"Тень друга. Ветер на перекрестке" - читать интересную книгу автора (Кривицкий Александр Юрьевич)

КОЕ-ЧТО ИЗ ЖИЗНИ ЩЕЛКУНЧИКОВ

История превращения пригожего, благонамеренного юноши Дроссельмейера в Щелкунчика нам хорошо известна из знаменитой сказки Гофмана. В красном, шитом золотом кафтане, при маленькой шпаге, в паричке с косичкой, он стоял в дверях отцовской лавки игрушек, щелкая орешки и галантно угощая ими барышень.

Этот многообещающий юноша раскусывал даже самые твердые персиковые косточки, но потерпел фиаско на особом редком сорте ореха под названием «кракатук». Скорлупу он вроде бы и разгрыз, но потом от натуги, наверно, поскользнулся и тотчас же был наказан волшебной силой — стал обычными щипцами для колки орехов...

Я ехал экспрессом Москва — Остенде. И коротал неближнюю дорогу, посиживая в служебном купе с проводниками, то с одним, Женей Кадомцевым, то с другим, Володей Бобневым, смотря кто из них дежурил. На второй день пути собрались втроем, играли в подкидного, а Женя говорит: «Давайте рассказывать сказки». Я сразу понял, что тут у него сильные позиции. И но ошибся, он наизусть прочел пушкинскую сказку о царе Салтане. А потом они насели на меня, и я пересказал им сказку о Щелкунчике. Понравилась замысловатая сказка, и Женя сказал: «Она, конечно, со значением, но в полной мере я ее не освоил. Почитаю дома».

Поезд несся через Варшаву, Гельмштедт, Ганновер, Кёльн. Дальше — Аахен, где короновались разнообразные короли, Брюссель со штабами НАТО в его окрестностях и Остенде. Оттуда на пароме можно переправиться в Англию. Но мне этого не надо. Я сошел в Кёльне. А от него до Бонна рукой подать — минут двадцать езды на автомобиле. Переведя дух в номере гостиницы «Кеннигсгоф», что означает «Королевский двор», стоящей поодаль от тротуара и укрытой густой зеленью, я спустился вниз и обнаружил, что тыльной стороной отель выходит прямо на Рейн. Серая вода подкатывает волны к стеклянной стоне холла.

Знаменитая река немедленно всколыхнула немудреные ассоциации. Повеяло немецкой идиллией — сладкоголосыми сиренами, золотоволосой Лорелеей, таинственными дубравами, где на опушках резвятся сказочные гномы. Когда на тебя накатывают волшебные образы, то каждая красивая дама в шляпе с модными теперь перьями может показаться королевой эльфов, а если у нее подмочен подол вечернего платья, то и русалкой, несмотря на то, что ее всего лишь окропил дождь на кратчайшем променаде от машины к подъезду гостиницы.

Школьные впечатления подростка, любившего немецкую литературу — от сказок братьев Гримм до стихов Гельдерлина, — быстро меркнут в современном Бонне. Бонн — город серьезный. И если, согласно старому поверью, луну делают в Гамбурге, то здесь вырабатывается политика, а это занятие сугубо трезвое, жесткое. И оно не совмещается ни с идиллиями, ни с иллюзиями и еще менее — со сказками.

Итак, прощай вострозубый Щелкунчик, до свидания Эрнст Теодор Вильгельм Амадей Гофман. Машина подана, я еду в федеральное министерство обороны.

Комендатура вынесена далеко — в преддверие основных зданий, обнесенных оградой. Меня ждали, быстро выписали пропуск. Под цепкими взглядами небольшой группы людей в форме и в штатском я сел в машину и уже с провожатым двинулся в глубину территории, занятой штабом бундесвера.

Длинный коридор. Снуют офицеры с портфелями, атташе-кейз, полевыми сумками. Двери некоторых кабинетов открыты, вижу небольшие комнаты, скупо обставленные по принципу «ничего лишнего, все необходимое». Меня встречает подполковник Эккехарт Лер — человек двухметрового роста с мелкими чертами лица маленькой головы. Кажется, он принадлежит к типу людей, непрерывно пребывающих в скрытом раздражении. Но так как на лице его растянута хоть и уксусная, но все же улыбка, я после обмена первыми репликами пробую сострить:

— Ваш великолепный рост не используют ли для живой диаграммы динамики развития бундесвера?

