"Сильные мести не жаждут" - читать интересную книгу автора (Бедзик Юрий Дмитриевич)

21

Им удалось спастись просто чудом. Был момент, когда всему, казалось, наступил конец.

«Чудо» свершилось после, оно пришло неожиданно. А началось все с отчаяния и удивительной, холодной злости к себе, к своей безрассудности, к своим непростительным промахам и ошибкам.

Ведь Блюме было известно, что этот отщепенец Леопольд Ренн не улетел в Брюссель. Ему не удалось улететь, потому что советские бомбардировщики вывели аэродром из строя. А раз так, следовало ожидать, что Ренн покажет свои волчьи клыки. Правда, после недавней встречи на явочной квартире корсунских подпольщиков и после неудавшейся попытки улететь в Бельгию оберштурмфюрер куда-то исчез, будто забился в какую-то щель. Но, как оказалось, исчез он неспроста, исчез, чтобы ужалить как можно больнее, нанести смертельный укус. Не так уж трудно было догадаться, что он обязательно донесет бригадефюреру Гилле о связях майора Блюме с городскими подпольщиками, об измене, просочившейся в ряды «славного немецкого воинства», в самое его сердце — главный штаб окруженных войск. И Ренн, безусловно, донес. Не мог не донести, потому что был доносчиком и шпионом по природе.

Одного майор Блюме не мог понять: откуда бригадефюрер Гилле узнал о намерениях майора Гауфа? Сто двенадцатый пехотный полк всегда считался надежным, его не раз бросали на самые ответственные участки фронта, и вдруг — разоружение.

Но об этом стало известно позже. Пока же бронированный вездеход, меся грязь, двигался к темневшему вдали лесу: майор Блюме и обер-лейтенант Кирш спешили в сто двенадцатый пехотный полк, к Гауфу. С ним имелась полная договоренность. Этот здоровяк с атлетическим разлетом плеч наконец-то понял, что жизнь гораздо ценнее, чем истерические заклинания доктора Геббельса. Все было взвешено, обсуждено в деталях: если капитуляция отклоняется командованием, он, майор Гауф, вместе со своим полком демонстративно переходит на сторону русских. Частичная капитуляция! В кошмаре безумства один разумный шаг!..

Подъехали к какой-то небольшой деревне. Собственно, деревни уже не было, от нее осталось пепелище, где, точно проклятия, высились черные печные трубы да блуждали грязные, одичавшие кошки.

«Историки Германии когда-нибудь напишут десятки, сотни книг о великой русской кампании, — подумал Блюме. — Но скажут ли они хоть слово об этих жутких картинах варварства? Найдут ли слова правды, слова презрения к тем, по чьей воле мундиры немецких солдат и офицеров стали синонимом балахонов палачей?»

Поехали дальше. Прошмыгнула встречная машина, за ней другая. Кирш обернулся, внимательно посмотрел им вслед, настороженно прошептал:

— Эсэсовские. Это их номера!

Сразу за сожженной деревней в неглубоком яру они увидели с десяток танков.

— Из дивизии «Викинг», — сообщил Кирш, присмотревшись к эмблемам на бортах машин. Как офицер связи, он знал почти все дивизии и части, которые находились в окружении, знал и примерную их дислокацию. — Почему они здесь, герр майор? Позавчера я проезжал по этому шоссе, их не было.

— Может, бригадефюрер Гилле втайне от Штеммермана хочет предпринять попытку вырваться из кольца силами своей дивизии? — высказал предположение Блюме.

— Нет, герр майор, этого не может быть, — возразил Кирш. — Я слышал, новый удар по обороне русских готовится в направлении Шендеровки, а эта дорога ведет в Ставки. Тут что-то другое.

Проехали еще несколько километров. Путь преградил шлагбаум — тяжелая слега, подвешенная над булыжником шоссе. Откуда-то, точно из-под земли, выскочили три солдата в теплых зимних ватниках с капюшонами, обступили вездеход. Вероятно, они были не очень довольны своей сторожевой службой, к тому же изрядно продрогли на ветреном пустыре. Тем не менее один из них с категорической решимостью объявил:

— Дальше ехать нельзя, герр майор! Проезд закрыт. Вам, к сожалению, придется вернуться назад.

