"Гневное небо Тавриды" - читать интересную книгу автора (Минаков Василий Иванович)

Летучие минеры

В течение двух с половиной месяцев наш экипаж находился в командировке: получали новые машины для пополнения самолетного парка полка. Тем временем капитально ремонтировалась и наша многострадальная «пятерка». На Кавказское побережье вернулись 7 апреля 1944 года, к началу решающего сражения за Крым.

Тут только узнали, что еще два месяца назад полк перебазировался под Мелитополь, в Сокологорное. Почти все это время он занимался тем, что перевозил имущество и личный состав других частей дивизии, также передислоцировавшихся в Северную Таврию — ближе к местам предстоящих боев. Это утешило: в тылу мы чувствовали себя неважно, думая, что ребята воюют без нас.

Были и другие новости. И среди них та, с которой свыкнуться казалось невозможным: погиб наш любимый комдив Николай Александрович Токарев…

Все, что мне довелось знать о жизни этого человека и что узнал теперь о его смерти, я постараюсь рассказать позже. Пока же предстояло как можно скорее занять свое место в боевом строю. Облетать отремонтированную машину, освоиться на новом аэродроме, привыкнуть к новым командирам. На должность комдива был назначен бывший наш комполка полковник Виктор Павлович Канарев, полком стал командовать майор Буркин, бывший инспектор ВВС флота. А нашей первой эскадрильей, взамен погибшего еще летом капитана Осипова, — капитан Чупров, прибывший из академии…

Произошло изменение и в моем экипаже: Панов уехал на учебу, на его место дали старшего сержанта Ивана Должикова.

8 апреля в полку состоялся митинг: 4-й Украинский фронт перешел в наступление на крымскую группировку врага со стороны Перекопа.

Для нас задача оставалась, по сути, прежней: блокировать полуостров с моря. Однако ответственность за ее выполнение возросла неизмеримо. Что Крым будет освобожден — это сомнений не вызывало. Но когда и какой ценой — во многом зависело от действий флота и его авиации. Доставить подкрепления своим войскам противник мог только морем. И только морем мог что-то спасти, когда неизбежность его поражения станет очевидной.

"Не выпустить из Крыма ни одного гитлеровца!" — этот девиз прозвучал в частях военно-воздушных сил Черноморского флота сразу же после получения известия о переходе наших войск в наступление.

С первых же дней сражения движение вражеских кораблей и судов на черноморских коммуникациях резко активизировалось. Полку предстояло вновь вспомнить второе свое назначение, стоявшее в его наименовании даже первым: минно-торпедный. Не прекращая активных действий по уничтожению плавсредств противника, производить систематическое минирование подходов к севастопольским бухтам, к портам Констанца и Сулина, а также Сулинского гирла и самой реки Дунай — с целью закупорки этой жизненно важной для вражеских войск артерии.

В ночь на 11 апреля восемь экипажей получили задание сбросить мины на входах в бухты Севастополя. Девятый — нанести бомбоудар по причалам Южной бухты и железнодорожному вокзалу, чтобы отвлечь внимание противника от самолетов-миноносцев.

В полночь приехали на аэродром. До постановки задачи чуть более часа время проверки готовности техники. Направляемся к своей «пятерке». Тишина. Ясная безветренная ночь. Над четким абрисом крыльев машины — яркие россыпи звезд.

Луч фонаря скользит по обшивке, капотам, винтам, шасси. На крыле механик Петров, в руках у него заправочный пистолет, просунутый в горловину бака. Моторист Ястербилов и оружейник Сергиенко помогают минерам подвешивать мины. Электрик Клейман проверяет спецоборудование. Техник Миша Беляков, склонившись, наблюдает за его работой.

