"Ярь" - читать интересную книгу автора (Метелева Наталья)

ВХОД

Когда корабль входит в гипер, мир — сплошное сияние. Когда выходит — брезжат лампы «аварийки», жужжит вибромассажер капсулы, сердце спотыкается, вяло жует какую-то впрыснутую в вены дрянь — мир возвращается в сознание, складываясь, как паззл.

Между входом и выходом — прочерк. Черный ящик, точнее — миг. Там нет ни мира, ни нас в мире. Ни тьмы, ни света.

Но тьма была. И тишина. И холод.

Я очнулся, уже зная — всё не так, а значит, всё плохо.

Выбрался ощупью из отсека. Нигде ни искры. Ни зги. Шлюзы открыты. Люки выдраны, как лопнувшие перепонки. Воздух странный. Кромешный мрак хрустел на зубах горькой пылью. Вкус остановленного мгновения.

А потом хлынули крики. Отовсюду. Не один я полз в кают-компанию, хотя обязан был оставаться на местах и сохранять спокойствие. И правильно делал: кто-то из экипажа — только они наизусть знают все переходы — громыхал по перегородкам и орал, похоже, в сложенные рупором ладони:

— Всем, кто слышит! Покинуть отсеки, идти на мой голос. Сбор в кают-компании. Всем, кто слышит…

— Оружие, фонари, зажигалки, пьезорки есть? — спросил густой, как смоль, бас, когда я ввалился в шлюз. — Сдать!

Вопрос был таким абсурдным, что паника куда-то делась. Скончалась от шока. В космос на спичках… в гипер на пьезорке…

— Не курю и безоружен.

— Имя, звание?

— Лесь Белов, пассажир с третьего уровня. Билет показать, контролер?

— Угу, — злобно буркнул смоляной бас, — только свет включи, а то номера не видно.

— Что случилось-то? — я всё ещё надеялся на банальную аварию, но промерзшее от страха нутро чуяло — влипли по самое не могу. И не факт, что выберемся живыми.

— Случилось? Бал-маскарад, блин, — ругнулся невидимый во тьме обладатель баса. — Отползай по стенке вправо. И тихо. Не кричать, не искать своих. Через четверть часа перекличка, тогда и узнаешь.

Я шагнул. Чьи-то руки меня обняли, жаркий шепот моментально согрел:

— Лесь! Живой!

Есть Бог на свете, есть.

— Всегда, Янка!

Мы не поняли, когда захлопнулась крышка «банки». Просто бас «контролера» не отозвался на перекличке. Капитан тут же приказал всем отойти от шлюза. Толпа колыхнулась, и нас с Янкой вдавило в стену. И стена непонятно спружинила. Оказалось — ее уже нет. А вместо — нечто склизкое, упругое.

— Добро пожаловать в задницу Бога! — съязвил Влад. Мне бы его оптимизм.

В отсек, где был шлюз, прохода не стало. Там тьма оказалась прожорливой — глотала с причмокиванием.

И ни одна пьезорка не работала.

И стал свет…

Обреченному не помочь. Он повисает над головами — погребальный костер из самого себя. Светит кошмарной лампой. И банка заполняется воздухом с запахом озона. А дальше — по разному. Пусть кто-нибудь другой рассказывает, как невидимые рыбы начинают клевать на червя, как сосут его изнутри.

И снова — тьма. Тьма — это хорошо. Это значит — никто сейчас не умирает.

Заметили: спящих жрабы не брали. И все начали спать по самое не могу или просто лежать, таращиться в никуда, стараясь не двигаться. И каждый боялся пошевелиться первым.

Через сутки взяли сразу троих. Манны было — по щиколотку. Влад предположил: нас усиленно кормят — слишком вялыми стали.

Светляки горят почти час. Алена, жена Капитана, несколько часов висела над нами. Почему — знают только жрабы, но у них не спросишь. А мы скопом держали ее мужа, прижимали к полу — чтобы не бросился за ней подыхать. Держали, пока он не прохрипел с обжигающей, ненавидящей яростью:

— Слушать сюда! Есть задание, смертники! Дезертирам — вышка!

Мы думали — всё, хана Капитану, съехал мужик. Ан нет. Каждому нашел, чем заняться, ПОКА СВЕТЛО. Проверять уцелевшее оборудование, ремонтировать, что можно, чинить одежду. А сам рванулся в заблокированный шлюз в том самом отсеке… и ничего не случилось. Оказалось, есть к шлюзу доступ. Есть! Так и ковырялся там часа три, едва успели его выдернуть, когда на светляка Алены, наконец, клюнуло, и свет стал медленно меркнуть.

