"Четвертый протокол" - читать интересную книгу автора (Форсайт Фредерик)

Глава 10

По просьбе Престона они встретились с Вилджоеном на следующее утро в кабинете на третьем этаже здания правительства. Было воскресенье, в здании было почти пустынно.

– Ну, что дальше? – спросил капитан Вилджоен.

– Я не спал ночь, все думал, – сказал Престон, – что-то тут не сходится.

– Вы спали всю дорогу в машине, – мрачно уколол Вилджоен, – а я ее вел.

– Вы в отличной форме, – похвалил Престон.

Эти слова пришлись по душе Вилджоену, он гордился своим спортивным видом и постоянно заботился о нем. Офицер оттаял.

– Я хочу знать все, что касается второго солдата, – сказал Престон.

– Какого второго солдата?

– Того, который сбежал с Марэ. Он нигде не упоминает его имени. Просто называет «другой солдат» или «мой товарищ». Почему он не называет его по имени?

Вилджоен пожал плечами.

– Решил, что в этом нет необходимости. Он, очевидно, сообщил о нем властям в госпитале Винберга, чтоб те уведомили его родственников.

– Все это слова, – задумчиво произнес Престон. – Офицеры, которые слышали его рассказ, давно разбрелись по жизни. Осталась только запись в автобиографии, а в ней имя не упоминается. Я хочу проследить путь второго солдата.

– Но он умер, – запротестовал Вилджоен, – он уже сорок два года лежит похороненный в польском лесу.

– Я хочу узнать, кто он.

– С чего, черт побери, мы начнем?

– Марэ пишет, что они выжили в лагере благодаря посылкам Красного Креста, – размышлял вслух Престон. – Кроме того, известно, что они сбежали накануне Рождества. Это должно было сильно разозлить немцев. Обычно в таких случаях наказывали всех военнопленных, лишая элементарного, в том числе и посылок. Каждый из этого лагеря должен был запомнить это Рождество до конца своих дней. Мы можем найти кого-нибудь, кто был тогда в том лагере?

– В Южной Африке нет ассоциации бывших военнопленных, но есть Общество ветеранов войны, принимавших участие в боевых действиях. Оно называется Орден стального шлема, а его члены сокращенно зовутся МОФ. Комната собраний любой секции МОФов зовется окопом, старший офицер – «старым быком».

Усевшись за телефоны, Престон и Вилджоен принялись обзванивать каждый «окоп» в ЮАР, пытаясь найти тех, кто был в Сталаге 344.

Это была изнурительная работа. Из 11 тысяч военнопленных этого лагеря большинство были выходцами из Великобритании, Канады, Австралии, Новой Зеландии или США. Южноафриканцев были единицы. Многие из них уже умерли. Вечером они сделали перерыв и вновь приступили к работе в понедельник утром. Незадолго до полудня Вилджоену повезло, помощь пришла в лице бывшего упаковщика мяса, ныне пенсионера, живущего в Кейптауне. Вилджоен, говоривший с ним на африкаанс, прикрыл трубку рукой и прошептал:

– Он говорит, что был в Сталаге 344.

Трубку перехватил Престон.

– Господин Андерсон? Моя фамилия Престон. Я провожу исследование по Сталагу 344… Спасибо, очень любезно… Вы, кажется, были там? Помните Рождество 1944 года? Два молодых южноафриканских солдата сбежали… А, вы это припоминаете. Да, я уверен, что это было ужасно… Вы не помните их имен? Не с ними в бараке? Нет, конечно. А вы не помните имя старшего южноафриканского офицера? Робертс? А имя?.. Пожалуйста, постарайтесь припомнить. Как? Уолли. Вы уверены? Большое спасибо.

Престон положил трубку.

– Уолли Робертс. Наверное, Уолтер Робертс. Надо обратиться в военный архив.

