"Эскимо с Хоккайдо" - читать интересную книгу автора (Адамсон Айзек)

15

Простая формальность.

Здоровяк, которого звали «инспектор Иманиси», твердил это без умолку. На мой взгляд, направить четыре полицейских автомобиля для рутинной проверки рабочей визы — перебор, так что я пытался вставить вопрос. Добиваться ответа от инспектора Иманиси было трудно. Трудно и нудно — работка для меня. Наконец мои вопросы инспектору надоели, и, чтобы заткнуть мне рот, он зачитал инструкцию, предусматривавшую кару за «назойливое поведение».

Так мы добрались в отделение. Не в соседний участок, но в центральное городское отделение. Инспектор Иманиси поручил меня своему подчиненному, свеженькому юнцу только что из Полицейской Академии. Этот паренек быстро сделается инспектором. Он проинспектировал мой паспорт, мою подпись и отпечатки пальцев. Цифровым фотоаппаратом сделал снимок, чтобы на досуге проинспектировать и его. Повернул монитор и с гордостью показал мне, как я вышел на экране. Бывает и получше, но, вероятно, для цифровых аппаратов я не фотогеничен.

Я попытался задать те же вопросы практиканту, но в Академии подготовочка что надо. Он знай себе твердил «формальность» по-английски, а по-японски заверял меня, что я не подвергался аресту. Когда же я спросил, означает ли это, что я вправе уйти прямо сейчас, он напустил на себя важный вид и предложил вызвать мне переводчика.

Затем меня отвели в приемную, где на маленьких складных стульчиках кое-как примостились другие иноземцы. Комната была битком набита белыми, я даже подумал, может, я помер и вернулся в Кливленд. Большинство парней — одного роста со мной и такие же темноволосые. Для разнообразия имелся арийский гигант-сверхчеловек из голубой нацистской мечты и рыжеволосый крепыш-регбист с лицом, будто крапчатая пастила. Всего я насчитал одиннадцать человек. На рецидивиста никто не смахивал; впрочем, я не знал, какая одежка нынче в моде у рецидивистов.

Два полисмена в форме вышли к нам и велели построиться в ряд. Люди так давно друг друга строят, что получился простейший межкультурный диалог. Все быстро заняли места. Один полицейский стал впереди, второй — замыкающим, и нас гуськом повели по коридору.

Нас привели в узкое, но хорошо освещенное помещение, напротив длинной стены — зеркала, то есть окна, с другой стороны прозрачного. Полицейский велел встать спиной к стене. Мы повиновались и покорно стояли, пока нас кто-то с той стороны разглядывал.

Я увидел в зеркале отражение одиннадцати человек, выстроившихся, словно перед футбольным матчем — играют гимн, нервы напряжены, — и понял, что это не простая формальность. Этих людей не взяли во время облавы в каком-нибудь кабаке Роппонги, не перехватили у входа в храм Сэнсо-дзи — слишком уж мы одинаковые, как на подбор. За исключением блондина и рыжика, все одного роста, одной комплекции, схожий цвет волос. Опознание по всем правилам.

Я надеялся, что опознать должны не меня, однако, учитывая обилие инструкций и правил, не мог быть вполне уверен.

Нас вернули в приемную, где мы стали ждать приема. Время от времени коп выходил, тыкал в кого-нибудь пальцем и уводил. Обратно эти люди не возвращались. Я гадал, к добру это или к худу.

Меня вызвали четвертым.

Привели в комнатку с хлипким столиком. Детектив Арадзиро сидел за столом на вертящемся кресле, которое следовало сменить десять лет тому назад, и смотрел на меня так, будто я — всей крови заводчик. Я опустился на деревянный стул напротив. Мы смотрели друг на друга поверх шаткой кипы бумаг.

Арадзиро я знаю давно. Хороший коп, лучший из всех, кто когда-либо мне досаждал. На мой вкус, чересчур склонный к садизму, но добросовестный малый. Сколько раз он бросал меня за решетку, чтобы научить хорошим манерам! Последний урок я получил пару лет назад, когда нечаянно сорвал операцию по искоренению петушиных боев на Бали.

— Это еще что за черт? — Я ткнул пальцем в крупный синий значок на его рубашке: мультяшный мышонок скалился со значка, будто выиграл пожизненный запас сыра.

— Овали, — пробормотал Арадзиро.

