"Варяг" - читать интересную книгу автора (Дойников Глеб Борисович)

Глава 11. Крейсерский пинг-понг.

Весной 1904 года во Владивостоке было жарко. В плане погоды тут-то скорее было прохладно, а вот в смысле занятости…

Приход «Варяга» с прицепом и новоявленым командующим встряхнул город от самого городского дна (на городские бордели пролился золотой душ) до самого верха (капитаны первого ранга и адмиралы забыли, что такое сон, примерно в той же степени, что и сотрудницы ночных заведений).

Типичным примером стиля руководства Руднева мог послужить случай с бароном Гревеницем…

— Доброе утро, господа. Рад вас приветствовать. Не скажу, что все прошедшие события мне нравятся, но что имеем, то имеем. Я вас собрал ради того, чтобы совместно обсудить, как мы будем поступать дальше. Задача крейсерского отряда проста, как лом — всемерно мешать японцам перебрасывать войска на материк. Предыдущие два выхода этому ничуть не способствовали. Погодите, Александр Федорович. — Остановил взмахом руки уже начавшего привставать Стеммана Руднев. — Я никого не обвиняю, просто констатирую факт. Перед тем, как приступить к обсуждению, несколько новостей. Я забираю у вас несколько офицеров в формирующийся бронедивизион…

На раздавшееся недовольное ворчание и возгласы, что, мол, сухопутных бездельников и без того хватает, а в море идти некому, Руднев ответил:

— Нет, господа, это не обсуждается. Что касается нехватки кадров — большинство офицеров из штаба эскадры как раз и заполнят вакансии на кораблях. Перебирать бумажки и грамотный матрос может, посмотрим, умеют ли они что-нибудь еще. Но бронепоезда — дело совершенно новое и неизведанное, так что там нужны люди думающие и инициативные. Больше всего я ограблю вас, Евгений Александрович, — обратился контр-адмирал к командиру «Рюрика» Трусову. — Ваш крейсер все равно ремонтировать не меньше месяца при здешних мощностях, так что артиллерийского офицера я у вас заберу. На его место или кого-то из офицеров с других крейсеров, или, может, пришлют кого-нибудь со стороны. Это уж как в Петербурге решат.

Флаг-артиллеристом отряда назначается лейтенант барон Гревениц.

Дальше. Крейсера придется серьезно модернизировать, это уж я на собственной шкуре почувствовал. Противоосколочная защита, довооружение имеющимися в наличии орудиями за счет противоминных пугачей, добронирование. Это все порт потянет, хоть и не сразу. Вот мои предварительные наброски. Прошу высказываться…

Когда обсуждение дошло до установки на «Рюрике» и «Варяге» восьмидюймовых орудий, главным камнем преткновения стала их малая скорострельность, не позволяющая вести нормальную пристрелку для уточнения расстояния до противника. Тут-то новоиспеченый флаг-артиллерист, как главный специалист в обсуждаемом вопросе, взял слово. Он изложил, далеко не в первый, кстати, раз, свою разработанную еще до войны систему пристрелки полузалпами, по три 6 ' орудия в залпе. Выслушав его, не перебивая, Руднев вдруг ни с того ни с сего задал вопрос Стемману:

— Александр Федорович, как быстро «Богатырь» может выйти в море?

— Ну, мы сегодня не на дежурстве, так что не ранее чем через полтора часа, а зачем?

— А мы сейчас проверим, стоит ли система лейтенанта Гревеница того, чтобы ее рассматривать всерьез… Тем более что она уже год то ли используется, то ли нет. Просьба к командиру дежурного миноносца, примите на борт пару щитов для практической стрельбы и сбросьте их в море, милях в десяти от берега.

— А щитов нет, на их изготовление уйдет примерно два дня, — попытался охладить пыл адмирала начальник порта.

— Тогда возьмите пустых ящиков, бочек, вообще — любого крупного плавающего мусора, свяжите несколько штук вместе. Но через два часа мне нужны минимум две мишени для отработки пристрелки.

Никакие уговоры в отсутствии необходимости так спешить не подействовали, возможно, потому, что Руднев, паматью Карпышева помнил, что именно система Гревеница после войны была принята как основная. Она позволяла накрывать цель с третьего-четвертого залпа и начинать уверенный огонь на поражение главным калибром уже через три-пять минут после начала огня. Но увы, как обычно в России, все нововведения принимаются после войны, когда уже слишком поздно…

В оставшиеся до выхода «Богатыря» полтора часа Руднев в приказном порядке «убедил» подчиненных в том, что:

1. Увеличивать число восьмидюймовок в бортовом залпе придется.