В словах эсэсовца не было ни злобы, ни подозрительности. Механически постукивая озябшими пальцами по стволу автомата, оттягивавшего ему шею, он даже чуть смущенно улыбнулся майору: я, мол, не виноват, так приказано!

Кирш бросил быстрый взгляд на Блюме, его рука невольно потянулась к лежавшему рядом автомату. Майор с подчеркнутой важностью высокопоставленного офицера откинулся на спинку кожаного сиденья, с притворным недоумением сдвинул брови:

— Так, говорите, проезд закрыт? А как же мне попасть в сто двенадцатый пехотный полк? Он где-то впереди.

Блюме говорил небрежным тоном, словно речь шла об обычной служебной поездке и он не ожидал встретить тут какие-либо другие войска, кроме нужного ему полка.

— Сто двенадцатого там уже нет, герр майор, — с готовностью пояснил молодой эсэсовец. — Он отведен в тыл. Теперь там оборону занимает батальон СС.

Это было так неожиданно, что Блюме на мгновение растерялся, но тут же взял себя в руки.

— Удивительно! — с прежним высокомерием проговорил он. — Произошли такие изменения, а в штабе генерала Штеммермана об этом ничего не известно!

— О, герр майор! — с апломбом сказал эсэсовец. — Мы прибыли сюда как раз вовремя. Говорят, в сто двенадцатом полку и даже в главном штабе войск обнаружили шпионов, изменников…

— Вот как?.. Неприятная новость. Надеюсь, у вас ничего такого нет?

— Что вы, герр майор! Фюрер дал нам право жестоко карать всех, кто поддается панике и проявляет слабодушие.

— Вера в фюрера — наше сильнейшее оружие.

— Безусловно, герр майор!

В этот момент на обочине дороги, в кювете, зазуммерил полевой телефон. Эсэсовец — он, вероятно, был за старшего — козырнул, извинился и побежал вниз. Провожая его внимательным взглядом, Блюме положил руку на плечо водителю:

— Разворачивайтесь!

Водитель включил скорость. Передние колеса вездехода скатились в мягкую грязь, забуксовали. Сильный восьмицилиндровый мотор гудел ровно, без напряжения. Водитель, часто оглядываясь, стал постепенно разворачивать громоздкую машину. До Блюме доносились обрывки фраз, которые эсэсовец громко выкрикивал в телефонную трубку:

— У всех проверять документы?.. Да, да, понимаю, герр штурмфюрер!.. У офицеров штаба?.. Понятно!.. Какого майора?.. А?.. Что?.. Плохо слышно, герр штурмфюрер… Адъютанта генерала?.. Яволь, герр штурмфюрер!..

Блюме достал из кобуры пистолет, Кирш клацнул затвором автомата.

Машина уже развернулась и стояла теперь посредине дороги, задом к шлагбауму.

Эсэсовец торопливо бросил трубку, стал выбираться на шоссе.

— Вперед! Полный газ! — приказал Блюме водителю и с подчеркнутой небрежностью отсалютовал рукой стоявшим неподалеку солдатам в зимних ватниках. — Зиг хайль!

Эсэсовец, только что разговаривавший по телефону со своим начальством, секунду вытаращенными глазами смотрел на набиравший скорость вездеход, потом, опомнившись, громко заорал:

— Герр майор! Одну минуту…

Его обдало едким дымом и грязью. Машина понеслась вперед. Блюме закрыл глаза. Он ждал автоматной очереди, ждал свиста пуль…

Мощно гудел мотор. Подпрыгивали на выбоинах шоссе колеса. Блюме оглянулся, увидел суетившихся возле самодельного шлагбаума эсэсовцев, затем, переведя взгляд на Кирша, устало откинулся на спинку сиденья.