В смысле — отстань? Или денег отвали? — гадал я. То ли Арадзиро требовал взятку, то ли за последнее время разучился браниться. Он понял, что я ничего не понял, и тяжело вздохнул.

— О-В-О-Л-и-П, — по буквам произнес он. — Организация Взаимодействия Общественных Лиц и Полиции. Создана совместно Департаментом общественных отношений полиции Токио и кадровым отделом.

Японские копы в целом и токийские копы в особенности нуждались в хорошей рекламе. В последнее время передовицы только и писали, что об амфетаминах в полиции, дедовщине, появлении на публике в нетрезвом виде, взяточничестве, мелком воровстве, о том, что копы залезают с фотоаппаратами школьницам под юбки, — и все это на фоне извечных обвинений в непотизме, пренебрежении профессиональным долгом, использовании пыток во время следствия и фабрикации дел. Судя по всему, новое столетие окажется невеселым для мальчиков в синем.

— ОВОЛиП напоминает общественности, что мы — хорошие парни, — продолжал Арадзиро. — Нормальные граждане, как все.

— Ну, не знаю, — протянул я. — С виду она, конечно, симпатичная.

— ОВОЛиП не она, а он.

— Прогрессивно. Вы, наверное, — первая в мире полиция, избравшая голубой талисман.

Арадзиро выдавил улыбку. Она шла ему, как балетная пачка сумоисту. К счастью, черты его лица быстро приняли обычный вид, и Арадзиро вернулся к излюбленной манере утомленного бюрократа. Постучал ручкой по столу. По-моему, даже ручке было скучно.

— Хватит ерунды. Перейдем к вопросам.

— Хорошо, — согласился я. — Первый вопрос: кто этот блондин? Мне показалось, он изображает Дольфа Лундгрена.102 Это административное правонарушение или уже уголовное?

— Вопросы буду задавать я, — уточнил Арадзиро. — Назовите ваше имя.

— Ах, как неприятно, Арадзиро-сан!

— Такова официальная процедура, Чака. Имя?

Я назвал свое имя. Потом он заглянул в мой паспорт, спросил, кем я работаю и на кого. Когда я упомянул «Молодежь Азии», Арадзиро на миг оторвался от своего блокнота.

— Так и пишете для детишек? — сказал он то ли сердито, то ли насмешливо. Наверное, сердито — насмешливость не в природе Арадзиро. Отвечать я не стал.

— Визитная карточка есть?

— Я всерьез думаю, что скоро непременно обзаведусь.

Это ему не понравилось. Совсем не понравилось. Он глянул на меня с жестким прищуром, выдержал паузу. Решив, что я дозрел, спросил, где я остановился. Я назвал отель.

Детектив взялся за телефон, потыкал в кнопки, переговорил и убедился, что я проживаю в отеле «Рояль». Удовлетворившись, он повесил трубку.

— Где вы провели эту ночь?

Тут я призадумался. Эта ночь успела отодвинуться в эпоху Хэйан.103 Наконец я сообразил. Соня и Зубочистка решили пожаловаться на меня после той схватки в «Краденом котенке». Куда мир катится — легкая потасовка в стрип-клубе и уже вызывают конов?

— Всюду побывал, — сообщил я. — Закончил вечер в заведении под названием «Краденый котенок». Стрип-клуб в Кабуки-те.

Он кивнул и застрочил в блокноте.

— Часто бываете в стрип-клубах?

— Я работаю над статьей, — возмутился я. — Ваше дело — прессовать мальчишек на скейтбордах, мое — писать статьи в журнал. Мы с вами — детали единой системы сдержек и противовесов, опоры общественного здоровья и всемирной экономики.

Фыркнув, Арадзиро вывел в блокноте слова: «журналист-ублюдок». Давление у меня от такого слегка подскочило, но я справился.

— Над какой статьей вы сейчас работаете, господин Чака?

— Пишу о Ёсимуре Фукудзацу. Пытаюсь выяснить, что произошло в ночь его смерти.

— Неприятно вам об этом сообщать, но вас опередили. Эта история опубликована во всех газетах. Ёси умер от передозировки наркотиков. Полагаю, теперь вы уедете домой, в Америку, а?

— Я буду так скучать без вас!

Арадзиро что-то проворчал и отложил блокнот. Потер запястьями глаза, откинулся на стуле и смерил меня холодным взглядом.