2. Противоминная артиллерия крейсеров избыточна, а в случае с 47-мм — просто бесполезна.

3. 120-мм с «Рюрика» после их замены на 8 ' надо ставить на вспомогательные крейсера и бронепоезд.

4. Все орудия на орудийных палубах «Рюрика», "Громобоя" и «России» должны быть разделены противоосколочными перегородками.

5. Дело командира поставить задачу, а как ее выполнять и где взять материалы для этого — проблемы подчиннных. Хотя он с радостью займется «выбиванием» из Петербурга всего, чего нет во Владивостоке.

6. На «Громобое» необходимо подготовить фундаменты для установки еще трех новых восьмидюймовок[59] на верхней палубе (на вопрос "А откуда они возьмутся?" последовал невозмутимый ответ — сняли с «Храброго» и еще одну с полигона. Самое странное, что уже через три недели все заказанные орудия были доставленны во Владивосток).

7. «Россию» необходимо добронировать в оконечностях, но вооружение усилить только шестеркой шестидюймовок на верхней палубе. На вопрос командира «России» Арнаутова: "А почему мне не достанется дополнительных восьмидюймовок и чем я хуже "Громобоя"?" его успокоили, что ему предстоит роль флагмана. То есть он примет на себя огонь всего отряда Камимуры, и к этому надо достойно подготовиться. А больше восьмидюймовых орудий с длиной ствола сорок пять калибров в России просто нет. Их "забыли произвести", вернее, решили сэкономить. Теперь довооружать «Россию» просто нечем (каламбур присутствующим понравился).

8. Начать демонтаж ВСЕХ минных аппаратов на «России», "Громобое" и «Рюрике». Сдать в порт их и все запасные самодвижущиеся мины.

Пункт, вызвавший у командиров кораблей максимальное неприятие.

9. До окончания боевых действий снять с крейсеров все миноноски, минные и паровые катера, баркасы и шлюпки, оставив только по одному разъездному ялику и паровому катеру на корабль. А также срубить все шлюпбалки для них, ибо они сильно увеличивают вероятность того, что снаряды, пролетевшие бы мимо крейсеров, разорвутся, задев их, на верхней палубе, вызвав лишние пожары и осколочные поражения.

На бурю вопросов по поводу того, как свозить команды на берег, как завозить провизию, уголь и снаряды на крейсера и главное — как спасать команды, если крейсера потонут во время боя, последовали продуманные, но уж очень необычные по своей точке зрения ответы. После чего буря негодования если не утихла, то стала не столь неистовой. Действительно, зачем постоянно таскать на каждом крейсере дополнительные пару сотен тонн гребных судов, если снабжаются крейсера только во Владивостоке, где этого добра и так хватает? О каком спасении команд после артиллерийского боя говорят господа командиры? Они видели, во что превратились все гребные суда «Варяга» после прорыва? Дуршлаг дуршлагом, на них и кошке было не спастись, не то что команде. А ведь тонуть крейсер и не думал. А получи он дозу снарядов, достаточную для его утопления, что тогда от шлюпок осталось бы? При долгом артиллерийском бое при нынешних японских снарядах гребные суда на борту — балласт и лишнее дерево, источник щепок и пожаров. Все это или сгорит, или будет продырявлено в сотне мест еще до того, как утонет сам крейсер.

10. В кратчайшие сроки провести на всех боеспособных кораблях профилактику, доделать то, что не успели закончить до визита Камимуры и особенно акцентировать внимание на компрессорах принудительной тяги в котлы, которые не перебирались уже пару лет.

11. Постараться собрать и обобщить всю имеющуюся информацию по Японии и ее портам с целью выявления наиболее уязвимых целей для крейсеров.

12. Организовать сеть постов для наблюдения за морем и тральную службу.

Оставив собрание утрясать и согласовывать дальнейшее расписание работ, Руднев умчался в море на «Богатыре», откуда спустя пару часов вернулся с повеселевшим лейтенантом Гревеницем и новой системой организации орудийного огня.