Я наблюдаю за Мишей. Сколько раз вот в такие предстартовые часы приходилось мне заново поражаться необычайной способности этого человека уходить целиком в дело. С головой, говорится? Как же без головы. Тут, однако, не то. Не то слово. Нет его, техника Миши, сейчас, рядом с Клейманом, нет вообще в этом мире. Ведь он во внутреннем мире, не видимом нам, своем. И этот мир — самолет. Та же наша родная, непробиваемая «пятерка»! Вся она в нем сотни, тысячи механизмов, узлов и креплений, приборов и тяг… Все их надо в определенном порядке перебрать в памяти — обязательно все, непременно в порядке, случалось же в авиации, что за мельчайшими заботами забывали, к примеру, заправить баки, — перебрать и представить себе в настоящем, сегодняшнем виде, после замен, перетяжек, починок, представить в работе, на разных режимах, под всеми нагрузками и перегрузками, во всех положениях, обычных и необычных, но тем более вероятных в условиях боя… Огромнейший труд! Воображения, памяти, мысли… Ну и, конечно, души. Без работы души упущение неизбежно.

Еще час, полчаса, и самолет уйдет в небо. Уйдет без него и останется в нем. И все будет испытываться, уже бесцельно, на разных режимах и перегрузках, при повреждениях от огня. И только когда он вернется — этот вот, настоящий, закончит руление, заглушит моторы, и когда я, командир, встретив Мишин измученный взгляд, шагну к нему первый и, крепко хлопнув его по плечу, произнесу обычное "Спасибо, Миша!" — только в этот вот миг… Самый счастливый миг в его жизни! Миг встречи, слияния двух самолетов. Огромная тяжесть спадает с души!

Вот чем объясняется эта его замечательная улыбка в ответ на скупую привычную похвалу. И он возвращается сам к себе. Становится вновь деловитым, заботливым и спокойным, лезет наверх, осматривает обшивку, считает пробоины, щупает тяги, опробывает рули, дает указания «ассистентам»… А дальше работа. С фонариком, ночью, под хлещущим ветром, под снегом, под льющимся без перерыва дождем. Видная всем и ценимая всеми, трудная, сложная, кропотливая, то и дело срывающаяся из-за нехватки чего-то, из-за оплошности чьей-то, но только не от того, что кто-то свалился, присел, задремал. Просто работа, руками и головой, до следующего старта, до нового перевоплощения человека в невидимый самолет…

— Машина готова, командир!

Проверяем, расписываемся в приеме. Я и штурман Прилуцкий — положено проверять.

Оставив на стоянке Должикова и Жуковца, отправляемся на командный пункт.

В просторной землянке уже собрались летчики и штурманы. Командир полка Михаил Иванович Буркин кратко останавливается на обстановке. В итоге двухдневных напряженных боев прорвана первая, главная полоса обороны противника. Наступление развивается успешно, наши войска в ожесточенных боях заняли сильный узел обороны врага — Армянск. Гитлеровцы, неся большие потери в людях и технике, отходят на вторую полосу — Ишуньские позиции.

— Задача остается прежней. Последовательность взлета, ось маршрута, места постановки мин каждому экипажу укажет начальник штаба. С противовоздушной обороной в районе постановки ознакомит начальник разведки…

У стены на большом фанерном щите — крупномасштабная карта Севастополя. На ней с примерной аккуратностью нанесены аэродром ночных истребителей противника, позиции зенитной артиллерии, прожекторные установки — сплошное ажурное полукольцо из маленьких синих зловещих значочков.

— Надеюсь, все ясно? — ставит «катюшу» обратно на стол начальник разведки майор Конзелько.

— Куда ясней! — шумно вздыхает штурман Галухин. — Как бы на месте еще и больше не прояснилось…

— Если растревожите, окажетесь как под рентгеном, — уверенно подтверждает Конзелько. — Что вы хотите — Севастополь!

— Да, Севастополь… Думали ли когда…

— Ну, это уже лирика, — деловито прерывает начштаба майор Немировский. Товарищ Дуплий, приступайте к инструктажу штурманов…

Ровно в полночь поднимает в воздух свой до предела нагруженный бомбардировщик заместитель командира полка майор Корнилов. Затем на старт поочередно выкатываются самолеты-миноносцы. Взлетают Александр Дарьин, Федор Федоров, Александр Пресич, Валерий Федоров, за ним я, за мной — Александр Ковтун, Иван Киценко, Семен Самущенко.

