ожиданий и предрассудков широких масс. Надежды на возврат к более свободной системе нет, пока лидеры движения против государственного контроля не будут готовы сначала сами подчиниться той дисциплине конкурентного рынка, усвоить которую они призывают массы. На самом деле безнадежность перспектив на ближайшее будущее объясняется в основном тем, что нигде нет ни одной организованной политической группы, выступающей в поддержку подлинно свободной системы. Более чем вероятно, что со своей точки зрения практические политики правы и что при нынешнем состоянии общественного мнения все иное было бы неосуществимо. Но то, что для политиков есть жесткие границы практической осуществимости, навязываемые общественным мнением, не должно становиться такими же границами для нас. Общественное мнение по этим вопросам — это результат работы людей вроде нас, экономистов и политических мыслителей нескольких последних поколений, создавших политический климат, в котором должны действовать политики нашего времени. Я не часто соглашаюсь с покойным лордом Кейнсом, но он был глубочайшим образом прав, так высказавшись о предмете, о котором его собственный опыт позволял ему судить с исключительной компетенцией: …идеи экономистов и политических мыслителей — и когда они правы и когда они ошибаются — имеют гораздо большее значение, чем принято думать. В действительности только они и правят миром. Безумцы, стоящие у власти, которые слышат голоса с неба, извлекают свои сумасбродные идеи из творений какого-нибудь академического писаки, сочинявшего несколько лет назад. Я уверен, что сила корыстных интересов значительно преувеличивается по сравнению с постепенным усилением влияния идей. Правда, это происходит не сразу, а по истечении некоторого периода времени. В области экономической и политической философии не так уж много людей, поддающихся влиянию идей, после того как они достигли 25- или 30-летнего возраста, и поэтому идеи, которые государственные служащие, политические деятели и даже агитаторы используют в текущих событиях, по большей части не являются новейшими. Но рано или поздно именно идеи, а не корыстные интересы становятся опасными и для добра и для зла[68]. Именно с этой долговременной точки зрения мы обязаны смотреть на стоящие перед нами задачи. Мы должны думать о мнениях, которые следует распространять, чтобы сохранить или восстановить свободное общество, а не о том, что практически осуществимо в данный момент. Мы должны освободиться от порабощения ходячими предрассудками, в котором пребывают политики, но в то же время здраво оценивать, чего можно надеяться достичь убеждением и просвещением. Хотя мы можем надеяться, что в отношении средств, которые нужно применять, и методов, которые нужно освоить, общественность до известной степени может быть восприимчивой к рациональным аргументам, нам, вероятно, следует признать, что многие из ее базовых ценностей и этических стандартов утвердились, по меньшей мере, на достаточно длительную перспективу, а в чем-то она вообще глуха к голосу разума. Отчасти наша задача может состоять и в том, чтобы даже здесь показывать, что цели, поставленные перед собой нашим поколением, несовместимы и противоречивы и что погоня за ними подвергнет опасности куда более важные ценности. Но мы, скорее всего, обнаружим также, что в некоторых случаях за последние сто лет определенные нравственные цели прочно укоренились и что для их удовлетворения в свободном обществе могут отыскаться подходящие приемы. Даже если нам и не следует полностью соглашаться с тем, какое значение получают сегодня некоторые из этих более новых ценностей, мы правильно сделаем, если предположим, что в будущем они еще долгое время будут направлять деятельность людей, и внимательнее присмотримся, какое место можно найти им в свободном обществе. Конечно, прежде всего я имею здесь в виду требования большей защищенности (security) и большего равенства. Я считаю, что в обоих случаях следует провести четкое разграничение, в каком смысле защищенность и равенство могут быть обеспечены