"Четвертый протокол" - читать интересную книгу автора (Форсайт Фредерик)

Глава 15

Аэропорт Глазго находится в восьми милях от города и соединен с ним автомагистралью М8. Самолет, на котором прилетел Престон, приземлился около половины пятого, и так как у Престона был только ручной багаж, он появился в вестибюле аэропорта через десять минут после приземления. Он подошел к справочному бюро, дежурная громко объявила: мистер Кармайкл, вас ожидает…

Инспектор уголовного розыска из спецотдела подошел к нему и представился. Через пять минут они сидели уже в машине инспектора, которая неслась по автомагистрали к темнеющему городу.

– Обсудим все по дороге, – предложил Престон, – изложите, что произошло.

Кармайкл был краток и точен. В обстоятельствах было довольно много пробелов, которые он не мог восполнить, но у него было время познакомиться с показаниями полицейских констеблей. Он изложил все, что знал. Престон молча слушал его.

– Так что же заставило вас позвонить в Шотландский офис и вызвать человека из Лондона? – спросил он.

– Возможно, я ошибаюсь, но мне думается, что этот человек не матрос торгового флота, – сказал Кармайкл.

– Продолжайте.

– К тому же Крейг сообщил одну подробность сегодня утром, – продолжал Кармайкл, – я при этом не присутствовал, но ее услышал человек из разведотдела. Он-то мне и позвонил. То, что сказал Крейг, подтвердил и его напарник Мак Бэйн. Ни один из них не упомянул о ней в своих официальных показаниях, так как это всего лишь их домыслы. Но все же это стоит проверить.

– Я слушаю.

– Они сказали, что, когда нашли этого моряка, он лежал скрючившись, обхватив руками рюкзак и прижав его к животу. Крейгу показалось, что он защищал его пуще жизни.

Престону это тоже показалось странным. Если человека избивают до смерти, он, конечно же, инстинктивно скрючивается, но при этом защищает руками голову. Почему человек подставил голову, чтоб защитить ненужный рюкзак?

– Затем, – продолжил Кармайкл, – я заинтересовался местом и временем происшествия. В порту Глазго моряки обычно идут в бары «Бэтти» или «Стэйбл». Этого человека нашли в четырех милях от доков. Он шел неизвестно куда, поздно ночью, и мне точно известно, что поблизости нет ни одного бара. Так куда же он, черт возьми, шел?

– Хороший вопрос, – сказал Престон, – что дальше?

– В десять утра, когда я пришел на вскрытие, я обнаружил, что тело при падении сильно пострадало, но лицо, за исключением пары синяков, было в порядке. Нэды били его в спину и по затылку. Я видел лица моряков торгового флота и раньше. Они обычно обветренны, потрескавшиеся от непогоды, загорелые, испещрены морщинками. У этого же было лицо бледное – лицо человека, не привыкшего к жизни на палубе. Затем его руки. У него должны быть загорелые руки с огрубевшими ладонями. У пострадавшего же были мягкие и белые руки служащего. И, наконец, последнее – его зубы. Я думал, что у матроса из Ленинграда состояние зубов будет «типично русское»: темные пломбы, стальные коронки. У этого человека были золотые пломбы и две золотые коронки.

Престон одобрительно кивнул. Кармайкл был наблюдателен. Они подъехали к стоянке перед отелем, в котором Кармайкл забронировал Престону номер на один день.

– И последняя деталь. Она мелка, но все же важна, – заключил Кармайкл, – перед вскрытием советский консул побывал у главного инспектора на Питт-стрит. Я тоже там был. Он готов был заявить протест, но вошли капитан с замполитом. Последний пошептался с консулом, вышел переговорить с ним в коридор. Вернувшись, консул стал вежливее и уступчивее, как будто замполит сообщил ему что-то важное о погибшем. У меня сложилось впечатление, что они не хотят поднимать шум, пока не переговорят с посольством.

– Вы кому-нибудь из полиции сообщили, что я приеду? – спросил Престон.