Вопрос по существу. Дело в том, что военный бюджет ФРГ возрос с 19,4 в 1970 году до 32 миллиардов марок в 1977-м. После первой фазы вооружений в 50-х годах и в начале 60-х сейчас поднимается новая волна закупок оружия для бундесвера. Стоимость этой гигантской программы, рассчитанной на несколько лет, составляет около 100 миллиардов марок.

Лер подливает в улыбку еще порцию уксуса, хочет ответить, но в это время раздается телефонный звонок, он слушает и объявляет:

— Вас примет генерал Петер Тандески.

Мы переходим в большой кабинет, заполненный офицерами различных звании. Я оказываюсь в их полукружье. Лер — на правом фланге, а передо мной — невысокий, плотный, подобранный молодой генерал. В конце визита он рассказал мне о себе. Но я представлю его читателю уже вначале. Образование: средняя школа, офицерское училище, высшее политическое училище, академия главного командного состава бундесвера. Должности и звания: командир роты, офицер отдела кадров, инструктор в отделе военной политики штаба бундесвера, офицер штаба планирования стратегии и политики НАТО, полковник генерального штаба, начальник отдела планирования главного штаба ВВС, бригадный генерал, начальник отдела военной политики и информации бундесвера.

Ему сорок пять лет. Он знает, ему сказали о моем желании поговорить с кем-нибудь из старых генералов вермахта, и спрашивает (о, конечно, если я сочту возможным ответить), что лежит в подоснове такого желания? Отвечаю: мне хотелось бы узнать мнение тех, кто уже воевал, о современных проблемах, в частности о нейтронной бомбе. Что они думают? Отодвинет ли наличие такого оружия опасность войны или приблизит ее? Все-таки люди с опытом, тот, кто воевал, должен знать, почем фунт лиха. Я хотел поговорить, в частности, с генералом Хойзингером, известным гитлеровским генералом, — он как будто высказался против нейтронного оружия — и с некоторыми другими. Но мне сказали, что все они, так уж вышло, заняты или в отъезде.

— Я думаю, — решительно говорит генерал Тандески, — вам будет интереснее узнать мнение моего поколения. Те генералы были участниками, очевидцами и побед и поражений. Мы же, мальчишки, приблизившись к порогу зрелости, видели только поражения, только мрачную сторону войны, только горе и слезы.

— Слушаю с большим интересом, — ответил я на этот проникновенный и, не скрою, впечатляющий, хотя и но ясный до конца монолог.

Образ мышления поколения — решающая категория мировой истории. Гельмут Шмит, когда он был канцлером ФРГ, сказал однажды в бундестаге, что он принадлежит к поколению, на которое отложил отпечаток опыт второй мировой войны. Из этого опыта канцлер сделал далее именно тот вывод, что зафиксирован в совместной с советской стороной декларации, подписанной в Бонне. Речь идет о стремлении к тому, «чтобы добрососедство и сотрудничество могло стать надежным достоянием также и будущих поколений».

Каков же вывод генерала Тандески? Как же все-таки понимать монолог об опыте и философии «его» поколения? То ли оно, увидев лишь поражения, возненавидело войну и хочет не конфронтации, а сокращения вооружений, разрядки, то ли, наоборот, идея реванша по может не быть близкой тем, кто томим яростным желанием побед. Хотелось бы получить разъяснения, И я говорю:

— Вот в свете ваших мыслей и воспоминаний — как выглядит проблема создания нейтронной бомбы?

А сам думаю: неужели после лирического излияния генерал, как это сейчас принято у западногерманских военных, сошлется на американцев и сделает вид, будто бундесвер но интересуется нейтронной бомбой? Увы, так и есть!

— Бомба — дело американцев.

— Вас это не интересует?

— Нет! ФРГ отказалось от ядерного оружия.

— А НАТО?

— Нет, разумеется.

— Но вы входите в НАТО и играете там существенную роль.

Генерал, потупив глаза, скромно молчит.

Между тем хорошо известно, что бундесвер представляет собой половину сил, подчиненных командованию НАТО в центральной зоне Европы. Западногерманские танки «Леопард-1» и «Леопард-2», по оценке американского журнала «Тайм», — «лучшие танки на Западе». Генеральный секретарь НАТО Йозеф Лунс считает бундесвер в смысле его организации «боевой силой, но имеющей равных ».