в свободном обществе, а в каком — нет. И еще по одной причине, я думаю, нам надо обратить особое внимание на моральный настрой современного человека, если мы хотим суметь отвлечь его энергию от пагубных политических устремлений, которым он сейчас предан, и направить ее на новые усилия в поддержку индивидуальной свободы. Пока мы не сможем поставить определенной задачи для реформаторского рвения людей, пока мы не сможем указать — в рамках программы ради свободы — реформ, за которые смогут бороться люди бескорыстные, их моральный пыл наверняка будет использован против свободы. Вероятно, самая фатальная тактическая ошибка многих либералов XIX века заключалась в создании впечатления, что отказ от всякой вредной и ненужной деятельности государства есть вершина всей политической премудрости и что вопрос, как государство должно использовать те полномочия, в которых ему никто не отказывал, не выдвигает никаких серьезных и важных проблем, по которым могли бы поспорить разумные люди. Конечно, это касается не всех либералов XIX века. Около ста лет назад Джон Стюарт Милль, тогда еще истинный либерал, совершенно безошибочно сформулировал одну из главных сегодняшних проблем. Он писал в первом издании своих Основ политической экономии: Принцип частной собственности еще никогда не был подвергнут справедливому испытанию ни в одной стране… Законы собственности все еще не приведены в соответствие с теми принципами, на которых зиждется оправдание частной собственности. Законы эти обратили в собственность вещи, которые никак не следовало делать собственностью, и установили безусловную собственность на такие вещи, на которые должны существовать лишь ограниченные права собственности… если бы законодательство стремилось благоприятствовать диффузии, а не концентрации богатства — стимулировать разделение больших масс богатства, а не стремиться предотвратить это дробление, — тогда бы обнаружилось, что принцип частной собственности не имеет необходимой связи с теми материальными и социальными бедствиями, которые заставили столько умов с нетерпением хвататься за любую надежду облегчения, какой бы безрассудной она ни была[69]. Однако реально мало что было сделано, дабы правила частной собственности полнее соответствовали принципам, на которых зиждется ее оправдание, и сам Милль, как и многие другие, вскоре обратил свое внимание на схемы, предполагающие ее ограничение или упразднение, а не более эффективное ее использование. Пусть и с некоторым преувеличением, но вместе с тем и не без основания можно было бы сказать, что трактовка фундаментального принципа либерализма как отсутствия деятельности государства, а не политики, сознательно выбирающей в качестве упорядочивающего начала конкуренцию, рынок и цены и использующей правовую рамку, поддерживаемую силой государства, для того, чтобы делать конкуренцию настолько эффективной и благотворной, насколько возможно, и чтобы дополнять ее там — и только там! — где сделать ее эффективной не удается, в той же мере несет ответственность за упадок конкуренции, в какой и активная поддержка, которую правительства прямо и косвенно оказывали росту монополии. Первый общий тезис, который нам предстоит рассмотреть, в том и состоит, что с помощью определенных видов правительственной деятельности конкуренцию можно сделать более эффективной и благотворной по сравнению с тем, какой она была бы без них. Никто никогда и не отрицал этого в отношении некоторых направлений деятельности правительства, хотя кое-кто иногда начинает говорить так, как будто об этом забыл. Всегда считалось само собой разумеющимся, что функционирование рынка предполагает не только предотвращение насилия и мошенничества, но также защиту определенных прав, например прав собственности, и обеспечение выполнения договоров. Традиционные рассуждения становятся совершенно неудовлетворительными именно тогда, когда полагают, что с признанием принципов частной собственности и свободы контрактов, которые действительно каждый либерал должен признавать, все проблемы сняты, как будто