"Со всей любовью" - читать интересную книгу автора (Брук Кассандра)

ИЮНЬ

Авенида де Сервантес 93 Мадрид 2 июня

Милая Джейнис!

Письмо может показаться довольно длинным, поскольку я отчасти прикована к постели и вынуждена все занятия послать на, кроме чтения, которому я предаюсь очень усердно. Не думаю, что конвеевскую библиотеку можно отнести к категории национальных сокровищ или что правительство согласится принять ее в качестве налога на наследство вместе с принадлежащей Пирсу репродукцией «Зонтиков» Ренуара, вместе с набросанными мастихином портовых сцен, которые преподнесли Пирсу благородные малайцы. Полагаю, «Йом Кипур в Назарете» моей матери, возможно, оторвут с руками в доме для престарелых в Бетнал-Грин, но этим все и исчерпывается. Пирс может быть культурным под завязку, но на дом это не распространяется. А я вообще ни малейшей культурой не обладаю.

Так, значит, я читала все, что попадало под руку в зависимости от случайности и обстоятельств. Началось с обстоятельств. Пирс, понянчив меня неделю, уполз пообедать со сдобной булочкой. В течение семи дней я не видела ничего, кроме дома напротив. Каждое утро точно в восемь часов какая-то старая карга вывешивает из окна свое трико сушиться (что она делает с ним всю ночь?), ветер надувает его точно спинкер во время регаты – оно обретает точно ту же форму, какую принимает, когда она в него облекается. Я бы не стала начинать свой день вот так. Как и кончать его, зная, что Пирс где-то уютно устроился со своей любовницей.

Час был поздний. Но я не устала и решила почитать. Помнишь книгу, которую ты мне подарила, когда разъехалась с Гарри в первый раз? По твоим словам, ты тогда открыла для себя Движение за равноправие женщин и хотела поделиться со мной. Ну а мне это тогда совершенно не требовалось. Я считала себя вполне равноправной и свободной, и мне была противна мысль о том, что какая-то гарвардская амазонка начнет приказывать, чтобы я гордилась своими телесными функциями и выбросила всю мою косметику в мусорное ведро. И я не стала ее читать.

Но в тот вечер взялась за нее. Мне хотелось проникнуться идеей. Мне хотелось подняться на феминистские баррикады. Мне хотелось получить подтверждение, что все мужчины – дерьмо.

А больше всего я хотела, чтобы меня убедили, что мы, женщины, вполне можем обходиться без них – что мир женщины может быть богатым, полным, дающим абсолютное удовлетворение. Что даже секс может давать более полное удовлетворение без их жутких крохотных члеников с такими колоссальными и хрупкими эго на буксире; членики, которые никогда не встают, если тебе это нужно, или кидаются на тебя, вздыбившись, когда тебе это не нужно, или взрываются слишком быстро, или не прежде, чем ты уже давно желаешь, чтобы они отсохли. Чем хуже дилдо, вибраторы, французские штучки и прочее? Они же в полном нашем распоряжении – той формы, размера и энергии, какие мы только можем пожелать. И действуют всякий раз и так долго, как мы желаем. Звучало все это грандиозно! Я приготовилась к познанию, благодаря которому тот факт, что Пирс обрабатывает сдобную булочку, утратит для меня всякое значение: что до меня, пусть он уходит на весь вечер, сколько ему захочется, трахать, кого ему захочется, качаться на люстрах, заниматься этим под душем, на гладильной доске, в посольском сортире, в ресторане между гаспахо и ягненком на вертеле, на библиотечной полке среди старых переплетенных в тома «Иллюстрейтед Лондон ньюс» или в связке на горном уступе, как его атлетический предшественник. А мне будет все равно. Я сама себе господин и госпожа. А что ему заблагорассудится делать со своим всепобеждающим членом, меня нисколько не касается.

И вот я устроилась читать твою книгу. Вернее, я попыталась читать твою книгу. Ну и конечно, в ней действительно излагалось почти все, что я ожидала в ней найти. Беда была лишь в том, что в устах твоей гарвардской амазонки все это звучало совсем не так. И начало меня раздражать. Я то и дело ловила себя на мысли: «Чушь собачья!» или «Дура ты дура!» или «Я ж совсем не такая!» И наконец: «Ты как будто полностью проморгала, в чем смысл и суть жизни».

В слезах я отложила книгу. И думала только о том, что Пирс сейчас с другой женщиной, а не со мной. Вот что было для меня главным в жизни. Я до того взревновала, что швырнула книгу через всю комнату.

Вспыхнувшая злость всегда была моим спасением. А стоило ей улечься, как на смену являлась кровожадность. С утренней почтой пришел каталог «Товаров по почте – «Руководство для международных покупателей». И откуда они так быстро раздобыли мой адрес? Я ощутила, что за мной следят невидимые глаза. Даже не знаю, почему я его открыла – обычно я этого не делаю. «Наш последний обзор новейших товаров к вашим услугам с нашим теплейшим приветом», – провозгласил он. Женщина, которой принадлежали эти слова, сияла улыбкой. Я свирепо на нее нахмурилась и начала перелистывать страницы. И меня заинтриговали удивительнейшие предметы, без которых, предположительно, я ну никак не могла обойтись. «УЛУЧШЕННЫЙ пресс для брюк», «ножницы, легко режущие деньги», «электронные суперуши», «первая в мире автоматическая швабра», «ультразвуковой ошейник для собак и кошек».

Придя к заключению, что Пирс, вероятно, без всего этого не зачахнет, я уже собралась бросить каталог в мусорную корзину, как мое внимание привлекла строка: «Инструмент многообразнейшего применения». Может, он пригодится Пирсу? Текст оказался даже лучше. «Этой волшебной трубки достаточно, чтобы перемещать жидкости, не теряя ни капли и не прибегая к сосанию». Ну-у, подумала я, до чего же замечательно! Заложила страницу и начала листать дальше. Вскоре обнаружился еще один предмет, абсолютно необходимый моему мужу. «Быстрое накачивание: встроенный манометр укажет вам, когда будет достигнуто необходимое давление». Ну, уж это-то должно скрасить жизнь сдобной булочки, верно? Необходимое давление – каждая девушка мечтает о нем. И сэкономит Пирсу много усилий. И еще! «Чисто-чисто – и никакой липкости!» То, что надо, если «инструмент многообразнейшего применения» достигнет «необходимого давления» несколько неожиданно, как я полагаю. И я словно бы услышала, как сдобная булочка охает: «Все в порядке, милый! Абсолютно Чисто-Чисто! Спокойной ночи».

К этому моменту настроение у меня было уже великолепное. Если бы не первый час ночи, я бы тут же схватила трубку и позвонила в «Срочные заказы»: «Мне хотелось бы, чтобы следующие предметы были отправлены в английское посольство в Мадриде, будьте так добры. Фамилия – Конвей. Нет, адрес не нужен, поверенного в делах тут все знают. Вот номер его кредитной карточки…»

Вместо этого я уснула. А утром мне расхотелось. Не знаю, когда вернулся Пирс – из его спальни до меня не донеслось ни звука. Безмолвие вины и пресыщения.

Тереса застала меня в слезах над завтраком.

В свое время ты мне рассказывала, как меняется настроение у детей: сейчас смех, в следующую минуту слезы. Значит, в каждой несчастной жене прячется ребенок. Часто я просто не знаю, кто я и что я – настроения налетают на меня, как летние ливни. Даже, пока я пишу тебе – вот как сейчас, меня внезапно одолевает депрессия, и я стараюсь писать, писать, пока она не пройдет. Или я нашариваю мое чувство юмора, как потерянные очки. Теперь, когда я отказалась от этого обескофеиненного пойла, мне помогает кофе. Собственно говоря, с помощью стимулянтов жизнь становится вполне сносной, чтобы протянуть день, а алкоголь вечером служит наградой за то, что я продержалась так долго. Сбор пожертвований страдает, но я держусь.

Сколько жалости к себе! Лучше я расскажу тебе про то, что еще я читала.

После завтрака я выдавила улыбку для Пирса, когда он отправился в посольство: «Да, моей спине легче, благодарю тебя», а потом вновь обвела взглядом книжные полки. Они казались напоминанием обо всех пустых часах в аэропортах, когда покупаешь не интересующие тебя романы и ждешь самолетов, которые все не прибывают и не прибывают. Рейс из Афин. Время прибытия 09.30. Прибытие задерживается до 14.15… Французская диспетчерская служба (чертовы лягушатники)… Дин-дон! «Миссис Конвей просят подойти к справочному бюро». Черт! После всего этого я умудрилась его пропустить. Или его вообще не было на этом фуэвом самолете.

Мой взгляд остановился на черном корешке с серебряными буквами. Линдо «Планируйте с Планетами». Планировать с планетами – что? Вопрос был настолько интригующим, что я протянула руку – о-ох, спина! – и открыла ее. Автор, прочла я, был «астрологом-консультантом газеты «Пипл» с 1933 года». Черт, подумала я, так он же стар, как сами звезды! Затем я обнаружила, что книга была издана Гербертом Дженконсом в 1949 году – наверное, Пирс приобрел ее на дешевой распродаже. Ну, планеты вроде бы не устаревают, правда? И я начала читать.

Я всегда утверждаю, что не верю ни единому слову гороскопов, после чего, разумеется, внимательно их изучаю. Мое внимание привлекло предисловие. Оно перечисляло много всякой всячины, которую, по убеждению автора, я захочу узнать, с последним пунктом: «Как у вас обстоят дела с браком». Да, я захотела узнать, как у меня обстоят дела с браком. На мой взгляд, плохо. Чтобы узнать ответ, указала книга, мне в первую очередь требовалось знать мой знак Зодиака. Я проверила. По-видимому, я Стрелец. «Стрельцы, – указала книга, – придерживаются здравых взглядов в половых вопросах». Ну, начало было многообещающим. Подбодренная, я продолжала читать. «Большинство их проходит фазу неустроенности (да, это вполне можно отнести ко мне), но лишь очень немногие не завершают поиски одной глубокой привязанностью. (Ого!) Это люди высокой энергии и часто испытывают беспочвенные страдания (что есть, то есть) из-за своего экспериментального подхода к любви с беззаботностью и легким сердцем. (Погодите-ка, тут он наврал: сердце у меня было вовсе не легким, а разбитым. И экспериментальный подход? Правда, я не так уж мало экспериментировала, особенно с французским послом в Афинах, но как еще прикажете выяснить, что тебе нравится?) Тут я вспомнила, что книга была написана полвека назад, и решила, что мистер Линдо был в этих вопросах старомоден: миссионерская поза без света, но в пижаме.