– Нет еще, – ответил Кармайкл, – вы хотите, чтобы я это сделал?

Престон покачал головой.

– Подождите до утра. Там и решим. Может быть, все это пустяки.

– Будут ли какие-нибудь распоряжения?

– Дайте мне копии всех показаний и список личных вещей потерпевшего. Кстати, где они?

– Закрыты в участке на Патрик-стрит. Я достану вам копии показаний и привезу их позже.

Генерал позвонил своему другу из ГРУ. Сообщив, что курьер из Парижа привез ему две бутылки французского бренди, он сказал, что сам он не пьет, но хотел бы в качестве подарка отвезти бренди Петру Марченко на дачу в выходные. Будет ли на даче кто-нибудь, чтобы вручить пакет. Нет ли телефона на даче Марченко и как туда позвонить. У сотрудника ГРУ были все сведения. Сообщив их генералу, он сразу же забыл этот разговор.

Зимой на большинстве дач советской элиты живут домработницы и персонал, обслуживающий хозяйство. Когда Карпов позвонил, к телефону подошла домработница Марченко. Она сказала, что хозяин приедет на следующий день, в пятницу, как обычно, после шести вечера. Он поблагодарил ее и положил трубку. Он решил отпустить шофера и устроить Марченко сюрприз – подъехать к нему часам к семи.

Престон лежал на кровати, рассуждая сам с собой. Кармайкл привез ему все показания, взятые в больнице и в управлении. Как любые показания, они были изложены сухим канцелярским языком, совсем не похожим на тот, каким люди обычно излагают то, что они видели и слышали. Факты и никаких эмоций.

Престон не знал одной детали, потому что Крейг не упомянул о ней, а медсестра просто не видела: перед тем, как выбежать из палаты в коридор, Семенов пытался схватить круглую табачную коробку. Крейг просто сообщил, что пострадавший толкнул его.

В списке личных вещей тоже не было ничего интересного. Числилась круглая табачная коробка с содержимым. А что имелось в виду под «содержимым»? Может быть, махорка?

Престон перебрал в уме возможные версии. Первая: Семенов – тайный агент, которого забросили на территорию Британии, что маловероятно. Он числится в списке экипажа, его отсутствие на судне в момент отплытия в Ленинград могло вызвать подозрение.

Итак, он прибыл в Глазго и покинул судно ночью в четверг. Что он делал в тот поздний час на полпути к Грейт-Вестерн-роуд? Хотел передать посылку через тайник или шел на встречу? Неплохо. А может, взять посылку, чтобы доставить ее в Ленинград? Уже лучше. Но некоторые сомнения мучили Престона.

Зачем с таким отчаянием матрос защищал рюкзак, будто вся жизнь зависела от этого? Он же уже должен был освободиться от того, что доставил.

Если, наоборот, он прибыл забрать груз, но еще не успел этого сделать, то опять возникал все тот же вопрос. Если он забрал груз, то почему никаких интересных документов или вещей при нем не найдено.

И если то, что он должен был передать или забрать, было спрятано в одежде, то зачем ему понадобился рюкзак. Если что-то было зашито в подкладку его куртки или брюк, спрятано в каблуке ботинка, то почему бы не отдать нэдам рюкзак, из-за которого все и началось. Он бы спас свою жизнь, придя на встречу или обратно на корабль (неизвестно куда именно он направлялся) всего с парой синяков.

Престон прокрутил еще несколько вариантов. Возможно, матрос прибыл как курьер для очной встречи с советским агентом, работающим в Британии. Зачем? Чтобы передать устную информацию? Непохоже. Есть более надежные способы это сделать. Получить устный рапорт? То же самое. Встретиться с резидентом, чтобы поменяться с ним местами? Тоже не подходит. Фотография в мореходной книжке была его, Семенова. Если бы он должен был поменяться местами с нелегалом, Москва бы выдала ему вторую платежную книжку с нужной фотографией, чтобы тот, другой, мог взойти на судно как матрос Семенов. И вторая книжка была бы при нем. В крайнем случае зашитая в подкладку… В подкладку чего? В подкладку жакета? Тогда зачем защищать рюкзак? В рюкзак? Ближе к истине. Все дороги ведут к этому проклятому рюкзаку.