имущественное право и договорное право даны раз и навсегда в своей окончательной и наиболее совершенной форме, то есть в такой форме, которая заставит рыночную экономику работать наилучшим образом. На деле же только после того, как мы достигли согласия по этим принципам, и начинаются настоящие проблемы. Именно этот факт я и хотел подчеркнуть, назвав тему нашего обсуждения "Свободное" предпринимательство и конкурентный порядок. Два этих понятия не обязательно обозначают одну и ту же систему, и мы выступаем за систему, обозначаемую вторым из них. Пожалуй, мне следует сразу добавить, что то, что я имею в виду под конкурентным порядком почти полностью противоположно тому, что часто именуют упорядоченной конкуренцией. Цель конкурентного порядка — заставить конкуренцию работать; цель так называемой упорядоченной конкуренции — практически всегда ограничить действенность конкуренции. С этими пояснениями обозначение темы нашего обсуждения сразу же в равной мере отделяет наш подход как от подхода консервативных сторонников планирования, так и от подхода социалистов. В этом предварительном обзоре я вынужден ограничиться перечислением главных проблем, которые нам предстоит обсудить, и оставить их более подробное рассмотрение тем, кто будет выступать позже. Возможно, мне следует начать с того, чтобы еще сильнее, чем раньше, подчеркнуть, что, хотя нашей главной заботой должно быть заставить рынок работать везде, где он может работать, нам не следует, конечно, забывать о следующем: в современном обществе есть значительное число необходимых служб, как, например, в санитарии и здравоохранении, деятельность которых, вероятно, не мог бы обеспечить рынок по той очевидной причине, что никакой цены с получателей их услуг взимать невозможно или, точнее, невозможно ограничить получение их услуг только теми, кто готов или может за это платить. Есть несколько очевидных примеров вроде только что упомянутых мной, но при более близком рассмотрении мы обнаружим, что в известной мере аналогичное положение постепенно и незаметно складывается и в тех сферах, где весь спектр оказываемых услуг может продаваться любому желающему их купить. Рано или поздно нам, конечно, придется выяснить, предоставления какого рода услуг вне рынка нам нужно всегда ожидать от правительств и насколько тот факт, что они призваны делать это, будет влиять на условия развития рыночной экономики.

Есть еще два ряда проблем, которые я должен упомянуть, больше касающиеся предварительных условий конкурентного порядка, чем того, что может быть названо собственно рыночной политикой. Во-первых, это вопрос о том, какая денежная и финансовая политика требуется для обеспечения надлежащей экономической стабильности. Мы все, вероятно, согласны с тем, что любое смягчение циклической безработицы зависит, по крайней мере частично, от денежной политики. Когда мы обратимся к этим проблемам, одной из наших главных забот должно будет стать то, насколько возможно, связав управление денежной сферой твердыми правилами, вновь сделать его автоматическим или по меньшей мере предсказуемым. Вторая крупная проблема, по которой нам придется дать какой-то ясный ответ, не вдаваясь пока в детали, состоит в следующем: в современном обществе мы должны считать само собой разумеющейся определенную поддержку безработных и не способных найти работу бедняков. Интерес здесь представляет не вопрос, желательна ли такая поддержка или нет, но лишь то, в какой форме она будет меньше всего мешать функционированию рынка. Я упомянул эти вопросы главным образом для того, чтобы четко обозначить границы своей основной темы. Прежде чем перейти к беглому их обзору, которым мне и придется ограничиться, добавлю лишь, что мне представляется в высшей степени желательным, чтобы либералы сильно расходились во мнениях по этим предметам, и чем больше, тем лучше. Более, чем что-либо другое, нужно, чтобы эти вопросы политики для конкурентного порядка вновь стали актуальными и обсуждаемыми публично, и мы внесем важный вклад, если сумеем пробудить к ним интерес.