Однако в целом все это выглядело ободряюще. Книга еще кое-что сообщила обо мне в разделе «Душевные тревоги». «Излюбленные душевные тревоги: споры или недоразумения, вызванные нетактичными или эмоциональными порывами». И как же мне с ними бороться? «Опасность для вас заключается в сокрытии вашей тревоги или попытке обмана во избежание последствий. Откровенность – вот ваша главная опора. Будьте прямодушны и открыты, встречайте беду, не уклоняясь, если она случится».

К этому моменту я уже попалась на крючок. Мистер Линдо, если вы еще с нами или в горних высях среди ваших звезд – вы мой человек. Так, значит, я Стрелец. Захватывающая мысль. Словно обрести большую семью, о которой я и не подозревала.

Тут мне захотелось узнать, кто еще принадлежит к моей замечательной семье и что общего может у меня быть с ними. Я открыла раздел «Прославленные Стрельцы». Вначале перечислялись разочаровывающе заурядные личности, но потом! Уинстон Черчилль. Мария Стюарт. Нострадамус. Мильтон. Бетховен. Ральф Ричардсон. И (!) Рут Конвей!

Час был ранний, но я почувствовала, что имею право выпить за избранное общество, к которому принадлежу. Тереса удивилась, но, видимо, решила, что это лечебное вино и с сочувственной улыбкой помогла мне добраться до моего кресла.

Следующим, естественно, был Пирс. Какой у него знак? Овен, установила я. Вот это уже по-настоящему интересно: «Ваша любовная жизнь. Овен». «Из-за половых вопросов часто возникает внутренняя война». (Ага! Внутренняя война, э?) «Он любит чувствовать, что владеет собой и своей судьбой. Часто он терпит неудачу». (Попался! Он потерпит неудачу!) Затем я справилась о привычках и душевных тревогах Овнов – они все выглядели очень скучными. Но ведь привычки и душевные тревоги Пирса занудны донельзя. Вновь мистер Линдо попал в точку. Я перешла к «Сведениям об Овне». «Знак Овна – небесный баран». В десятку, приятель: сдобная булочка про это все знает, сучка. «Камень – брильянт». (Пусть побережется дарить их ей, не то ему будет очень плохо!) «Стимулирующие средства Овнам не рекомендуются, кроме малых доз». (Не знаю, что автор подразумевает под «стимулянтами», кофе или младших библиотекарш? Вот «малые дозы» меня устраивают, хотя лучше было бы «даже в самых малых дозах».) Ну а новообретенная семья Пирса? Я нашла «Прославленных Овнов». Первое имя, бросившееся мне в глаза, было Жозеф Игнас Гильотен, изобретатель. Затем шел Ричард II, английский король. (Один изобрел орудие казни, второй был убит. Пирсу не слишком с ними повезло.) Дальше список чуть посолиднел: Поль Робсон, певец, Джон Джексон, знаменитый проповедник. Пьер Лаплас, французский ученый (кто он такой?). Уильям Гарвей, открыватель кровообращения. Адмирал, виконт Эксмут. Явно второсортная семейка. Ему повезло, что он породнился с моей семьей, решила я.

Вопрос: как все это сохранить без изменения?

Джейнис, я женщина с воображением. Я поддаюсь порывам. Я прыгаю, часто забыв надеть парашют. Я наделала много глупостей, стараясь изгнать из моей жизни сдобную булочку, и иногда мне кажется, что толкнул меня на них шок из-за поступка Пирса. Слишком часто я вела себя, как ошпаренный щенок.

Я должна положить конец всему этому. Книга мистера Линдо, возможно, набор чепухи, откуда мне знать? Тем не менее он подсказал мне нечто ценное: необходимость понять, кто я, кто мой партнер, и что в нас толкает на поступки, которые мы совершаем.

Я закрыла черный томик, испытывая редкое спокойствие духа и чувствуя, что полностью владею ситуацией. Я решила, что с этих пор буду великолепно зрелой, царственно надменной и мудрой, а заблуждения моего мужа-Овна буду считать мелкими проказами, которые могут повредить нашему браку не больше легкого насморка, или – в его случае – приступа почечуя (который куда неприятнее, хе-хе-хе!)

Я даже перевернула страницу прозагарного календаря посмотреть, в каком новом обличии сдобная булочка встретит меня в июне. Она – докладываю с восторгом – даже идиотичнее обычного. Улыбка, точно копирующая радиаторную решетку «олдсмобиля», который я когда-то разбила в Нью-Мексико, и сосками, которые напомнили мне резиновые приспособления, такие полезные, когда надо прочистить раковину в кухне.

А теперь Рут Конвей намерена встать со своего одра и ходить. Я больше не в силах созерцать трико соседки напротив. Я медленно и торжественно направляю мое стрелецкое эго в сады Ретиро, а затем в Прадо, где, памятуя о тебе в Речном Подворье, я идентифицируюсь с изысканностью полулежащих дам Тициана и не забуду отправить это письмо по дороге туда.

С большой любовью и пожеланиями успеха.

Со всеми твоими пикантными блюдами.

Рут Воскресшая.

Паласио Писарро Трухильо 5 июня

Дорогая Рут Конвей!

У меня нет личного опыта с «гимнастическими машинами», хотя, помнится, несколько лет назад я гостила у американского президента, забыла, у которого – так он пользовался чем-то подобным ради своей спины. Никаких свидетельств, что она ему помогла, нет, хотя у меня сложилось впечатление, что его внепрезидентская деятельность сводила к нулю ее благотворное воздействие, если оно имело место. Я намеревалась указать ему на это противоречие, но его убили прежде, чем мне представился удобный случай. Добрый был человек.

С облегчением узнала, что вино добралось до вас в хорошем состоянии. Я тревожилась, отправив его на королевском грузовичке – а вдруг вертолетчик спутает, кому оно предназначено? – но обычные способы доставки в этой стране не очень надежны, а вертолет хотя бы быстрее остальных, и меньше шансов, что вино взболтается. Я рада, что настояла, чтобы Хавьер обеспечил посадочную площадку на крыше больницы – как вы знаете, она принадлежит ему. Боюсь, новый шеф-повар оставляет желать лучшего: его предшественник не устоял перед предложением «Максима». Еду там вы нашли невыносимой?

Нет, об астрологии я знаю не больше, чем о «гимнастических машинах». Мне кажется весьма мало вероятным, что мою судьбу определяют какие-то сочетания далеких созвездий. Всякий, кто смотрел на небеса в миг моего рождения – а мне говорили, что смотрели многие, – увидел бы мерцание, возникшее за много миллиардов лет до того, как я была хотя бы искоркой в глазу моего отца. Этот простой научный факт, мне кажется, составляет главную помеху в мышлении астрологов, если про них вообще можно сказать, что они мыслят.

Мои собственные звезды, так сказать, повеселели с возвращением Луиса из свадебного путешествия. У него очень нездоровый вид, у бедного мальчика: это было тяжким испытанием. Но я уверила его, что это обычная католическая страна и повторение того же крайне маловероятно. Это его очень подбодрило, силы возвращаются к нему с каждым днем, и он вернулся к исполнению своих обычных обязанностей. Мигель в этом отношении оказался неадекватен и отправился на родительскую ферму.

Прошу, даруйте мне ваше чудесное общество, как только выздоровеете. Погода тут чудесная, и настал сезон абрикосов.

С наилучшими пожеланиями,

Эстелла.

Иффли-стрит 16-с Лондон W6 7 июня

Дорогая Наутильница!

Мои полные слез соболезнования в связи с необходимостью лежать на спине, хотя поза эта вряд ли такая уж непривычная. Любая свихнутость в тоне этого письма объясняется наскоками одной из моих прежних жен, Джорджины, чья менопауза породила веру, будто у нее в доме завелось привидение. Привидения мне вполне по плечу, и я написал о них немало очерков для разных газет. Но это оказался дух Эмили Бронте. Моя экс-жена убеждена, что мисс Бронте диктует ей роман. И не просто роман, но продолжение «Грозового перевала», которое она сама не написала из-за ранней кончины. И она настаивает (то есть моя экс-жена, а не Эмили Бронте), чтобы записывал роман я, поскольку я владею стенографией, а она (опять-таки моя экс-жена) – нет.

Нелепость этой ситуации ты, конечно, оценишь сполна. Я ведь «Грозового перевала» не читал. И вообще практически ничего не читаю – разводы отнимают слишком много времени. И ты можешь вообразить, чтобы я стенографировал призрака? Джорджина звонит непрерывно, упирая на срочность. Я увертываюсь, указывая, что, поскольку мисс Бронте уже полтора века как в могиле, роман вряд ли куда-нибудь убежит. Она снова звонит, твердокаменно утверждая, что творческий момент – это творческий момент, и его надо ловить. Вот бы ее изловили дюжие мужчины в белых халатах! Затем она снова звонит с визгом, что первая глава уже погибла для потомства. Один раз я согласился заехать с моим стенографическим блокнотом – журналист никогда не рискует упустить хотя бы шанс на интересный материал. Дух не явился. По причине моей невосприимчивости, заявила Джорджина. В смысле невосприимчивости она была совершенно права, а потому я отправился домой. Час спустя она позвонила сообщить, что Эмили Бронте ждет меня. Боюсь, я посоветовал мисс Бронте овладеть компьютером. Джорджина бросила трубку.

Тебе, раскинувшейся на одре страданий, это может показаться смешным. Но ее звонки неизменно раздаются, когда я не успеваю закончить статью к сроку или Джейнис уже вот-вот готова уступить моему обаянию. А что пользы объяснять редактору или Джейнис, что меня отвлек дух Эмили Бронте, и я ничего не смог с ним поделать. Редактор грозит меня уволить, а Джейнис убеждена, что у меня шашни с другой женщиной.