Около полуночи он позвонил Кармайклу домой.

– Вы не могли бы заехать за мной в восемь? – спросил Престон, – Я хочу поехать в участок и осмотреть личные вещи погибшего.

В пятницу утром за завтраком Евгений Карпов спросил свою жену Людмилу:

– Ты сможешь поехать с детьми на дачу сегодня сама?

– Конечно. Ты приедешь после работы?

Он рассеянно кивнул.

– Я опоздаю. Мне нужно повидаться с человеком из ГРУ.

Людмила вздохнула про себя. Она знала, что у него есть маленькая щупленькая секретарша, похожая на куропатку, с квартирой в районе Арбата. Ей это было известно, жены часто сплетничают между собой, а в таком расслоенном обществе, как их, большинство ее подруг были женами офицеров такого же ранга, как и ее муж. Она скрывала от мужа, что знает о его слабости.

Ей было пятьдесят, она была замужем за Карповым уже 28 лет. Это было удачное замужество, если брать в расчет его службу. Она была неплохой хозяйкой. Как и другие жены офицеров ПГУ, она потеряла счет вечерам, которые провела в ожидании, пока муж сидел в шифровальной комнате посольства далеко за рубежом. Она выдерживала бесконечную скуку бесчисленных дипломатических приемов, выдерживала молча, не зная иностранных языков, в то время как ее муж, элегантный и приветливый, довольно свободно болтал по английски, французски и немецки, делая свою работу под прикрытием посольства.

Она потеряла счет неделям, проведенным в одиночестве с маленькими детьми на руках в тесной квартирке, когда он, будучи младшим офицером, был где-то далеко на курсах или на задании стоял в тени у Берлинской стены в ожидании возвращения курьера.

Она испытала и панический страх, когда на заграничной станции один из коллег ее мужа сдался западным властям и контрразведчики в течение нескольких часов мучили ее расспросами об этом человеке и его жене. С сожалением она наблюдала, как жену перебежчика, женщину, с которой она могла быть знакома, а сейчас не рискнула бы даже до нее дотронуться, выводили из самолета. Это – работа, говорил ей муж, стараясь успокоить.

Все это было давно. Теперь ее Женя уже генерал, у них светлая и просторная квартира, прекрасно обустроенная дача в строгом соответствии со вкусами мужа: дерево, ковры – удобно, но чуть грубовато. Их сыновья – их гордость, оба учились в университете: один на врача, другой на физика. Не будет больше страшных посольских квартир, через три года муж уйдет в отставку с почестями и хорошей пенсией. А то, что он встречается с другой женщиной раз в неделю, не оригинально. Может быть, так даже и лучше, чем иметь мужа грубого пьянчугу, как у некоторых, или заштатного майора в забытой богом азиатской республике. И все-таки она вздохнула про себя.

Здание полицейского участка в Глазго не самое привлекательное в городе. В нем дело о драке и самоубийстве потонуло в рутине других дел.

Дежурный сержант помахал констеблю и провел Кармайкла и Престона внутрь, где открыл комнату, уставленную коробками с вещественными доказательствами различных дел. Он посмотрел на удостоверение Кармайкла без удивления, не удивился он и тому, что Кармайкл с коллегой собрались проверить личные вещи погибшего человека, который оказался иностранным моряком. Сержант знал порядок расследований – полжизни он потратил на них, но он отказался покинуть комнату, пока они открывали коробку и осматривали содержимое.

Престон начал с ботинок. Он проверил каблуки, посмотрел, не снимаются ли подошвы и нет ли специальных тайников внутри.

Носки и нижнее белье заняли меньше времени. Он снял крышку с разбитых наручных часов, но они оказались просто часами. На проверку брюк ушло больше времени: он прощупал все швы и складки в поисках каких-либо уплотнений. Никаких результатов.