Если я не ошибаюсь, основные рубрики, под которыми целесообразно рассматривать меры, требуемые для обеспечения эффективного конкурентного порядка, таковы: законы о собственности и контрактах; о корпорациях и ассоциациях (включая, в частности, профессиональные союзы); политика по отношению к монополиям и квазимонополиям, которые оставались бы даже в рамках системы, устроенной в других отношениях разумным образом; проблемы налогообложения и проблемы международной торговли, в особенности — в наше время — отношений между свободными и плановыми экономиками. Что касается огромного поля законов о собственности и контрактах, то, как я уже подчеркивал, прежде всего нам надо остерегаться той ошибки, что формулы частная собственность и свобода договоров решают все проблемы. Они не дают адекватных ответов, поскольку их смысл неоднозначен. Наши проблемы начинаются, когда мы спрашиваем, что должно быть содержанием прав собственности, какие договоры должны быть обеспечены правовой санкцией, как следует толковать контракты или, скорее, какие стандартные формы контракта должны вчитываться в неформальные соглашения при повседневных трансакциях. Там, где затрагивается право собственности, нетрудно увидеть, что простые правила, подходящие для обычных движимых вещей или движимости не годятся для распространения на все что угодно. Стоит только обратиться к проблемам, возникающим по поводу земли, особенно же — земельных участков в современных крупных городах, чтобы осознать, как рассыпается понятие собственности, основанное на предположении, что пользование определенным объектом собственности затрагивает только интересы его владельца. Не может быть сомнений в том, что по крайней мере многие из проблем, встающих при планировании современного городского хозяйства, — это подлинные проблемы, которыми обязаны заниматься правительства и местные власти. Пока мы не сможем обеспечить в подобных областях определенных ориентиров относительно того, какие действия правительства являются легитимными или необходимыми и каковы их границы, мы не вправе сетовать, что наши взгляды не принимают всерьез, когда мы выступаем против других видов менее оправданного планирования. Проблема предотвращения монополизации и сохранения конкуренции стоит намного более остро в некоторых других областях, на которые понятие собственности было распространено лишь недавно. Я имею здесь в виду распространение понятия собственности на такие права и привилегии, как патенты на изобретения, авторское и издательское право, товарные знаки и тому подобное. Мне кажется несомненным, что в этих областях рабское применение понятия собственности, как оно было разработано для материальных вещей, во многом поощрило рост монополий и что здесь могут понадобиться коренные реформы, чтобы заставить конкуренцию работать. В сфере промышленных патентов, в частности, нам надо серьезно исследовать, является ли выдача монопольной привилегии действительно наиболее подходящей и эффективной формой вознаграждения за несение особого рода риска, связанного с инвестициями в научные исследования. Пожалуй, патенты представляют для нас особый интерес, потому что дают предельно ясный пример, насколько необходимо во всех подобных случаях не применять готовых формул, а возвращаться к рациональному обоснованию (rationale) рыночной системы как таковой и по каждому классу ситуаций решать, каковы должны быть точные права, которые правительству надлежит защищать. Это задача по меньшей мере как для экономистов, так и для юристов. Надеюсь, я не потрачу ваше время зря, если поясню, что имею в виду, процитировав одно довольно известное дело, по которому рассматривавший его американский судья дал следующее разъяснение: на обвинение, что конкурентам было отказано в пользовании патентом, мы отвечаем, что такой отказ составляет, можно сказать, самую суть права, которое дается обладанием патентом, добавив: поскольку использовать или не использовать собственность есть привилегия всякого собственника безотносительно к его мотивам[70]. Мне представляется, что именно это последнее заявление является знаменательным для того пути, по которому шло механическое распространение юристами понятия собственности, сделавшее столь много для создания нежелательной и вредной привилегии.