Тем временем она создает иллюстрации к «Членистографии», которые восхищают издателя и разжигают во мне сладостные предвкушения нашей будущей совместной жизни, если Джейнис даст на нее согласие. Но до тех пор пока я не уложу духа в могилу, мне нечего и надеяться уложить ее в постель, не говоря уж о том, чтобы предложить ей брак.

Могу ли я прислать тебе что-нибудь? Могу ли я что-нибудь для тебя сделать? Как насчет экземпляра «Грозового перевала», часть II с надписью автора?

Пока в ожидании твоих распоряжений, я посылаю тебе только мою любовь.

Том.

Авенида де Сервантес 93 Мадрид 12 июня

Милая Джейнис!

Служба ремонта браков, отчет № 4

Тридцать один день до Ватерлоо, и стратегия кампании меняется.

Начну вполголоса. Мое выздоровление после совета со звездами было истинным чудом: если Бог восседает там наверху, неудивительно, что люди ему молятся – небесная служба здравоохранения.

Последнее письмо тебе я опустила по дороге к садам Ретиро и Прадо – мой первый выход из дома после недели с лишком. Поразительно, до чего беззащитной себя чувствуешь. Я прижималась к стене всякий раз, когда мимо проносилась машина. Перейти улицу оказалось почище Битвы на Сомме. Я рухнула на стул кафе и долго тряслась. Двойной поток машин напротив Прадо оказался вне моих сил. Я стояла, дрожа на краю тротуара и трясясь, пока надо мной не сжалилась американская супружеская пара. Я соврала, что сейчас только из больницы, и они перевели меня на ту сторону, утешая своей фамилией, адресом и подробностями выкидыша у их дочери. Мне опять потребовалось посидеть, перед тем как схватиться с Тицианом.

Ну, ты – художественная натура и знаток всего этого, тогда как я перед великими шедеврами практически ни разу не сумела ничего ощутить, кроме достойно заслуженной скуки. Картины действуют на меня как транквилизаторы: успокаивают нервы и слегка одурманивают. Я сонно бродила туда-сюда, убаюкиваемая всеми эти знаменитыми именами и высосанными из пальца образами, пока не потратила столько времени, что вполне заслужила глоток чего-нибудь крепкого. После десятка-другого глотков я прониклась убеждением, что приобщилась к высокой духовности, хотя, сказать правду, не думаю, что картины произвели на меня хоть малейшее впечатление. Я знаю, они очень важны, а потому стали важными и для меня. В целом, я предпочитаю исторические развалины, где вполне достаточно просто бродить. От нас не требуется созерцать развалины и черпать из них духовность. Они просто есть; еще стоящая коринфская колонна служит великолепным первым планом расстилающегося вокруг пейзажа и манит нас щелкнуть ее. Если бы они все стояли, то заслонили бы от нас пейзаж, а если бы повалились все, так в них не было бы ничего особенного, и мы просто их не заметили бы. В этом, по-моему, тайна развалин. К тому же их не опрыскивают инсектицидами, а потому их всегда оживляют цветы, ящерицы, бабочки и все такое прочее; а так как туристы непременно там закусывают, туда за крошками прилетают всякие интересные птицы. Кроме того, среди развалин можно повстречать интригующих людей, а в музее – никогда. Романтичных людей, которые подобно мне выводят погулять свои грезы. Некоторые из самых интересных разговоров в моей жизни я вела среди развалин и познакомилась там с немалым числом моих любовников. Когда я поделилась этой информацией с Эстеллой, она вообразила, будто я отдавалась тут же, не сходя с места, и сказала: «Право, моя дорогая, на обломках римской канализации это должно быть не так уж удобно?»

Не знаю, для чего я сообщаю тебе все это: возможно, просто из-за телячьего восторга, что снова принадлежу к роду человеческому. Кроме того, хочу удивить тебя новостью, что я не совсем уж такая филистерка, какой кажусь. В Прадо я отправилась на поиски женщины, с какой могла идентифицировать себя в моем новом образе суперневозмутимого Стрельца. Я подумала, что Тициан может предложить чего-нибудь стоящее. Так и оказалось. Ты, конечно, хорошо знаешь эту картину. «Вакханалия». Происходит практически все при содействии большого количества вина, прыжков с обнажением бедер и вскидывания рук над головой – несколько в духе тех отчаянных вечерушек в Лос-Анджелесе, которые Пирс якобы терпеть не мог.

НО! На первом плане среди этих плясок и прочего на солнце полулежит невозмутимая от всего отрешенная фигура – довольно похожая на меня формами, хотя блондинка, с грудями поменьше и без волос на лобке. Если отбросить лукавого мальчишку поблизости, который словно собирается вот-вот посикать на нее, я увидела идеальный образец женщины-Стрельца, именно той женщины, которой мне необходимо было стать в нынешних обстоятельствах: прекрасное исполненное достоинства воплощение невозмутимости среди разгула плоти и пьяной похоти.

И еще я сделала важное открытие, которой может удивить ученых мужей. Великое искусство должно быть ОБО МНЕ! Если я не идентифицируюсь с ним, ну его на!

Я долгое время продолжала созерцать картину. Да, вон Ангель развратно выставляет напоказ свои бедра, а Пирс пожирает глазами ее декольте и поблескивает плешью. Замени его красное одеяние на дипломатический костюм, а ее юбчонку на узкие джинсики – и вот они, как на фотографии. А она, мое альтер эго, остается отстраненной, холодно-равнодушной; она – та, что видела все это прежде, все эти детские игры; ее ум занят более возвышенными вещами. Да, это я.

За стенами Прадо сияло солнце. Я прихлебывала лимонад со льдом в кафе на тротуаре. Лето окончательно вступало в свои права, и жизнь казалась прекрасной. Я поблагодарила мистера Линдо за его «планирование с планетами», и поблагодарила Тициана за то, что он показал мне меня. То, что затевают Пирс и сдобная булочка, утратило всякое значение – всего лишь одна из этих глупостей. Мы, Стрельцы, припомнилось мне, «достаточно жизнелюбивы и энергичны, чтобы преодолевать любые препятствия», выражаясь словами Линдо.

Вернувшись домой, я обнаружила, что Пирс уже там. В этом ничего необычного нет: он старается покинуть посольство пораньше, считая, что если его там нет, то не появится и работа. Но на этот раз он выглядел беспокойным, будто дожидался меня: когда Пирса что-то гнетет, это бросается в глаза, как луч маяка. Поскольку в настоящее время то, что гнетет Пирса, обычно мне слышать неприятно, я ничего не сказала, а развернула репродукцию Тициана, которую купила в киоске музея. Он даже не взглянул на обнаженную натуру.

Я просто ждала, что он скажет.

«Кстати, я подумываю взять отпуск на какой-нибудь уик-энд», – объявил он небрежно после нескольких минут блужданий туда-сюда.

Ну, Пирс, как и все в посольстве, обычно не появляется там ни в субботу, ни в воскресенье, так зачем ему брать отпуск?

«Ах так, – сказала я с полнейшей невозмутимостью. – Какие-нибудь планы?»

«Да нет, – ответил он чересчур поспешно. – Просто я подумал, что мне хотелось бы ненадолго выбраться из Мадрида».

Я сохранила стрелецкое спокойствие.

«Такая прекрасная мысль, милый. Куда-нибудь конкретно?»

Малюсенькая пауза.

«Мне вдруг пришло в голову, что до Толедо совсем близко».

«Ах так! Прелестный город, – сказала я. – Помнится, как-то раз я там с тобой любовалась полотнами Эль Греко. – Господи, как отлично у меня получалось! Пирс явно ободрился. – И, как ты говоришь, до него совсем близко, – продолжала я. – Ты сможешь вернуться за какой-то час».

Тут он слегка скукожился. Пауза, покашливание. Он начал разглядывать свои пальцы.

«Ну-у, там так много можно увидеть, что я, пожалуй, переночую там».

Ага! Ощущение было такое, будто я наблюдаю, как кролик вылезает из норы.

«Да, конечно, – сказала я ободряюще. – Тогда ты сможешь посетить чудесный собор пораньше, до появления туристов, верно? – Пирс старательно всем своим видом выражал, что не может быть ничего восхитительнее обозрения чудесного собора рано поутру. – А раз ты вернулся сегодня так рано, – продолжала я с улыбкой, – ты ведь можешь уехать прямо сегодня, верно? – Его лицо осторожненько просияло. – Тогда ты, если захочешь, сможешь провести в Толедо две ночи», – заметила я.

Его голова сосредоточенно кивнула. Столько нежданных подарков судьбы! Ему, наверное, почудилось, что настало Рождество.

«Да, пожалуй… Конечно».

«И в этом случае ты сможешь провести массу времени перед полотнами Эль Греко и полюбоваться собором во все магические моменты».

Не знаю точно, решил ли он, что я все так вот и проглотила, или же нет. И не знаю, ждал он или нет, что я скажу: «Послушай, завравшийся сукин сын, почему ты прямо не скажешь, что тебе хочется трахать свою шлюшку утром, днем и вечером?» Уверена, он был к этому готов и прочел бы мне одну из своих проповедей о духовной любви. Ну а так, он без этого обошелся. Рут-Стрелец вела себя с полной безупречностью и непорочностью.

Я продержалась, пока он упаковывал чемодан, а затем выскользнул за дверь с неловким самодовольством. Некоторое время я простояла у окна, глядя на унылую улицу; потом перевела взгляд на наши жуткие картины по стенам, на прозагарную девицу с резиновыми сосками и, наконец, на наши нелюбимые книжные полки, где «Планируйте с Планетами» Линдо теперь прислонялось к чему-то нечитанному из Букеровского списка прошлых лет.

Я взяла черную книжонку мистера Линдо. «Благодарю вас, любезный сэр, – сказала я вслух. – Вы с таким совершенством открыли мне мою истинную натуру, как Стрельца, что я только что отправила моего мужа трахаться с его секс-бомбочкой две ночи, и сделала это со всей любовью и благословениями, которыми одарил меня мой звездный знак».

И я швырнула книжонку через всю комнату, распахнула окно и завопила вслед моему давно скрывшемуся из виду мужу: «Жопа ты фуэвая!»

Конец «Отчета № 4 службы ремонта браков». И конец планирования с планетами.