Янка ревела — глухо, зарывшись мне в плечо. Мои руки бродили по ее липким волосам, очищая от сгустков манны.

— Тише, ребенок.

— Не могу! Это еще хуже, Лесь, — невесомым шепотом жарко обдало ухо. — Уже не страшно — тошно! Как представлю себя такой мертвой лампочкой, а живые внизу деловито копошатся, куртки зашивают… и радуются такому свету! Хуже, чем животные!

— Хуже — падать лапками вверх и ждать, когда раздавят.

— Это бесчеловечно! Человек всегда уважал чужую смерть. Всегда! А тут… циничная утилизация всего!

— Спи, ребенок. Пусть мертвые хоронят своих мертвецов…

Она всхлипнула.

— Эй, по правому борту, спать! — проворчал Влад.

— Уснешь тут! — зашевелились во тьме остальные.

Кэп молчал. Где он? Шлюз не всегда чавкает, когда там исчезают люди.

— Командир!

— Не ори, не глухой, — отозвался командирским голосом дальний угол, у самого отсека. — Кому тут жить надоело?

Облегченный вздох похож на шум ветра в невидимом лесу. В потном вонючем лесу.

— Значит, так, мужики… и леди! — капитан был, как всегда, злобен и сосредоточен. — Бунт отменяется. Пользоваться будем каждой секундой какого бы то ни было света. Разумно пользоваться, богомать! — sorry, леди! — а не столбенеть в молитве, в дерьме или в чем вы там все столбенеете. Если кто еще не понял, поясняю: жрабы перестают следить за нами с того момента, как выбрали червя. Банка в это время без присмотра. Остается взломать крышку.

Влад оживился, радостно толкнул меня в бок, не занятый Янкой:

— Да запросто взломаем! Есть гипотеза, кэп. Может, они слепнут?

— Сходи, проверь, окулист! — яда в командирском голосе хватило бы на всех мражей с жрабами, сиди они в нашей банке. — Главное в этот момент — выползти, пока есть кому. Кто желает, может оставаться. Ясно? Всем спать!

Возражений не последовало. Но Янка протестующе сопела мне в подмышку.

Когда все угомонились, Влад перебрался на ее сторону, чуть не раздавив нас при этом перемещении своей тушей, и рассказал ей сказку на ночь о вырванном сердце. Да здравствует данкизм-стоицизм!

— Он сам так решил, — упрямилась Янка, — а тут… людоедство и…вообще жуть.

— Знаешь, подруга…

— Эй, и не мечтай! — я привычно оскалился.

— Гы… — заржал было Влад, но тут же посуровел. — Не перебивай, Лесь! У меня важное сообщение. Думаю, светляки сохраняют сознание до конца.

Когда до нас дошло, ЧТО он сказал, Янка дернулась ящеркой в сторону, к стене. Кажется, ее начало рвать.

Одно дело, когда тебе по барабану, что с тобой и вокруг тебя происходит, когда ты мертв, ибо — мертв. И сраму не имЁшь. Тебя — нет. Нигде. Но умирать ТАК и осознавать ВСЁ?! Убить этого Влада. Немедленно.

— Заткнись, Влад! — громыхнул из своего угла всеслышащий Кэп.

Разбуженный народ забурчал еще громче: самый главный бугай шел к нам по головам и животам подчиненных.

— Заткнись! — повторил он над самым ухом уже очень тихо, почти нежно. — Это невозможно, малыш. Подумай хорошо, а потом… подумай еще лучше. И поймёшь, почему.

И наш толстяк заткнулся, что тоже было невозможно: уж если Влад считал себя правым, то и не скрывал от мира веских причин уверенности. А если не считал, то и не вякал никогда. За что его и любили все, а Янка откровенно обожала.

— Есть, командир! — покаянно пробормотал «малыш». — Разрешите идти?

Банка наполнилась сдавленными смешками: все тут же представили Владову «ходьбу лёжа».

— Сгинь, — дозволил тиран. — Остальным, имеющим уши, слушать сюда. Когда взойдет светляк…

И долго разжевывал, кому что делать. И еще час все обсасывали инструкции и вежливо интересовались — а на хрена. А Яшка Осин травил анекдоты. И Кэп ржал громче всех, громче слез по Алене. Только Янка молчала. И я радовался тьме, поглотившей ее взгляд василиска. Разве объяснишь ей, что мы — не выродки. Мы — мужики, которые не смогли никого спасти. Мы — сухая ненависть, которой нечем плакать.

— Лесь, ты спишь?