Другая область, где механическое распространение упрощенного понятия частной собственности дало нежелательные результаты, это товарные знаки и фирменные наименования. Сам я не сомневаюсь в том, что перед законодательством стоят важные задачи в этой области и что обеспечение адекватной и правдивой информацией, касающейся происхождения любого продукта, всего лишь один из аспектов данного вопроса. Однако исключительный упор на указании имени производителя и пренебрежение аналогичными требованиями в отношении характера и качества товара в известной мере способствовали созданию монополистических условий, поскольку товарные знаки стали использоваться как обозначения целых категорий товаров, которые, получается, имеют право производить только владельцы соответствующих товарных знаков (Кодак, Кока-Кола). Эту сложность можно было бы разрешить, если бы, например, защищались только товарные знаки, представляющие собой описательные наименования, воспользоваться которыми каждый мог бы бесплатно. Весьма сходно положение и в области контрактов. Мы не можем считать принцип свободы контрактов действительным ответом на наши проблемы, если знаем, что не все договоры должны быть обеспечены правовой санкцией, и фактически вынуждены доказывать, что договоры, предусматривающие ограничения конкуренции не должны подлежать исполнению в принудительном порядке (not to be enforced). Как только мы распространяем право заключения договоров с физических лиц на корпорации и т. п., уже не договор, а закон должен решать, кто несет ответственность и как должна определяться и охраняться собственность при ограниченной ответственности корпорации. Свобода контрактов на самом деле не является решением, поскольку в сложном обществе, как наше, никакой договор не может в явной форме предусмотреть все меры против любых непредвиденных обстоятельств, и потому суды и законодатели вырабатывают стандартные типы многоцелевых контрактов, которые, похоже, не только оказываются исключительно практичными и доступными для понимания, но и предопределяют интерпретацию любых возможных договоров и применяются для заполнения остающихся в них лакун. Никогда не существовало и, вероятно, не может существовать правовой системы, которая полностью предоставляла бы определение договорных обязательств того рода, на которых зиждется порядок общества, вечно новым решениям договаривающихся сторон. Здесь, как и в случае с собственностью, точное содержание стабильной правовой рамки, норм гражданского права, чрезвычайно важно для того, каким образом станет действовать конкурентный рынок. Степень развития гражданского права, равно как и дополненного законодательством прецедентного права (там, где оно есть), может предопределить развитие в сторону конкурентной системы или от нее. Насколько эволюция гражданского права определяется господствующими идеями относительно желательного общественного порядка, прекрасно иллюстрируется развитием в течение последних пятидесяти лет законодательства и судебных решений о картелях, монополии и ограничении конкуренции в целом. Мне кажется, невозможно усомниться в том, что это развитие даже там, где оно полностью сохраняло принцип свободы контрактов, а частично именно поэтому, сильнейшим образом способствовало упадку конкуренции. Однако мало интеллектуальных усилий направлялось на решение вопроса, каким образом следует модифицировать эту правовую рамку, чтобы сделать конкуренцию более эффективной. Корпоративное право, особенно в части, касающейся ограниченной ответственности, конечно, является основной сферой, где возникают такие проблемы, и его развитие наиболее показательно для этой тенденции. Я не думаю, что есть серьезные сомнения, что утвердившаяся здесь форма законодательства во многом способствовала росту монополий или что только благодаря предоставлению специальными законами особых прав — не столько самим корпорациям, сколько тем, кто имеет с ними дело — размеры предприятия превратились в преимущество, выходящее за пределы технологически оправданного. Мне кажется, что, в общем, никоим образом не следует доводить дело до предоставления всех индивидуальных свобод организованным группам индивидов и что иногда даже долг государства в том и состоит, чтобы защищать индивида от организованных групп. Дело обстоит так, как если бы в сфере корпоративного права мы уже раньше получили ситуацию, во многом аналогичную сложившейся в области имущественного права, о которой я говорил выше. В имущественном праве нормы, разработанные для обычного движимого имущества, были слепо и без необходимых модификаций распространены на все виды новых прав; точно так же в итоге признания корпораций фиктивными, или юридическими, лицами на них автоматически были распространены все права лиц физических. Могут быть веские аргументы в пользу такого построения корпоративного права, которое сдерживало бы неограниченный рост отдельных корпораций. И пути решения этой задачи без установления каких-либо жестких границ и без нежелательного предоставления государству полномочий на прямое вмешательство - это одна из наиболее интересных проблем, которую нам стоило бы обсудить.

