"Подружка №44" - читать интересную книгу автора (Барроклифф Марк)

4 ПРИНЦЕССА

С чем связано для вас название Брикстон? Для большинства англичан, живущих вне Лондона, оно остается грозным символом чужого и дикого вест-индского гетто, запретной зоны, синонимом уличных беспорядков и разгула преступности. Должен заметить, у меня от этого места впечатление совершенно иное. Есть, разумеется, пабы, где людей с моим цветом кожи не очень ждут, но, как и в большей части Лондона, здесь относительно спокойно. Мнение белых англосаксов протестантского вероисповедания о Брикстоне не учитывает одного весьма существенного обстоятельства: выходцы из Вест-Индии никогда не составляли тут большинства населения, и по сравнению с американскими «внутренними городами» Брикстон – просто образец мирного сосуществования рас. Кроме того, уровень жизни и образования тут стремительно растет, поэтому на гетто он похож настолько мало, что один мой друг и земляк, приехавший в Брикстон на концерт, боязливо выглянув с эскалатора подземки на станции «Академи», завопил: «Мать твою, да тут одни белые!»

Все это я рассказываю, чтобы подтвердить: при выборе места жительства Фарли руководствовался вовсе не извращенным желанием жить чужаком во враждебном и злобном мире, а просто, как многие, оценил множество приличных и недорогих бистро, фантастическую ночную жизнь и великолепную связь с центром города. Времена бутылок с зажигательной смесью и уличных беспорядков, конечно, могут вернуться, но постоянные жители Брикстона боятся их не больше, чем домовладелец оседания фундамента дома: когда случится, тогда и думать надо.

Если ночной Брикстон на что и похож, то не на Вест-Индию, а на Америку. Я бывал и там, и там, точнее, видел по телевизору, и, по-моему, обилие неоновых вывесок, «Макдоналдсов», сумасшедших в метро, исламских проповедников на улицах напоминает скорее Нью-Йорк, чем туземный город.

Квартира Фарли находилась на верхнем этаже большого старинного викторианского дома в двух минутах ходьбы от метро. Сначала я испугался, туда ли мы пришли, прочтя на листке бумаги рядом со звонком имя «Шариф», но, судя по адресу на открытке, ошибки не было.

Я приложил к двери магнитный ключ, и мы вошли в подъезд. У Джерарда достало духа перебрать стопку писем, лежавших на багажнике велосипеда у лестницы, но для Фарли ничего не оказалось.

– Который час? – спросил я.

Джерард вытащил из кармана останки электронных часов, выигранных в беспроигрышную лотерею в 1984 году.

– Кажется, двадцать минут первого.

Как и сам Джерард, его часы давно уже воспротивились любым уточнениям, к тому же он никогда не помнит, по какому времени они идут – летнему или зимнему.

Я оглядел парадное. В общем, можно было этого и не делать, поскольку все они на одно лицо: чуть потрескавшиеся светлые стены, пыльная скамейка, никому не нужная искусственная лиана или пальма в углу. В доме Фарли подъезд был точно такой же. В довершение всего на стене висела поблекшая вышивка с надписью «Благослови, боже, этот дом».

По лестнице я начал подниматься первым. Джерард что-то пробормотал насчет того, как тут чистенько.

Я отпер оба замка на двери в квартиру и, чувствуя себя археологом в гробнице фараона, вступил в прихожую. Прямо передо мной оказалась вешалка, ломившаяся от пальто и курток, качество которых вполне устроило бы какую-нибудь модную рок-звезду. Фарли всегда покупал вещи лучших марок – тех, о которых никто еще не слыхал. Между прочим, размер у нас с ним один, но эту мысль я тут же отмел как недостойную. Направо была кухня, налево – большая гостиная, залитая теплым янтарным светом уличных фонарей, проникавшим через окно.

В темноте горели огоньки на громоздком музыкальном центре с проигрывателем, магнитофоном и радио, стоявшем в большом шкафу. Никто из моих знакомых с конца 70-х годов не видел подобного раритета. Его присутствие в квартире Фарли явно свидетельствовало о том, что скоро такие вещи опять войдут в моду. Может, он оставил от старой аппаратуры только корпус, а начинка в нем какая-нибудь суперсовременная? Фарли так и не удосужился купить себе проигрыватель для компакт-дисков, тем более что его любимые записи с «белым ярлыком» – то есть предназначенные для прослушивания в узком кругу избранных диск-жокеев и членов закрытых клубов, – никогда не выходят на компакт-дисках, только на виниле. Вот эта его элитарность бесила меня по-настоящему, вкупе с еще несколькими вещами. Впрочем, он отвечал мне искренней симпатией, и, возможно, то была одна из причин считать его другом: общаясь с Фарли, я тоже как бы становился частью элиты.

– Включим свет? – громко прошептал Джерард прямо мне в ухо.

– Шептать необязательно, – ответил я, заметив, что почему-то сам понизил голос.

Затем щелкнул выключателем и осветил жилище Фарли. Внутреннее убранство подчиняется тому же принципу, что и абсолютная монархия. Один предмет или одна идея задает тон всей комнате. Фарли, однако, исповедовал иные взгляды и пространство организовал демократически: каждый предмет, пусть безвкусный и броский, имел тут право на голос. Вещи не сочетались друг с другом, хотя несколько элементов интерьера явно пытались сгруппироваться против остальных. Например, диван, обитый темно-коричневой тканью, солидаризировался с музыкальным центром и фальшивой барной стойкой. Абажур в экологическом стиле начала девяностых – четыре лоскутка коленкора – боязливо объединился с циновкой из кокосового волокна и необрамленным творением «современного художника, прежде чем он ударился в порнографию» на стене. Старый шезлонг пребывал в молчаливом союзе с викторианским секретером в углу. Оба они дружелюбно кивали настоящему камину, который неприязненно смотрел на зеркальную дверь. По общему впечатлению, в этой комнате жила скорее старая дама, нежели молодой мужчина. Не верится, чтобы этот ералаш мог показаться кому-либо модным, но у меня на моду чутья нет, и я уже много раз ошибался. Да, если уж на то пошло, не вспомню, бывал ли хоть раз прав. Поэтому, при всем уважении к покойному, его куртки и пальто невольно влекли меня.

– Гм, – сказал Джерард. – Теперь, когда мы здесь, наша мысль уже не кажется мне удачной. Может, он увез записную книжку с собой.

– Пойду возьму пива, – ответил я. По счастью, пиво у Фарли действительно нашлось, несколько банок дешевого «Хайнекена», хотя, по-моему, по стилю больше подошло бы «Саппоро» в бутылках. Хотя по обстановке гостиной я не удивился бы, обнаружив «Красную бочку» или другую марку пива, столь же популярную в 70-е годы. Холодильник тоже абсолютно не соответствовал обстановке и духу дома. Я был готов спорить, что Фарли почти всегда питается в ресторанах, в крайнем случае заказывает что-нибудь навынос, но биокамера оказалась набита овощами для салатов и продуктами, которых лично я не видел в глаза с тех пор, как несколько лет назад зашел в большой супермаркет. Они даже не были приготовлены; все это, видимо, требовалось резать, мыть и еще невесть что, прежде чем употребить в пищу.

Там лежали парниковые помидоры, таинственные вилки кочанного салата, оранжевые перцы, что-то зеленое и несколько редисок. Редиску я люблю, и очень давно не пробовал, поэтому одну съел. Она была совершенно свежая; не забыть сообщить об этом следователю, когда признаюсь, что был здесь. Прихватив пиво, я вернулся в гостиную. Джерард, как видно, стал настоящим пофигистом, потому что бестрепетно взял у меня банку, даже не вспомнив о своем выработанном годами предубеждении против дешевого пива.

– С чего начнем? – спросил я.

Джерард предложил начать с секретера. Крышка была откинута, а на ней стоял компьютер и валялась куча бумаг: счета, карточки иностранных ресторанов, банковские квитанции. Также компакт-диски, бутылка вина (к счастью, неоткупоренная), подсвечник, чехол от зонтика, цветной сканер – судя по внешнему виду, дорогой, – тюбик какого-то крема, зубная щетка, штопор, несколько грязных чашек из-под кофе, томик «Мужчин с Марса, женщин с Венеры» или как их там, кассета с фотопленкой, два шариковых дезодоранта, толковый словарь, два путеводителя по Мексике, пара пластинок, часы и карта дорог Великобритании. Самого стола видно практически не было. Я заглянул в оба ящика, но они тоже оказались набиты всякой дрянью.

– Видимо, здесь-то он и расслабляется, – сказал Джерард и был прав: во всей остальной квартире царил идеальный порядок.

Роясь в горе хлама на столе, я занозил палец и смахнул всю кучу на пол. Записной книжки не было.

– Ведешь себя как грабитель, – попенял мне Джерард.