— Нет, Янка.

Легкая ладошка касается лба. Губы щекочут ухо:

— Ты мой талисман.

Скорее, наоборот. У меня это пятый прыжок в гипер. Талисманом я перестал быть на третьем.

— Лесь, ведь это же все неправда? На самом деле мы все спим в анабиозе, и этот кошмар нам снится, да?

— Конечно, любимая. Спи.

Если бы всё так просто! Поверить, что реальность, данная нам в ощущениях — субъективная. Просто сон, один на всех. Четыре моих предыдущих прыжка — четыре сна какого-нибудь свихнувшегося Кинга: крушение на прожорливую планету, захват какими-то тараканами, на третьем был мальчик-параноик, перестрелявший всех, кроме меня. Я убил его тогда. В последнем прыжке убивали меня. Сон. Все это сон. Спи, Янка.

Но иногда из гипера выходят корабли-могильники, полные трупов. Или совсем пустые, с работающей аппаратурой, но без людей, исчезнувших между входом и выходом. А уцелевшие черные ящики и бортжурналы полны реального ужаса. И всегда разного. Жрабы не повторяются. Никто еще не вычислил закономерности. Никто не понял, как полностью обезопасить выход в гипер, что может защитить от мражей, таящихся в небытии, кроме везения? Нам повезет, любимая. Спи. Может быть, мы проснемся живыми.

Проснулся от вспышки света и капитанского ора:

— Паа-адъем! Все по местам!

Пошарил справа. Янки нет. Сердце сжалось как пружина. Вскочил, и чуть не столкнулся со светляком. Перед глазами проплыли красно-рыжие ботинки. С ними никогда — за исключением ванны и постели — не расставался Яшка Осин, программер, поэт и бабник. Выше не смотрю — тошно, а вот Влад — глаз не сводит, и напрочь забыл, чем он сейчас должен заниматься по инструкции. Кэп… туда же уставился. Я глянул краем глаза: от Осина уже мало что осталось. А вот руки еще дергаются. И лицо как пляшет. У светляков всегда так.

Янка обнаружилась за спиной: у стены, в позе лотоса, ладошки лодочкой, слезы, конечно, и шепот. Прислушался: «Упокой, Господи, душу раба Твоего Осина».

Аминь. Прости, Оса! Прости, что иду в чертов отсек — бить шлюз кувалдой, ковырять отверткой, ногтями, зубами, чем придется. Пока невидимые рыбы обедают. Пока не гаснет свет, пока горит светляк…

Когда народ очистил мозги от слизи страха, и стал способен соображать, и в тысячный раз спорить — что за твари нас жрут, и как не только спастись, но поиметь их, то есть, спастись наверняка — Янка выпалила:

— Я знаю, что они такое!

И все замолчали. Кто о чем. Но я молчал о Джосси. Янка тоже онемела — поняла, наверное, о чем молчим, растерялась. Только безумец знает абсолютную истину.

— Я сошла с ума, да? — шепот Янки как ночной ветер в камышах.

Целуя ее хрупкую ладошку:

— Это не смертельно.

— Не смейся!

— Я разучился.

— А читать по губам?

…находя ее губы, читая, перечитывая, зачитываясь… под шелест:

— Лесь…

Вырвала на самом интересном:

— Подожди, Лесь! Оса…

— Что? Где?!

— Тише! Яша Осин. Он… пел. Там, — ее ладошка взлетает куда-то в небытие. — До конца. Влад прав.

— Янка, любимая…

Тихое мое чудо. Яна Ярь, танцовщица, знающая язык разумных пчел Зиш. Переводчица, способная читать по губам, пальцам, щупальцам, жестам и просто взглядам. Лучшая в группе астролингвиста Влада.

Я ей поверил. До конца, так до конца… И озверел. Заорал, вскакивая — плевать на все!

— И что?! Что он пел? Вихри враждебные веют над нами? Гори, гори, моя…

Резкая боль ударила в живот, отняв дыхание. Тьма сбила меня кулаком, поставила на колени. И спокойным голосом Кэпа врезала еще раз, по мозгам:

— Подбери сопли!

А Влад засмеялся:

— Сказать, что пел? А вот что!

И захрипел в полголоса, гнусаво и фальшиво:

Почему мне невыносимо это слушать? Я ударил его на звук. Кулак с хрустом вошел в плоть — упругую, теплую, как слизь манны. И тьма, спрятавшая людей, срикошетила десятком ударов. Боль обрушилась отовсюду, скрутила, выжала из меня человека, и остался зверь, рвущий тьму в клочья, в кровь, в крик.