Пока я перебираю в памяти эти факты, генерал встает, подходит за моей спиной к стене и говорит:

— Я вам хочу кое-что сказать о проблемах нашей безопасности, — он тычет указкой в карту с надписью «Федеративная Республика Германия». — Наше положение в Европе...

— Простите, господин генерал, — вежливо перебиваю я, — на этой карте немецкое суверенное государство ГДР включено в состав ФРГ.

Долгая пауза. Затем:

— Нет, мы не имели в виду... Здесь, наверно, есть пограничная линия, сейчас мы ее найдем...

Возня у карты. Наконец Лер раздраженно водит пальцем по какой-то голубенькой линии вдоль рубежа ГДР. Зачем же помещать территорию другого государства на карту своего? Непонятно. Приглядевшись внимательнее, замечаю, что такой же голубенькой линией разделены и земли внутри ФРГ. Ах, вот оно что! Значит, никакая это не межгосударственная граница.

— Вы просто включили ГДР в состав своих земель?

Наступает пауза, еще более длительная. Конфуз полный.

— Итак, — прерываю я молчание, — что же вы можете сказать о нейтронной бомбе?

И слышу невероятный ответ:

— Нейтронная бомба даст возможность спокойно обсудить проблемы разоружения.

И тут я начинаю пристально всматриваться в моего собеседника. Его очертания расплываются, становятся зыбкими; внезапно вагонная сказка и утренние видения сливаются в пестром хороводе, и я вижу перед собой вострозубого Щелкунчика, а на экране сознания проносится титр: «Сочетание реального с фантастическим, действительного со сказочным — коренной принцип поэтики Гофмана».

Тут в нашу беседу с генералом вмешался чей-то голос. Кажется, это мальчик Фриц с гофмановской страницы. Я явственно услышал: «Послушай-ка, крестный! Что верно, то верно: ты отлично вставил зубы Щелкунчику, и челюсть тоже уже не шатается, но почему у него нет сабли? Почему ты не повязал ему саблю?.. Но я помогу ему. Только вчера я уволил с пенсией старого кирасирского полковника, и значит, его прекрасная острая сабля ему не нужна».

И что же там произошло дальше? Упомянутый полковник проживал на выдаваемую ему Фрицем пенсию в дальнем углу на третьей полке. Фриц достал его оттуда, отвязал и впрямь щегольскую саблю и надел ее на Щелкунчика. Да, так оно и было в сказке Гофмана.

Но теперь ему сабли мало. Щелкунчик не возражал бы иметь в своей комнате, на «третьей полке», скажем и нейтронную бомбу. И я спрашиваю:

— Вы полагаете, нейтронная бомба — вестник спокойствия?

— Дело в том, — говорит генерал, — что СССР обладает подавляющей силой, и проблему нейтронной бомбы нужно обсуждать, увязывая ее со всем комплексом вооружений.

— Но о какой подавляющей силе вы говорите, если американцы — еще Киссинджер и Форд, а потом Вэнс и Картер не раз заявляли о балансе равновесия вооруженных сил у США и СССР?

— У американцев и у вас, может быть, и есть равновесие, но на европейском театре... — генерал не добавляет: «военных действий», — другое положение.

— Господин генерал, можно ли сделать из вашего заявления тот вывод, что нейтронная бомба нужна вам, что бундесвер поддерживает американские хлопоты о ней?

Подполковник Лер, как наблюдательная вышка, громоздится над нами. Он все время досадливо морщится и как бы желает что-то подсказать генералу. Тот предпочитает управляться сам и отвечает:

— Но каждое государство имеет право на безопасность. Вы это признаете?

— Конечно!

— Ну так вот, если сейчас даже существует равновесие в вооружении, то ведь нужно брать явления в их развитии, рассматривать их в движущемся процессе. Ваши вооружения будут расти.

— По ведь пока что за стол переговоров не мы, а вы сажаете нейтронную бомбу.

— Это но мы, а американцы, — снова говорит генерал и повторяет: — Здесь, в Европе, у вас превосходство, особенно в танках.

— Господин генерал, ведь это не так. Вы — человек военный и прекрасно понимаете, что паритет не предполагает абсолютного сходства. Важен «общий потолок». Но если допустить, вопреки твердым фактам, что вы правы, допустить только на минуту, то на что вы могли бы жаловаться? Вступив в НАТО, вы взяли на себя глобальные обязательства. И вы знаете истину, известную всем полководцам, от Цезаря или, если хотите, от Фридриха II до маршала Жукова: нельзя быть одинаково сильным всюду. Разве американцы предпочли бы, чтоб мы были сильнее в другом месте? Последний мой вопрос, как вы понимаете, не более чем «игра ума» в ответ на ваши утверждения о нашем превосходстве. На деле же именно НАТО ищет не равновесия, но военного превосходства в Европе. Иначе не буксовали бы столь длительный срок переговоры в Вене. И, по-моему, все это вы очень хорошо знаете.