– Нет, грабитель взял бы только компьютер.

Это навело меня на мысль.

– Вообще-то стоит его включить, посмотреть, нет ли там чего интересного.

– Но как же пароль? – возразил Джерард.

– Тогда лучше не пытаться, – ответил я, включая компьютер.

Экран мигнул и, разумеется, запросил пароль.

– Вот видишь, – сказал Джерард.

Я нажал «повтор», и машина начала загружаться. Фарли, как мне давно известно, никогда не стал бы мучиться с паролем. Овчинка выделки не стоит. Что толку защищать информацию, если защищать особенно нечего? Тем не менее я честно попытался скрыть от Джерарда самодовольную ухмылку, ограничившись невнятным «я же говорил».

Я прощелкал мышкой файлы Фарли (или прокурсировал, поскольку это делается курсором) и после некоторой заминки выделил два: таблицу с удобным названием «Девушки» и фотофайл с не менее удобным названием «Девушки – фото». Когда я открыл таблицу, Джерард слегка подпрыгнул. То был длинный список женских имен с телефонами в алфавитном порядке. Рядом с каждым телефоном стояло две сноски: примерный возраст и полезные данные. Еще там была сноска «занятия» – дань главному вопросу современности «Где ты работаешь?». Строки списка в основном гласили: Кармен Маринер, примерный возраст – 26, полезные данные – «думает, что любит футбол. Встреча в баре «Италия» после ночи в клубе «Лидо». Следующий раз приведет подругу?», занятия – «об этом не говорили».

– Боже, – ахнул Джерард, – да у него, гада, здесь имя Полы!

Я холодно рассмеялся, но потом заметил в списке Эмили. Полезных данных ни у той, ни у другой не значилось, но запомнить наизусть «полезные данные» подруг своих лучших друзей способен даже Фарли.

– Возможно, тут не только те, с кем он спал, – предположил я.

– А на мужчин у него отдельный файл? – спросил Джерард.

Пришлось признать, что такого файла я не нашел.

– Обе фамилии начинаются с Б. Может, это было много лет назад.

Я почти не хотел делать того, что сделал дальше, – нервно передвинул стрелку к верхней панели экрана и нажал «Фильтр – разобрать по датам». Экран мигнул, имена расположились в хронологическом порядке, с нумерацией от настоящего к прошлому. Имя Полы стояло в списке под номером три. Эмили – под шестьдесят первым. Даты рядом с именами свидетельствовали о том, что Полу Фарли трахнул через два дня после того, как предложил Джерарду помощь по ее возвращению. Не помню точно, что я делал полгода тому назад, в день, стоявший рядом с именем Эмили, но мы еще были тогда вместе. Игнорировать подобные улики было трудно. Хотя с Эмили я встречался за неимением лучшего, чтобы не быть одному, она нашла себе другого раньше, чем это успел сделать я, тем самым отбросив меня в стан неудачников.

Джерард был огорошен, но почему-то совсем не расстроился.

– Боже, – сказал он, – она и его предала. Значит, не такой уж он охренительно безупречный, верно?

Если возможно криво улыбнуться открытым ртом, ему это удалось.

– Как думаешь, из-за какой из них он наложил на себя руки? – спросил я. Мои отношения с Эмили давно исчерпали себя, и, поскольку время, отпущенное на тоску и исцеление, тоже истекло, совершенно необходимо завязать знакомство с кем-то еще, – предпочтительно, из соображений мести, с девушкой Фарли – убив, таким образом, двух зайцев сразу. Причем желательно в ближайшие пять минут. Мужчины вообще не отличаются терпением в подобных вопросах. Идеально начать новый роман, как только ваша бывшая подруга хлопнет дверью, заявив, что не желает вас больше видеть, и уже трахаться, когда через пять секунд она вернется за забытым пальто. Если разобраться, найти новую девушку, как только ушла прежняя, вообще идеально, при условии что прежняя ушла не из-за этого.

Люди недальновидные скажут, что девушка, сменившая бросившую вас злодейку, непременно должна быть ослепительно красивой, но мои фантазии намного скромнее. Пусть просто будет красивее прежней, но резко и раздражающе. Например, если моя бывшая всегда беспокоилась, не слишком ли у нее большой зад, я найду себе подругу с идеальной попкой. Если ей казалась недостаточно большой ее грудь, я познакомлюсь с такой девушкой, которой тяжело бегать, и никакие лифчики не спасают. Вот все, чего я хочу. Это не месть, а всего лишь забег наперегонки с бросившей вас девушкой – забег на приз максимальной самооценки. И его я уже проиграл.

– Не знаю, – сказал Джерард, – но лучше давай выясним. Интересно, каково будет Поле, когда до нее дойдет, что ее последний любовник хотел жениться на другой?

У Полы хватило бы ума, ложась с Фарли в постель, не ждать, что через десять минут после того он поведет ее к алтарю, но мне пришлось бы слишком долго объяснять это Джерарду. Услышав о его смерти, она расстроится не потому, что осталась одна, а потому, что его не стало.

Мы тщательно просмотрели список. Насколько я помнил, Фарли встречался со смертоносной девушкой месяца полтора. В среднем на неделю у него приходилось три дамы, и меня искренне тронуло то, что он потрудился сохранить их телефоны. Кто-то, возможно, объяснит идею составления каталога женских имен мужским шовинизмом, но я усматривал в этом истинное, несколько старомодное рыцарство. Таким образом, у любой звонившей ему девушки создавалось впечатление, будто он ее помнит, и она не просто случайная знакомая – даже если так оно и было. Но за последние восемь недель новых номеров почти не прибавилось. Там была Пола, о которой мы уже все знали, была некая Эстара де Бофор (я угадал бы, что она актриса, еще до того, как прочел это рядом с ее именем). В полезных данных значилось: «Работает в ресторане Брауна». Фарли нравилось спать с актрисками, но кончать с собой из-за одной из них? Вряд ли; одинаково трепетная любовь к себе оттолкнула бы их друг от друга, как одноименные полюса магнита. Помню, как-то, пару лет назад, я встретил его с какой-то актрисой в баре «Сохо». Помню, тогда он вдруг набросился на нее с истинно подростковым пылом, целовался, точно в пятнадцать лет – долго, взасос, – и так целый час. Даже бармен не выдержал и предложил им «продолжить это дома». На мой вопрос, что побудило его к подобным выходкам, он ответил, что старался для меня. Хотел уложить девушку в постель, но знал, что по своей воле я из бара не уйду и придется болтать втроем. Чтобы заставить свою спутницу замолчать, он не придумал ничего лучшего, чем закрыть ей рот страстным поцелуем. Таких вещей я не прощаю, но помню долго.

После Полы в последние два месяца в списке фигурировала только Элис МакНейс – и никаких подробностей рядом с именем. Ни телефона, ни рода занятий, никакой полезной информации, ни слова вообще. И больше имен не было.

Что еще любопытнее, та же Элис проходила под номером 4, как раз два месяца назад. На сей раз в графе «занятия» значилось «телевидение – финансы». Был и номер телефона, но кроме – опять-таки ничего.

– По-моему, это она, – постукивая по строчке на экране, сказал я.

– Необязательно, – вяло откликнулся Джерард.

От возбуждения я забыл, что единственный способ добиться его согласия с чужими выводами – заставить поверить, что он пришел к ним сам. Повезет же кому-то с мужем!

– Ладно, тогда которая из них?

Минуту-две Джерард всматривался в список.

– Любая, – изрек он наконец.

– В таком случае можно начать с той, что показалась мне.

После недолгих пререканий Джерард согласился, что начать с Элис очень даже можно.

Я уже собрался звонить, когда он напомнил мне о файле с фотографиями. Мы закрыли таблицу и вошли в директорию фото. На жестком диске их оказалось порядка семидесяти, причем все с пометкой «Элис»: «Элис в Дартмуре», «Элис с лошадью», «Элис перед Национальным театром». В общем, Элис и целая куча совершенно несвойственных Фарли занятий. Во второй раз за этот вечер я исполнился самодовольства и небрежно проронил:

– Знаешь, Джерард, вряд ли это она. Может, посмотрим другую?

Он наморщил лоб.

– Ну, открой.

Я щелкнул мышкой на строчке «Элис под дождем». Экран наполнился цветом, и я влюбился.

– Черт меня побери, ух ты! – услышал я собственный голос. – Вот это цветочек!

С фотографии смотрела смеющаяся девушка лет двадцати четырех, под зонтиком, на фоне какого-то леса или парка. Ее длинные, прямые пепельные волосы были растрепаны, куртка (возможно, позаимствованная у Фарли) была ей явно велика. В руке она держала номер журнала «Тайм». Она была красива – даже более чем. Не как девушка с журнальной обложки, фотомодель или актриса, а как те сильные, умные, чудесные женщины, которых актрисы играют. В ее красоте не было внешнего лоска – зато был мощный внутренний свет. Он шел из души, искрясь и сияя, и было видно, что ей нет дела до того, как она выглядит, до растрепанных ветром волос и отсутствия косметики.