Свитер со стойкой, который носил этот русский, осмотреть было гораздо проще: ни швов, ни уплотнений. Гораздо дольше он возился с курткой, но безрезультатно. Когда подошла очередь рюкзака, Престон был убежден, что если этот загадочный товарищ Семенов и имел что-то при себе, то это что-то должно быть тут.

Он начал с грубого свитера, место которого было разве что на свалке. Ничего. Тогда он занялся самим рюкзаком. Через полчаса Престон убедился, что рюкзак имеет двойное брезентовое дно, прошитое несколькими швами, сам мешок сшит из однослойного брезента. Маленькие заклепки в верхней части рюкзака отнюдь не передатчики, а веревка не антенна.

Осталась табачная коробка. Она была русского производства с обыкновенной закручивающейся крышкой. Она все еще пахла едким табаком. Вата была ватой. Три металлических диска: два блестящих – из легкого металла, похожего на алюминий, третий – матовый, как свинец, и тяжелый. Он рассматривал их, положив на стол. Кармайкл смотрел на Престона, а сержант уставился на пол. Его смущали не сами диски, а то, что их назначение было совершенно непонятно.

Алюминиевые диски были проложены тяжелым диском. Тяжелый диск был два дюйма в диаметре, а легкие – три. Престон старался представить себе, для каких целей они предназначены: для радиосвязи, шифровки, дешифровки, фотографии. Ответ был один – ни для чего этого. Это были просто металлические диски. Но почему человек готов был скорее умереть, чем отдать их в руки нэдов, которые просто выкинули бы их в канаву, чем отвечать о них на допросе.

Престон встал и предложил перекусить. Сержант, который пожалел о потерянном времени, собрал вещи и закрыл их в ящик.

Во время ленча в отеле «Понд» (Престон предложил съездить к месту происшествия) он неожиданно извинился и сказал, что ему необходимо срочно позвонить.

– Это займет немного времени, – сказал он Кармайклу, – закажи себе бренди за мой счет.

– Ладно, я так и сделаю, – ухмыльнулся Кармайкл.

Выйдя из отеля, Престон направился к бензоколонке, где сделал несколько покупок в магазинчике. Затем он вернулся в отель и позвонил в Лондон. Он сообщил своему помощнику Брайту номер полицейского участка в Патрике и сказал, в какое точно время необходимо туда перезвонить.

Через полчаса они были снова в том же участке, где раздраженный сержант вновь сопровождал их в комнату для вещественных доказательств. Престон устроился за столом с телефонным аппаратом. Перед собой на столе он взгромоздил кучу вещей из разных пакетов. В три часа зазвонил телефон, монитор показал, что это междугородный звонок из Лондона. Сержант поднял трубку.

– Это вас, сэр. Лондон на проводе, – сообщил он Престону.

– Подойди вместо меня, – попросил он Кармайкла, – узнай, это срочно или нет.

Кармайкл поднялся и подошел к сержанту, который держал трубку. На секунду оба шотландских офицера оказались спиной к Престону.

Через десять минут он в последний раз осмотрел все веши. Кармайкл повез его в аэропорт.

– Я представлю рапорт, – сказал Престон. – Не понимаю, почему этот русский так встревожился. Как долго вещи будут в участке?

– Несколько недель. Советскому консулу это уже сообщили. Поиск хулиганов ведется. Может, удастся поймать одного из них и выйти на всю группу. Но я сомневаюсь.

Престон прошел регистрацию. Нужно было идти на посадку.

– Ты знаешь, это глупо, – сказал Кармайкл, – но если бы этот русский вел себя более сдержанно, мы бы отправили его на судно со всеми вещами и этими «игрушками» да еще бы принесли свои извинения.

Когда самолет набрал высоту, Престон, вынув из сложенного носового платка три диска, еще раз рассмотрел их, снова завернул в носовой платок и спрятал в карман. Они по-прежнему ни о чем не говорили.