Военный архив по неизвестным причинам существует при министерстве образования и расположен в подвале дома 20 по Визаджи-стрит в Претории. Они нашли там более сотни Робертсов, 19 из них с инициалом У., семеро с именем Уолтер. Никто из них не подошел. Тогда они посмотрели всех У. Робертсов. Опять безрезультатно. Престон приступил к папкам, начиная с А. Робертс. Через час его поиски увенчались успехом. Джеймс Уолтер Робертс был офицером во время второй мировой войны, взят в плен в Тобруке, был в лагерях в Северной Африке, Италии и, наконец, в восточной Германии. После войны остался в армии, дослужился до звания полковника и вышел в отставку в 1972 году.

– Будем надеяться, что он жив, – сказал Вилджоен.

– Если он жив, то должен получать пенсию, – отозвался Престон. – Идем в Отдел пенсионного обеспечения.

Так они и сделали. Полковник в отставке Уолли Робертс жил в Оранджвилле, маленьком городке, расположенном среди озер и лесов в сотне миль к югу от Йоханнесбурга. Было уже темно, когда они вышли на Визаджи-стрит. Поездку отложили до утра.

Дверь аккуратного бунгало им открыла г-жа Робертс, она с тревогой изучала удостоверение капитана Вилджоена.

– Муж возле озера, кормит птиц, – сказала она и указала на тропинку.

Они обнаружили старого вояку быстро. Он выпрямился, когда увидел удостоверение Вилджоена; кивнул головой и приготовился слушать.

Ему было за семьдесят, но военная выправка сохранилась: он был прям, как струна, ботинки начищены. Над верхней губой была кисточка седых усов. Он мрачно выслушал вопрос Престона.

– Конечно помню. Меня вызвали к немецкому коменданту, он был чертовски зол. Весь барак из-за этого лишили посылок. Молодые дураки; нас эвакуировали на запад 22 января 1945 года, а в конце апреля освободили.

– Вы помните их имена? – спросил Престон.

– Разумеется. Я никогда не забываю имен. Оба были молоды, одного звали Марэ, другого – Брандт, Фрикки Брандт. Оба африканеры, оба капралы. Я, правда, не помню номера их частей. Мы все там носили у кого что было, поэтому практически ни у кого не было нашивок своих воинских частей.

Они горячо поблагодарили его и вернулись в Преторию, вновь на Визаджи-стрит. К сожалению, Брандт – очень распространенная фамилия, также как и Бранд, где отсутствует «т», но произношение обеих одинаковое. Брандтов-Брантов были сотни.

К ночи с помощью сотрудников архива они нашли шесть капралов Фрикки Брандт, всех их уже не было в живых. Двое погибли во время боев в Северной Африке, двое – в Италии, один – в авиакатастрофе. Они взяли личное дело шестого.

Капитан Вилджоен изумленно смотрел на открытую папку.

– Я не верю своим глазам, – тихо проговорил он, – кто мог такое сделать?

– Кто знает? – ответил Престон. – Сделано это давно.

Папка была совершенно пустой.

– Очень жаль, – сказал Вилджоен, когда они возвращались с Престоном в Бургерспарк, – похоже, мы потеряли нить.

В тот же день вечером Престон позвонил из своего гостиничного номера полковнику Робертсу.

– Извините, полковник, что опять вас побеспокоил. Вы не помните, был у капрала Брандта близкий друг или приятель в бараке? По личному опыту армейской службы знаю, что друг бывает всегда.

– Совершенно верно, так и бывает. Не могу сразу вспомнить. Я подумаю и, если что-нибудь вспомню, позвоню вам с утра.

Полковник позвонил, когда Престон завтракал.

– Я вспомнил, – сказал он, – в бараках вмещалось по сто человек, мы были как сельди в бочке. Кто-то спал на полу, другим приходилось делить одну койку на двоих. Вот такие были условия.

– Понимаю, – сказал Престон, – а что же Брандт?

– Он делил койку с капралом Левинсоном из КДЛП.

– Простите, как вы сказали?

– Королевская Дурбанская легкая пехота, КДЛП. Левинсон был оттуда.

На этот раз им было легче искать в архиве. Левинсон – не такая распространенная фамилия, к тому же имелось название войсковой части. Они нашли его личное дело через четверть часа. Макс Левинсон, родился в Дурбане, в конце войны демобилизовался из армии, пенсии не получал, адрес не указан. Правда, они знали, что ему 65 лет.