С одной стороны — сделано большое дело, в оставленной Карпышевым реальности систему пристрелки Гревеница довели до практического использования только после войны. С другой… Не было никакой необходимости при наличии на дежурстве «Громобоя» с разведенными парами срывать в море «Богатыря». Да и оставлять собрание на середине для старшего начальника неприемлимо. В общем, дикая смесь гениальности, в основном благоприобретенной за счет послезнания, и дилетантства.

Разрешив на время проблему перевооружения «нормальных» крейсеров отряда, Руднев удивил всех, с еще большим рвением занявшись созданием новых вспомогательных крейсеров. Во первых, «Лена» отремонтирована настолько,[60] насколько это было возможно при ограниченных возможностях Владивостокского порта, и довооружена, благо, водоизмещение позволяло. Кроме того, он нанес визит капитану «Мари-Анны» и сделал ему предложение, от которого тот не мог отказаться. В результате команда «Мари-Анны» отправилась в Европу на поезде вместе с бывшим капитаном, он же бывший владелец судна. Капитан стал на два десятка тысяч фунтов богаче, но судовладельцем быть перестал. Продажа была взаимовыгодна — капитан продал довольно старый угольщик по высокой цене, а Руднев получил дополнительный пароход для переоборудования во вспомогательный крейсер в нужном месте в нужное время. Оригинально решился вопрос о ее командире. Сергей Владимирович Капитонов, бывший капитан «Сунгари», напросился к Рудневу и слезно стал просить его освободить его от командования нового «Сунгари». Одно дело довести корабль из пункта А в пункт Б, но командовать крейсером в бою…

— Всеволод Федорович. Богу — богово, кесарю — кесарево, а мне, капитану трампа — трампово. Я еще не дорос и не уверен, что когда-либо дорасту до командования броненосным линейным кораблем. Я готов выполнять любую работу, связанную с транспортами, но от командованиея крейсером в бою — увольте. Поверьте — я не боюсь попасть под обстрел, я боюсь, что мое абсолютное незнание военно-морского дела может привести к катастрофе, в которой к тому же пострадаю не только я, но и полтысячи экипажа моего корабля, а может, и не только моего. Я не могу командовать людьми, когда сам не знаю всего того, чем они занимаются.

"Черт, как про меня ведь говорит…", — пронеслось в голове Карпышева, — "если кто его и может понять на все сто, то это я".

— Хорошо, Сергей Владимирович, если вы и правда уверены, что броненосный крейсер в линейном бою — это пока не для вас, то мы подыщем вам работенку по профилю. Вы японские порты хорошо знаете?

— Ну, на «Сунгари» приходилось хаживать в Нагасаки, Хакодате и в Йокогаму, а что собственно? Нам туда до конца войны путь заказан.

— Да мне надо, чтобы вы туда ночью тишком с десяк подарочков доставили, типа того, что «Сунгари» на части разнес… Ну а по пути будете ловить японских купцов и проверять всех остальных, кто вам на дороге попадется…

Третьим крейсером-купцом[61] стала «Оклахома», дошедшая наконец до Владивостока и реквизированная по решению призового суда за перевозку контрабанды. Командовать ей остался уже привыкший к пароходу мичман Бирилев с «Корейца». Впрочем — теперь уже лейтенант, дождь наград и повышений не обошел стороной и его. Каждый пароход получал по четыре старых шестидюймовки, последние вместе с расчетами были реквизированы из береговой обороны. Радости поручиков и нижних чинов из обслуги орудий не было предела — теперь у них тоже был шанс откусить свой кусок японского пирога, а не только завистливо смотреть на счастливых матросов с «Варяга» и «Корейца». Сухопутное начальство, после обещанной Рудневым доли в трофеях, тоже подозрительно быстро нашло лазейку в законодательстве и отпустило своих людей и орудия на охоту с благославлением. Орудия ставились на нос, корму и по одному на каждый борт. Кроме этого, каждый пароход получал по три семидесятипятимиллиметровки и по одному минному аппарату на каждый борт, орудия и минные аппараты с расчетами все одно снимались с крейсеров.