Моя реплика остается без ответа. Генерал выдвигает и задвигает один из ящиков стола, будто хочет извлечь оттуда необходимые аргументы. Чуть обернувшись, я замечаю, как подполковник Лер мгновенно натягивает на лицо свою уксусную улыбку. Майор в углу что-то неотрывно строчит в своем блокноте.

Да, со мной не ведут прямого, открытого разговора, упирают на советское превосходство в танках. Делают вид, будто равновесие означает полное тождество, хотя известно, что каждая сторона имеет свою структуру вооруженных сил.

На переговорах в Вене страны Варшавского Договора внесли однажды ясные и точные предложения. Мы готовы на первом этапе сокращения войск в каждой из группировок центральной Европы вывести в течение года три дивизии, включая примерно 1000 танков. Разумеется, любое сокращение вооруженных сил обеих сторон возможно лишь при сохранении «общего потолка». И уж конечно при этом никто не вправе прятаться за чужие спины но только в практическом разоружении, но и в своих фальшивых концепциях соотношения сил, как это сделал генерал Тандески, оправдывая стремление НАТО к нейтронной бомбе.

А вот и кое-что о танках. В пресс-бюллетене министерства обороны ФРГ я прочел буквально следующее: «В центре новой военной программы бундесвера находятся боевые танковые части. Они должны быть дополнены танками сопровождения, оснащенными, в частности, противотанковыми ракетами и мотострелками, имеющими в своем распоряжении противотанковые ракеты различного радиуса действия, а также саперными подразделениями и артиллерией».

Комментируя «реформу структуры» бундесвера, газета «Унзере цайт» сообщает: «В Бонне говорят о том, что сухопутные силы стоят на пороге реорганизации невиданных до сих пор масштабов». Кое-кто в ФРГ хотел бы и танковые войска нарастить, И гостеприимно «приютить» нейтронное оружие на своей территории, и еще что-нибудь этакое получить, одним словом, всеми средствами добиться военного преимущества НАТО.

— Господин генерал, разные люди в ФРГ говорили мне: «Мы против нейтронного оружия, но наши военные утверждают, что оно необходимо». Скажите, пожалуйста, может быть, есть какая-то чисто военная логика в такой необходимости? И эта логика, в свою очередь, есть следствие определенной военной политики? Я хотел бы получить ответ на эти вопросы.

— У военных нет особой политики, — заявил Петер Тандески и веско добавил: — Это сказал еще наш Клаузевиц.

— Нет, господин генерал, вы ошибаетесь. Клаузевиц писал совсем другое, и вот что именно: «Война есть продолжение политики, только насильственными средствами». Эта формула заинтересовала Ленина своей диалектической основой. Она фиксирует различия в характере войн: справедливые и захватнические, национально-освободительные и карательно-колониальные и так далее. Но она вовсе не исключает войны как продолжения агрессивной политики самих военных. Истории хорошо известны такие войны. Да и потом, господин генерал, кажется, вы и возглавляете отдел пропаганды и политики бундесвера?

Пауза. Мне почему-то захотелось оглянуться на подполковника Лера, и я перехватил его раздраженно-недовольный взгляд, адресованный генералу.

В бундесвере нет-нет да и обнаруживают себя люди, чьи взгляды весьма близки к политическим расчетам партии ХДС — ХСС, к Штраусу. Кстати, очень давно Гейне описал разговор на Брокене, возле двух холмов, один из которых звался «Алтарем ведьм», а другой — «Чертовой кафедрой». Там, в трактире, компания проголодавшихся студентов-остряков обсуждала международные проблемы. Предположили такое происшествие: «Немец показывает себя за деньги в Китае; по этому случаю сочиняют особый анонс, в котором мандарины Чин-Чанг-Чунг и Хи-Ха-Хо констатируют, что это настоящий немец и перечисляют его кунсштюки».