Ночной полет, каждый экипаж действует самостоятельно.

Подходя к Севастополю со стороны моря, еще издали видим: голубые ножи прожекторов бешено мечутся по небу, скрещиваясь, будто затачиваясь друг о друга, меж ними, как искры, сверкают разрывы снарядов. Это работает Корнилов со своим штурманом Сергеем Прокофьевичем Дуплием. Да, нелегко им! Одна надежда — маневр. Мастерство Александра Васильевича известно. Непроизвольно передергиваю плечами, вспоминая собственные отвлекающие полеты — над Феодосией, Керчью, Таманью…

Два огненных меча скрестились, остановились, поползли, как бы борясь и одолевая один другого. К ним перекинулся через все небо еще один и еще, рамочка-пирамидка в месте их встречи срезалась в треугольник, тот, как бумажный, стал остригаться со всех трех сторон… Вот он, рентген, поймали, гады! С земли забили оранжевые фонтаны, разбрызнулись сотнями фосфорических искр…

И тут же все погасло. Затмилось огромным огненным полыханьем, раз за разом, внизу…

— В цистерны влупил! — захлебнулся восторгом Жуковец. — Сам, фриц, почитай газетку!

— При бесплатном освещении, — дополнил Должиков.

На боевом курсе схватили. Сейчас вырвется, если…

— Сколько до сброса? — спрашиваю Прилуцкого.

— Подходим, командир. Даю вертикальную скорость…

Снова тишина. Подбираю режим моторов. К бухте планируем почти бесшумно. Николай прилип к переднему блистеру — высматривает ориентир для отсчета времени. Миноносцы, ушедшие раньше нас, противником, видимо, не были обнаружены. Отлично работают Корнилов с Дуплием, дай бог вырваться им из этого ада…

По воде бухты стелятся голубые расплющенные овалы: прожекторы с мыса Херсонес обшаривают морскую гладь у берега.

— Дрожат фрицы! — комментирует Жуковец. — Боятся, нет ли десанта.

Корнилов опять в лучах. Разрывы зениток бешено пляшут вокруг блескучего крестика. И вновь позади него, где-то в Южной бухте, вспухают клубящиеся разрывы.

Последние сбросил, теперь-то вывернется, — вздыхает Прилуцкий. — До цели пять минут, командир!

Подходим к берегу. Сам берег почти не виден, мы его больше определяем по вспышкам зениток и частоколу гигантских свечей.

— Снижайся еще, командир. Так… Разворот… Доворот…

Под нами Камышовая.

— На боевом!

Через минуту машина «вспухает». Еще через полминуты — опять.

— Мины сбросил!

Разворачиваюсь вправо. Облегченный самолет охотно набирает высоту, попутный ветер увеличивает скорость.

— Домой придем на двадцать минут раньше расчетного, — весело оповещает экипаж штурман.

— Как, Коля, после каникул?

— Все как по нотам, командир! Три месяца перерыва, не шутка. Замена обоих моторов на самолете…

У капонира нас ждет весь технический экипаж.

— Спасибо, Миша! — жму крепкую, приятно скользкую от въевшихся масел ладонь Белякова.

В ответ та улыбка, значение которой я понял по-настоящему, кажется, только сегодня.

Задание выполнили успешно все экипажи. Главная заслуга тут — штурманов. Ну и, конечно, Корнилова. Пострадала одна его машина, и то незначительно, если учесть, в каком побывала аду…

Утро 11 апреля. Наша эскадрилья вновь на дежурстве — пять бомбардировщиков, два торпедоносца. Готовность к вылету — тридцать минут. Ведущий всей группы — комэск капитан Чупров, пару торпедоносцев приказано возглавить мне. Задача — комбинированный удар по кораблям: их должны обнаружить экипажи самолетов-разведчиков 30-го разведывательного авиаполка.