Три шайбы, купленные на бензоколонке, заменят их на некоторое время в табачной коробке русского. А сейчас он хочет, чтобы один человек взглянул на них. Человек этот работает недалеко от Лондона, Брайт уже попросил его задержаться на работе до прилета Престона.

Карпов приехал на дачу Марченко после семи, когда уже стемнело. Дверь открыл ординарец генерала, молодой солдат, и проводил Карпова в комнату. Марченко был рад, но слегка удивлен визиту своего друга из другого, более важного разведотдела.

– Евгений Сергеевич, – прогудел он, – что занесло тебя в мою скромную, обитель.

Карпов держал в руках пакет.

– Один из моих ребят только что вернулся из Турции. Ехал через Армению, – сказал он, – замечательный парень, он никогда не возвращается с пустыми руками, в Ереване специально достал вот это.

Он вынул одну из четырех бутылок лучшего армянского коньяка.

В глазах Марченко вспыхнули огоньки.

– «Ахтамар»! – воскликнул он, – самый лучший для ПГУ!

– Да, – согласился Карпов, – я ехал к себе на дачу и подумал: один не справлюсь, нужен помощник. Вспомнил про тебя. Ну что, попробуем?

Марченко разразился смехом.

– Саша! Рюмки! – крикнул он.

Престон прибыл около пяти, забрал свою машину с автостоянки и выехал на автомагистраль М4. Но вместо Лондона он повернул на запад к Беркширу. Через полчаса он был уже у цели – в институте на окраине городка Олдермастон.

Исследовательский институт атомного оружия, известный под названием Олдермастон – любимое место маршей участников движения за мир, убежденных, что именно здесь создают атомные бомбы. На самом деле это многопрофильная организация. Тут действительно конструируют ядерные устройства, но также ведут исследования в области химии, физики, машиностроения, взрывчатых веществ, фундаментальной и прикладной математики, радиобиологии, медицины, электроники. Кстати же здесь было прекрасное отделение металлургии.

Несколько лет назад один из ученых Олдермастона прочел лекцию о металлах, используемых при изготовлении взрывчатки и бомб в Ирландской республиканской армии. Лекция предназначалась для офицеров-разведчиков, работавших в то время в Ольстере. Одним из тех, кто хорошо запомнил лекцию уэльсского ученого, был Престон.

Доктор Дэфидд Уинн-Эванс ждал его в вестибюле. Престон представился и напомнил Уинн-Эвансу о той давнишней лекции.

– Да, ну и память у вас, – сказал он с явным уэльсским акцентом, – итак, мистер Престон, чем могу служить?

Престон достал из кармана носовой платок, развернул его и протянул ученому три диска.

– Их забрали у одного человека в Глазго, – признался он. – Я хочу знать, что это такое и для чего может быть использовано.

Доктор посмотрел поближе.

– Трудно сказать без тщательного анализа и проверки, – ответил специалист по металлам. – У меня завтра торжественный ужин, а послезавтра – свадьба дочери. Если я займусь ими в понедельник, а?

– В понедельник? – переспросил Престон. – Я сам хотел бы отдохнуть. Буду дома. Вы позвоните мне туда, в Кенсингтон.

Доктор Уинн-Эванс заторопился наверх, закрыл диски в своем сейфе, потом попрощался с Престоном и поспешил на ужин. Престон отправился в Лондон.

Пока он ехал, на станции в Менуиз-Хилл был запеленгован тайный радиопередатчик. Станции Броди в Уэльсе и Чиксанде в Бедфордшире тоже зарегистрировали его. Передача велась из района холмов к северу от Шеффилда.

Когда полиция прибыла на это место, на пустынной дороге, лежащей в стороне от главной магистрали, никого уже не было.

Позже вечером один из дежурных офицеров встретился с начальником смены в его кабинете отделения радиоперехвата в Челтенхэме.

– Это все тот же, черт, – выругался он. – У него отличная машина и хороший передатчик. Сеанс длился всего пять секунд. Мне кажется, мы его не расшифруем. Тогда в Дербишире, теперь в Йоркшире. Видимо, он где-то на севере Мидленда обитает.