До сих пор я намеренно говорил только о том, что требуется для повышения эффективности конкуренции среди предпринимателей не потому, что придаю этому столь исключительную важность, но потому, что я убежден: пока сами предприниматели не продемонстрируют веру в конкуренцию и готовность привести свой дом в порядок, политически нет шансов сделать что-либо с ее участниками на другой стороне. Однако мы не должны обманываться в том, что во многом наиболее критическая, наиболее трудная и наиболее деликатная часть нашей работы состоит в формулировании надлежащей программы трудовой, или профсоюзной, политики. Я считаю, что ни в каком другом отношении развитие либеральных взглядов не было столь непоследовательным и столь неудачным, столь неопределенным и туманным даже среди нынешних истинных либералов. Исторически либерализм слишком долго исходил сперва из неоправданной установки на противодействие профсоюзам как таковым с тем только, чтобы в начале века потерпеть в этом полный крах, предоставив профсоюзам привилегии, во многом выводящие их из-под действия обычного права, и даже легализовав фактически насилие, принуждение и запугивание. Если мы надеемся на возврат к свободному обществу, вопрос о том, как можно надлежащим образом определить границы власти профсоюзов как законодательно, так и на практике, должен быть для нас важнейшим. В ходе своего выступления я уже не раз испытывал искушение напомнить вам о работах покойного Генри Саймонса, однако сейчас я хочу специально привлечь ваше внимание к его Размышлениям о синдикализме, где он ставит эту проблему с редкой ясностью и прямотой[71]. В последнее время она стала, конечно, еще острее благодаря тому, что многие правительства приняли на себя ответственность за так называемую полную занятость со всеми вытекающими отсюда последствиями. Теперь я не вижу, как мы можем, дойдя до этих проблем, отделять их далее от более общих вопросов денежной политики, которые я, пока это было возможно, предлагал рассматривать самостоятельно. Так же обстоит дело с еще одним кругом важных проблем, которые я могу сейчас лишь кратко упомянуть, — международной торговли, тарифов, валютного контроля и т. п. Хотя наша долговременная позиция во всех этих вопросах не должна вызывать сомнений, но в ближайшей перспективе здесь, безусловно, возникают реальные трудности. Однако нам, вероятно, лучше оставить их в стороне, как относящиеся к сфере скорее текущей политики, нежели долговременных принципов. Так же, боюсь, придется поступить с еще одной упоминавшейся мною проблемой — об отношениях между свободными и плановыми экономиками.

Если я хочу ограничиться перечислением основных проблем, мне следует поторопиться с заключением и лишь мельком коснуться еще одной широкой области — налогообложения. Конечно, сама по себе она необъятна. Я хочу выделить здесь только два пункта. Первый — это действие прогрессивного налогообложения на том его уровне, которого оно сейчас достигло и который служит чисто эгалитаристским целям. Два последствия этого представляются мне чрезвычайно серьезными: с одной стороны, такая система налогообложения способствует социальной неподвижности, делая практически невозможным для преуспевающего человека подняться вверх, накопив богатство, а с другой, она почти уничтожила наиболее важный элемент всякого свободного общества — независимого человека с собственными средствами, фигуру, чью незаменимую роль в поддержании свободного мнения и общей атмосферы независимости от государственного контроля мы начинаем осознавать, только когда он исчезает со сцены. Аналогичные критические замечания можно высказать и по второму пункту — о современной системе налогообложения наследства и, в частности, налогах при наследовании недвижимости в том их виде, в каком они действуют в Великобритании. Однако, упоминая об этом, я сразу должен добавить, что налоги на наследство можно было бы, конечно, сделать инструментом достижения большей социальной мобильности и более широкого рассредоточения собственности, что, соответственно, можно было бы считать важными орудиями истинно либеральной политики, которую не следует осуждать за возникшие здесь злоупотребления. Есть множество других важных проблем, которые я даже не упомянул. Но я надеюсь, что сказанного мною достаточно для обозначения той области, которую я имел в виду, предлагая на обсуждение настоящую тему. Эта область слишком широка, чтобы охватить ее полностью и во всех деталях, даже если бы в нашем распоряжении было намного больше времени. Но, как я уже говорил, надеюсь, что наша дискуссия будет только началом и что не имеет большого значения, с чего именно мы начнем.