Не уверена, куда я направилась, но Мадрид, казалось, скользил мимо меня толпами толкающихся привидений. Я повторяла про себя: «Это конец; это конец». И это чуть не стало моим собственным концом, когда, собираясь перейти Гран-виа, я по английской привычке посмотрела вправо, а не влево. На моем лучшем испанском я обозвала перепугавшегося шофера фашистской свиньей и тут же врезалась в тачку, груженную баклажанами. Затем я рухнула на стул кафе на Пласа Майор и не могла из-за слез разглядеть чашку с моим кофе. Я была так расстроена, что словно бы и не замечала людей, которые подходили ко мне и спрашивали, не плохо ли мне. «Да», – отвечала я, и они отходили. Помню, я еще подумала: «Зачем они трудились спрашивать?»

Затем мою руку взял в свои патер и назвал меня «дитя мое» – в этом было какое-то странное утешение. Вперемежку с всхлипываниями и всхлюпываниями я рассказала ему свою историю, а он сказал: «Вы его хорошо знаете?» Я ответила: «Да, и он полное дерьмо». К моему легкому негодованию, он засмеялся. Я женщина большой стойкости, сказал он, «Firmeza, firmeza». Он повторил это слово несколько раз, хлопая моей ладонью по столику. Я не знаю, как сказать по-испански: «А мне какой фуэвый толк от этого?», но некоторый эквивалент все-таки сформулировала, а он опять засмеялся и еще раз хлопнул моей ладонью по столику. «Советую вам, – сказал он, – заставить его взревновать. Найдите себе другого мужчину». Я в изумлении уставилась на него сквозь слезы. «Вы, кажется, священник!» – негодующе воскликнула я. Он расплылся в усмешке. «Да, кажется, но только нет, – ответил он. – Я актер». И тут с другой стороны площади донеслись громкие голоса. Я поглядела туда. В пятидесяти шагах от нас испанские телевизионщики устанавливали камеры и прожектора. Режиссер орал: «Санчо, мы готовы!». Санчо встал, потом наклонился и поцеловал мою руку. «Сеньора, я говорил серьезно. Firmeza. Firmeza. А кроме того, вы красавица». Он выпрямился. Вид у него был очень задушевный. И он был красив. «Я бы предложил вам дать повод вашему супругу для ревности, – сказал он, – но я гомосексуалист».

Он чмокнул меня в щеку и зашагал прочь.

Я оставалась на улицах допоздна – у меня не хватало духа вернуться в квартиру. Я подумала было снять номер в отеле, но у меня не было ни денег, ни кредитной карточки. Ничего. Да и помогло бы это? Отели пронизаны одиночеством. Был у меня настоящий свой дом, подумала я. Дипломаты живут временной жизнью во временных домах; жены – часть обоза.

Когда я все-таки вернулась, в квартире было темно. Во всяком случае на моей подушке не белела покаянная записка Пирса, заверяющая меня, что он меня любит истинно. В порыве гнева я повытаскивала из шкафа все его костюмы, затолкала их в чемодан и выставила его за дверь. Полчаса спустя в дверь позвонили, и дама из дома напротив, кивнув на чемодан, сказала любезно: «По-моему, он ваш». Я забыла, что чемодан был надписан «Пирс Конвей». Я аккуратно повесила костюмы на прежнее место. Затем на меня снизошло вдохновение, и родился на редкость гнусный лимерик, который я решила протелеграфировать ему с утра, если сумею установить, где он остановился. На короткое время это притупило мою тоску, но заснуть я не могла.

Джейнис, есть ли еще такая боль, как сексуальная ревность? Сейчас он с ней в постели, крутилось у меня в голове. И над ними та же луна, которую вижу я, те же звезды, та же летняя ночь. Мысль о них вместе была невыносима: два тела, одно мне знакомое, другое нет, одно я люблю, другое ненавижу. И еще жестокий нюанс, о котором я даже не подозревала: как эротически было воображать их вместе, то, что они проделывали, где он прикасался к ней, а она к нему, дыхание, он познает ее, она познает все, что мне так хорошо известно.

Затем угрызения. Случилось ли бы это, если бы я всегда была верна ему? Может быть, это моя кара.

Пять утра, за окном чуть забрезжило, так что, возможно, я и поспала, сама того не заметив. И поймала себя на том, что повторяю: «Firmeza, firmeza». Воспоминание о патере-актере с гомосексуальными наклонностями даже вызвало у меня смех. Firmesa. Firmeza. Да, именно такой мне и надо быть, верно? Я сварила себе кофе и следила, как утренний свет разливается по домам напротив. О Господи! – подумала я. С минуты на минуту должно было появиться трико.

Я приняла ванну, переоделась и заставила себя съесть немножко кукурузных хлопьев. Это, сказала я себе, была худшая ночь в моей жизни.

И день не обещал ничего хорошего. Я как раз думала, чем его занять, когда зазвонил телефон. Я тут же подумала: «Это Пирс. Сказать, что не вернется ко мне». Затем я подумала: «Это Пирс. Сказать, что возвращается». Когда я сняла трубку, то была в таком возбуждении, что еле выговорила «алло!».

Звонил Эстебан. Как будто в большом возбуждении. Мы совершили нечто немыслимое, сказал он. В подарок Музею конкистадоров в Трухильо предложена лучшая коллекция золота инков в Испании, и он станет гвоздем выставки в Лондоне. «И все благодаря вам, сеньора! – повторял и повторял он. – Вы одержали триумфальную победу».

Тут он упомянул имя, которое показалось мне знакомым. «Вы завтракали с ним накануне вашего несчастного случая, помните?» Что-то такое мне вспомнилось: последнее время тянулась монотонная череда завтраков для сбора пожертвований с серыми мужчинами, которые все выглядели и разговаривали одинаково, а я всегда плохо запоминаю имена. Чаще всего я понятия не имела, кто они такие, – Хавьер или Эстебан запускали их конвейером, и они либо жертвовали, либо нет и либо приглашали меня в постель, либо нет.

«Вы еще называли его дон Хуан Пародонтоз», – напомнил Эстебан.

Теперь я вспомнила ясно.

«Ну, он сказал, что вы его Царица Небесная и получите все, чего ни попросите. Так что вы попросили, сеньора?»

Сказать правду, я понятия не имела. Для этих похотливцев, с которыми я ем и пью, у меня заготовлено несколько вымогательских речей, в зависимости от того, промышленники они, банкиры или серьезные коллекционеры. Я либо вежливо прошу денег, либо о передаче на время выставки того или иного предмета, и всегда предваряю просьбу зачином «в интересах двух наших исторических наций…» и прочее дерьмо. Смахнув пыль с моих воспоминаний о доне Хуане Пародонтозе, я припомнила, что считала его банкиром, а потому попросила об una donation.[33] И еще я вспомнила, что вид у него сделался несколько растерянным, и он положил руку мне на колено. Чек прислан не был, из чего я заключила, что на него произвела впечатление речь, под которую я сбросила его руку с колена и отвернула голову от его дыхания.

Но если верить присутствовавшему там Эстебану, в качестве donation я потребовала всю его коллекцию. Виноват в этом предположительно мой испанский; но в любом случае коллекцию мы получили. Вместо чека на 50 000 песет я, выходит, приобрела половину золота Эльдорадо. Эстелла будет мной гордиться.

«Пожалуйста, давайте отпразднуем это у меня на асиенде, – говорил между тем Эстебан. – Для меня это будет такая честь!»

Но я не слушала. Меня осенила идея – блистательная идея. Как только я избавилась от Эстебана, я позвонила Тому. (Это, без сомнения, тебе известно, но разреши, я изложу все под моим углом.) Боюсь, Том спал – я забыла, что испанские часы обгоняют английские на час. Его голос донесся до меня, как скрип песка. Но журналисты вроде кошек, верно? Если они будут спать слишком крепко, сенсация может улизнуть под покровом ночи.

«Том, у меня для тебя есть эксклюзивный материал, – объявила я. – Ты готов?»

И я рассказала ему, но поставила одно условие. Писать он может, что и как хочет, если отдаст должное дипломатической проницательности, светским успехам, блистательной красоте и общей неотразимости Первой Леди ее величества в Мадриде, «укрепляющей отношения между нашими странами», «смягчающей неприятную ситуацию с Гибралтаром», «знакомящей сливки мадридского общества с последними лондонскими модами», «драгоценнейшей жемчужиной английской короны в настоящее время…». Всякое такое и еще больше, сказала я Тому. Послышалось бурканье, сменившееся паузой. Я немножко смутилась при мысли, а не лежишь ли ты рядом с ним или под ним.

«Ладно, кукленыш, я чего-нибудь наворочу, – сказал он ворчливо. – Но ты мне позволишь прежде проснуться?»

Вот так. Я заставила Тома записать основную необходимую ему информацию, а потом несколько фактов, касающихся Музея конкистадоров и лондонской выставки, плюс фамилии некоторых полезных контактов – Хавьера, Эстеллы и т. д. «Ты, бесспорно, знаешь, как разделаться с похмельем», – сказал Том.

А теперь я жду результатов. Станет ли Рут Конвей газетной сенсацией? И что почувствует наш утонченный поверенный в делах, когда будет вынужден сравнить свою ослепительную жену с робкой маленькой библиотекаршей, на которую он имел глупость положить глаз?

Как бы то ни было, я была на небесах. Прощай, Стрелец, – я вот-вот стану настоящей звездой.

И тут мне в голову пришла еще одна мысль. Раз мне вот-вот предстоит отведать плодов моего триумфа, почему не добавить к ним еще один? Я позвонила Эстебану и приняла его приглашение приехать на асиенду. В конце-то концов это всего лишь то, что рекомендовал актер-патер. А с понятиями о честной игре, привитыми ему в его аристократической школе, Пирс не стал бы возражать. Один приятный уик-энд стоит другого, ты согласна?

Но это еще недели через две. Так что у Пирса будет достаточно времени посмаковать.

Нет ли у тебя хороших рецептов, чтобы мне захватить с собой туда? Как насчет «Испанского петушка с креветками в собственном соку»?

Со всей любовью,

Рут.

Английское посольство Мадрид 15 июня

Дорогой Гарри!