И хотя Бенно фон Визе — автор новой работы о Гейне, вышедшей в ФРГ, — «сурово отвергает, — по словам «Зюддейче Цайтунг», — любые попытки идеологического истолкования творчества поэта», я позволю себе заметить, что сатирические краски, какими изображена такая международная авантюра, не поблекли от времени. Напротив.

Реакция в ФРГ будоражит страну, запугивает ее мнимой «советской угрозой», лелеет слепую, безумную идею реваншизма. Ей мало своих пределов. Она требует имперского простора. Партия ХДС — ХСС сколачивает «лигу правых» в Европе, открывает специальные бюро в странах Африки. Уровень производства военных концернов достиг такого масштаба, что их уже не могут насытить даже огромные заказы бундесвера. Эти промышленные гиганты стремятся расширить «районы напряженности» в мире, лишь бы получить новые рынки для продажи оружия.

Вчитайтесь внимательно в интервью Георга Бакли, члена совета концерна «Диль КГ» (боеприпасы, взрыватели, танковое оборудование), опубликованное в журнале «Виршафтевохе».

Вопрос. Г-н Бакли, вы опасаетесь нехватки заказов в западногерманской военной промышленности. Но ведь сейчас широко развернулась новая фаза вооружений бундесвера. Разве этого недостаточно?

Ответ. Несмотря на перевооружение, мы констатируем, что производство ряда систем оружия завершается, а новые заказы отсутствуют.

(Следует заметить, что большие заказы на вооружение бундесвер размещает также в США — А. К.)

Вопрос. Вы требуете равномерной загрузки мощностей. Но поскольку бундесвер не может обеспечить этого, вы хотите, чтобы правительство облегчило экспорт вооружений. Не усматриваете ли вы в этом определенную опасность?

Ответ. Надо называть вещи своими именами. Загруз мощностей означает одновременно более вольное толкование понятия «районы напряженности», с тем чтобы можно было несколько расширить экспорт...»

Теперь понятно, как начинаются войны, хотя бы и локальные? Обратите внимание на лексические ухищрения. Каждое слово, взятое в отдельности, стерильно. Ничего грубого, есть даже доля плаксивости в том, как представитель концерна жалуется на «горькую судьбину». А за всем этим нетерпеливая алчность, зоологический эгоизм, готовность поджечь мир с разных концов — лишь бы не иссякала сверхприбыль.

«Принцип антикоммунизма» застит глаза деятелям реакции. Они не в силах проникнуться подлинно национальными интересами своей страны. Старый Бисмарк, столь чтимый в ФРГ, писал и говорил разное. Но в одном он был постоянен: никаких ссор с соседом на Востоке. Его настойчивый совет: «Не терять из виду заботы о наших отношениях с Россией». А кроме того, он высказал крайне интересную и ныне весьма злободневную мысль о том, как пагубно строить международные отношения, исходя из идеологических разногласий.

При этом принцип борьбы с революцией он, конечно, признавал «своим», но не находил возможным, как он писал в письме к Герлаху 30 мая 1857 года, «проводить этот принцип в политике таким образом, чтобы даже самые отдаленные его следствия ставились выше всяких иных соображений, чтобы он, так сказать, был единственным козырем в игре и самая малая карта его побивала даже туза другой масти».

Но именно такой принцип, то есть примат политической нетерпимости над разумными компромиссами межгосударственных соглашений вводят в международный обиход люди, лишенные чувства ответственности перед человечеством.

Если обратиться к истории, то такое положение окажется характерным прежде всего для эпохи религиозных войн.

Но не только.

Разве Атлантический блок, основанный на доктрине антикоммунизма, не напоминает «Священный союз» держав, заключенный на Венском конгрессе во имя торжества принципов легитимизма? Разница, бесспорно, большая, но вспомним: европейские венценосцы присвоили себе тогда право подавить революцию в любой стране лишь на том основании, что она гипотетически могла вызвать брожение в их собственных странах.

Да, «принцип антикоммунизма» застит глаза деятелям реакции. Их не смущает тот факт, что США хотят производить нейтронное оружие именно для Европы. Они полагают, что нашему континенту еще не все на его веку досталось и что он выдержит атом плюс нейтрон не только как безнравственную схему, но и в боевом применении. Они хотят, если перефразировать метафору Бисмарка, «малую карту» своего классового эгоизма подкрепить тузом ядерной масти. Не будем говорить об исходе такой войны в целом, но что осталось бы от Европы?