Лицо у нее было доброе, во взгляде огромных зеленых глаз – что-то неуловимо русское или восточное; в общем, странное и экзотическое. Можно предположить, что она водит старый итальянский спортивный автомобиль и сбрасывает пепел с сигареты бережнее, чем обошлась бы с влюбленным мужчиной. Виноват, но уж как есть.

Во время моей учебы в колледже были в моде плакаты с кадрами из фильмов. Помню один, из какой-то чешской картины, что я видел в комнате у девушки: мужчина на коленях на железнодорожной платформе, и прелестная девушка садится в поезд. Пожалуй, именно на эту девушку Элис была похожа больше всего. Режиссеры полагали совершенно очевидным, что коленопреклоненный мужчина предлагает девушке руку и сердце, тогда как она радостно начинает новую жизнь, или едет по магазинам, или что угодно еще, – и они были правы. От актера требовалось изобразить чистую романтическую любовь. Теперь я знаю, что он думал по роли в ту минуту: трахни меня, возьми меня, выйди за меня. Последовательность любая. По-моему, это и есть романтическая любовь. Правда, скорее всего, тот актер был «голубой» и ничего подобного к женщине испытывать не мог.

По-хорошему, в этом описании вообще никакого смысла нет. Истинная красота – сама по себе вид искусства; слова – лишь ее отражение, как фотография гениального полотна живописи, снятый по книге фильм или, того хуже, книга, написанная по мотивам фильма. Ну, вы, наверное, меня понимаете.

В давно ушедшие времена поэты сравнили бы ее губы с кораллами, кожу с алебастром – и доля правды в том есть, ибо лицо у нее действительно ослепительно белое, – но можно представить себе, как легко она загорает летом. Однако мне Элис – образ Элис – представлялся воплощением мечты, фантазией, облеченной в плоть. Вид у нее был одновременно уверенный и беззащитный. Казалось, она отвечает всем противоречивым требованиям, которые могут прийти в голову мужчине. Выглядела она крайне предосудительно – «шлюховато», по меткому определению одного из моих друзей по электронной переписке, – но ее целомудрие в тысячу раз превосходило это.

Другой из моих знакомых как-то сказал девушке, что голос ее глаз глубже, чем любая роза. Девушка спросила, сам ли он такое придумал, и он, разумеется, ответил: да. «Забавно, – заметила она, – вот и Каммингс так говорил». Но, представьте, у Элис было то же самое! Я заглянул в ее глаза и увидел конец гонки, конец бессмысленному шатанию по вечеринкам, клубам и барам. Я увидел там тихие дни у моря, ночи у камина, машину, тормозящую рядом с прелестным домиком под черепичной крышей, – все романтические штампы сразу. С этой девушкой можно было вместе стареть. Не могу сказать наверняка, готов ли я завести детей, но для нее постарался бы.

Наше общее будущее было абсолютно ясным. Я сделаю предложение на вокзале, как на том плакате; каким-нибудь безумным подвигом докажу свою состоятельность ее тирану-отцу, затем нас на долгие годы разлучит война, а вернувшись, я застану ее с моей фотографией в руках, и выглядеть она будет лет на пять-семь моложе, чем перед разлукой. Она заболеет ужасной болезнью, и доктора велят мне (то есть нам) готовиться к худшему, но я отправлюсь в Америку и там найду чудо-лекарство, единственную нашу надежду, по словам талантливого молодого врача: «в лучшем случае тридцать процентов гарантии». Она излечится, и на радостях мы напьемся до беспамятства в солнечный денек, сидя у реки. По дороге домой меня собьет автомобиль, и следующие полгода она проведет у моей постели, самоотверженно выхаживая меня, отчего наша любовь станет еще сильнее. Затем трогательная сцена: она помогает мне делать первые шаги. Далее, не успею я проработать и трех недель, меня ложно обвинят в растрате – нет, минуточку, если уж фантазировать, то работать я не буду, но неважно, – и она будет бороться за мое доброе имя и найдет неоспоримое доказательство вины моего нечистого на руку шефа. Мне выплатят огромную компенсацию за моральный ущерб, и остаток дней мы проживем в роскоши.

Мы поедем в Париж и начнем грубить французам раньше, чем они успеют нагрубить нам, так что придется поторопиться. Мы напьемся в Праге, налижемся в Калифорнии, наберемся в Берлине. Мы будем вместе ходить по супермаркету, чтобы только посмеяться над парниковыми овощами, немного повздорим насчет вкусовых качеств борща, а вообще еда на нашем столе будет появляться сама собой, как по мановению волшебной палочки. Наша жизнь будет изумительна и непорочна – как тот эпизод из «Бутч Кэссиди и Санденс Кида», где они гоняют на велосипедах, – и в ней не будет места скучным служебным заботам: в счастливой Аркадии никто не работает.

Знаю, для одной фотографии этого многовато, и, возможно, я слишком увлекся, но девушка действительно была просто загляденье. И, что самое замечательное, снимок делал Фарли, который, как мне известно, считал большим личным достижением, если ему удавалось полностью уместить фигуру в кадр, не обрезав голову или ноги.

Я уже собирался сказать что-нибудь подходящее случаю, но Джерард меня опередил. Есть у нас с ним точки пересечения, пять-шесть общих баек, которые всегда приходят на ум при встрече со старыми друзьями. Как-то, очень давно, будучи в Уэльсе, мы с ним зашли в паб в компании прехорошенькой девушки, и хозяин сделал ей комплимент в выражениях, уже сто лет как вышедших из употребления.

– Боже, – воскликнул он, – да она взглядом сальную свечку выпрямит!

Мы оба сочли фразу очень занятной по подбору слов и по накалу, с каким она была произнесена, и именно из-за того, что она слегка нас шокировала, мы невольно повторили ее вслух. Наша спутница вряд ли поняла, что привело нас в такой восторг, более того, могла подумать, что мы считаем возможным так говорить о женщине – а мы действительно считаем это возможным, но не столь прямолинейно. Поэтому я был рад, что на сей раз фразу повторил Джерард, передразнивая резкий уэльский выговор бармена.

Здесь следует отметить два обстоятельства. Первое: у нас с Джерардом сошлись мнения о женщине. Для Джерарда, надо вам заметить, идеал женщины – четырнадцатилетний подросток, с едва заметными грудками, «в меру заостренными на концах» (цитирую дословно). Волосы у нее должны быть темные и непременно стриженные под мальчика; помада – рубиново-красная, но вообще косметики не должно быть много. Она не должна командовать, но и размазней быть тоже не годится.

Второе: запах сигаретного дыма в комнате, хотя ни я, ни Джерард не курили.

Когда я увидел Элис, мне сразу бросилась в глаза ее улыбка – или ее чувство стиля? Или манера говорить? Все эти вещи я заметил уже потом, тогда они как-то прошли мимо меня.

По фотографии на экране я не понял, какого размера у нее грудь. В любом случае, скорее всего, мы, по крайней мере я, смотрели именно на грудь с целью оценить ее общую площадь. Джерард заявил, что на такое можно смотреть не больше доли секунды, чтобы не ослепнуть. Поскольку мы оба сидели перед экраном, я – на вертящемся стуле, Джерард – на обычном мягком, наши взгляды падали прямо на вышеупомянутую точку, причем находилась она слишком близко, не более чем в полуметре от глаз. У меня просто не было выбора, смотреть или не смотреть; только так я мог убедиться, что там, чтобы тут же отвернуться. Так иногда девушки настаивают, чтобы их кавалеры не смотрели на других женщин. Откуда узнаешь, что смотреть нельзя, если не посмотришь? Нельзя же догадаться вслепую, что прямо мимо вас идет симпатичная девушка. Так или иначе пялиться на ее грудь мне стало немного стыдно, и я действительно отвернулся, хотя это проще сказать, чем сделать. В результате я вперил взгляд в левый верхний угол экрана, задрав голову, как ребенок от ложки с горьким лекарством.

…Боковым зрением я уловил, что реальная Элис одета в черное облегающее трико с застежкой-»молнией» на груди и небольшим овальным вырезом, обнажавшим ключицы. Грудь у нее казалась огромной; это потом я понял, что на самом деле у нее просто очень тонкая талия. У Элис было тело танцовщицы из Королевского балета, которой пришлось уйти, потому что ей не могли найти лифчика по размеру.