Потянулось время. Погода сложная, с утра по низинам залегал туман. Днем он поднялся, но высота нижней кромки оставалась не более двадцати — тридцати метров.

К вечеру на стоянку прибыл замполит майор Шевченко. Радостная весть: войска 4-го Украинского фронта прорвали оборону противника на всю глубину, овладели станцией Джанкой.

Экипажи ответили дружным «ура».

— Еще не все, — переждал шум Иван Григорьевич. — Только что стало известно: перешли в наступление войска Отдельной Приморской армии. Сегодня они освободили Керчь!

Не успело затихнуть второе «ура», появился посыльный из штаба: Минакова и Ковтуна со штурманами срочно вызывает командир полка.

— Ну вот, и работка подвалила, — улыбчиво прищурился Иван Григорьевич. Бегите, хлопцы, я тут проверю, все ли готово к ночному вылету.

В штабной землянке, кроме нас, собрались Корнилов, Чупров, Пресич, Федор Федоров, Алфимов. Все — со штурманами.

— Погода сложная, — несколько необычно начал постановку задачи командир полка. — Полетите во второй половине ночи. Приказано поставить минные заграждения в Сулинском гирле. Сейчас уясните задание и отправляйтесь на отдых.

На аэродром вернулись в час ночи. Здесь все уже было готово. Под фюзеляжем — новые, еще не испытанные нами мины. В лучах фонарей они выглядят особенно внушительно.

В два сорок пять взлетел первый. Жду своей очереди. Как назло начинает моросить дождь, мгла сгущается в мутный кисель. Выруливаю на старт, набираю скорость. Машина нехотя отрывается от земли, с трудом взбирается вверх. Осторожно, с небольшим креном — «блинчиком» — разворачиваюсь, ложусь на заданный курс. Лечу вслепую, ни земли, ни неба. Трудно будет штурману выйти в заданный район, если и дальше не прояснится. На всякий случай стараюсь предельно точно держать курс и режим.

Час полета над сушей, затем море. Облачность стала рваной, улучшилась видимость. А еще через тридцать минут открылось все звездное небо.

Прилуцкий подает команду на снижение. Затем начинается обычное:

— Командир, вправо пять. Еще пять вправо. Высоту так держать!

Увеличиваю обороты, перехожу в горизонтальный полет.

— Пошли! Легкий рывок. Самолет становится послушней.

— Парашюты раскрылись! — докладывает Должиков. О точности не спрашиваю: в такой обстановке мой штурман промазать не может. Один из лучших минеров, в первых полетах участвовал, к устью Дуная, еще в тридцать шестом полку, с замкомэском Осиповым…

Ложимся на обратный курс. Экипаж молчит, убаюканный гулом моторов. Все заботы позади, мысли обращаются к дому. Сначала к ближнему — аэродрому, нашей кают-компании, где обитаем теперь чаще днем, чем ночами. Потом к дальнему, к родным Минводам. Как там мать, отец? Что-то долго нет писем. И от Тамары, моей милой невесты. Сколько времени уже нет? А сколько прошло, как побывали там в отпуске вместе с Прилуцким? Но считать лень, начинает клонить в сон…

— Штурман, сколько времени мы в полете?

— Три часа двадцать минут.

— А Минводы помнишь?

— Помню, как же! Держись, командир; Не хватало воткнуться в море… Как думаешь, освободят наши Крым к 1 Мая? И Севастополь?

Тут вмешивается Жуковец. О Севастополе он равнодушно слышать не может.

— Главное, оборону внешнего обвода прорвать, а там пойдет!

— Тебя бы командующим назначить, Сашок! — подает голос Должиков.

— Я и на зама, пожалуй, согласен. Ты там доложи…

— Ладно, поговорили, ребятки! Про воздух не забывайте, а то что-то больно уж нам везет.