Да, уик-энд в Толедо увенчался полным успехом, хотя и совсем не таким, на какой ты безвкусно намекаешь в своем письме. Правду сказать, в постели мы провели крайне мало времени – и то в разных номерах. По утрам мы вставали очень рано, чтобы побродить по городу до жары, и Ангель особенно поразил собор – великолепные витражи. Ну и разумеется, Эль Греко. К концу дня мы оба с благодарностью пользовались бассейном отеля. Купальный костюм Ангель, должен я сказать, был не совсем таким, какой можно было ожидать увидеть на девушке, которая всего за час до этого поставила свечу святому Ильдефонсу. Хотя он был сама скромность по сравнению с теми, что были на нескольких немках, видимо, решивших, что они находятся на Коста-дель-Соль. Я часто гадал, куда немецкие женщины девают все эти пирожные.

Единственной темной тучей, омрачающей в остальном восхитительный уик-энд, это поведение Рут, которая упорно хочет верить, будто, как деликатно выразился ты сам, у меня «встает каждые пять минут». Она просто не способна понять платоническую любовь, вероятно, потому, что сама ее никогда не испытывала и абсолютно глуха ко всему, что я говорю на эту тему. На столике с нашим завтраком в Толедо меня ждала телеграмма с одним из ее наиболее изобретательных лимериков, который глубоко оскорбил бы Ангель, если бы я быстро не спрятал его под плюшкой: впрочем, я не сомневаюсь, что девочка не поняла бы смысла большинства слов в нем. Не перестаю дивиться, как у некоторых людей красота служит ризой невинности духа, – должен сказать, у меня никогда не было соблазна адресовать это наблюдение тебе.

Сожалею, что сенатор вернулся в неподходящий момент. Твое счастье, что он редко бывает трезв. Во всяком случае в Мадриде я его таким ни разу не видел.

Рут творит чудеса, добиваясь пожертвований для музея Награбленного У Индейцев, с которым связалась по какой-то причине. Если ты во время своих путешествий случайно увидишь подержанный томагавк, будь добр, пришли его, но только не лично ей, не то она способна в нынешнем своем настроении испробовать его на мне. Сегодня она объявила, что намерена вскоре провести уик-энд в деревне. После страданий со спиной прогулки и деревенский воздух будут очень ей полезны.

Премьер-министр намерен отдохнуть здесь во время парламентских каникул, как меня известили из № 10 по Даунинг-стрит. Возможно, он воображает, что, посещая Испанию, будет всякий раз попадать на первые страницы мировой прессы. Кому-нибудь следовало бы втолковать этому тщеславному человечку, что в прошлый раз они фотографировали мою жену в ее четвероногой роли. В любом случае большинство испанцев все еще считают, что наш премьер – по-прежнему миссис Тэтчер, и говорят о ней с жуткой симпатией. Я ожидаю ниши в соборе. Святому Ильдефонсу, быть может, придется скоро отступить в тень.

Я слышал, твоя прелестная «экс» намеревается разбогатеть на поваренной книге. Быть может, она пришлет экземпляр для Рут. «Феерические фантазии из фарша» Дослин Димблбай остаются не выбитыми из нашей кухни слишком уж долгое время.

Наше посольство – единственное в Мадриде без кондиционеров. В результате процент горячечного бреда заметно выше обычного для иностранных миссий.

С наилучшими пожеланиями.

Твой,

Пирс.

Речное Подворье 1 18 июня

Рут, миленькая!

От души надеюсь, что все, отобранное мною с такой фантазией, ты получишь в целости. Владелец магазина добавил парочку с горячей рекомендацией, между прочим, бодро заметив, что раз я, несомненно, леди, то, видимо, они требуются для нормального употребления. Я застенчиво кивнула и объяснила, что они для подруги. «Так все говорят, – заявил он. – Милочка, не нужно стесняться, мы ведь имеем дело с презервативами, а потому откровенны». Затем я спросила, не мог бы он упаковать поскромнее, так как их пошлют дипломатической почтой. Он захохотал. «Дипломатической почтой, а? Мы про нее все знаем, милочка. Видели бы вы арабских дипломатов, которые заглядывают сюда: я их спрашиваю, не требуется ли им сорт, указывающий на Мекку. К нам на днях даже папский нунций наведался – само собой инкогнито, но я сразу усек. Этих, из Ватикана, за милю видно. Оп! Извиняюсь! А вкус у него, надо ему отдать должное, превосходный». Тут он вытащил мешочек, как для губки, с отпечатанной на нем золотой короной.

«Как видите, милочка, у нас своя дипломатическая почта. С королевского соизволения. – Он снова хохотнул. – Никаких хлопот и полное удовлетворение иностранных потребностей, извините за выражение. Заглядывайте еще. Оп! Извиняюсь, милочка. Желаю удачного дня… или ночи».

Обычно субботние утра я провожу по-другому. При нормальных обстоятельствах я была бы в «Кулинарии», но Цин дал мне выходной «для кое-каких покупок в Вест-Энде».

В целом неделя выдалась бурная. В понедельник Клайва снова исключили, практически в годовщину прошлого исключения. Я все еще не могу до конца поверить. Его выступление в Уигмор-Холле имело большой успех, как мне казалось. Я не утверждаю, будто хорошо знаю скрипичную сонату Бартока, но Клайв, казалось, играл ее блестяще. Я заметила какой-то шумок в зале среди слушателей ближе к концу, но приписала его их невоспитанности. И только когда Клайв раскланялся, ко мне подлетел директор музыкальной школы, весь красный, брызжа слюной. Видимо, Клайв заменил последнюю часть сонаты «собственным сочинением», как в бешенстве заявил мне директор.

Вот так. Вон! Прощай, стипендия. Прощай, школа. Клайв, должна я сказать, сохраняет полнейшее спокойствие. «Мне эта хреновая скрипка вот где сидит», – сказал он. (В выражениях он не стесняется, как и я. Где только он их набрался?). – Буду футболистом». Теперь, когда Аттила слег, даже крикет забыт. А школа? «Да любая, где играют в настоящий футбол, а не в засранное регби». Так что со следующей недели он начнет заниматься в здешней дневной. Спросил только, учатся ли в ней и девочки. Теперь этот поросенок живет дома. Вчера он добрался до моих иллюстраций к «Членистографии» и сказал: «Ух ты, мам! А откуда ты знаешь про такие штуки?» Господи, поселился бы он, что ли, у отца!

Вторым знаменательным событием недели был званый вечер в № 6 у Ползучих Ползеров. Миссис Ползучер ввалилась в «Кулинарию» и купила головку бри целиком, французский хлеб и огромный пакет этих китайских хрустячек из полистирина. Перед уходом она призналась: «В пятницу у нас соберется небольшое общество. Очень надеюсь, что придете и вы». В ее устах это прозвучало как приглашение на церковную службу, и меня не слишком вдохновила бутылка кипрского хереса, выглядывавшая из ее сумки. «Отмечаем новоселье в теплом дружеском кругу», – конфиденциально добавила она. Я знала, что теплым там будет только херес, но ответить «нет» я ведь не могла. Вечером я пыталась дозвониться Тому, а отчаявшись, позвонила Кевину, который вернулся со съемок – только-только. «Ради всего святого, Кев, составь мне компанию», – взмолилась я, не упоминая про кипрский херес. «Попойка, значит?» – осведомился он. Я сказала, что вряд ли. «Ну так надо будет наклюкаться предварительно», – сказал он.

Я явилась с опозданием, хотя и в пределах вежливости, твердо немереваясь уйти как можно раньше – в пределах вежливости. Большая часть улицы уже явилась. Нина выглядела чернее тучи от скуки и припарковала свой наперсточек с хересом на объявлении о церковной благотворительной распродаже, где он уже образовал бурое липкое кольцо. Лотти прилагала неимоверные усилия, чтобы скрыть у себя на шее след любовного укуса диаметром с апельсин, а Ах-махн-дах – сплошные сиськи и подбородки – взирала снизу вверх на Аттилу, словно напрашиваясь на второй такой, а потом косилась вниз между грудями на свой пустой наперсточек. Словом, жуть. Тут, к моему облегчению, я увидела, что несколько неверным шагом входит Кевин – седые волосы всклокочены, одна рука приветственно поднята, другая обвивает стан его возлюбленной вьетнамочки.

– «Это Инь-и-Ян! – оповестил он всех, а затем добавил потише только для моих ушей. – То есть так мне кажется». Он до сих пор еще не уверен, что это та близняшка или даже, что это та же близняшка, с которой он был в прошлый раз, а потому он не называет их по имени, а обозначил собирательно, как Инь-и-Ян. «Я решил любить их обеих – которая подвернется, ту и», – объяснил он. «А если обе сразу, Кев?» – спросила я. Он загоготал. «Тогда мы повеселимся на всю катушку, а? – Наклонившись вперед, он похлопал меня по плечу. – А ведь она прелесть, э?» Лицо у него вдруг стало нежным и мечтательным. Я его поцеловала.

Я как раз собралась тихонько улизнуть, когда мистер Ползучер многозначительно кашлянул и попросил нашего внимания. Он начал с ясноглазых излияний: как рады он и его супруга, что они поселились на такой счастливой улице, и дальше принялся перечислять чудесные качества и свершения своих новых соседей, какими они ему представлялись. Просто речь директора перед каникулами. Никто не избежал вручения приза. Вклад Кевина в «искусство кинематографии». Затем – «наши друзья-целители» (доктор Ангус и его жена). «Наш знаменитый знаток средневековья» (Роберт Птицелюб). «Возродившийся дух Рафаэля» (Амброз Браун, академик, творец моего портрета в натуре). «Король спортсменов» (Аттила Бимбожий). И так далее. Благодарение Богу, что на улице всего десять домов.

Я со страхом ждала моей очереди, и когда она подошла, ничего хуже и придумать было невозможно. Ползучер оставил меня напоследок – сознательно, объяснил он, ибо надеется, что «очаровательная миссис Блейкмор теперь расскажет нам о восхитительных иллюстрациях, которые она готовит для поваренной книги, которую, не сомневаюсь, мы все жаждем приобрести. Как она будет называться, миссис Блейкмор?»