– Следите за ним, – сказал начальник, – у нас давно не было так неожиданно заговорившего передатчика. Интересно, что он передает.

Что хотел сказать майор Валерий Петровский и что передал его радист, расшифровывалось так:

Первая бутылка «Ахтамара» была пуста, они начали вторую. Марченко раскраснелся, но под настроение мог выпить и две бутылки целиком, не теряя самоконтроля.

Карпов, который редко пил для удовольствия и еще реже в одиночестве, закалил свой желудок за годы, проведенные на дипломатической службе. И когда нужно, он всегда сохранял ясную голову. Кроме того, еще в Ясеневе он заставил себя съесть полфунта масла, что замедляет действие алкоголя, так как жир, устилая стенки желудка, замедляет действие алкоголя.

– Чем ты занимаешься сейчас, Петр? – спросил он.

Глаза Марченко сузились.

– Ты почему спрашиваешь?

– Успокойся, Петр, мы знаем друг друга. Вспомни, кто спас твою задницу в Афганистане три года назад? Ты мой должник. Что происходит?

Марченко согласно кивнул. Он вспомнил: в 1984 году он возглавлял крупную операцию ГРУ против исламских повстанцев у перевала Хайбер. Был там один лидер моджахедов, который совершал рейды на Афганистан с территории Пакистана. Марченко опрометчиво отправил небольшой отряд в Пакистан, чтобы схватить его. Группа попала в переделку. Участвовавшие в операции афганцы приняли страшную смерть. Лишь русскому посчастливилось остаться в живых. Моджахеды передали его в руки пакистанских властей, надеясь получить в обмен оружие.

Марченко висел на волоске. Он обратился за помощью к Карпову, тот, возглавлявший в то время Управление «С», рискнул одним из своих лучших агентов – офицером пакистанской армии в Исламабаде, – велев ему сделать все, но освободить русского и переправить его обратно через границу. Из-за опрометчивости Марченко мог разразиться крупный международный скандал, а его имя пополнило бы длинный список советских офицеров, сломавших свою карьеру в этой никчемной стране.

– Да, я перед тобой в долгу, но не спрашивай, чем я занимался последние несколько недель. Это специальное задание, почти от самого… Надеюсь, ты понимаешь о ком я говорю? Никаких имен.

Он потеребил кончик носа своими толстыми пальцами и важно кивнул.

Карпов налил еще по одной рюмке. В ход пошла третья бутылка.

– Извини за любопытство, – продолжил Карпов, – не будем больше говорить об этом. Не будем говорить об операции…

Марченко предостерегающе погрозил пальцем. Его глаза налились кровью. Он был похож на раненого кабана в зарослях кустарника, мозг которого затуманен не болью и потерей крови, а алкоголем. Но он был от этого не менее опасен.

– Никакой операции, выброси это из головы. Я присягнул, что сохраню все в тайне… Все мы. Это очень высоко… выше, чем ты думаешь. Не упоминай об этом, ладно?

– И не подумаю, – ответил Карпов, вновь наполняя рюмки.

Пользуясь тем, что Марченко был уже пьян, он подливал ему больше, чем себе, стараясь держать ухо востро.

Через два часа осталась только треть последней бутылки «Ахтамар». Марченко клевал носом. Карпов поднял бокал.

– За забвение!

– За забвение? – спросил Марченко в замешательстве. – Со мной все в порядке. Пей свою содовую в ПГУ, от нее не забудешься…

– Да нет же, – пояснил Карпов. – За то, чтоб забыть о плане. Забыть и все!

– «Аврору»? Да, забудем! Чертовски замечательная идея.

Они выпили. Карпов снова наполнил бокалы.

– И всех забыть. И Филби… и академика.

Марченко кивнул утвердительно. Он попытался выпить еще, но, промахнувшись, попал рюмкой в подбородок.

– Крылов? Задница. Забудем всех их!