После проведенного в пожарном порядке переоборудования (все работы тут же, на месте, оплачивались наличными лично Рудневым из его доли «призовых», который брал долгие и нудные расчеты с казной на себя) крейсера были готовы к выходу в море через две недели. Задачи они получили, исходя из своих характеристик — быстрая «Лена» должна была сбегать к Цусимскому проливу, где ей вменялось в обязанность досматривать, арестовывать и топить все японские пароходы, особо акцентируясь на судах с военными грузами для армии в Корее. Медлительные «Оклахома», переименованная в «Неву», и «Мари-Анна», теперь «Обь», направлялись к тихоокеанскому побережью Японии. Кроме охоты за транспортами каждому из них были поставлены задачи по обстрелу побережья. Ну и на всякий случай они получили по дюжине мин с приказом вывалить их в водах японских портов, если предоставится шанс. Любой пароход, который можно было переооборудовать в еще один крейсер, подлежал отправке во Владивосток. То же относилось к угольщикам и судам с ценным грузом. Остальные японские и пойманные на контрабанде транспорта подлежали немедленному утоплению. То же относилось к рыболовецким шхунам. Самодвижущиеся мины разрешалось использовать только при утоплении транспортов с военными грузами при отсутствии времени на закладку подрывных зарядов и против боевых кораблей японского флота, если от последних не удастся оторваться. За несколько дней до выхода крейсеров в море в Питер полетела шифровка Вадику — на будущих колебаниях акций страховых компаний тоже можно было попытаться сыграть. Каждый выход из Владивостока и возвращение вспомогательных крейсеров обратно их сопровождали все боеспособные крейсера отряда, пока это были «Россия», "Громобой" и «Богатырь», кроме того, они периодически и всегда неожиданно срывались Рудневым на учения в залив… «Варяг» все еще стоял в доке, а на «Рюрике» велись работы по переоборудованию.

Заодно это приучало и команды, и население города к тому, что крейсера ходят в море регулярно, непредсказуемо и это так же естественно, как восход и заход солнца. Помнится, еще британский адмирал Тови вспоминал, что во время второй мировой войны линкоры под его командованием выходили в море чаще, чем его эсминец во время первой. Так что резервы для более интенсивного использования флота были.

Кроме того, Руднев, памятуя о неслабой японской разведывательной сети в городе, посадил двоих жандармов потолковее на телеграфе. Он бы предпочел вообще прекратить всякое частное сообщение, но это было не в его власти. Уже через десять дней такой скрытой цензуры были выявлены адреса, в основном корейские, на которые торговцы слали запросы на товары в количестве, подозрительно совпадавшем с численностью ушедших в этот день из порта кораблей. Чтобы дезорганизовать японскую разведку и вызвать недоверие к шпионам, засевшим в городе, адмирал приказал периодически посылать на выявленные адреса телеграммы тем же шифром, беря количество кораблей с потолка. "В крайнем случае, — заявил он, — какому-нибудь китайцу придет на три-четыре швейных машинки больше, чем он просил. Невелика беда, а вот Камимуре мы нервы потреплем."

Следующий месяц стороннему наблюдателю могло бы показаться, что Руднев играет с японцами в пока еще не изобретенный пинг-пинг. Первый выход крейсеров в море прошел как по маслу — их там просто никто не ждал и ловить не собирался. «Нева» и «Обь» благополучно сходили к берегам Японии, вернувшись через три недели. В качестве трофея «Обь» привела небольшой, тысячи на три тонн, но достаточно быстроходный — четырнадцать узлов, угольщик, который убил двух зайцев — во Владивостоке появился еще один вспомогательный крейсер и лишние пятьсот тонн угля. Правда, уголь был местный, японских копей, но для отопления на стоянке вполне пригодный. «Неве» не так повезло — японская каботажная мелочь, попавшаяся ей, не стоила того, чтобы тащить ее во Владивосток, и была утоплена на месте. Кроме того, оба крейсера утопили с десяток рыболовных шхун и осмотрели четыре нейтральных парохода, на которых ничего предосудительного обнаружено не было. Изюминкой стали две дюжины мин, поставленых в двух банках, на траверзе Хакодате и на выходе из Сунгарского пролива. Все прибрежные воды Японии, с подачи Руднева, были объявлены русским МИДом зоной боевых действий в ответ на обстрел Владивостока и минирование акватории Порт-Артура. В ответ на протест британского Форейн Оффиса последовала нота, в которой Россия обещала прекратить мирование территориальных вод Японии, если Япония пообещает не загрязнять минами вод русских, на что японцы, естественно, пойти не могли.