Они все смотрели на меня. Такие добрые глаза, полные ожидания, – по крайней мере часть. Молчание казалось вечностью, комната – тюремной камерой. Мне хотелось предаться рвоте – тут свою роль сыграл и херес. Внезапно свершилось чудо. Я не заметила, как вошел Том. До того, как я позвонила Кевину, на автоответчике Тома я оставила отчаянный призыв о помощи. Но он не отозвался, и я решила, что он куда-то уехал за материалом.

В первый миг я даже не узнала его голоса.

«Как автор книги я, вероятно, имею право говорить за Джейнис, которая чересчур скромна, когда речь идет о ее творчестве».

Господи, я еле удержалась, чтобы не кинуться ему на шею.

«Что до названия, то его пока еще нет, – невозмутимо продолжал Том. – Посвящена она дарам моря и будет состоять из рецептов их приготовления, собранных мной во многих уголках мира. Иллюстрации, могу вас заверить, выше всех похвал. Можно сказать, лучше любого аперитива. – По комнате раздались вежливые смешки. – А теперь, если вы меня извините, я должен увезти моего соавтора и партнершу, потому что, хотя она этого еще не знает, у нас обед, так как мы только что получили очень выгодный контракт из Америки».

Как я ушла, не помню. А вот обед помню очень хорошо. Французский ресторанчик в Фулхеме. «Я давно хотел пригласить тебя сюда», – сказал Том. Я прикинула, сколько жен, сколько других женщин он приводил сюда прежде. А почему бы и нет? После первой половины обеда я сказала себе: «Ни один мужчина не имеет права быть таким обаятельным – как же я тебе не доверяю!» А после второй половины я сказала себе: «Уже много лет я не чувствовала себя такой счастливой – я тебя хочу, пусть ты был женат пять раз. Я хочу, чтобы ты затрахал меня до опупения».

Что он и сделал.

Ну, пока я ограничусь одним признанием: в постели он безусловно доказывает, что у него была большая практика. Он мог бы доводить меня до оргазмов всю ночь, сучий сын. Мне пришлось уйти гораздо раньше, чем хотелось – из-за Клайва. И когда я, пошатываясь, поднялась на ноги, он прижал ладони к моей груди и сказал: «Я тебя люблю».

Рут, я не знаю толком, что я, кто я, и что происходит, но мне это нравится, чем бы оно ни было. Такой долгий срок. Ты рада за меня? Твоя маленькая Венера нашла пристань.

Со всей любовью.

Джейнис.

P.S. Завтра, чтобы отпраздновать наше празднование, он ведет меня на «Опасные связи». За этим что-нибудь кроется? Его выбор, не мой. Кто в опасности, хотела бы я знать? Кстати, Том говорит, что КШТ вот-вот отправится на гастроли. Первая остановка – Мадрид. Так что после фиесты на асиенде этот спектакль, возможно, придется тебе в самый раз. Ты обязана сообщить мне все. А я расскажу тебе про Тома, когда буду в менее стыдливом настроении. Чувствую я себя очень странно и все время улыбаюсь.

Паласио Писарро Трухильо 19 июня

Дорогая Рут Конвей!

Хавьер необыкновенно доволен золотом инков. Не стану спрашивать, что вы сделали, чтобы получить его от Фелипе. Однажды я оказала ему ту же милость ради «Детей в беде», но это было много лет назад. Малая жертва за миллион английских фунтов, и о нашем слиянии я не помню ничего, кроме довольно неприятного запаха, который, как мне говорили, – фамильная черта Бурбонов: вероятно, результат постоянных браков между близкими родственниками. Я знаю только еще одну женщину, которая пошла ему навстречу. Это была Ева Перон, вообще-то отличавшаяся лучшим вкусом, но, возможно, в тот момент она нуждалась в деньгах, поскольку жила в изгнании. Ева сказала мне только, что щедрость Фелипе была обратно пропорциональной его величине, и, полагаю, он с тех пор не увеличился. Мужчины всегда слишком переживают из-за подобного. Мой первый муж в течение недолгих месяцев нашей совместной жизни потратил целое состояние на восточные притирания, но, чтобы заметить разницу, потребовался бы очень острый глаз, а мои глаза уже поглядывали в другую сторону.

Но я отвлеклась. Мои самые горячие поздравления с таким успехом. Благодаря вам наш скромный маленький музей тут, в Трухильо, скоро станет лакомой приманкой для туристов, и грешники не будут знать покоя. Я попросила Хавьера вставить в окна дворца двойные рамы, чтобы приглушить американские голоса. Луис лелеет честолюбивое желание стать хранителем музея, но он несколько заблуждается в смысле своей квалификации, и, думается, я приглашу кого-нибудь из Лувра. Как жаль, что Андре Мальро уже нет в живых: он бы знал, кого рекомендовать.

Жара становится нестерпимой. Поберегитесь, когда будете гостить у Эстебана. На его асиенде почти нет тени, а он, конечно, отправится с вами кататься верхом. Это его страсть, и лошади у него отличные. Пейзажи там великолепны – конечно, если вам нравится такая природа. Вы там увидите много стервятников. О привычках Эстебана я знаю мало: у его глупенькой невесты никаких сведений на этот счет нет; специалистка она, не сомневаюсь, только по девственности (это, пожалуй, единственная сфера, в которой испанским женщинам дозволяется стать знатоками). Моя невестка, правда, в прошлом году недолго погостила у него, пока мой сын сидел в тюрьме, и призналась, что он был пылок, но лишен воображения. Безусловно, он редкий красавец, а это многое компенсирует, когда скучаешь.

Тем не менее, раз вы решили освободиться от супружеской верности, не сомневаюсь, мы скоро подыщем вам кого-нибудь получше моего довольно заурядного племянника. Пожалуй, я попробую конфиденциально навести справки у Хуана-Карлоса – он, конечно, кого-нибудь знает. Если только он простил меня за отказ продать ему виноградники. С особами королевской крови всегда требуется сугубая осторожность. И с вашей монархиней тоже, вдвойне сугубая из-за ее собачек.

Надеюсь, вы очень скоро почтите меня еще одним визитом. Нам надо многое отпраздновать, и есть в изобилии золото, из которого пить.

С самыми теплыми пожеланиями.

Ваша,

Эстелла.

Иффли-стрит 16-с Лондон W6 21 июня

Дорогая Рут среди ино-креветок!

Вот статейка из «Ежедневной помойки», на случай если ее распродали в Мадриде раньше, чем ты успела наложить на нее руки. С твоей фотографией у нас было много хлопот, поскольку в нашем архиве нашлась только та, на которой ты приветствуешь премьер-министра с четверенек, а она мало согласуется с сотворенным мной панегириком. К счастью, Джейнис спасла нас той, на которой вы с ней пьете шампанское на прошлогоднем Уимблдоне. Именно то, что надо: особенно после того, как благодаря легкой ретуши впечатление возникло такое, будто ты делишься с принцессой Ди своими познаниями в тонкостях тенниса. Мой редактор, который, как все шотландские социалисты, закоренелый сноб, проникся благоговением, когда узнал, что твой филантроп – герцог, из чьей семьи вышел десяток испанских королей, если не больше (вот и источник золота инков). По телефону ты ни о чем этом мне не обмолвилась: я не ошибусь, если предположу, что ты понятия не имела, кто он такой? Как это на тебя похоже!

В любом случае надеюсь, что этот опус возымел желанное действие, и Пирс наконец-то в полной мере оценил свою драгоценную жемчужину (см. Евангелие от Матфея). Но я должен принести одно извинение. Будучи человеком по натуре сдержанным, я постарался лишь очень скромно коснуться твоих телесных прелестей, предоставив большую часть воображению читателя, но, боюсь, к тому времени, когда над статьей потрудились соответствующие сотрудники, из нее напрашивается вывод, что со времен наполеоновских войн Испания не знавала более сокрушающего завоевания. Об этом я искренне сожалею, но чего ты хочешь от желтой прессы?

В результате мне звонили авторы скандальной хроники, от которых я старательно прячусь. Я отбился от них с помощью диверсионной тактики: абсолютно апокрифической истории об ирландском примасе, которая распалит их лоялистские сантименты, и они вляпаются в неприятности с Советом по печати, не говоря уж об ИРА.

Ах да, мы с Джейнис «как одно», по выражению одной из моих тещ. Рут, я действительно ее люблю. Шестнадцать лет томления по тебе и пять браков в промежутках не ожесточили моего сердца, хотя и не умягчили кое-что другое. Я все такой же переменчивый, но только, как я искренне верю, к Джейнис это не относится. Она – ТО. Кроме того, она знает о любви поразительно много для женщины, которая побывала замужем только один раз. И я намерен выяснить, откуда. Возможно, тебе это известно. Я напою тебя и все узнаю.

На следующей неделе ее у меня отнимет Уимблдон. Каким образом Джейнис умудрилась получить наследственное место в ложе на всю жизнь? Она ничего не желает объяснять, только пожимает плечами. А я что-то не помню, чтобы Гарри интересовался теннисом – даже слегка.

Ввиду нашего «единения» представлялось уместным сводить ее на «Опасные связи». Мы купили два последних билета на последний спектакль. Один мой друг играет соблазнителя – виконта де Вальмона. Роль он получил, поскольку он именно такой в реальной жизни, а потому ему не надо играть, да он и не умеет. Однако он до противности красив. После спектакля я повел Джейнис к нему в уборную – непростительный промах. Она была абсолютно бесстыжей, и потом мы в первый раз разругались по-настоящему. К счастью, ссоры бывают отличным афродизиаком – потому-то, как я подозреваю, несколько моих браков оставались на плаву так долго.

Пока я смотрел на сцену, у меня зародилась мысль. КШТ везет спектакль на гастроли и начинает в Мадриде, как ты, без сомнения, знаешь. Полагаю, в твоей ипостаси первой леди ты устроишь для них прием, и Пирс пронудит приветственную речь. Самого легкого проявления интереса будет достаточно, чтобы мой друг «виконт» начал преследовать тебя с плотояднейшим пылом, если тебе понадобится еще больше стереть в порошок нашего поверенного в делах. Со всем уважением к твоему занудному супругу, как соблазнитель он просто играет в другой лиге.