— Убью, гад!

— Не надо! Прекратите! Звери! — кричала Янка. — Смотрите!

Я разлепил заплывшие глаза. С трудом повернул голову…

Озаряя наши бешеные окровавленные морды, тускло светились стены. Не стены. Светился и уже угасал сам воздух… то, чем мы дышали здесь вместо воздуха. Запахло озоном, как от светляков.

— Тшолт, — прошептал Влад, сплевывая кровавый сгусток. — Что это было?

— Ччеррт! — эхом откликнулся Кэп.

Ненависть это была, вот что. Свирепая ярь, сжигавшая нас.

Мы пробили шлюз, когда нас осталось десять. И услышали тонкий свист уходящего в вакуум воздуха. К счастью, светляк погас, и склизкая пленка вовремя затянула брешь. Но кто бы заткнул дыру, зиявшую теперь вместо души!

Долго еще никому не хотелось говорить. Лежали без сил, без надежды. И думали, кто будет последним. Тем, кто никогда ни для кого не умрет. Никого не спасет.

Каких только гипотез не придумано о мражах. Воплощение массового бессознательного, потусторонние силы, Божьи архангелы, стражи Бытия, инопланетяне… хотя последнее просто смешно, ибо в субпространстве по определению нет пространства, следовательно, планет. Одно мы поняли: происходящее — не сон, один на всех, а особый вид реальности. Всё происходящее может аннулироваться, обратиться в сон. Реальность может вернуться к точке входа, если кто-то сумеет повернуть ее вспять. А если никто не сможет, она становится окончательной.

— Вот, держи. Нашла, когда Осин… светил.

В ладонь легла крупинка кристалла тридэрома.

— Эх, сюда бы еще гнездо. И батарейку…

Влад, который, похоже, никогда не спит, вклинился:

— И ветерок! И окно с видом на море!

— Захлопни пасть! Ё! — заорали все хором.

Гвоздь в язык этому Владу, и подвесить. Земля — запретная тема. Тоска давит, как перегрузка в дцать же — до кровавого пота. Тоска размазывает душу на тысячи световых — дотянуться бы, пробежать по траве босиком…

— Кому тут гнездо? — голос Кэпа словно гасит невидимые дюзы, и перегрузка, сжавшая сердце в точку, сменяется невесомостью внезапного счастья.

Есть Бог в мире. Есть. И маленькие Его чудеса. Простенькие, как гнездо тридэрома с работающей батарейкой.

Пальцы, скользкие от манны — как чужие. Лишь бы не выронить крупинку записи в слизь на полу — никаких светляков не хватит найти… Мражи жрабовые! А ведь Янка права — я привык! Стал хуже людоеда, если способен так думать о смерти друзей. Равнодушно. Рационально. И не о смерти. И не о людях. И не думать. Или всегда таким был?

Кто там шил абажуры из кожи евреев? У нас есть лампочки. Десять штук в упаковке.

Десять негритят, невидимых во мраке. Шестеро мужчин, три женщины и Янка. Сгрудились, обнялись за плечи. У меня в руках кусочек из другой жизни. Из мира, куда мы можем не вернуться.

— Лесь, ну, давай!

— Дыши затылком, Влад, не то тридэшку сдунешь! И для кого они эти штуки делали? Дюймовочки желтопузые! Дайте мне паучью лапку — кнопку нажать.

Янка счастливо засмеялась. Впервые за все безвременье. За всю тьму остановленного черного мига.

— Дай мне!

И я отдал. И ничто во мне не дрогнуло.

Щелчок тридерома. Фонтаном выплеснулся цвет, загрохотал звук, захватил…

…захватил Янку, взлетевшую навстречу черным птицам.

Тридэром тут же всхлипнул, зашипел, как пьезорки: энергия ушла, словно в песок, впиталась в жрабью пасть. Но кто-то из нас уже орал, а потом все, самозабвенно. И я тоже орал заржавевшим от полушепота горлом, гнусаво и фальшиво:

И тут наш локус пять на пять дрогнул. Банка разделилась, как живая клетка. И мы оказались в полости, прочерченной узкой сероватой щелью, как зрачком.

А Янка продолжала падать светящейся снежинкой во мрак. Во тьму, выплеснутую в мир ушедшими душами. Во тьму моего грохочущего криком сердца.

Она парила искрой в бездне и танцевала, как перед разумными пчелами Зиш. Единственную фразу, которую я научился понимать: «Я люблю тебя! Люблю! Люби!»

— Держись, Янка! — заорал Влад, кидаясь к щели.