Однако вернемся в кабинет генерала. Я говорю ему о циничной сути нейтронного оружия. Оно хорошо отражает низменную основу «потребительского общества». Поставленное как бы перед выбором «люди — вещи», оно убивает людей, оставляя в целости вещи. И тем не менее генерал отвечает:

— Оно не более цинично, чем любое другое.

Итак, в бундесвере есть люди, весьма благосклонно внимающие голосам, которые требуют предоставить землю ФРГ для размещения нейтронного оружия. Чуткое, настороженное ухо современного европейца ясно различает в этих голосах ноты конфронтации и милитаризма. ...Трах-та-ра-рах!

Где я нахожусь? Как будто бы уже не в кабинете генерала, а в комнате Фрица, уставленной полками и шкафами с игрушками, где и происходят битвы между оловянными солдатиками и вообще вся история со Щелкунчиком, которому однажды выбили все зубы, а потом, как известно, крестный Фрица вставил ему новые. Он снова стал грозой комнаты. Да, скажем мы словами рассказчика из этой сказки, «вы понятия не имеете, дорогие слушатели, что здесь творилось. Раз за разом бухали пушки... Бум-бурум. бум-бурум-бум... А потом снова раздавался грозный и могучий голос Щелкунчика, командовавшего сражением. И было видно, как сам он обходит под огнем свои батальоны».

Но вот другая сторона усилила нажим, «Щелкунчик, по-видимому, был озадачен и скомандовал отступление на правом фланге. Ты знаешь, о мой многоопытный в ратном деле слушатель Фриц, что подобный маневр означает чуть ли не то же самое, что и бегство с поля брани. Теперь Щелкунчик, со всех сторон теснимый врагом, находился в большой опасности. Он хотел было перепрыгнуть через край шкафа, но ноги у него были слишком коротки... Гусары и драгуны резво скакали мимо него прямо в шкаф». (Как видно, опыт поколений интересовал и Гофмана. — А. К.)

Однако не вставлять же мне сюда всю сказку Гофмана. «Щелкунчик» написан в 1816 году, в нем явственны отголоски эпохи наполеоновских войн. Сатира на боевые действия адресована прусскому генералитету, высмеивает его ограниченность, неспособность правильно оценить явления реальной жизни. Грех этот, как мы знаем, переходит из поколения в поколение...

Я вспоминаю Щелкунчика и думаю: чего же он теперь хочет? Обзавестись евроракетной челюстью? Вставить себе нейтронные зубы? И какой же орех «кракатук» собирается он ими расщелкивать? А ведь заканчивается история у Гофмана так: «Вот вам, дети, сказка о твердом орехе. Теперь вы поняли, почему говорят — «поди-ка, раскуси такой орех» и почему Щелкунчики так безобразны».

Прощаясь, я спросил:

— Скажите, господин генерал, могу я попросить копию стенограммы нашей беседы?

— Какой стенограммы? — удивляется генерал.

— Той, что вел этот офицер, вон он идет к двери.

— Я не приказывал стенографировать.

— Может быть, о том распорядились другие. А может быть, он вел подробный протокол. Я был бы благодарен за возможность ознакомиться. Беседа была обоюдной, а согласия на запись у меня не спросили. Поэтому прошу компенсацию в виде копии.

— Мы подумаем, — неожиданно сказал генерал.

Копии я не получил. Да она мне и не была нужна. Беседу я воспроизвел точно, поскольку еще в машине, на пути к отелю, стал, по свежей памяти, записывать ее слово в слово.

Подполковник Лер провожал меня через всю территорию до комендатуры. Мы молчали. Ветер шевелил полотнище на флагштоке. Я посмотрел на спутника и спросил: «Вы чем-то недовольны?» Лер на этот раз ответил без улыбки, хоть бы и уксусной: «Я недоволен этой беседой» — и твердо сжал губы. Я понял так, что уж он-то задал бы мне перцу.

И тогда я подумал: возможно, генерал Петер Тандески, как бы это сказать деликатнее, умнее, чем он выглядел в этой беседе. Защищать нейтронное оружие, исходя из законов нормальной логики, — невозможно. Аргументов в его пользу, вне круга классовых интересов, да еще понятых самоубийственно, не существует в природе. Отрицать роль бундесвера как ударной силы НАТО, простирающей руки к этому оружию, тоже смешно. Не знаю, как выглядел бы в беседе на эти темы подполковник Лер. Впрочем, какое это имеет значение.