— В Новый год я всегда хожу в храмы, — заявил он. — В храмы и церкви. Одно время даже ходил в католическую церковь в Ёцуя. Слушаю, как колокол бьет 108 раз. Покупаю метлу, чтобы вымести беды, свечи, стрелы хамая, которые уничтожают зло. Мою руки, кладу богам пирожки моти, ем эти иисусовы конфетки. Весь ритуал. Я — настоящий фанатик Нового года. А когда я сделаю все, чтобы умиротворить богов, я молюсь. Знаете, о чем я молюсь?

— Чтобы ОВОЛиП ожил и помог вам бороться с преступностью?

— Я молюсь, чтобы в следующем году вы наконец попались, — сказал он. — Чтобы Билли Чака влип по-крупному и я смог депортировать его из Японии или засадить. Каждый год — одна и та же молитва. Мне иногда снится, что моя мечта сбылась. У меня обычно сны черно-белые, но этот — цветной. Как в жизни. Живые, яркие цвета, еще реальнее, чем в реальном мире. Замечательный сон, жена меня добудиться не может.

— Вы об этом говорили полицейскому психологу?

Вся личная выдержка и профессиональная подготовка Арадзиро понадобились, чтобы игнорировать мой комментарий.

— К сожалению, — продолжал он, — в этом году мечте сбыться не суждено. Но следующий вот-вот наступит. Это внушает оптимизм. Так что будем взаимно вежливы — хотя бы сегодня.

Я покосился на него:

— Значит, у меня пока неприятностей нет?

— Как ни странно, — ответил детектив. — Можете освободиться за час, если ответите на все вопросы. На этот раз не вы нам нужны, а Такэси Исикава.

— Такэси? — вырвалось у меня. — Журналист Такэси?

Вместо ответа Арадзиро открыл папку, вытащил фотографию и перебросил ее через стол. Я подобрал снимок и всмотрелся. Точно, мой дружок. Он позировал бок о бок с Дональдом Даком у входа в замок Золушки в токийском Диснейленде. Улыбается широко, почти как Дональд, в том же самом черном костюме, что и два дня назад. На фото костюм выглядел лучше, почти совсем еще новый. С какой стати человек надевает новый костюм для посещения Диснейленда? Впрочем, у меня на языке вертелись вопросы поважнее.

Я вернул фотографию Арадзиро.

— Когда вы видели его в последний раз? — спросил он.

— Это было в «Последнем кличе», в Голден-Гай. Полагаю, человек, которого вы пригласили на опознание, вам это уже сказал.

— О чем вы говорили?

— Главным образом о Ёси. Такэси выяснил, что сообщение о передозировке поступило не из той гостиницы, где в итоге нашли тело. Было два срочных вызова, из двух отелей, с интервалом в полтора часа. Странная история.

Арадзиро с неудовольствием покачал головой:

— Бессмыслица какая-то.

— Что-то нечисто, если хотите знать мое мнение.

— Вашего мнения никто знать не хочет, — проворчал Арадзиро. — Вы, репортеры, всегда выискиваете свой подход, копаетесь в противоречиях. Жалкое занятие. Кстати сказать, дело Ёси расследовал я. Думаете, мы не разобрались с двумя телефонными звонками?

— И как вы их объяснили?

— Очень просто. Первый звонок — розыгрыш.

— Розыгрыш? — переспросил я.

Арадзиро ответил своим коронным меня-не-проймешь взглядом. Я еще раз попытался его разговорить. Многолетний опыт показывал: лучший способ — оскорбление.

— Отдаю вам должное, Арадзиро, — сказал я. — Большинство людей не сумело бы сморозить такое и не расхохотаться.

— Я не обязан отстаивать перед вами официальную версию, — отрезал он. Похоже, за много лет Арадзиро тоже чему-то научился. — Вернемся к вашему другу Такэси Исикава. Он хотел одолжить денег?

Я покачал головой и продолжал качать, пока Арадзиро сыпал вопросами. Намеревался ли Такэси куда-то уехать, давал ли мне адрес или телефон, по которому я мог бы его разыскать, упоминал ли родственников в деревне, начал ли отращивать усы или красить волосы, не сделал ли пластическую операцию? Голова моя болталась взад-вперед, будто я следил за матчем Открытого Пекинского турнира по пинг-понгу. К тому времени как Арадзиро наконец заткнулся, я себе чуть шею не свернул.

— Прекрасно, — подытожил он. — Благодарю за сотрудничество. Можете идти.

— Минуточку! — сказал я. — Я хотел бы знать, что случилось.