Престон решил проверить телефонный справочник Дурбана, а Вилджоен попросил дурбанскую полицию проверить эту фамилию по своей картотеке. Вилджоену повезло первому. В полиции оказались две квитанции об уплате штрафа за нарушение правил уличного движения и адрес. Макс Левинсон содержал небольшую гостиницу на берегу моря. Вилджоен позвонил ему, к телефону подошла г-жа Левинсон. Она подтвердила, что ее муж был в Сталаге 344. В настоящий момент он на рыбалке.

Они, надеясь на лучшее, прождали его до вечера. Говорил с ним Престон. Благодушный владелец гостиницы вернулся с удачной рыбалки.

– Я помню Фрикки. Глупый, сбежал в лес. Я больше никогда о нем не слышал. А что вас интересует?

– Откуда он был? – спросил Престон.

– Из Восточного Лондона, – не сомневаясь ни минуты, ответил Левинсон.

– Из какой он семьи?

– Он никогда об этом особо не распространялся, – ответил Левинсон. – Разумеется, из семьи африканеров. Он прекрасно говорил на африкаанс, плохо – по-английски. Из рабочей семьи. Да, припоминаю, он говорил, что его отец стрелочник на железнодорожной станции.

Престон попрощался с Левинсоном и повернулся к Вилджоену.

– Восточный Лондон, – сказал он, – мы сможем туда доехать на машине?

Вилджоен вздохнул.

– Я бы не советовал, – пробурчал он, – Это в сотне миль отсюда. У нас очень большая страна, господин Престон. Если вы действительно решили туда ехать, лучше лететь самолетом завтра. Я договорюсь, чтобы нас там встретила полицейская машина с шофером.

– Только машина должна быть без опознавательных знаков, – предупредил Престон, – а водитель в штатском.

Хотя главное здание КГБ, расположенное на площади Дзержинского в центре Москвы, само по себе велико, в нем не сможет разместиться даже часть одного из главных управлений, входящего в состав этой огромной организации. Поэтому по Москве разбросано множество других зданий КГБ.

Первое Главное управление находится в Ясеневе на Московской кольцевой автодороге в южной части города. Управление размещается в современном семиэтажном здании из стекла и алюминия в форме трехконечной звезды, напоминающей эмблему фирмы «Мерседес».

Здание было построено финнами и предназначалось для Международного отдела ЦК КПСС. Но когда оно было закончено, представителям ЦК оно не понравилось; им не хотелось покидать центр Москвы, поэтому здание было передано ПГУ, которому оно пришлось по вкусу, так как расположено на окраине города, вдали от любопытных взоров.

Сотрудники ПГУ живут по легенде даже в своей стране. А поскольку многие из них выезжают за рубеж как «дипломаты», им меньше всего хочется, чтобы их заметил выходящими из здания ПГУ какой-нибудь назойливый турист с камерой в руках.

В структуре ПГУ есть сверхсекретное Управление, расположенное отдельно от всех, не в Ясеневе. Это Управление С – политическая разведка. Его сотрудники не только не встречаются со своими коллегами из ПГУ, они даже не знакомы между собой. Их занятия и тренировки проходят индивидуально, чтобы избежать лишних контактов.

Все объясняется советской психологией: русские помешаны на секретности и страхе измены. Этот страх отнюдь не изобретение коммунистов, он уходит корнями в далекое прошлое. Нелегалы Управления С – это мужчины, а иногда и женщины, которых специально готовят для длительной жизни за рубежом по тщательно проработанной легенде.

Несмотря на это, нелегалов раскрывают и даже перевербовывают. Некоторые сами вызываются на откровенность. Зная все это, ПГУ и Управление С стараются сами сузить степень их информированности: нельзя предать то, чего не знаешь.

Нелегалы живут в небольших квартирах в центре Москвы, проходят инструктаж и обучение поодиночке. Чтобы постоянно держать связь с ними, начальник Управления С работает на площади Дзержинского. Кабинет находится на шестом этаже здания (тремя этажами выше кабинета председателя Чебрикова и двумя – выше первых заместителей генералов Цинева и Крючкова).