В общем, она была вылитая девушка-шпионка из фильма шестидесятых годов. Для полноты ощущения в руке не хватало только пистолета с глушителем вместо сигареты на изготовку: правая кисть на левом локте, левая подносит сигарету ко рту. До сих пор не понимаю, почему она тогда оделась именно так. Возможно, она и правда была шпионкой из шестидесятых годов, и то был ее костюм для занятий карате, подчеркивавший каждый изгиб, хотя от тела оставалось впечатление одного сплошного изгиба, одного идеального искажения пространства; уверен, хороший художник мог бы нарисовать ее фигуру единой линией, и вы узнали бы ее безошибочно. При одном взгляде на нее я понял, что крутить с другими женщинами теперь будет трудновато. Единственный, пусть мужчина, с кем я мог бы сравнить ее, был Фарли, такой красивый и хорошо одетый, что затыкал за пояс всех остальных парней, не успев даже открыть рот. Вообще-то я терпеть не могу смазливых мужиков, потому что они… ну, потому что завидую. Ничто так не раздражает, как чужое совершенство, как бы они ни старались его скрыть. Нет, я и сам не урод, просто не высший класс, а хотелось бы.

– Зачем выпрямлять взглядом свечи? – спросила девушка с каким-то непонятным мне акцентом, хотя, боюсь, после выразительной пантомимы Джерарда с вилянием бедрами и закатыванием глаз акцент вполне мог оказаться валлийским. Затем она подошла ближе, близоруко вглядываясь в экран.

Есть вопросы, которые всегда задают при неожиданной встрече: кто вы, как вошли сюда, что вы здесь делаете? По крайней мере, копаясь в квартире умершего друга и вдруг оказавшись лицом к лицу с прекраснейшей из когда-либо виденных вами женщин, в полуметре от ее божественных грудей, остается только изумленно отшатнуться (что мы дружно и сделали). Какие уж тут вопросы! С другой стороны, можно еще разинуть рот – и, разумеется, мы с Джерардом так и поступили. Вспоминая об этом сейчас, я думаю, что в тот момент мы были похожи на двух голодных псов, уставившихся на одну кость.

– Ну что, будем сидеть тут с открытыми ртами, как две золотые рыбки, или все-таки скажем, кто мы такие? – спросила она. Определить ее выговор я по-прежнему не мог. Была в ней какая-то особенная уверенность – в том, как спокойно стояла под нашими взглядами, как держала сигарету, в осанке, в повороте головы, – но и что-то театральное тоже было.

– Мы друзья Фарли, – промямлил Джерард.

– Я так и поняла по вашему разговору. Ваше счастье, что я с порога не бросилась на вас с хлебным ножом. Думала, вы грабители.

– Я Гарри, а это Джер.

Когда я не хочу казаться пижоном, то всегда называю Джерарда кратким именем. Орать через весь паб «Джерард!» неумно, если хочешь провести вечер спокойно, и, по-моему, это только отпугивает девушек.

– Мы не грабители, – продолжал я, пытаясь побороть нарастающую нервозность. При симпатичных девушках – по-настоящему симпатичных – я всегда нервничаю. Разговор поддержать могу, если меня им представят, но чувствую себя как подросток или как Джерард. Робею, наверное. По-моему, желание мое совершенно очевидно, девушка отлично знает, как она хороша, и любые словесные изъявления восхищения являются дурным тоном. Пытаться вскружить ей голову да и просто заговорить – то же самое, что подойти к Фрэнку Синатре и сказать: «Ну, Фрэнк, ты классно поешь». А то он сам не знает!

– Вижу. Среди грабителей, бывает, попадаются умные и хорошо воспитанные, и они не сидят в чужой квартире, сквернословя и пререкаясь. У них хватает ума вести себя тихо и никого не будить.

– Мы не пререкались, – сказал Джерард, который уже встал и, как обычно, подпрыгивал на месте.

– Да нет, пререкались, – для смеху возразил я, прекрасно сознавая необходимость не проявлять враждебности, обычной для меня при общении с красивыми девушками. Причина этого не в глубоком женоненавистничестве (во всяком случае, надеюсь, что не в нем); просто я нахожу красивых женщин столь манящими и желанными, что приходится изо всех сил доказывать им, будто для меня они ничуть не привлекательны, то есть я нахожусь на одном уровне с ними. Что-то типа «меня голыми руками не возьмешь» – ребячество, глупость. Так я веду себя при встречах с поп-звездами – что в наших профессиональных кругах случается чаще, чем можно подумать, – и в результате обязательно нагрублю, хотя сказать хотел что-нибудь приятное.

Но реакция Элис превзошла все мои ожидания. Она просто улыбнулась, и душа моя затрепетала.

Затем взглянула мимо меня на монитор компьютера, где до сих пор светилась ее фотография.

– А, разглядываете, что там Фарли наснимал своей странной камерой? – спросила она.

Почему-то у нее не возникло вопроса, зачем мы залезли в ее фотографии. И что мы делаем в квартире Фарли, тоже не поинтересовалась.

– Ладно, хватит мне стоять тут в одной пижаме. Пойду оденусь.

– Вы в этом спите? – просипел я переходящим в ультразвук шепотом. Именно, не сказал, а пропищал.

– Да, а что?

Ни я, ни Джерард не сказали «боже», хотя оба подумали. Никакие обращения к богу не помогли бы нам получить то, чего мы в данный момент хотели. Впрочем, при всем моем невежестве в вопросах веры, я думаю, на наши слова бог неодобрительно нахмурился, передавая нам свое недовольство через сонм апостолов и пророков.

– Нет, ничего. А вам не жарко?

– Всегда мерзну по ночам, независимо от температуры воздуха, – вздохнула она с интонацией французской актрисы, говорящей, что никогда больше не сможет полюбить. – Принесите мне пива, ладно?

И исчезла, танцующей походкой выйдя в дверь в зеркальной стене, изящно опрокинув по дороге одну из высоких стальных пепельниц в стиле 60-х годов. Разумеется, даже не остановившись, чтобы поставить ее на место. О, беззаботность (а точнее, пофигизм)…

Мужчина предыдущего поколения (или иного социального круга) бегом ринулся бы к холодильнику, мельтеша руками и ногами, как персонаж мультфильма, чтобы первым успеть за пивом. Мы же с Джерардом сидели как пришитые. Никто не жаждал проявлять излишнюю прыть; зная Джерарда, предположу, что он даже не хотел проявлять интерес к девушке, чтобы не спугнуть ее. Я напомнил себе, кто я есть, встал и пошел за пивом.

– Вот, опять ты высовываешься, – прошипел Джерард, когда я вернулся.

Я поставил пиво на какой-то столик.

– Джерард, она никогда не узнает, что пиво принес я.

– Послушай, – голосом строгого отца, в четвертый раз говорящего: «Сынок, я последний раз тебя предупреждаю», отчеканил он, – это я придумал сюда поехать, верно? Значит, она моя. Я первый. Понятно?

Последние три слога он буквально проскрежетал. Я не стал даже дразнить его за это «я первый». В конце концов, мы имеем дело с живой женщиной, а не с призом в луна-парке. И вообще, если тут кто и первый, то я.

– Между прочим, после такого агрессивного «понятно» вряд ли я с тобой соглашусь, – так же агрессивно прошипел я.

– Отвали, – тихо прорычал Джерард.

– Почему?

– Потому что ты можешь встречаться с кем угодно. А я нахожу привлекательными очень немногих, и она к ним как раз относится. Ее волосы… это что-то. Как будто случайно смешались русые и каштановые пряди, и вышло лучше, чем было. Она – единственная из миллиона, кто может мне понравиться. А ты забирай всех остальных.

– Чувствительно вам благодарен, – осклабился я, снимая воображаемую шляпу. Как я уже объяснял, Джерард боится не столько того, что девушка достанется мне, сколько того, что я разрушу его шансы на успех.

– Прошу тебя, Гарри, один только раз!

Его смуглое лицо искажалось и кривилось от невыносимой тяжести желания, брови ползли вниз, почти встречаясь с темной тенью щетины на щеках.

– «Прошу тебя, Гарри…» Черта с два! – взорвался я. – Она прекрасна, и при этом выглядит как первостатейная шлюшка. Сынок, ты просишь о том, чего я дать не в состоянии. – И я сложил руки, как для молитвы.

– Ау-уу-у, – взвыл Джерард, как малыш, которому велели поделиться с братом шоколадкой. Вся его физиономия сжалась в одно черное пятно. Не знаю, почему он, как все нормальные люди, просто не приударил за девушкой без лишних слов. Мое присутствие его как будто подавляло.

– Нет, правда, – рассмеялся он, всем своим видом говоря: «Мы, мужчины, друг друга всегда поймем», – дай мне шанс.

– «Нет, правда», – передразнил я, – не дам!

– Черт, поверить не могу! – вдруг вскипел он. – Фарли был тебе настоящим другом. Он сейчас болтается в ледяной воде, а ты собираешься завалить его подружку!