Не исключено, что я сумею лично присутствовать при этом зрелище. В целях написания статьи, как принимают в Испании английскую пьесу, переделку французского романа. Только Богу известно, почему мой редактор полагает, будто его дебильным читателям это все не до… Тем не менее твоего корреспондента-ветерана, может быть, ждет Мадрид, но, увы, без Джейнис, которая будет либо поддерживать Андре Агасси, либо нарезать салями в своей «Кулинарии».

Позвоню сообщить, когда прибуду и куда. Чудесно будет увидеться с тобой. Тот же ресторан?

Со всей любовью,

Том.

Асиенда Монфрагу Пласенсиа 26 июня

Милая Джейнис!

Возможно, я впервые пишу письмо по пояс голая. Эстелла утверждает, что она только так их и пишет, но ей легче благодаря иному анатомическому распределению: груди мешают свободному движению руки и заслоняют бумагу. Не знаю, в чем еще «Наутилус» преуспел, но теперь они заметно торчат. Как и у Эстебана, что еще больше мешает писать тебе. Наслаждения способны порой затруднять жизнь, но, Господи, с ними так чудесно!

Пожалуй, мне следует начать сначала – с благополучного прибытия твоего дипломатического пакета, который оценен по достоинству, а также пущен в употребление с большим успехом. Эстебану особенно нравится вариант «Свет во мраке», хотя так и кажется, будто он явился из павильона, где снимались «Звездные войны». К несчастью, будучи испанцем, он не уловил смысла, когда я процитировала «да будет с вами энергия», однако, должна сказать, с ролью он справился с честью.

В мужчине, который надвигается на тебя с фосфоресцирующим членом, есть что-то одновременно и эротичное, и комичное. Может быть, предложишь Тому?

Все время отвлекаюсь от темы. Пакет, естественно, прибыл в посольство и поступил на стол поверенного в делах вместе с другими «входящими» бумагами – именно то слово, если учесть содержимое. Пирс заметил, что адресован пакет мне, и с восхитительной благовоспитанностью принес его домой в кейсе. Увидев на обертке золотую корону, он, по его словам, заключил, что это какой-то знак уважения, организованный через кого-нибудь из августейших родственников Эстеллы. «Абсолютно, – согласилась я, – и очень приятно, когда тебе оказывают такие знаки уважения». И сразу пожалела о сказанном, потому что Пирс тут же заинтересовался содержимым пакета, и мне пришлось быстро переменить тему на приближающиеся гастроли Королевской шекспировской труппы.

Отношения с Пирсом стали еще более зыбкими после его уик-энда со сдобной булочкой. Мои сарказмы и виноватость Пирса плохо сочетаются. Более того, в тот же день пришло письмо Тома со статьей о моих светских и прочих триумфах в Мадриде. Ужас в том, что Пирс все еще ее не видел. Газета продавалась во всех киосках, мне обрывали телефон, меня даже узнавали на улицах, и только один человек во всей Испании оставался в полном неведении – мой муж, которому полагалось обезуметь от восхищения и ревности. Позднее я узнала, что посольство получает только «солидные» газеты (надо будет немедленно это исправить), а так как Пирс ходит по Мадриду, витая в облаках, то я пришла к выводу, что мне остается только сунуть газету ему под нос. Так я и сделала. Поверишь ли? Разворот, весь посвященный поразительным успехам и красоте Рут Конвей с потрясающей фотографией, на которой я как будто непринужденно болтаю с нашей будущей королевой. Так что же говорит Пирс? «Очень посредственная фотография Ди, верно? Она гораздо красивее, чем вышла здесь. А кто ее тебе прислал?» «Том Бренд, – ответила я в ярости. – Он написал статью. Да погляди же!» «Ах он! Неужели? – сказал Пирс. – Мне казалось, он королевской семьей не занимается». И он перевернул страницу.

Даже не заметил, что статья обо мне.

Я до того растерялась, что не могла слова произнести. Мой муж, несомненно, самый дремучий человек во всем Западном полушарии. Я уверена, он до сих пор думает, что Мадонна – это Дева Мария. Я знаю, он считает, что СПИД имеет какое-то отношение к автомобильному спорту. И смогу ли я когда-нибудь забыть тот день, когда он сказал: «Скажи, дорогая, этот певец – ну, который умер и о нем все говорят, – так кто он такой?» Певцом этим был Элвис Пресли.

Последним средством было оставить газету на видном месте рядом с его официальными документами, перед тем как я отправилась на мое субботне-воскресное свидание. Или вдруг хоть кто-то в английском посольстве позволяет своим глазам опускаться ниже уровня кроссвордов в «Таймс».

На следующее утро Пирс отправился на службу, пожелав мне приятного отдыха. По-моему, он все еще верит, что дело идет о сборе пожертвований. Я испытала сладкое чувство мести, когда подумала, что еду я в той же машине, в которой он навестил Толедо со своей сдобной булочкой. Мне почудилось, что ее запах еще не выветрился, и я тут же прыснула «Джорджо», изгоняя ее дух. Затем я выехала в дневной зной. Три месяца без секса сказались на том, как я вела машину. Мне чудился Эстебан: голый, смуглый, красивый и волосатый. «Моя дорогая, ну пусть он космат, как дикий бык, – сказала Эстелла по телефону, – лишь бы самое главное у него тоже было, как у жеребца». Водитель грузовика, еле успевший свернуть, простил меня, когда увидел улыбку на моем лице. Я послала ему воздушный поцелуй, и он снова чуть не вылетел в кювет. Француз позади меня чуть не сжег тормоза. А потом передо мной распахнулась Эстермадура, и все обрело вирильный вид, будто реклама «Края Мальборо» – черные быки, голые горы, скалы, торчащие из воды, кряжистые маслины. Все вокруг – либо пенис, либо вагина. Южная Англия не такая, сказала я себе. Или, может быть, я просто не замечала? Я поставила кассету с фламенко и прищелкивала пальцами над баранкой. Рут отправилась на охоту.

Только зрелая женщина, решила я, способна быть сексуальной вот так, без малейшего стыда. Сдобная булочка, уж конечно, полна всяких подростковых табу: а для меня они не существуют. Никаких запретов. Никаких!

Асиенда белая и похожа на ранчо. Она протянулась над речной долиной, за которой встают крутые дикие холмы. Когда я свернула с шоссе на Пласенсию, в зеркале заднего вида все окутал шлейф пыли. У ворот я увидела припаркованный БМВ Эстебана. Сам он, видимо, услышал шум моей машины, потому что тут же появился из-за угла дома. Он был облачен в костюм для верховой езды – весь воплощение элегантности, выбритый до блеска, ну просто манекенщик из журнала мод. Я сразу поняла, что он убил полдня, готовясь к этому выходу из-за угла: бесспорно, он даже не подходил к лошади из опасения, что к его рубашке прилипнет волосок.

Такой странный момент. Мы стояли лицом к лицу – я в рубашке и в джинсах с бахромой, он одетый словно для конкура. У меня была лишь одна мысль: я здесь, чтобы меня трахали, начав, предпочтительно, как можно скорее, после чего – как можно чаще. Видимо, он думал то же – ведь он всячески намекал на это не один месяц. Ну ладно! Значит, мы стояли лицом друг к другу перед его любовным гнездышком среди величавой пустынности Эстермадуры. Мир затаил дыхание.

И что же мы сделали? Мы обменялись рукопожатием.

Взаимоотношения следуют проложенным бороздам, не так ли? А Испания – страна этикета. Рукопожатие было только началом. Появилась застегнутая на множество пуговиц матрона – в свое время няня Эстебана, как я узнала, – и молча взяла мой чемодан. Женщина помоложе таких же пропорций (ее дочь?) склонила голову в приветствии, когда мы вошли в дом. Я последовала за обширной задницей нянюшки Эстебана дальше по коридору. Хозяин дома безмолвно следовал сзади. Открылась дверь… Первый шок: мы в разных спальнях.

Было семь вечера. Меня оставили одну. Ванная в полном моем распоряжении, великолепный вид из окна – дикий край, петляющая лента реки, исчезающей между невысокими холмами, темно-золотыми от солнца. В загоне неподалеку от дома две лошади – паломино – встряхивали гривами. Завтрашнее удовольствие, о котором меня предупредила Эстелла. И впервые я почувствовала благодарность к моей матери за все стипл-чезы, в которых я по ее настоянию участвовала подростком: мои юные формы замаскированы осенним твидом, галстук поло-клуба, волосы затянуты сеткой под шляпой, которая не пала бы со стенами Иерихона.

«Коктейли в восемь», – сказал Эстебан, когда расстался со мной здесь. Я попыталась разобраться. Уик-энд, посвященный соблазнению? Неужели это включено в правила дома? Или нам предстоит выждать, пока нянюшка, дочь нянюшки, дворецкий, повар и Бог знает кто еще удалятся на половину слуг, а затем на цыпочках по безмолвным коридорам пробраться в объятия похоти.

Я начала раздеваться, и в дверь постучали. Шурша, вошла Нянюшка Младшая и расстелила постель, покачивая передо мной серой задницей. Потом вышуршала вон, и дверь закрылась, чуть щелкнув. Было семь пятнадцать. Я налила ванну и разложила платье, которое привезла, – томное грезовое творение из льдисто-голубого шифона, несколько «не от мира сего», которое, полагала я, земной испанец оценит по достоинству и вскоре совлечет. Но теперь я была уже не так уверена и почувствовала, что мне следовало хотя бы позаимствовать тиару у Эстеллы. Я поглядела на пакет с презервативами и подумала, не срезать ли мне корону с обертки вместо диадемы?

Вечер длился, длился, и я задумалась об Эстелле. Теперь я поняла, что это была та Испания с поджатыми губами, с которой она порвала. Эстебан и она подчинялись одним и тем же светским правилам. Напитки на серебряном подносе в час заката, официант, черно-белый, накрахмаленный, ритмично дышащий через нос, серебряный колокольчик, чтобы позвать прислугу. Но Эстелла соблюдала их в полной наготе. Эстебан же был в тюрьме своего темно-серого костюма.

Ужинали мы вдвоем под балдахином молчания. Тарелки молниеносно убирались и заменялись новыми под аккомпанемент дыхания через нос. Эстебан время от времени сообщал что-нибудь о достопримечательностях края, о местных винах, о поместье, о своем детстве тут, о детстве его родителей тут. У меня возникло ощущение, что в этой пустой комнате разместилась вся его родня со времени изгнания Наполеона из Испании. Я смочила все стратегические места «Джой» Джин Пату, но теперь я почувствовала, как прах предков запорошивает аромат радости. Слуги входили, покашливали, выходили. Часы дотикали до десяти. До одиннадцати. До одиннадцати тридцати.