Днем в среду, восемнадцатого марта, в то время как Престон беседовал с Левинсоном, именно в этот скромный кабинет вошли двое для встречи с начальником, вся сознательная жизнь которого была отдана тайному шпионажу. То, с чем пришли посетители, его не обрадовало.

– Только один человек соответствует вашим требованиям, – неохотно ответил он. – Он уникален.

Один из посетителей – представитель ЦК – предъявил небольшую карточку.

– В таком случае, товарищ генерал-майор, вы должны освободить его от текущей работы и направить по указанному здесь адресу.

Начальник мрачно кивнул. Он знал этот адрес. Когда посетители ушли, он задумался о документе, который они ему предъявили. Документ был из ЦК, хотя на нем отсутствовали какие-либо пометки, у него не было никаких сомнений в том, откуда исходит приказ. Он вздохнул с сожалением: трудно расставаться с одним из лучших воспитанников, замечательным агентом, но приказ есть приказ. Он офицер, и оспаривать приказы ему не положено, тем более этот. Нажав на кнопку селекторной связи, он сказал:

– Вызовите майора Валерия Петровского ко мне.

Первый самолет из Йоханнесбурга прибыл в Восточный Лондон – четвертый по величине город в Южной Африке – вовремя. Он приземлился в Бен Шёман – небольшом аккуратном аэропорту, оформленном в бело-голубых тонах. В главном вестибюле их встретил водитель-полицейский в штатском и провел к «форду» на стоянке автомобилей.

– Куда поедем, капитан? – спросил он. Вилджоен вопросительно взглянул на Престона.

– В Управление железнодорожного транспорта, – ответил тот.

Водитель кивнул, и они поехали на Флит-стрит. По одну сторону улицы располагался вокзал, по другую – старые обшарпанные одноэтажные здания администрации Управления.

Магическое удостоверение Вилджоена помогло им немедля попасть к начальнику финансового отдела. Он выслушал Престона и сказал:

– Да, мы платим пенсии всем бывшим работникам железной дороги. Кто вас интересует?

– Брандт, – назвал Престон. – К сожалению, я не знаю его имени. Он работал стрелочником много лет назад.

Начальник вызвал помощника, и все вместе они направились по обшарпанным коридорам к картотеке. Помощник, порывшись в бумагах, достал пенсионную карточку.

– Вот единственный Брандт, который здесь есть. Коос Брандт.

– Его возраст? – поинтересовался Престон.

– Шестьдесят три года, – ответил, взглянув на карточку, помощник.

Престон покачал головой. Если Фрикки Брандт ровесник Яну Марэ, а его отец примерно на тридцать лет старше, значит, ему должно было быть за девяносто.

– Человеку, которого я ищу, должно быть около девяноста лет, – сказал он.

Директор и его помощники были непреклонны: среди пенсионеров других людей по фамилии Брандт больше нет.

– В таком случае назовите нам трех старейших пенсионеров, которые получают пенсию у вас.

– Картотека составлена в алфавитном порядке, а не в возрастном, – возразил помощник.

Вилджоен отвел начальника в сторону и что-то зашептал ему на ухо на африкаанс. Сказанное возымело действие. Начальник выглядел потрясенным.

– Займитесь этим, – велел он помощнику. – Выбери всех, кто родился до 1910 года. Мы подождем у меня в кабинете.

Через час помощник подал им три пенсионные карточки.

– Есть тут один, которому девяносто, но он был грузчиком, другому – восемьдесят, он работал уборщиком. А этому – восемьдесят один, этот был стрелочником на сортировочной станции.

Стрелочника звали Фоури, и он жил где-то в районе Куигни. Через десять минут они уже ехали по старому району Восточного Лондона, построенному полвека назад. Некоторые убогие домики были подремонтированы, другие так и стояли развалюхами – в них жили бедные рабочие семьи. У Моор-стрит до них донесся лязг из железнодорожных мастерских и сортировочной станции; там ремонтировали составы для перевозки грузов из доков Восточного Лондона через Питермарицбург в Трансвааль. Дом стрелочника они нашли в квартале от Моор-стрит.