— Возим подарочки, как невесте…

Угадал штурман слово. Или я сам машинально шепнул его в ларингофон? Может быть, мысль отзывается незаметно в колебаниях голосовых связок? Устарелое слово. Вслух я Тамару так не зову, даже с Прилуцким, когда вспоминаем свой отпуск в Минводах. А про себя — только так. А что — девушка? С девушками гуляют, девушки пишут, девушкам обещают… У нас — уговор. Уже и родители, ее и мои, как родные. От них, верно, слово-то и пошло…

— Светает, командир.

Светает. Внизу проглядывается лента шоссе Мелитополь — Геническ. Ориентир тебе, Коля!

— Не заблудимся, не в лесу!

Снова лишь гул моторов. Удачно сменили их, работают как часы. Сто раз, верно, проверил Миша. Опять как новенькая наша старушка «пятерка». Дотянет и до конца войны. Если, конечено…

— Сколько до дома, штурман?

— До которого, командир?

Опять угадал. Скоро, видно, и вовсе без слов обходиться будем…

12 апреля. Наши войска стремительно наступают, враг поспешно отходит к Симферополю. Почти полностью освобожден Керченский полуостров.

Рассаживаемся в штабной землянке. Лампочка от движка освещает сосредоточенные лица, планшеты с картами на коленях. Начальник штаба докладывает командиру полка: все экипажи, идущие ночью на задание, собраны.

Михаил Иванович Буркин в приподнятом настроении.

— Прежде чем ставить задачу, доведу до вас сводку по действиям ВВС ЧФ за прошедший день. 11 апреля тридцать четыре самолета-штурмовика под прикрытием сорока восьми истребителей нанесли ряд последовательных ударов по скоплению плавсредств противника в Феодосийском порту. При этом потоплены один тральщик, две десантные баржи, три катера…

С минуту в землянке стоит одобрительный шум.

— Нам предстоит поставить мины у порта Сулина и в Сулинском гирле. Трем экипажам обеспечить связью торпедные катера, совершающие переход с Кавказа в Скадовск, подсветить отдельные отрезки пути светящими авиабомбами. Экипажу Киценко перед тем сбросить груз партизанам. Значит, у вас две задачи, старший лейтенант.

Майор отыскивает взглядом Киценко, выдерживает значительную паузу. Продолжает, как будто обращаясь к нему одному:

— Метеоусловия ожидаются довольно сложные: видимость ограничена дымкой, к утру возможен туман.

Киценко смущенно кивает. На лицах летчиков появляются улыбка.

Дело в том, что Киценко недавно "отчудил номер", как выразился комэск. В ту ночь на маршруте встал грозовой фронт, всем экипажам был дан приказ вернуться. Все и вернулись. Кроме Киценко. Киценко прождали до утра. Утром садится, докладывает: "Задание выполнил". Комэск только плюнул, пошел к командиру полка. Михаил Иванович вызывает: "Где вы были до утра, Киценко?" "Как где? Задание выполнял. Отбомбились точно по цели". — "В такую погоду?" "Погода нормальная. Фрицы как раз не ждали". — "Значит, радист у вас никуда не годится!" — "Радист зверь!" — "Зверь, а радиограмму о возвращении не принял".

Киценко молчал, переступая с ноги на ногу. "Это я, товарищ майор. Радио гроза вывела из строя, ну я и решил… Обидно возвращаться с бомбами…" Майор не знал, что делать. В первую секунду ему захотелось обнять и расцеловать летчика. В следующую — отругать, наказать, отстранить от полетов, отдать под суд…

Не отдал. И вот сегодня самое ответственное и трудное задание поручал ему. Что вообще-то понятно. Иван — опытный летчик, командир звена. Войну начинал на Балтике, в сорок втором оказался на Черноморском флоте. Воевал в 119-м разведывательном, где сверх выполнения основных задач сумел повредить фашистскую подлодку и разбомбить штаб одной из частей противника. У нас — с весны сорок третьего. Моментально освоил новый самолет, новое оружие, успел проявить себя и как воспитатель молодых пилотов. Словом, летчик от бога, но… Как и каждый талант — со своим характером.