Мы добрались до финальной перемены блюд. Я поглядела через длинный стол на Эстебана. Словно на заключенного сквозь решетку: тюремщики пребывали поблизости, слушали, тактично исчезали за дверью – и слушали.

Полагаю, мне следовало бы подождать. Возможно, есть время всему, но я этого никогда не умела. Порой возможно только СЕЙЧАС – и был именно такой момент.

Ну и что, если я шокирую нянюшку Эстебана или его фамильных призраков? Пусть! Я послала мысленный привет Эстелле и подвинула через стол презервативы в красивой упаковке. И пока Эстебан развязывал пакет с некоторым удивлением, я устроила ему еще один сюрприз, сбросив всю одежду. Понятия не имею, были ли тюремщики свидетелями следующих минут, да меня это и не заботило, но не могу не поделиться с тобой, что конец моего трехмесячного сексуального поста был отпразднован на мягкой подушке Тарта де Санта Тереза – местного лакомства из абрикосов, которое, не сомневаюсь, лишь чуточку уступило бы в наслаждении траханью, если бы я не ускорила события. Но ведь святая Тереза славится готовностью к самопожертвованию, и я чувствую, что она меня одобрила бы.

С этого момента все изменилось. Мы провели энергичную ночь с помощью плодов твоей экспедиции в Сохо, и я проснулась поздно с мыслью: «Ну что же, я обзавелась красивым молодым любовником».

Эстебан чудесным образом сбросил с себя цепи. Нянюшка и дщерь, если и знали о дворцовой революции, продолжали вести себя так, словно ничто никогда не могло измениться. (Меня заинтриговало, как они истолковали состояние Тарта де Санта Тереза, когда пришли убирать со стола.) Обе они помахали вслед своему молодому господину и его элегантной даме, когда мы довольно поздно утром отправились на верховую прогулку, и Эстермадура мягко стлалась под копытами наших паломино. Яркие маки на лугах, среди пробковых дубов стрекотали лазурнокрылые сороки. Было жарко. Мы почти не разговаривали, но очень часто Эстебан нежно поглядывал на меня. Время тихого покоя.

Вскоре мы подъехали к реке, которую я видела из моего окна. Она струилась между камнями и песчаными косами, образуя глубокие соблазнительные заводи. Мы привязали лошадей к дереву, нависавшему над водой, и выкупались нагишом. У Эстебана тело атлета: могучая грудь, узкие бедра, мощные ноги. Мы ныряли с камней, обнимались в воде, смеялись. Я чувствовала себя свободной как ветер. Эстебан захватил корзинку с припасами, и мы сушились на солнце, жуя chorizos,[34] хлеб и козий сыр, и пили вино домашнего изготовления. Потом улеглись на солнце, пресыщенные ночью, пресыщенные днем, утомленные вином и зноем. Я подумала о Пирсе и сдобной булочке – как они украдкой обмениваются ласками среди переплетенных томов «Иллюстрейтед Лондон ньюс», улыбнулась и заснула. Сиеста на солнце – это не обычный сон. Никаких сновидений, ты проваливаешься за пределы мира, в наркоз, и просыпаешься в изумлении. Моя голова лежала на бедре Эстебана, и когда я открыла глаза, то не увидела ничего – только его яйца. Некоторое время я созерцала их, потом протянула руку и ощутила их вес – они напомнили мне косточки манго: продолговатые и уплощенные. Как, наверное, странно, подумала я: все это болтается между ногами… Каким образом мужчина умудряется ходить? Я прикинула, не смазать ли их противозагарным лосьоном: солнечный ожог яиц должен ведь быть жутко болезненным. Но если бы я потянулась за лосьоном, то рисковала разбудить его, а он спал таким чудесным сном!

Тут я поглядела на небо, и внезапно мне вспомнились слова Эстеллы: «Там вы увидите много стервятников». Господи, она не ошиблась! По меньшей мере двадцать их кружили прямо над нами. Может быть, им чудилось, будто мы трупы. Мне вовсе не хотелось, чтобы меня расклевали на части, а потому я ухватила то, что первым попалось под руку – это оказалось членом Эстебана, – и принялась размахивать им, надеясь, что стервятники сообразят, что к чему: у них же великолепное зрение, как однажды сообщил мне Пирс. Ну, не знаю, отреагировали ли стервятники, а вот член отреагировал. Напрягся и стал чудовищно большим. Накануне ночью я ведь видела его только в фосфорическом сиянии. Это было уже слишком. Я перекатилась на Эстебана, нагнулась над ним, расчесывая волосы у него на груди моими грудями. Это словно бы его разбудило. Во всяком случае он стиснул мою грудь довольно болезненно и взорвался внутри меня. Это было невероятно. Перед моими глазами прошли все мои былые любови. Я увидела звезды, кометы, метеоры – ну, словом все. И даже услышала звон колоколов. И как же эти колокола звонили! Снова, и снова, и снова. Прошло довольно много времени, прежде чем я поняла почему. Нас окружили овцы – сотни и сотни их. Они обтекали нас с шуршанием, жуя, постукивая копытцами.

В этом было что-то абсурдно волшебное, но тут в мою пасторальную идиллию вторглась неожиданная мысль. Овцы подразумевают пастуха. И тут же я услышала, как он насвистывает. Услышал и Эстебан. Не минута для посткоитальных ласк. Мы торопливо оделись. Лобковые волосы Эстебана застряли в молнии, и я засмеялась. В отличие от него, пастух сказал: «Buenas tardes!»,[35] и, насвистывая, прошел мимо.

А сейчас я сижу в саду обгоревшая. И все тело ноет. Эстебан ушел, чтобы по-мужски заняться лошадьми – я слышу его голос. Думаю, нынче ночью мы будем просто спать. Разве что Эстебан настоит. Как я надеюсь.

А завтра я дома, если это можно назвать домом. И битва возобновится. Интересно, кто из нас лучше провел уик-энд – Пирс или я. Но в одном я уверена: его членом никогда стервятников не отгоняли. И никогда ему не доведется трахать сдобную булочку на Тарта де Санта Тереза, то есть я искренне на это надеюсь.

Но прочел ли он все-таки статью Тома обо мне? Думается, я скоро узнаю.

Скажи Тому, если он еще не в пути, что я буду очень ему рада. И знаешь, Джейнис, я так счастлива за тебя. Что ты все время улыбаешься. Я знаю это ощущение. Ты заслужила хоть чуточку счастья. А я украла эту чуточку.

Со всей любовью,

Рут.

Речное Подворье 1 30 июня

Рут, миленькая!

Твое замечательное и неприличнейшее письмо пришло сегодня утром. Как, по-твоему, слегка изменив ингредиенты, не могла бы я включить Тарта де Санта Тереза в «Членистографию»? Иллюстрация может, разумеется, навлечь на книгу запрет во всем мире, и даже Сэмюэл Джонсон, пожалуй, разберет, чем занимаются ингредиенты этого торта.

Между прочим, Том сказал чистую правду: мы получили мегаконтракт из Штатов. Издателя несколько смущает моя иллюстрация к «омару на подстилке» – не из нравственных соображений, как я было вообразила, но из опасения, что им вчинят иск за клевету. Оказывается, мускулистая дама, служащая подстилкой на моем рисунке, очень похожа на кинозвезду, прославившуюся вчинением исков, тем более что она лесбиянка. Так что мне пришлось его переработать. Когда он позвонил позавчера поздно ночью, я довольно робко спросила: «Как насчет Библейского пояса?», – он ответил: «Библейский пояс на! Да и вообще, они там ничего, кроме Библий, не покупают». А потому я выдвинула в качестве предложения идею «Пикантной Библии». Он засмеялся и сказал, что подумает, а через десять минут снова позвонил. «А как насчет «Деяний Апостолов – без купюр»?»

Том только что отбыл в Испанию – и к тебе. И должна сказать вам, миссис Конвей: «Только попробуй!» Я знаю, он изнывал по тебе шестнадцать лет, но теперь уже поздно. Он – мой.

Я хочу быть серьезной. Я чуточку по уши влюблена. Он все то, чего, как я считала, мне и даром не надо. Когда-то я просыпалась по утрам с образом моего идеала-мужчины перед глазами. Он всегда был худощавым брюнетом, чуть моложе меня, спокойным, серьезным, то ли ученый, то ли поэт; естественно, одинокий и никогда прежде не женившийся, так как не повстречал женщины, созданной для него, – и ровно столько бурных романов с не теми женщинами, чтобы он сразу же узнал во мне ТУ ЕДИНСТВЕННУЮ. Да, и малопьющий! Разумеется, некурящий, в доме – мастер на все руки, очень милый со всеми моими подругами, но и только, и застенчиво предвкушающий отцовство.

И что я получаю? Седой, дымящий как паровоз, старый пьяница, женившийся пять раз, трахавший практически всех знакомых мне женщин, имеющий троих детей и утверждающий, что у него «осталось слишком мало сперматозойчиков, чтобы он мог стать отцом в четвертый раз». Чудесно, не правда ли?

Но утром, если Тома нет со мной, я вызываю мысленный образ мистера Совершенства и говорю себе: «Господи, до чего же он скучен!»

А Том никогда скучен не бывает – даже, когда говорит о своих женах. Ах, Рут, неужели я действительно попаду в их число? Возможно, чтобы обеспечить постоянство, будет лучше не попадать.

Только, пожалуйста, верни его в целости и сохранности.

Моя любовь к тебе, и иного рода (которую не смей ему передавать) – Тому.

Джейнис.

P.S. Всю следующую неделю – Уимблдон. Цин дал мне отпуск на всю неделю. Зачем только он сообщает всем своим покупателям, что я иллюстрирую замечательную поваренную книгу. Может, мне взять псевдоним, как по-твоему?

P.P.S. Клайву страшно нравится местная школа. Он стал образцовым ребенком. Не вырастет ли из него самый заурядный человек? Пожалуй, это было бы большим облегчением.