Дверь открыла пожилая негритянка с лицом, напоминающим грецкий орех, и забранными в пучок седыми волосами. Вилджоен обратился к ней на африкаанс. Старуха указала рукой куда-то за горизонт, что-то пробормотала и плотно закрыла дверь.

– Она говорит, что он в институте. Вы случайно не знаете, что она имеет в виду? – спросил Вилджоен у водителя.

– Знаю, сэр. Старый железнодорожный институт, сейчас его называют Турнубулл парк. Он находится на Патерсон-стрит. Это клуб отдыха железнодорожных рабочих.

Клуб оказался большим одноэтажным зданием. Перед ним находились бетонированная автостоянка и три площадки для игры в кегли. Войдя в дом, миновали множество бильярдных и телевизионных холлов и оказались в шумном баре.

– Папаша Фоури? – переспросил бармен, – Он на улице, смотрит игру в кегли.

Они нашли старика сидящим на солнышке возле одной из площадок и потягивающим пиво. Престон задал ему свой вопрос.

Старик, прежде чем ответить, некоторое время разглядывал пришельцев. Затем кивнул и сказал:

– Да, я помню Джо Брандта. Он умер много лет назад.

– У него был сын Фредерик, Фрикки?

– Совершенно верно. Молодой человек, вы заставляете меня припоминать такие давнишние события. Он был милым мальчиком, иногда приходил к нам на станцию после школы. Джо брал его в поездки на локомотивах. Отличное развлечение для мальчика в те годы.

– Это было в конце тридцатых годов? – спросил Престон.

Старик кивнул.

– Да, примерно в то время, после того, как Джо с семьей поселился здесь.

– В 1943 году Фрикки ушел на войну, – сказал Престон.

Папаша Фоури некоторое время смотрел на него слезящимися глазами, пытаясь вспомнить события пятидесятилетней давности.

– Да, так оно и было, – сказал он. – Он не вернулся домой. Джо сообщили, что он умер где-то в Германии. Это был удар для Джо. Он обожал мальчика, строил на его счет большие планы. Он так и не оправился после получения телеграммы. Умер он в 1950 году, как я считаю, от горя. Жена тоже вскоре умерла.

– Вы только что сказали «после того, как Джо с семьей поселился здесь», – напомнил Вилджоен. – Из какой части ЮАР они приехали?

Папаша Фоури был озадачен.

– Они были не из Южной Африки, – сказал он.

– Они были африканерами? – повторил Вилджоен.

– Кто вам это сказал?

– Так нам сообщили в армии, – ответил Вилджоен.

Старик улыбнулся.

– Возможно, Фрикки выдавал себя в армии за африканера, – сказал он. – Нет, они приехали из Германии. Иммигранты. Где-то в середине тридцатых годов. Джо до конца своих дней плохо говорил на африкаанс. Мальчик, разумеется, говорил хорошо, изучал язык в школе.

– А где хранятся данные на иммигрантов ЮАР?

– Вместе с другими государственными архивными документами в подвале здания правительства, – ответил Вилджоен.

– Могут сотрудники архива сделать для меня проверку, пока мы здесь? – поинтересовался Престон.

– Разумеется. Позвоним из полицейского участка.

Полицейский участок находился на Флит-стрит. Он располагался в трехэтажном здании из желтого кирпича, похожем на крепость, рядом с манежем Кафрских стрелков. Они позвонили, подали свою заявку и отправились обедать, лишив обеда архивариуса в Претории. К счастью, помог компьютер. Он быстро выдал номер нужной папки. По документам архивариус сделал краткую справку и послал ее телексом в Восточный Лондон.

Телекс Престону и Вилджоеиу принесли, когда они допивали кофе. Вилджоен его перевел.

– Боже мой, – удивился он, – кто бы мог подумать?

Престон задумался. Он встал и подошел к другому столику, за которым сидел водитель.

– В Восточном Лондоне есть синагога?

– Да, сэр. На Парк-авеню, в двух минутах ходьбы отсюда.

Синагога, с выкрашенными в белый цвет стенами и черным куполом, венчалась звездой Давида. В четверг днем здесь никого не было, кроме негра-привратника в старой армейской шинели и шерстяной шапочке. Он дал им адрес раввина Блюма в пригороде Салбурна. В три часа они уже стояли у его двери.