— Еще бы вам не хотеть! — усмехнулся он.

— А это что значит?

— Ничего, — сказал он. — Идите. Еще увидимся.

— Новую пытку освоили, так?

— Послушайте, Билли, — сказала Арадзиро. — Беда с вами, американцами: вы никого не видите, кроме себя. Носитесь со своей драгоценной личностью. Каждый раз, когда вас доставляют в участок, вы реагируете так, словно я делаю это для собственного удовольствия. Как будто мне нравится вас преследовать. В вашем подростковом сознании просто не укладывается, что я — реальный человек, который пытается делать реальное дело на благо общества — да-да, реального общества! Год за годом вы продолжаете со мной бороться. Сколько раз вы пытались утаить информацию от властей?

— На то были свои причины.

— Возможно. Однако ветер переменился. Теперь информацией владею я, а у вас — одни вопросы. И если вы не принесете извинения, я вам ничего не расскажу.

— Я должен принести извинения?

— Вот именно, — подтвердил он. — Принести извинения. Может быть, в английском языке таких слов нет. Но у вас не будет проблем со словами. Вот, я ваши извинения уже приготовил сам.

Арадзиро улыбнулся — должно быть, первая искренняя улыбка за всю его жизнь, — достал из ящика стола большой лист бумаги, смахивавший на официальные документы, и передал мне. Мелкий почерк, строки вылезают на поля, обе стороны листа исписаны сплошь.

— Прекрасно, — сказал я. — Где подписать?

— Не надо подписывать. Читайте. Вслух.

Улыбка расползлась еще шире, дабы я не подумал, будто Арадзиро шутит. Такого грязного трюка он со мной еще не разыгрывал. Похуже китайской пытки мочой, страшнее, чем в тот раз, когда три дня подряд он дудел мне в камеру величайшие хиты Хибари Ми-сора.104

Но я обязан был разузнать про Такэси, а потому проглотил гордость, глубоко вздохнул и начал читать.

То были подробнейшие мемуары. Я слышал собственный голос, извинявшийся за срыв рейда против держателей боевых петухов, за тот случай, когда я отключил на пляже Хамаяма громкоговоритель, неустанно уговаривавший пловцов «избегать утопления». Я извинялся за то, что подверг опасности жизни гражданских лиц, приняв участие в мотоциклетных гонках банды подростков-босодзуку105 в Харадзюку. За то, что замазал суперклеем рупоры правых фанатиков, выступавших перед храмом Ясукуни. За обесштанивание министра просвещения в ходе благотворительного футбольного матча, за незаконное использование фотокабинки, незаконное проникновение на лестницу, многократное нарушение Акта об Утреннем Этикете Мэгуро-ку и нападение на эстрадного комика в Роп-понги. Монолог длился бесконечно, подробно перечисляя мои якобы преступления, моля о прощении в самых цветистых и смиренных выражениях, какие только мог изобрести язык, славящийся склонностью к цветистому самоуничижению.

Закончив, я поднял взгляд и увидел, что Арадзиро откинулся на стуле. Глаза его были закрыты, черты лица смягчило блаженство. Я уронил текст с извинениями на стол. Еще мгновение Арадзиро наслаждался, потом испустил долгий вздох и открыл глаза.

— Замечательно, — сказал он. — Просто замечательно. Сигарету хотите?

— Не курю.

— Вот как? Ну тогда посидите, а я позову весь отдел. И когда вы будете читать это им, постарайтесь вложить побольше чувства…

Стоит токийским полисменам получить желаемое, и не найдешь ребят приятнее. Один из них, по имени Сибо-мо, подвез меня в «Фальшивую ноту» и хотел даже угостить горячим шоколадом. Я со всей вежливостью отклонил предложение, но Сибомо был слегка разочарован. Пустился объяснять, как мило в такой сумрачный денек выпить горячего шоколада. Он сказал даже, что любит холодные дни, потому что они наводят его на мысль о горячем шоколаде. Я посоветовал ему переехать в Кливленд — вот уж где холодных дней предостаточно.

Узнав, что я из Кливленда, он захотел выяснить все подробности о вышедшем в тираж питчере «Индейцев», который теперь состоял на жалованье у «Японских борцов-любителей». Я никак не мог ответить на его вопросы, но его это нисколько не огорчало — то был лишь предлог рассказать, как он в старших классах играл против Итиро Судзуки.106 Кто такой Итиро Судзуки, спросил я забавы ради, и наша поездка завершилась в молчании.