— Видно, нам благоволит судьба, Кирш, — сказал он. — Для нас осталась еще капелька счастья в этом страшном мире.

Сто двенадцатый пехотный полк они разыскали минут двадцать спустя. Обреченный, но еще не расформированный, он располагался в редком сосновом бору. Всюду горели костры — между деревьями, на тесных полянах, в неглубоких логах. Костров было много. Одни полыхали ярко, другие едва дымились. Одни казались кроткими, совсем мирными, другие озлобленными. Только люди вокруг них были какие-то однообразные, малоподвижные, мрачные, ко всему безразличные, словно и не люди, а только их всполошенные тени. Они оцепенело тулились к кострам, зябко ежились, лежали и сидели почти без движений.

Командир полка майор Гауф в накинутой на плечи шинели сидел на пеньке, пил из алюминиевой кружки кофе.

— Салют непобедимому воинству! — нарочито бодрым голосом приветствовал его Блюме. — Не слишком ли много иллюминации в этом лесу?

Гауф неуклюже повернул к нему непокрытую голову, выплеснул остатки кофе из кружки, неторопливо поднялся, с безразличным видом прижал в знак приветствия руки к бедрам.

— Салют, господин майор!

Перед Блюме стоял живой мертвец: застывшие, ничего не видящие глаза, бледное, давно не бритое, заросшее густой щетиной лицо. Фуражка валялась на земле, возле его ног.

— Христиан, я должен с тобой поговорить, — деловым тоном произнес Блюме, сразу понявший, что сейчас, в этом лесном бивуаке, только он способен принять какое-то важное, ответственное решение.

— Я слушаю. Откуда ты приехал? — равнодушно скользнул по нему взглядом Гауф.

— Удираю от мести нашего эсэсовского патрона.

— Значит, пробил и твой час?

— Нет, просто изменение тактики борьбы. До сих пор она была скрытой, невидимой. Теперь он кое-что узнал обо мне и решил нанести удар. Между прочим, его патруль засек нас на дороге, пришлось удирать… Вообще, что случилось, Христиан? Как вы могли допустить эту мерзкую комедию с полком?

— Сто двенадцатого полка больше не существует. Остался лишь его командир. Разве тебе этого мало? — В голосе Гауфа проскальзывала насмешка над самим собой: ни тени злости и обиды, в этом человеке, казалось, все умерло, угасло. — Нас выгнали с боевых позиций, как стадо альпийских овец. Обер-лейтенант Гутше застрелился, лейтенант Люкмар сошел с ума — его пришлось связать.

— А твои солдаты? Твои мужественные гренадеры?! — крикнул Блюме.

— Ты видишь их перед собой, Конрад, — кивнул Гауф на дымы костров. — Впрочем, те, которые остались со мной, ни на что не способны: раненые, контуженые и просто до изнеможения уставшие, выдохшиеся. Остальные удрали, разбежались кто куда.

Блюме охватило негодование. Глаза его сверкнули гневом. Это же чудовищно, неимоверно дико, противно человеческому естеству: здоровые разбежались, а раненые, контуженые, больные покорно ждут смерти! Да и сам майор Гауф хотя и здоров, но будто лишился разума, неприкаянно бродит между деревьями. Чего он ждет? На что надеется?

— Какие могут быть надежды? — безвольно махнул рукой Гауф.

Он, командир полка, заподозрен в измене и будет расстрелян. Раненых и больных эсэсовцы тоже не пощадят. Все они решили ждать конца. Он, Гауф, до последнего дыхания останется с этими несчастными, как подобает офицеру.

У Блюме между тем созрел план действий, он тщательно обдумал его, пока ехал сюда: поскольку полк не разоружен, необходимо занять круговую оборону, окопаться и не подпускать к себе ни одной живой души. Все те, кто еще может владеть оружием, должны понять, что защитить, спасти себя они могут лишь собственными силами. Ждать уже недолго, русские близко. Однако, возможно, придется драться с эсэсовцами, драться по-настоящему, а потом добровольно сдаться в плен русским.