Он тыкал в воздух указательным пальцем, как инкубаторная курица клювом в автоматическую кормушку, пусть даже корма там нет.

– Заваливать я ее не собирался. Во всяком случае, не собирался этим ограничиваться. И потом, тебе он тоже был другом или ты забыл?

Мы уже оба вскочили со стульев.

– Я был с ним знаком, и все, – уверенно возразил Джерард. – Ты хочешь ее трахнуть. А точнее, ты хочешь плевать мне в лицо, встречаясь с ней и регулярно, шумно трахаясь с ней в соседней со мной комнате. Боже!

Хотя представил я себе это исключительно благодаря Джерарду и хотя он явно полагал мое соединение с Элис чистой формальностью – «Подпишите здесь, сэр, и можете немедленно тащить ее в спальню», – мне все же показалось, что ответить надо.

– Тебя потрясла его смерть. Наверное, ты еще не оправился от шока.

– Жизнь продолжается, – промолвил Джерард, вступив в отправную точку своих обычных философских построений. – Поверить не могу, какой эгоист…

– От неожиданности и с перепугу я забыла спросить, почему вы здесь, – раздался голос Элис, и она появилась из-за зеркальной двери, как луна над водной гладью.

Джерард замолчал. Молчал и я. В каком-то странном помутнении сознания, то ли от горя, то ли обезумев от любви к ней, мы забыли сообщить Элис, что ее парень покончил с собой. Я видел, что Джерард смотрит на меня, хотя я сам смотрел на Элис, теперь одетую в мешковатые коричневые мужские брюки и майку с надписью «Нью-Йорк таймс» шрифтом газетного заголовка. Она выглядела просто роскошно – очень усталая, но свежая; небрежная и растрепанная, но так мило, что никакими стараниями не достигнешь. Надо бы добавить какой-нибудь изъян, чтобы разбудить в вас сочувствие к Элис, но, увы, я не припомню ни одного. Может, в данный момент она вам не очень симпатична, но, поверьте, она божественно хороша.

В третий раз за эти сутки я столкнулся с проблемой, как сообщить новость о смерти. И труднее, чем сейчас, мне еще не бывало. Поскольку с самого начала мы ничего не сказали, теперь надо было как-то изворачиваться.

– Фарли мертв, – брякнул Джерард, наконец решившись.

– Что? – переспросила Элис. – Вы не шутите?

– Он покончил с собой, – вступил я, не желая, чтобы все ее внимание было обращено на одного Джерарда.

Элис опустилась на диван.

– Минуточку, минуточку… Фарли, хозяин этой квартиры, покончил с собой? Не верю. Почему?

Мужчина, наверное, спросил бы, как; ответить на этот вопрос значительно проще.

– Точно не знаем, – сказал я, опять входя в образ телевизионного детектива.

В душе я был готов к тому, что Джерард с его непрошибаемой честностью немедленно завопит: «Да нет, знаем, из-за вас», но он довольствовался загадочным взглядом в мою сторону.

– Почему вы так смотрите? – спросила его Элис.

– Как – так?

– Как будто знаете, почему он покончил с собой.

– Просто, – пожал плечами Джерард. Ух ты, подумал я, да он ее охмурит, он ведь соврал! На такое он способен отнюдь не со всеми.

– Кажется, он был расстроен из-за отношений с вами, – сказал я, осторожно заменив словом «отношений» другое, более краткое – «вас».

– Почему вы так говорите?

– Он оставил сообщение на автоответчике.

– И что там было?

Ее нижняя губа начала мелко подрагивать.

– Сказал, что собирается покончить с собой из-за неудачи в личной жизни.

Элис закрыла лицо руками и заплакала, и впервые за сегодняшний день мне тоже захотелось плакать. Я почувствовал, как слезы подступают к глазам, горло распирает комок, и понял, что вот-вот разревусь. Я вообще плачу легко и по любому поводу: от счастья или, стыдно признаться, вспоминая о спортивных победах. Странно, я могу прослезиться и от страха, и от радости, и если меня бросит девушка, и от телесериала «Больница для животных», и от истории жизни пораженного болезнью Паркинсона Мохаммеда Али, – но смертью друга из меня слезу не вышибешь. В школе эта непонятная плаксивость привлекала ко мне совершенно ненужное внимание недругов. Если ваши глаза увлажняются всякий раз, когда вас начинают дразнить, хулиганов это только раззадоривает. А вас зачисляют в слабаки. Да, в общем, оно и справедливо.

Сколько невзгод я претерпел из-за этого, сколько боролся с собой! В пятнадцать лет на приеме у врача даже спросил, нельзя ли мне прижечь слезные протоки. Врач, сухой, жилистый шотландец, раньше служил в армии и обошелся со мной вполне в духе полкового лекаря: посоветовал взять себя в руки. Иными словами, прижечь свои слезные протоки можно только огнем собственного мужского характера, и никто это за тебя не сделает. Но хотя с тех пор я много работал над собой, слезы у меня по-прежнему близко. Я не расцениваю их как признак исключительной эмоциональной глубины; скорее как что-то среднее между сентиментальностью и трусостью. Я почувствовал, как слеза ползет по щеке, и мне захотелось подойти к Элис и обнять ее, но я не мог. Получилось бы, как будто я пользуюсь ситуацией, играю на ее горе. Да и по отношению к Джерарду вышло бы некрасиво, хоть это меня волновало гораздо меньше.

– Я могу вам чем-нибудь помочь? – спросил тем временем Джерард, неловко присаживаясь рядом с Элис на диван.

– Между нами ничего не было, – немного успокоившись, сказала Элис. – Просто он был ко мне добр. Я рассталась со своим парнем, и Фарли пригласил меня съездить в отпуск вместе, чтобы немного развеяться. Потом сказал, что я могу пожить у него несколько недель, пока он будет заниматься виндсерфингом в Корнуолле. Понимаете, у нас могло бы что-то получиться, но я была не готова. Он мне нравился – ну, немножко, – и я понимала, что он чувствует. Это было видно даже по тому, как он двигался, но я не была готова. Не была, и все. Потом, я его почти не знала. А теперь он умер. Мне казалось неправильным прыгать в постель с другим парнем, когда после разрыва очень серьезных отношений не прошло и недели. Так не делают, верно ведь?

– Нет, конечно, – согласился я, надеясь, что Джерард прикусит язык. – Вы ни в чем не виноваты. Видимо, он был не в себе. Нормальные люди не убивают себя из-за девушки, с которой даже не спали.

– Который час? – спросила Элис.

Джерард опять полез в потаенные глубины своего кармана за ископаемыми электронными часами.

– Полвторого, – сказал он. – По-моему.

Элис улыбнулась сквозь слезы. «Как будто солнце после дождя», – подумал я в совершенно несвойственном для себя духе.

– Какие здоровские часы, дай посмотреть.

Ее рука метнулась к Джерарду неуловимым, как вспышка света, движением, и он воспользовался этим, чтобы, отдавая ей часы, развернуться к ней всем корпусом. Дождь после солнца, подумал я, что было похоже на меня гораздо больше.

– Ух ты, – сказала Элис, – классно! Терпеть не могу тех, кто таскает на себе все эти дизайнерские прибамбасы – главное ведь, чтобы время показывали, верно? И ты молодец – так долго хранишь вещи.

– Мне других не надо. – Джерард расплылся в улыбке, которая, видимо, казалась ему победоносной, но в действительности делала его похожим на какого-то ветхозаветного комика. Видимо, слова Элис ему очень польстили. – Хотя, возможно, неплохо бы, как порядочному человеку, заиметь «Ролекс» или эти новомодные часы с точностью хода до миллионной доли секунды.

– Да, было бы очень стильно, – иронически заметила Элис, но голос ее ничуть не изменился, и это мне понравилось.

– Тогда я знал бы точно, на сколько опаздывает автобус. Так бесит, что приходится все округлять до секунд

Элис рассмеялась. Вероятно, подумала, что он шутит, чтобы подчеркнуть бессмысленность дорогих часов, но шутил Джерард лишь отчасти. Вообще-то он частенько входит в пришедший не по расписанию автобус со словами: «Опоздание на десять минут двадцать восемь секунд. Надеюсь, в карты вы сыграли с удовольствием».

– Нет, нехорошо, нельзя так смеяться. До сих пор не могу поверить, что он мертв, – посерьезнела Элис. Улыбка опять пропала с ее лица.

– Тяжело, да? – сочувственно поддакнул я. Не очень умею сочувствовать. Когда слышу о бедах, постигших близких друзей, первое мое побуждение – превратить все в шутку. Это я понял еще в дошкольном возрасте. Сочувствие мне не идет, в результате я начинаю ахать, как толстая тетушка, говорить с интонациями профессиональной сиделки или ведущих ночных программ на телевидении с их вечным: «Как вы чувствуете себя после этого?»