Наконец-то я смог поразмыслить над исчезновением Такэси.

Инспектор Арадзиро в итоге признался, что расследует дело об исчезновении Такэси. Бармен «Последнего клича» позвонил в полицию, когда Такэси не явился на традиционную вечернюю выпивку. На работе вчера тоже не показывался. С женой не говорил, соседи по лачужному кварталу в парке Синдзюку его не видели. Вскоре после нашей встречи он попросту растворился в воздухе.

По словам инспектора Арадзиро, Такэси одолели долги. В парке он жил главным образом потому, что прятался от якудза, работающих на ростовщиков. За квартиру жены в Эбису на самом деле платил богатый тесть, и она жила там под чужим именем вот уже три года, с тех пор как у Такэси начались финансовые проблемы.

Эти обстоятельства и момент исчезновения, по мнению Арадзиро, означали, что Такэси предпочел ёнигэ — бегство в ночи. С каждым годом все больше японцев спасаются от долгов таким способом — меняют имя и исчезают. Поскольку перед Новым годом полагается свести все счеты, декабрь — ник сезона для беглецов.

Когда Арадзиро сдержанно-профессиональным тоном излагал мне все это, у меня сжималось сердце. Жаль, что Такэси не поделился со мной проблемами, но на то он и Такэси. И он не принял бы от меня помощи. Так уж он устроен.

Но чем дольше я размышлял, тем меньше верил в добровольное бегство. Пусть у него было много долгов, не в характере Такэси внезапно подхватиться и удрать. А к тому же он почуял сенсацию. Когда я припомнил его взволнованный голос на автоответчике, во мне зашевелилось мрачное подозрение. Может быть, не по своей воле Такэси исчез.

Сперва Ольга, теперь Такэси. Я не знал, имеется ли связь между их исчезновениями. Если, конечно, такая связь — не я сам. Неуютная мысль.

Чем думать об этом, лучше заняться ключом, который оставила Ольга. Я достал его из кармана, выложил на ладонь, рассмотрел. При свете дня ключ отливал синевой — ясное дело, я этого не заметил в красном мерцании гримерки «Краденого котенка». Куда Ольга делась и почему? — гадал я, но еще больше меня занимал вопрос, какую дверь отпирает этот ключ. Ольга сказала Таби, что я сам догадаюсь, но где зацепка?

Когда надоело смотреть на ключ, я подобрал газету, забытую кем-то на заднем сиденье, и стал читать о парне из Гиндзы, который зарабатывал на жизнь, позволяя людям себя избивать. Он надевал шлем и толстый резиновый комбинезон и за тысячу йен предлагал любому валять его что есть силы. Женщинам пятидесятипроцентная скидка. Весьма успешный бизнес, говорил он.

Развернув газету, я увидел как раз то, чего опасался. Впрочем, рано или поздно это должно было случиться — странно еще, что не раньше. Наверное, газеты уже заготовили статьи и ждали только, чтобы события поспели за ними и можно было вставить в текст имена.

Ее имя было — Рино Хана. Четырнадцать лет, жила в районе Тюо, хорошо училась, играла в драмкружке. По словам друзей, тихая, но вполне жизнерадостная девушка и — поклонница «Святой стрелы», в особенности Ёси.

Мать нашла ее в кладовке. Девочка сделала петлю из удлинителя. Никакая «скорая» не могла поспеть вовремя. Записки не было. Родители говорили, что девочка всегда была счастливой и веселой, но подруги сказали, что Рино была потрясена смертью музыканта Есимуры Фукудзацу.

Во врезке какой-то достопочтенный профессор психологии подробно обсуждал феномен подражательного самоубийства. Он называл это «сочувственным суицидом» и отмечал, что подобное явление распространено среди молодежи, в особенности когда внезапно обрывается жизнь какого-то великого, харизматического человека. К такому выводу пришел проф после многих лет работы.

Другая врезка описывала превентивные меры, перечисляя признаки, по которым родители должны сообразить, не помышляет ли их чадо о «сочувственном суициде». Обратите внимание на перебои аппетита, апатию, угрюмость, равнодушие к окружающему миру. Половина ребятишек на планете подходит под это описание.

Опустив газету, я выглянул в окно. Внешний мир был занят своими делами, как всегда. Без Рино Хана, без Ёси, без Ночного Портье. Когда-нибудь — и без меня.