Он открыл дверь сам: рослый мужчина пятидесяти с небольшим лет, седой, бородатый. Одного взгляда было достаточно – он был слишком молод.

Престон представился.

– Не могли бы вы сказать, кто был раввином до вас?

– Раввин Шапиро.

– Жив он и где его найти?

– Входите, – пригласил их Блюм.

Он проводил их в дом, провел по коридору, в конце которого открыл дверь, В комнате перед камином сидел старик и пил кофе.

– Дядя Соломон, к тебе пришли.

Через час Престон вышел из дома и присоединился к сидящему в машине Вилджоену.

– В аэропорт, – приказал Престон водителю и обратился к Вилджоену: – Вы можете организовать встречу с генералом Пьенааром завтра утром?

Еще два человека в советских вооруженных силах были переведены со своих постов на выполнение специального задания.

В ста километрах к западу от Москвы, на повороте с Минского шоссе в лесу расположен центр РИЭС (разведка источников электромагнитных сигналов). Здесь ловят радиосигналы воинских частей стран Варшавского Договора и из-за рубежа. Тут можно перехватить сообщения, передаваемые и получаемые далеко за пределами советской границы. Одно подразделение комплекса изолировано и принадлежит исключительно КГБ.

Офицер, подключенный к выполнению специального задания, был радиооператором этого отделения.

– Он – лучший из тех, кто у меня есть, – пожаловался начальник в чине полковника своему заместителю, когда люди из ЦК ушли. – Лучший – не то слово. Если ему дать соответствующую аппаратуру, он услышит, как таракан чешет свою задницу в Калифорнии.

Вторым отобранным был полковник Советской Армии. По нашивкам на форме, которые он, правда, редко носил, можно было определить, что он служит в артиллерии. Вообще-то он был больше ученым, чем солдатом, и трудился в научном отделе Управления боеприпасов.

– Итак? – поинтересовался генерал Пьенаар, когда все расселись по кожаным креслам вокруг кофейного столика. – Наш дипломат Ян Марэ виновен или нет?

– Еще как виновен, – ответил Престон.

– Какие доказательства, г-н Престон? Когда он сбился с пути истинного, кто его завербовал?

– Он нигде не сбивался, его никто не вербовал, – заявил Престон. – Он не сделал ни одного неверного шага. Вы читали его автобиографию?

– Да, и к тому же, как вам сообщил капитан Вилджоен, мы все проверили: от даты рождения этого человека по сегодняшний день. Все точно.

– Это так, – сказал Престон. – История детства точна до мельчайших деталей. Я думаю, он и сейчас будет пять часов говорить о своем детстве, ни разу не сбившись и не допустив ни одной неточности.

– Значит, она правдива. Ведь ее можно проверить, – сказал генерал.

– Правдиво все, что подтверждается. История правдива до того момента, как два молодых солдата спрыгнули с немецкого грузовика в Силезии и побежали. После этого – сплошная ложь. Позвольте я все объясню, начав с истории человека, бежавшего с Яном Марэ, Фрикки Брандта. В 1933 году в Германии к власти пришел Адольф Гитлер. В 1935 году немецкий железнодорожный рабочий Иосиф Брандт обратился в южноафриканскую миссию в Берлине и попросил предоставить ему политическое убежище, мотивируя это тем, что он как еврей боится репрессий. Его обращение не осталось без ответа, он получил визу для въезда в Южную Африку со своей семьей. В ваших архивах должно быть подтверждение его обращения и выдачи визы.

– Совершенно верно, – кивнул генерал Пьенаар. – Когда Гитлер пришел к власти, много евреев переселилось в Южную Африку. Наша статистика в этом плане выгодно отличается от статистик некоторых других стран.