– Знаете, чего мне сейчас хочется? – сказал Джерард. – Напиться в дым. Что толку горевать, а? Вряд ли Фарли это было бы нужно.

Тут я бы с ним не согласился. По моим ощущениям, Фарли как раз хотел бы всенародной скорби, траура не меньшего, чем по принцессе Диане. Но мысль о том, чтобы напиться, меня устраивала сразу по двум причинам: во-первых, подольше побыть с Элис, и, во-вторых, с территории Джерарда мы переместимся на мою. Вообще странно, зачем он это предложил. Джерард пьет баснословно мало, причем после четвертой кружки пива уже валится под стол. Не знаю, был ли он пьянее меня, но ему нравилось держать себя под контролем, и, видимо, он хотел показать, на что способен. Я в этом смысла не вижу. Смысл потребления веществ, изменяющих настроение, в том, чтобы настроение изменить. Остановиться после двух кружек – все равно что выйти из зала на середине фильма ужасов, когда становится слишком страшно. Для меня потеря контроля над собой проблемой никогда не была, хотя лучше бы я пьянел быстрее: сэкономил бы кучу денег.

Однако в ту ночь в глубине моей души гнездилось подозрение: что, если Джерард ограничится чашкой кофе и будет разливаться перед Элис соловьем, когда я напьюсь до поросячьего визга?

Элис явно сомневалась:

– А правильно ли это?

Взгляд у нее стал немного бессмысленный – то ли от потрясения, вызванного смертью Фарли, то ли от раздумий, стоит ли напиваться в компании двух совершенно незнакомых мужчин.

– Конечно, – уверенно сказал я. – В холодильнике что-нибудь есть?

Она пожала плечами:

– Неделю назад купила в аэропорту бутылку текилы. Даже открыть не успела.

– Любишь текилу?

– Да, люблю.

– Ур-ра! – завопил я, совершенно забыв о том, что Фарли умер.

Джерард посмотрел на меня осуждающе. Элис, однако, моя выходка развеселила. Она засмеялась и пошла в спальню, без слов напевая себе под нос какой-то джазовый мотив, насколько можно напевать такое, не разжимая губ. Джерард проводил ее недоуменным взглядом, как будто она сделала что-то в высшей степени непристойное. Когда она скрылась в комнате Фарли, он отчаянно затряс головой, показывая мне глазами «отвали», но я с подчеркнутым вниманием читал журнал. Элис вернулась с бутылкой желтоватой жидкости.

– Настоящая мексиканская, сразу мозги отшибает, – сказала она. – Джерард, будь лапочкой, принеси с кухни лимон и соль, ладно?

«Будь лапочкой» мне понравилось – очень утонченно, очень в духе 50-х годов, этакая Марго – нет, Маргарет, – никак не могу запомнить точно – Резерфорд.

– Интересно, о чем он думал, когда умер? – с задумчивым видом промолвил Джерард, как обычно, решив противопоставить себя как человека думающего мне – дамскому угоднику. Не то чтобы он действительно отличался глубокомыслием, да и сопереживать способен разве что себе самому, но делать вид ему удается куда лучше, чем мне. Он научился изображать, будто внимательно слушает. Кроме того, он очень худой, а это всегда ассоциируется с эмоциональной глубиной. Итак, оборвав наше неуместное веселье и заставив нас устыдиться собственного легкомыслия, он опять оказался на своей территории. Теперь, даже в случае неудачи, он все равно будет участвовать в разговоре, будет торчать с нами, как теннисист, который тянет время, только чтобы удержаться на корте до конца сета.

Ничего нет хуже ощущения, когда общаешься с симпатичной тебе девушкой, а друг твой ни в чем тебе не уступает. Ты изо всех сил внушаешь ей: «Это я тебе должен понравиться, я, не он! Я больше тебе подхожу!» – а она заливается смехом от его искрометного юмора и благосклонно берет из протянутой им чаши оливку, а тебе говорит: «Нет, спасибо», когда ты предлагаешь ей блюдо с жалкими остатками бутербродов. Но пока ты рядом с ней, отчаиваться рано. Если продержишься до конца схватки, еще можешь послать соперника в нокаут, пусть даже он двенадцать раундов колошматил тебя как хотел.

Мы с Элис проигнорировали вопрос Джерарда о том, что думал Фарли, когда умер (я расцениваю это как тщетную попытку остаться на диване).

– Вы давно знакомы? – спросил я.

Джерард поплелся за лимоном и солью.

– Месяца два. Ездили вместе в Дартмур, замечательно провели время, но, честное слово, я его тогда почти не знала. Наверное, я должна переживать сильнее. То есть я действительно переживаю, плачу и вообще, но… не знаю. Сначала одно, потом другое… Я как-то отупела. Интересно, когда…

– Там только лаймы! – сообщил громогласно Джерард.

– Сойдет! – крикнула в ответ Элис и опять рассмеялась. – Интересный человек твой друг.

Этот вопрос мне почему-то обсуждать не хотелось.

– Если тебе такие нравятся. Так что интересно, когда?..

– Интересно, когда это все…

– Где соль? – завопил Джерард так, что, наверное, его было слышно на середине Ла-Манша.

– В шкафу справа от плиты! – столь же оглушительно ответила Элис.

– Когда это все кончится?

Ненавижу договаривать за других, но надо же кому-то.

– Не могу найти!

Я физически ощущал, как Джерард пытается перехватить инициативу. Он явно хотел биться до конца, и если сам не мог участвовать в разговоре, то и мне решил не давать.

– Тебе трудно приходилось в последнее время?

– Вот это, в оранжевой банке?

От вопля Джерарда бумаги на письменном столе Фарли слегка зашуршали.

– С надписью «Соль»? – во всю мощь легких заорала Элис. Соседи, должно быть, думали, что у нас тут происходит какая-то ссора.

– Да! – взвыл Джерард, как десять полицейских сирен или ученый, совершивший открытие мирового уровня.

– Это она! – попыталась перекричать его Элис, но сорвалась.

– Вы были очень…

– Все готово, – с легкой хрипотцой заявил Джерард, входя в комнату с тремя стаканами, блюдцем с ломтиками лайма и солонкой.

– Гарри спрашивал меня, были ли мы с моим бывшим другом очень близкими людьми, – сказала Элис. Странно, я вообще не спрашивал ее об этом, хоть и собирался. Если хотите попытать счастья с девушкой, нужно достичь определенного уровня доверия, не переходящего в бесцеремонность. В других обстоятельствах я приберег бы вопрос о бывшем друге на потом, но смерть Фарли давала мне особые полномочия.

– Да, так что? – ставя блюдце на пол, спросил Джерард.

– Иногда я чувствовала близость к нему, но… Он как будто не хотел взрослеть, – вздохнула она, перекидывая волосы через плечо. Я внутренне содрогнулся и немедленно решил казаться более зрелым и взрослым. Трубку, что ли, начать курить? – Мне было с ним весело, интересно, и все такое, но эмоционально он остановился в развитии. В двадцать восемь лет от жизни надо бы хотеть большего, чем каждые выходные напиваться с приятелями.

– О ком это? – встрепенулся Джерард. – «От жизни надо бы хотеть большего, чем каждые выходные напиваться с приятелями». Гарри, да это прямо твоя эпитафия. Только ты выходных не ждешь, верно?

Минуту назад я выставил бы его вон с поля, пока не появился арбитр, но теперь он уверенно пер к воротам. Еще несколько таких сокрушительно остроумных замечаний, и я начну сдавать позиции. Надо было возвращать удар.

– А у тебя, Джерард, какая будет эпитафия? Всего лишь «от жизни надо хотеть большего»?

Джерард ухмыльнулся, как мастиф, сожравший кило сосисок, насыпал на руку Элис соль и поднес ей блюдце с ломтиками лайма.

– Это всегда сложный вопрос, правда? Что вызывает в нас отклик, что заставляет быть вместе? Вы знаете, чего хотите от женщины?

Казалось, Элис ведет свой собственный разговор, без нашего участия.

Джерард налил ей текилы. Она втянула в себя лимонный сок, выпила и слизнула с руки соль. Я видел, как скривилось от раздражения его лицо, как он борется с собой, чтобы не сказать ей, что она все делает не в том порядке.

– Давай, Джерард, говори, что хотел.

Я знал: он не удержится от комментариев насчет последовательности лайма, соли и текилы и выкажет себя педантом и занудой.

Элис посмотрела между мною и Джерардом.

– Ой, кажется, я не вовремя взяла лимон. Вечно путаю. Правое полушарие, левое полушарие… О господи! – Она налила себе еще текилы и теперь проделала все как надо.

– Вот, – улыбнулась она. – Так-то лучше.