— Со штурманом хорошенько все обсудите, — скрывая усмешку, хмурится Буркин. — Слетались с ним, наконец?

Штурманом у Ивана — Василий Басалкевич. Назначен к нему неспроста. После того «грозового» полета у них произошел такой разговор. "Вот что, Иван, иди к комэску и доложи, что летать со мной не хочешь". — "Так я же хочу, Вася!" — "Так я не хочу. А доложить ты должен. А то меня посчитают за труса. При таком-то, как ты, храбреце! Сегодня ты летал, считай, без радиста, завтра тебе не нужен будет штурман. А попкой у тебя в клетке я сидеть не согласен".

Киценко не обиделся. Спокойный и рассудительный Басалкевич ему нравился. Колдует молча в своей «клетке» над картой, а самолет выведет точно и цель поразит. И на аэродром до тумана поспеет. До войны Басалкевич был учителем в младших классах, в минуты откровения вздыхал: "Эх, скорей бы война кончалась! Распустились мои ребятишки, чай, без меня…"

— Слетались, товарищ майор! — поспешно заверяет Иван.

— Ну, а радиста я знаю, — в глазах у Михаила Ивановича мелькают опасные огоньки. — Сережкин его фамилия. Знаю, учтите! Надежный радист.

— Зверь! — подтверждает Иван и тут же прикусывает язык.

В село не поехали, поужинали на аэродроме. Весна в полном разгаре, все цветет, зеленеет, буйствует. Перекурили, лежа на травке, лениво перебрасываясь словечками. Постепенно летное поле стало оживать: люди задвигались, заработали прогреваемые моторы, первые машины порулили на старт.

— Ночные птицы, — определил Жуковец. — Как сумерки, так мы на крылышки…

Выруливаем на старт. По сигналу отпускаю тормоза. Машина медленно набирает скорость. Плавно подбираю штурвал, и тяжелый самолет отрывается от земли.

Экипаж молчит. Ждут, когда первым заговорит летчик.

— Порядок, — говорю, набрав высоту.

— В задней полусфере порядок, — вторит Должиков. Штурман дает курс.

Пролетая над Таврическими степями, видим много пожаров.

— Что бы это значило?

— Бурьян выжигают колхозники, — откликается сведущий в сельском хозяйстве Сашок. — Трэба землицу запахивать, засевать!

Да, «трэба»… Какая она здесь, землица? Вспомнилось лето сорок второго, клубящиеся дымы вдоль дорог, сполохи орудийных вспышек от горизонта до горизонта… Вражеские лавины катились к Волге, бои шли в кубанских, донских, ставропольских степях. Авиация Черноморского флота забыла свое назначение. Бомбили переправы, шоссе, железнодорожные эшелоны, штурмовали скопления вражеских войск. Как во сне, путались дни и ночи, непрерывно ревели моторы, гремели разрывы бомб. Взлеты, посадки, снова взлеты — по два-три раза на дню, а потом еще ночью… Ад на земле, ад кромешный в воздухе…

В самолете молчание. Кажется, все вспоминают одно и то же. Вспоминают и радуются: в воздухе хозяева теперь мы. И на земле, на родной, на истерзанной, но свободной. Запахивать, засевать…

Метеорологи не ошиблись: море нас встретило дымкой. Яркие звезды на небе, внизу — мутная тьма. Горизонта не видно, хоть вечер едва наступил.

Тем не менее в район вышли точно. Команда штурмана на снижение. По давно знакомым ориентирам выходим к Сулине. Небольшая «площадка» — строгое выдерживание курса, скорости, высоты — и мины пошли в воду.

— Порядок?

— Порядок.

Разворачиваюсь, над плавнями проскальзываю в море.

— Научились работать, а, штурман?

— А ты только заметил, командир?