– В сентябре 1935 года, – продолжал Престон, – Иосиф Брандт со своей женой Ильзой и десятилетним сыном Фридрихом садится на пароход в Бременхавене и через шесть недель прибывает в Восточный Лондон. Здесь много немцев и мало евреев, но они предпочли остаться здесь. Глава семьи нашел работу на железной дороге. Чиновник иммиграционной службы сообщил местному раввину о прибытии новичков. Раввин, энергичный молодой человек по имени Соломон Шапиро, навестил вновь прибывших и предложил им войти в еврейскую общину. Они отказались, из чего он предположил, что приехавшие хотят адаптироваться в нееврейском сообществе. Он был разочарован, но у него не возникло никаких подозрений. В 1938 году мальчику, которого на местный манер теперь звали Фредерик, или Фрикки, исполнилось 13 лет. По еврейскому обычаю подошло время бар-митцва – совершеннолетия еврейского мальчика. Как Брандты ни старались избегать национальных обрядов, этот – человеку, у которого единственный сын, – обойти было невозможно. Раввин Шапиро вновь навестил их, чтобы спросить, хотят ли они совершить обряд. Брандты наотрез отказались. У раввина появились тревожные подозрения, которые переросли в уверенность.

– Какую уверенность? – озадаченно спросил генерал.

– Уверенность в том, что они не евреи, – ответил Престон. – Он сказал мне об этом вчера вечером. Во время церемонии совершеннолетия мальчика благословляет раввин. До этого раввин должен удостовериться в его еврейском происхождении. У евреев национальность определяется не по отцу, а по матери. Мать должна представить документ – кетубу, который подтверждает, что она еврейка. У Ильзы Брандт не было кетубы. Не могло быть и речи о бар-митцве.

– Значит, они въехали в Южную Африку, указав ложную причину, – подытожил генерал Пьенаар. – Но это было так давно!

– Дело не только в этом, – возразил Престон. – У меня нет доказательств, но думаю, что я прав. Иосиф Брандт не соврал, когда сказал южноафриканской миссии много лет назад, что ему угрожает гестапо. Так оно и было, опасность над ним нависла не из-за национальности, а из-за убеждений. Он был коммунистом. Он знал, что, если скажет об этом в вашей миссии, ему визы не дадут.

– Продолжайте, – мрачно буркнул генерал.

– К восемнадцати годам Фрикки полностью разделял убеждения отца и как коммунист готов был работать на Коминтерн. В 1943 году двое молодых людей вступили в южноафриканскую армию и ушли на войну: Ян Марэ из Дуйвельсклофа – воевать за Южную Африку и Британское Содружество, а Фрикки Брандт – воевать за родину своих убеждений – Советский Союз. Они не встретились ни во время начальной подготовки, ни в строю, ни в Италии, ни в Мусберге. Они встретились в Сталаге 344. Я не знаю, был ли Брандт автором плана побега, но он выбрал в спутники молодого человека, высокого и светловолосого, как сам. Я думаю, что именно он, а не Марэ, предложил бежать в лес, когда сломался грузовик.

– А как же воспаление легких? – спросил Вилджоен.

– Не было никакого воспаления, – ответил Престон. – И к польским партизанам-католикам они не попадали. Скорее всего они попали к партизанам-коммунистам, с которыми Брандт изъяснялся на немецком. Те привели их к красным. У них они попали в НКВД.

В период с марта по август что-то произошло. Насчет промозглых камер – это все ерунда. У Марэ узнали подробности его детства, Брандт все их запомнил, потом, подучив получше английский и изменив немного внешность, надел на шею личный знак Яна Марэ. После этого настоящий Ян, надобность в котором отпала, скорее всего был ликвидирован. В НКВД Брандта немного помяли, чтобы он выглядел худым и больным, и передали англичанам в Потсдаме. Он полежал какое-то время сначала в госпитале в Бьелефельде, затем в окрестностях Глазго. К зиме 1945 года все южноафриканские солдаты вернулись домой, он вряд ли мог столкнуться с кем-либо из полка Делла Рей. В декабре он отправился в Кейптаун, куда прибыл в январе 1946 года.

Правда, была одна неувязка. Он не мог ехать в Дуйвельсклоф, да и не собирался этого делать. Некто из Штаба обороны послал старику Марэ телеграмму о возвращении сына, который числился «без вести пропавшим, предположительно, убитым». К ужасу Брандта-Марэ он получил телеграмму – здесь я уже предполагаю, но логично допустить – с просьбой от отца Марэ вернуться домой. Брандт притворяется больным и ложится в военный госпиталь Винберг.