И я не понял, развеселил я ее или рассердил.

– Порядок не важен. Важно получать удовольствие, – заметил Джерард, решив развлечься за мой счет. Я определенно проигрывал. Надо было срочно выбивать почву у него из-под ног.

– А ты, Джерард, чего хочешь от женщины? – спросил я, страстно желая вытащить из темных глубин его мозга какую-нибудь гадость, как грязные носки со дна бельевой корзины.

– Теперь, когда мы все сосем и лижем в нужной последовательности, я могу продолжать, да?

– Это очень важно, – снова рассмеялась Элис. Вечер превращался в полностью оплаченный, хотя и не спланированный кошмар.

– Любви, разумеется, – изрек Джерард. – Мне нужен человек, способный полностью и целиком отдать свою любовь мне. Полумер я не приемлю. Остальное – внешность и все такое – несущественно. Хотя, конечно, интеллект важен. Университетское образование, даже если она не училась в университете.

«Интересно, – подумал я, – когда он научился так врать?»

– А новый университет сойдет? – спросил я, надеясь на шумный всплеск возмущения переименованиями в университеты и академии всех политехнических институтов. Но, увы, расчеты мои не оправдались.

– Для тебя не важна внешность? – вступила Элис.

Джерард методически слизнул с руки щепотку соли, выпил текилу, пососал лимон и слегка закашлялся, когда жидкость попала не в то горло.

– Внешность важна, но, понимаешь, женщины такие разные. Я мог бы влюбиться почти в кого угодно. Главное – личность, характер. Что касается внешности, тут легче сказать, какой она не должна быть, чем определить, чего вы хотите.

Например, груди – прошу прощения, бюст, который не подходит под формулу, памятную мне из университетского курса дифференциального исчисления. На самом деле внешность для Джерарда имеет исключительное значение. Джордж Бернард Шоу, согласно словарю цитат, сказал: «Красота ослепительна на первый взгляд, но кто станет обращать на нее внимание после трехдневного пребывания в доме?» Так вот, Джерард относится скорее к тем, кто не оторвет округленных ужасом глаз от уродства, если оно пробыло в доме больше трех секунд.

– А что тебя отталкивает? – спросила Элис.

Вопрос мне понравился, хотя, если Джерард возьмется отвечать подробно, листья на деревьях успеют пожелтеть, лужи на тротуаре покроются первым ледком и, выйдя на улицу, мы немедленно замерзнем, ибо к тому времени настанет зима.

– Да, в общем, мелочи. Косметика там, и все такое. Глаза, губы, нос, уши – большие уши никому не понравятся.

Он честно старался втиснуть перечень своих требований в рамки нормы, но большие уши – это святое.

Помню, как-то раз мы пошли гулять в луна-парк – я отнюдь не преувеличиваю, мы, двое тридцатилетних мужиков, без детей и жен, пошли в луна-парк, – и там Джерард расстался со своей девушкой. Целуя ее, он положил ладонь ей на затылок, отвел волосы с лица – и обнаружил, что у нее большие уши; вздрогнул, как ужаленный, и отшатнулся. Оно и к лучшему: на вид девушке было не более пятнадцати, и, кажется, я слышал, как она говорила, что еще не решила, какие экзамены будет сдавать за курс средней школы.

– Уши? – переспросила Элис. – По-моему, внешность вообще никакой роли не играет. В семьдесят все будем одинаковые. Важно, как вы ладите друг с другом, правда ведь? Необязательно соглашаться абсолютно во всем, но по большей части – просто необходимо.

– По большей части да, – согласился Джерард, понизив голос к концу фразы. – Бессмысленно встречаться с тем, кто балдеет от мобильных телефонов, дорогих ресторанов или убийства животных ради забавы, если вы таких вещей не принимаете.

«Интересно, – подумал я, – позволит ли ему это «если вы таких вещей не принимаете» воспылать неожиданной любовью к охоте на зайцев, если она нравится Элис?»

– Боже, и ты ненавидишь мобильные телефоны? – сказала она. – По-моему, они отравляют жизнь. С ними ни у кого больше нет личного времени.

Джерард, видимо, мысленно потирал ручки от радости и уже завяз по уши.

– А дорогие рестораны? – спросил я с тайной надеждой, что она окажется завсегдатаем «Мишлен» или другого, равно шикарного заведения.

– Ну, иногда можно, – ответила Элис, – но я предпочитаю поджарить дома замороженную овощную смесь.

Джерард удовлетворенно кивал, как требовательный старый учитель музыки талантливому ученику, играющему трудное упражнение.

При том что Элис жила в столице и, кажется, была вегетарианкой, у меня оставалась весьма слабая надежда на ее возможную любовь к красным пальто и жарким спорам о защите природы при виде собачьей драки (зато цыплят никто не трогает!). Чтобы не сойти с ума, я решил отставить философию и срочно менять тактику. Поспорить с ней, посмотреть, нравится ли ей ссориться. И заодно подпустить пару комплиментов.

– Легко тебе говорить, что внешность не имеет значения. Ведь ты очень красивая. Внешность имеет огромное значение, причем собственная – в первую очередь.

После слов «ты очень красивая» Джерард заметно свял, как лист салата, чьи лучшие дни уже прошли. Да здравствует тактика «спроса и предложения»!

Элис взглянула на меня в упор:

– Ну, вы-то оба не уроды.

Вот так, и вся моя система аргументации полетела к чертям.

Джерард пригубил текилу, залпом, как мы с Элис, он пить не стал. Что дальше, я знал очень хорошо. По мнению Джерарда, лучший способ понравиться девушке – задавать ей невероятно личные вопросы. По первому разу это ставило в тупик многих его знакомых, ибо до того они считали Джерарда человеком робким и застенчивым. Сам я не понимаю, откуда это в нем берется. Моя единственная аналогия – люди (как правило, мужчины), которые много лет подряд носят очень длинные волосы, а потом, когда вдруг решают сменить прическу, не ограничиваются нормальной стрижкой, а бреются налысо. Они как будто с разбегу берут некий личный барьер, обычными способами не преодолимый. Заметьте, Джерардом я за это восхищаюсь, дело-то хорошее, пусть даже в результате для девушки он будет не более сексуально привлекателен, чем телефонный хулиган. По крайней мере, он ее удивит, и запомнит она его как человека необычного.

– А кто из нас двоих красивее? – кокетливо спросил Джерард, от души плеснув Элис текилы.

Он что, хочет ее напоить? Вот уж в чем не вижу смысла. Если один из партнеров пьян до бесчувствия, секс теряет некоторую взаимность, а без этого неинтересно. При шансах на скорое сближение джентльмену надираться не пристало. Стошнить один раз за вечер – еще куда ни шло, это все поймут, но второй раз свидетельствует о ненужном рвении и простителен разве что вчерашнему школьнику.

– Он, – указывая на меня, сказала Элис.

– А вот здесь, – заявил Джерард, – ты ошибаешься.

Я не мог не оценить быстроту его реакции. Я знал, что он смутился.

– Задавая такие вопросы, никогда не получишь желаемого ответа, верно, дорогой?

Мне понравилось, как она сказала «дорогой» – этак небрежно, снисходительно, как аристократка из девятнадцатого века. С несколько наигранной благосклонностью – прямо светская львица, а не девушка. А вот что мне не понравилось – она почти флиртовала с Джерардом.

– Так, значит, он не красивее меня? – не отставал тот.

«Ах ты, – подумал я, – теперь он с ней флиртует, используя как средство флирта мою красоту или ее отсутствие! Ай да молодец!» Мне ничего не оставалось, как сыграть на собственной скромности, а ее, как отлично известно Джерарду, у меня совсем немного.

– Вообще-то я не очень в настроении обсуждать мужскую внешность, – вдруг сникнув, сказала Элис.

«Не было бы счастья, да несчастье помогло», – благодарно подумал я. Она закурила новую сигарету, чиркнув спичкой о книгу и старательно, как ребенок на одуванчик, подула на огонь. Мне пришло в голову, что она красива какой-то неожиданно вспыхнувшей древней красотой, из-за которой сходили с ума поэты эпохи Возрождения и велись кровавые войны в античном мире.

– Прости, – спохватился Джерард. – Я только хотел тебя развеселить.

– Знаю, и это очень мило с твоей стороны. Мы не должны унывать – ради Фарли, правильно?

Она положила ладонь на колено Джерарду. Да, события развивались не так, как хотелось бы мне. Может, стоит немедленно дать подробное описание состояния трупа Фарли, чтобы она убрала руку с чужого колена и поднесла ее, например, к глазам – смахнуть подступившие слезы – или ко рту, борясь с тошнотой? Нет, лучше не надо, не то решит, что я способен приносить только дурные вести. Умнее будет предстать благоговейным хранителем памяти о погибшем друге, особенно после слов Элис о том, что с ним у нее могло что-то получиться.