Да, минер из Прилуцкого классный. Вот здесь он и начинал. Самое первое задание выполнял по прямой нашей специальности. После степных тех бомбежек, штурмовок…

Наши мысли опять совпали.

— Вспоминал вот, летели сюда, бывшего своего командира. Не довелось Степану Михайловичу увидеть землицу эту опять свободной…

Многим не довелось. Осипов был потом нашим комэском. Погиб в конце лета прошлого года…

Закончилась еще одна ночь. Напряженная, боевая. Все самолеты-минеры успешно выполнили задачу и благополучно вернулись на свой аэродром. Хорошо действовали и осветители.

Иван Киценко, сбросив в Крымских горах груз для партизан, быстро вышел в назначенный район встречи с катерами. Штурман Басалкевич навесил на траверзе мыса Сарыч десять светящих бомб. "Зверь"-радист Николай Сережкин пять раз пытался выйти на связь с моряками, но с торпедных катеров не отвечали: очевидно, опасались радиоперехвата со стороны противника, который был рядом, решили обойтись световым ориентированием.

Командир звена Василий Бубликов в полночь вышел в район маяка Херсонес. Его штурман Александр Королев также навесил десяток «фонарей» с четырехминутным интервалом. Стрелок-радист Сергей Игумнов установил с катерами связь. Те обозначили свое местонахождение красной ракетой. Ввиду сплошной облачности в этом районе самих катеров экипаж наблюдать не мог.

Находчиво действовал в эту ночь экипаж летчика Семена Самущенко. Ему было приказано обеспечить проход катеров на траверзе мыса Тарханкут. Но незадолго до его вылета самолетом-разведчиком в этом районе был обнаружен вражеский конвой из двух больших барж и десяти катеров охранения. Он следовал курсом на Севастополь. На перехват из Скадовска немедленно вышли два наших торпедных катера и катер с «эрэсами». Первыми двумя командовали старшие лейтенанты Подымахин и Латошинский, третьим — лейтенант Иванов. Экипажу Самущенко приказали взаимодействовать с ними.

Штурманом у Самущенко был опытный Григорий Кондрашов. Он точно рассчитал место предстоящего боя и своевременно привел туда самолет. После непродолжительного поиска экипаж обнаружил вражеский конвой и сбросил над ним светящие авиабомбы. Находившиеся в пяти-шести милях наши катера полным ходом устремились на врага. Подымахин и Латошинский атаковали баржи. Катера охранения обрушили на них шквал огня. С самолета было видно, как трассы автоматических пушек и крупнокалиберных пулеметов буквально располосовали пространство над морем.

Пробиться через такой заслон было невозможно. Моряки изменили решение. Отбиваясь огнем пулеметов и пушек, оба торпедных катера вышли из боя и скрылись во тьме. Катер же Иванова приблизился и открыл огонь из пулеметов и ракетных установок.

Моментально сориентировавшись в обстановке, Самущенко и Кондрашов сбросили еще серию «фонарей». В их свете, то отходя, то приближаясь, ракетный катер Иванова все больше и больше втягивал в бой фашистские сторожевики. И вот наступил момент, когда одна из барж оказалась неприкрытой. Ее моментально атаковали выскочившие из засады Латошинский и Подымахин. Торпеды достигли цели: тяжело нагруженная баржа подорвалась и пошла ко дну. Ее участь разделил и один из сторожевых катеров противника: он потерял ход и был метко расстрелян в упор. Остальные фашистские корабли в беспорядке рассеялись под покровом ночи.

Командир бригады торпедных катеров капитан 2 ранга Виктор Трофимович Проценко горячо благодарил экипаж Самущенко за умелое взаимодействие: это был первый и весьма удачный случай непосредственного наведения катеров на цель самолетом. С особенным вниманием эпизод разобрали и у нас в полку. Находчивость и решительность экипажа получили высокую оценку командования, всем штурманам были поставлены в пример безукоризненно точные действия Григория Кондрашова.