Но старика-отца это не остановило. Он вновь шлет телеграмму, на сей раз чтобы сообщить, что сам приедет в Кейптаун. В отчаянии Брандт обращается к своим друзьям из Коминтерна. Все улажено. Старик сбит на пустынной дороге в долине Мутсеки. После этого проблем больше не возникало. Молодой человек не попал на похороны, это ни у кого в Дуйвельсклофе не вызвало удивления, у юриста Бенсона не возникло никаких подозрений даже когда его попросили продать недвижимость и переслать деньги в Кейптаун.

В кабинете генерала воцарилось молчание, было слышно, как муха жужжит, ползая по окну. Генерал кивнул несколько раз.

– Похоже на правду, – согласился он. – Но нет никаких доказательств. Мы не можем доказать, что Брандты не были евреями, тем более – что они были коммунистами. У вас есть что-нибудь, что поможет развеять сомнения?

Престон вынул из кармана фотографию и положил ее на стол перед генералом Пьенааром.

– Это последняя фотография настоящего Яна Марэ. Видите, он был в юности заядлым игроком в крикет. Он был нападающим. Если вы посмотрите, как держит мяч, вы увидите, что он левша. Я неделю в Лондоне наблюдал за Яном Марэ в бинокль. По тому, как он водит машину, курит, ест, пьет, видно, что он правша. Генерал, с человеком многое можно сделать: изменить внешность, изменить волосы, речь, лицо, манеры. Но невозможно превратить левшу в правшу.

Генерал Пьенаар, который полжизни играл в крикет, внимательно рассматривал фотографию.

– Тогда кого мы имеем в Лондоне, г-н Престон?

– Генерал, вы имеете агента-коммуниста, который уже более сорока лет работает под крышей южноафриканской дипломатической службы на Советский Союз.

Генерал Пьенаар поднял глаза и обратил свой взор на монумент «Фоортреккер» за окном.

– Я раскрошу его на мелкие кусочки, – прошептал он, – я втопчу их в грязь!

Престон кашлянул.

– Принимая во внимание то, что у нас тоже возникли проблемы из-за этого человека, не могли бы вы воздержаться от каких-либо действий пока не побеседуете лично с сэром Найджелом Ирвином?

– Хорошо, г-н Престон, – кивнул генерал Пьенаар. – Я переговорю с сэром Найджелом. Какие у вас планы?

– Я хотел бы вылететь в Лондон сегодня вечером.

Генерал Пьенаар поднялся и протянул ему руку:

– Счастливо, г-н Престон. Капитан Вилджоен проводит вас до самолета. Спасибо за помощь.

Из гостиницы, где он укладывал вещи, Престон позвонил Деннису Грею, приехавшему из Йоханнесбурга, чтобы забрать сообщение для отправки его шифровкой в Лондон. Через два часа придет подтверждение и сообщение, что завтра, в субботу, Хеммингс ждет Престона в своем кабинете.

Около восьми часов вечера Престон и Вилджоен стояли в зале аэропорта. Объявили рейс на Лондон. Престон предъявил посадочный талон, Вилджоен неизменное удостоверение.

– Я хочу сказать вам, англичанин, вы чертовски хорошая жагдхонд.

– Спасибо, – поблагодарил Престон.

– Вы знаете, что такое жагдхонд?

– Догадываюсь, – аккуратно подбирая слова, произнес Престон, – охотничья собака – медлительная, неуклюжая, но с мертвой хваткой.

Впервые за эту неделю капитан Вилджоен засмеялся, запрокинув голову. Потом снова посерьезнел:

– Можно задать вам вопрос?

– Да.

– Зачем вы положили цветы на могилу?

Престон посмотрел на сверкающий в темноте огнями лайнер в двадцати метрах от них. По трапу поднимались последние пассажиры.

– Они отняли у него сына, а потом убили. Положить цветы на могилу – единственное, что можно сделать для старика.

Вилджоен протянул ему руку.

– До свидания, Джон, желаю удачи.

– До свидания, Андриес.

Через десять минут самолет взлетел, держа курс на север, в Европу.