– Да, – вздохнул я. – Как думаете, о чем бы он хотел, чтобы мы сейчас говорили?

Даже после дождичка в четверг у меня язык не повернулся бы произнести такое, но надо было срочно отбирать у Джерарда ведущую роль.

– О нем, – сказала Элис.

– А что именно мы можем о нем сказать? – начал Джерард.

– Что было в нем лучше всего? – подхватил я, боясь забуксовать в самом начале сеанса воспоминаний.

– Он был добрый, – ответила Элис.

Мы с Джерардом не поперхнулись текилой, что, по-моему, свидетельствует о нашей выдержке и воспитании.

– Верно, – согласился я. – Что еще?

Элис залпом опрокинула почти полный стакан текилы, предусмотрительно налитый Джерардом.

– Он был орнаментален.

– Прости?.. – высказался Джерард за нас обоих.

– Он был орнаментален. В наше время это единственный долг мужчины. Он был декоративен.

Она уже успела немного опьянеть. Интересно, нарочно затевает спор или нет? Если да – отлично, легкая пикировка в любом виде хороша.

– Разве у нас нет долга делать что-то еще? – снова подливая ей текилы, спросил Джерард.

– Нет, больше нет. Непокоренных высот уже не осталось. Мужчины их взяли все до одной – или по крайней мере те, которые считали нужным взять. Мир стал таким, как надо вам, и менять больше нечего. Теперь ради самоутверждения вам приходится выдумывать себе новые цели, ставить рекорды скорости, в одиночку ходить под парусом вокруг земли, заниматься всякой ерундой. Открытия завтрашнего дня принадлежат нам, женщинам. Наш мир еще нужно вылепить. Быть членом совета директоров для женщины достижение, а для мужчины – кошмар. Мы побеждаем наперекор всему, а вы умираете от скуки и недостатка воображения.

Язык у нее немного заплетался, и я решил считать ее пьяной, хотя подозревал, что нечто подобное она уже говорила раньше. Добрый знак. Если женщина выдает заранее подготовленную речь, значит, старается произвести впечатление. Лет пятьдесят тому назад просто выставила бы на стол свой лучший фарфоровый сервиз.

– А медицина? Там и мужчины, и женщины совершают одинаково ценные открытия.

Медицина, по мнению Джерарда, единственное в мире средоточие безусловной добродетели.

– Медицинские открытия вредят окружающей среде, – отчеканила Элис.

– Ну да, они там пользуются всякими химикатами и жестоко обходятся с крысами, – согласился Джерард.

– Правильно, – кивнула Элис. – И спасают людей. Чем дальше уходит вперед медицина, тем хуже делается цивилизованная жизнь. Докторам бы отдохнуть от дел лет этак пятьдесят. Каждый раз, когда я слышу о новом лекарстве и спасенной тысяче жизней, я задумываюсь: сколько еще ублюдков выживет, чтобы своими машинами пытаться сбить меня с велосипеда? Сколько еще придурков будет давиться в пробках, дышать мне в лицо бензином, швырять в море использованные презервативы? Эта гребаная медицина тоже на вас, мужиков, работает.

Джерард склонил голову набок, как дегустатор, осторожно пробующий новое, неизвестное вино. «Интересно, – подумал я, – как бы она себя чувствовала, если б тяжело заболел кто-то из очень близких ей людей?» Но Элис пристально смотрела на меня своими темно-зелеными глазами, и потому я решил вопроса не задавать. Насколько мне известно, обижаться и негодовать я умею не очень, а насчет мужчин она, пожалуй, права. Что такое моя работа, как не декорация, не право сказать: «Я работаю на телевидении, спать со мной не зазорно». Как часто я мечтаю, чтобы кто-нибудь взял и освободил меня от обязанности трудиться, но это вряд ли, разве что выиграю в лотерею, а это, в свою очередь, тоже маловероятно. Безрассудство мне симпатично, но чисто внешне, поэтому в лотерею я не играю.

Джерард, как я заметил, затих. Элис впала в задумчивость. Текилу я больше пить не мог, а потому принес себе пива, вскрыл банку, и некоторое время мы все сидели и ждали утра.

Конец разговора подействовал на Элис отрезвляюще. Она сидела на диване, слегка покачиваясь из стороны в сторону, и целых полчаса молчала, а потом вдруг заговорила – спокойно и немного невнятно:

– Фарли был в своем роде гением. В нем был некий блеск, причем блеск этот давался ему без малейших усилий – а любые усилия сводят все хорошее на нет. Легкий блеск, блестяще. Нет ничего более привлекательного, особенно в мужчине. – Она тихо рассмеялась, глядя в свой почти пустой стакан. – Он был как замечательно удачно поставленный светильник, а ничего другого от мужчины и не требуется. Довольно я мучилась с пилами и молотками, пытающимися придать миру форму, которая у него и так уже есть.

Она улыбнулась, выдохнула облачко дыма. Слова, как мне показалось, были позаимствованы из какой-то пьесы.

Впрочем, неважно, были то ее слова или чужие; они несколько расходились с тем, что Элис говорила сначала – «я почти его не знала». Мне в голову пришла гадкая мысль: «удачно поставленный светильник», возможно, ставил Элис в такие откровенные позы, представлять которые у меня сейчас не было никакой охоты. Впрочем, нет худа без добра: при таком отношении к мужчинам я должен ей понравиться. Воображение немедленно нарисовало мне чудную картину: я лежу в гамаке, лениво созерцаю нашу роскошную виллу на Средиземном море, рядом Элис с портативным компьютером.

– Дорогая, – говорю я, – так ли нужно было в отпуск брать с собой работу? Я почти дочитал книжку, и мне нужно с кем-нибудь поговорить. Поди сюда, расскажи, какие подарки ты мне купишь.

Некоторые, выпив, превращаются в животных, другие – в зануд или неразумных детей, но Элис только стала ближе, душевно теплее. От усталости и опьянения мне захотелось уснуть в ее объятиях, если только удастся спихнуть с дивана Джерарда. Забрезжил рассвет. Я чувствовал себя победителем. Джерард, к моей великой радости, уже спал. Отныне усталость становилась моей союзницей против него. Как и у всех страдающих бессонницей, большую часть времени, когда ему хотелось бодрствовать, у него слипались глаза, зато в постели всякий сон отшибало напрочь. Сейчас, как обычно во сне, Джерард имел вид душевнобольного, которого накормили какой-то химией, дабы он не причинил вреда себе и окружающим. Глаза у него были закрыты не полностью, одну руку он по-обезьяньи запустил в волосы, а нижнюю губу подпер изнутри языком, отчего лицо его напоминало гримасу, что делают дети, дразня умственно отсталых.

– Смотри, – мягко шепнула Элис, – правда, он милый?

– Нет, – ответил я.

Я старался настроиться на ее волну, вообразить себя предметом интерьера, но не мог.

При этом я предельно ясно сознавал, как сильно хочу ее. В конце нашей пьянки мозг мой затуманили воспоминания о женщинах, говорящих последнее «прощай», моих слезах, их слезах, моем и их гневе. В сереньких утренних сумерках, на полупьяную голову и с пепельницей вместо души, я понял идею хандры – состояния, когда все, что случилось плохого со мной лично, кажется связанным со всем, что случилось плохого в мире вообще.

– Нам пора, – сказал я.

Она кивнула. Острая боль как ножом отозвалась у меня под ложечкой, но, несмотря на пары текилы и страшную усталость, я чувствовал, что должен высказаться, пока не проснулся Джерард. Мне хотелось поцеловать ее, остаться с ней, чтобы она прогнала рассветную тоску, но опережать события было неумно, и я это знал.

Слова не шли у меня с языка, но я заставил себя, потому что так было надо.

– Я хотел бы еще увидеться с тобой.

Над крышами висело пустое, холодное небо, от стылого влажного света делалось неприютно и грустно.

– Конечно, – сказала она. – Позвони мне. Я тут побуду еще несколько дней. Может, на похоронах встретимся.

Я подошел к дивану, поцеловал ее в щеку и сразу же предусмотрительно отпрянул, чтобы не рухнуть обратно в ее тепло. Она улыбнулась, заглянула мне в глаза. Ее лицо говорило: «Мы справимся с этим вместе», что не так уж мало, учитывая, как недавно мы были знакомы. Тихонько, неохотно (уходить мне совсем не хотелось) я растолкал Джерарда. Он вскинулся, сел, бессмысленно глядя перед собой, будто наполовину во власти кошмарных снов, и сказал:

– Элис, я хочу, чтобы ты со мной спала.

– Не сейчас, – ответила она, тряхнув его за колено, чтобы разбудить окончательно. – Но веди себя как положено, и кто знает…

– Сейчас вызову такси, – буркнул я.