— Как?.. Поднять полк против своих? — прошептал побелевшими губами Гауф.

— Против тех, кто вынес тебе смертный приговор, кто хочет уничтожить твой полк.

— Я не имею права. Я офицер!

— Ты прежде всего человек, Христиан. Пойми это, — с гневным отчаянием выдохнул Блюме. — Ты сам давно чувствовал, к чему все идет. Ты всю жизнь сомневаешься. Сколько можно сомневаться? Пора в конце концов взять себя в руки.

— Погоди, Конрад! — проворчал с недоверчивой, вымученной усмешкой Гауф, которого последние слова Блюме, видимо, задели за живое. — Допустим, я займу круговую оборону, буду драться с эсэсовцами. Но сколько мы можем продержаться? Час, два, не больше. У нас мало оружия и боеприпасов. Всего девять пулеметов, три «эрликона»…

— И майор Гауф с железным сердцем солдата! — серьезно сказал Блюме, взял Гауфа за локоть, притянул к себе. — Не в «эрликонах» и пулеметах главное, Христиан! — Помолчав, добавил: — Русские, вот кто нас выручит. А для этого надо немедленно установить с ними связь. Ты, надеюсь, сохранил полковую радиостанцию?

До Гауфа не все доходило. Он еще не в состоянии был понять, сердцем почувствовать тот рубеж, за который уже шагнул и который ему предстоит преодолеть.

Русские! Значит, его полк и его самого могут спасти только русские, те самые, с которыми он почти три года воевал, которых привык считать своими врагами и врагами своей родины — Германии. Но почему они должны спасать его и в чем будет состоять это спасение? «Германии грозит опасность быть захлестнутой волнами большевистского вандализма!» — чуть ли не ежедневно кричит по радио доктор Геббельс. «Спасайте чистоту немецкой крови от славянских ублюдков!» — вторит Геббельсу Розенберг. Впрочем, теперь уже трудно что-либо спасти. Германию ждет позорный крах. Война проиграна. Остается одно — умереть. Честно умереть!..

Смерть от пуль эсэсовцев Гауфу была сейчас милее, нежели добровольная сдача в плен и братание с красными. Да, он поддался уговорам своего друга Блюме, заверил его, что капитулирует вместе с полком перед русскими, покажет пример. Он просто не хотел неоправданных жертв, ему жаль людей. Но это было три дня назад, когда существовал полк. Теперь полка нет. Кто будет капитулировать? Раненые, контуженые и больные? Им все равно, где и как умереть!

Гауфу никогда не была близка политика. Он не очень разбирался в ней и, главное, считал ее делом небольшого числа людей. Что же касается всех остальных, то они, по его мнению, просто-напросто обязаны подчиняться приказам и распоряжениям властей. Немцы умеют подчиняться силе и власти, в этом им не откажешь.

Гауф не питал особой ненависти к красным, к их доктринам. Что они ему! Он не политик, а военный. Но его сердце замирало при мысли о Германии, к границам которой приближались русские войска.

Такие, как Гауф, быстро не прозревают. Для прозрения им требуется время, много времени. Минут годы. На руинах войны появятся первые всходы новой Германии, миллионы немцев приступят к ее созиданию, и только тогда Гауф, если доживет, сможет по-настоящему осознать значение того, что произошло в феврале сорок четвертого года.

Сейчас он подчиняется только жестокой необходимости, и потому у него такое темное, недоступное лицо, потому он соглашается и не соглашается с доводами своего друга Блюме.

— Ефрейтор Арнд сбежал. Многие сбежали, но радиостанция цела. Если надо, ее можно включить. — Гауф почти сбросил с себя тупое оцепенение. — Я сам кое-что смыслю в радиоделе. Пойдем, Конрад!

Блюме облегченно вытер тыльной стороной ладони лоб и этим как бы согнал с лица дневные тревоги, неприятности, усталость.

— Пойдем, Христиан! Медлить нельзя. Сейчас дорога каждая минута, — говорит он решительно и властно, шагая вслед за Гауфом.