Была полночь, когда Карпов доплелся до своей машины. Он немного постоял, опершись на дерево, потом засунул два пальца в рот и выплеснул на снег все содержимое желудка, постоял немного, жадно глотая морозный ночной воздух. Немного помогло. Путь до собственной дачи стал для него кошмаром. Он поцарапал решетку и дважды чуть не сделал аварию.

Людмила не спала. Она уложила его в постель, напуганная тем, что он проделал путь от Москвы в таком состоянии.

В субботу утром Престон приехал в Тонбридж, чтоб забрать сына Томми. Всегда, когда он забирал Томми из школы, на него обрушивался град воспоминаний и впечатлений о прошедшей четверти, намерений и планов на следующую четверть, планов на предстоящие каникулы, похвалы друзьям, презрительные отзывы о врачах и их коварстве.

Дорожная сумка, коробка со сладостями были в машине. Дорога обратно в Лондон для Престона была блаженством. Он рассказал сыну о своих планах на неделю, которую они проведут вместе, и был счастлив, что сын одобрил их. Но лицо мальчика сникло, когда он вспомнил, что через неделю ему придется вернуться в дорогие апартаменты в Мэйфэре, где жила Джулия со своим другом – промышленником. Этот человек годился Томми в дедушки, и Престон подозревал, что ребенок у старика вызывает раздражение своими шалостями.

– Папа, – сказал Томми, когда они проезжали Воксхоллский мост, – почему мне нельзя жить у тебя всегда?

Престон вздохнул. Непросто было объяснить все двенадцатилетнему мальчугану.

– Потому что, – начал он осторожно, – твоя мама и Арчи не женаты. Если бы я попросил ее об официальном разводе, она бы потребовала с меня определенную сумму денег, которая называется содержанием. Но с моим жалованьем я не могу заплатить эту сумму. То есть у меня не хватает денег, чтобы содержать ее, себя и тебя, чтобы платить за твою школу. Если я не в состоянии заплатить эту сумму, суд решит, что тебе лучше жить только с мамой. Тогда нам пришлось бы видеться даже реже, чем сейчас.

– Я не знал, что все зависит от денег, – грустно сказал мальчик.

– Да, в конечном счете, все зависит от денег. Грустно, но факт. Несколько лет назад, если бы я мог устроить лучшую жизнь для тебя и твоей матери, может быть мы бы не разошлись. Но я был просто военным офицером, и даже когда ушел из армии в министерство внутренних дел, зарплата осталась не слишком большой.

– А что ты делаешь в министерстве внутренних дел? – спросил мальчик. Он пытался обойти тему разлуки родителей.

– Я вроде бы как небольшой чиновник, – сказал Престон.

– Ух, это должно быть скучная работа.

– Да, это действительно так, – согласился Престон.

Евгений Карпов проснулся в полдень в тяжелом похмелье. Только полдюжины таблеток аспирина помогли ему. После завтрака полегчало, он решил пройтись.

Что-то осталось в глубине его сознания: какие-то полурасплывчатые воспоминания, обрывки фраз, имя Крылова. Один из секретных справочников, которые он держал на даче, пояснил: профессор Крылов Владимир Ильич, историк, профессор Московского университета, член КПСС, академик Академии наук, член Верховного Совета и пр., и пр. Это все он знал. Должно быть еще что-то.

Он шел по снегу в глубокой задумчивости, опустив голову. Дети ушли кататься на лыжах, воспользовавшись последними зимними деньками. Людмила шла рядом с мужем. Она чувствовала его настроение и воздерживалась от расспросов.

Вчера ночью она была удивлена, но, с другой стороны, успокоена: до такой степени напиться у дамы сердца невозможно. Скорее всего, он был с кем-то из коллег по ГРУ, так называемых «соседей». Так что подруга с Арбата исключалась.

В начале четвертого его осенило. Он остановился и неожиданно произнес:

– Ну конечно же, черт побери! – с облегчением улыбнулся и взял жену под руку. Вместе они вернулись в дом.

Генерал Карпов знал, что он будет должен проверить кое-какие документы у себя в кабинете в понедельник утром, и посетить профессора Крылова в понедельник вечером.