Выход «Лены» был более коротким — всего неделю, но и более насыщенным. Она наткнулась на пару транспортов, перевозящих в Корею военные грузы. Увидев русский военно-морской флаг, капитаны транспортников рванули в разные стороны. Догнать удалось только один. На сигналы об остановке он не реагировал, холостые выстрелы так же были проигнорированы. Первая пара снарядов, легшая под носом у удирающего парохода, также его не остановила, пришлось открывать огонь на поражение. Тут-то и выяснилось, что для артиллеристов береговой обороны проведенных тренировок по стрельбе с корабля на ходу оказалось явно не достаточно. Несмотря на смеховорную дистацию в восемь-десять кабельтовых, сближаться ближе командир «Лены» капитан второго ранга А.И. Берлинский посчитал опасным, из пяти снарядов в цель в лучшем случае попадал один. В результате часовой канонады транспорт наконец остановился, окутаный паром из пробитого котла. Но когда от «Лены» к нему направился паровой катер с досмотровой партией, его встретили плотным ружейным огнем. Учитывая наступающие сумерки, слабое действие пятидюймовых снарядов по транспорту водоизмещением в 6000 тонн, оказанное сопротивление и подозрительно быстро приближающиеся дымы на горизонте, решили потратить на транспорт торпеду. Второй транспорт Берлинский преследовать не решился. После этого «Лена» без проблем оторвалась в темноте от появившейся на горизонте «Сумы». Теоретически, последняя имела преимущество в ходе в один, а по паспорту и в два узла. Но ее командир резонно предпочел вместо погони в темноте с неясным результатом заняться спасением личного состава перевозимого тонущим транспортом «Китано-Мару» пехотного батальона. В результате обстрела и утопления транспорта японская армия потеряла порядка полутора сотен человек, и все имущество полка, включая лошадей, а также часть артиллерийских парков пехотной дивизии с бекомплектом. Еще более полутысячи человек было принято на борт «Сумы», которая на максимальной скорости направилась к корейскому побережью, перегруженная спасенными солдатами. Засветившись в Корейском проливе, командир «Лены» предпочел не искушать судьбу и вернуться во Владивосток, что было признано правильным Рудневым на разборе полетов.

Еще одним косвенным итогом действий крейсеров стала реакция британской биржи — Ллойд на всякий случай поднял ставки страховки для всех грузов, направляющихся в Японию.

Японцы в свою очередь решили снова разыграть минную карту. Четыре эскадренных миноносца, неся по четыре мины каждый, должны были скрытно ночью вывалить их на выходе из пролива Босфор Восточный. К изумлению командира отряда Мано, шедшего на головном «Сирануи», у Владивостока были зажжены все положеные по лоции маяки. Удивленно пожав плечами по поводу беспечности русских, он приказал штурману взть пеленги и определить местоположение отряда более точно. Поправка оказалась довольно существенной — судя по пеленгам на маяки, отряд находился на три мили дальше к востоку, чем предполагалось по счислению. Выговорив своему флаг-штурману, благодаря которому чуть не вывалили мины не там, где положено, командир отдал приказ положить руль лево на борт и следовать к уточненному месту постановки. Когда по штурманским расчетам до места сброса мин оставалось не более трех минут хода, сигнальщик истошно заголосил: "Буруны прямо по носу!!!". Немедлено был дан полный назад, но «Сирануи» успел только замедлиться с двадцати до двенадцати узлов, когда его днище проскрежетало по камням острова Скрыплева. О минной постановке теперь не мого быть и речи. Оставшиеся три эсминца отряда, успев отвернуть, сбросили мины прямо у берега и подготовились к буксировке флагмана. Следующие полтора часа в кромешной темноте у вражеского берега в зоне действия береговых батарей предпринимались героические попытки стащить миноносец с камней. Однако быстрое затопление носовых отсеков и приближающийся рассвет, а также катающиеся в волнах прибоя опрометчиво сброшенные мины заграждения вынудили японцев взорвать эсминец и на всех парах уходить в море.

Только после войны Того стало известно об очередной иезуитской гадости Руднева. Тот знал о ночных минных постановках японцев у Владивостока, как проведенных с эсминцев, так и с минного заградителя. Однако точной даты проведения этих постановок он тривиально не помнил, да и не факт, что японцы провели бы ее по тому же графику. То, что даты уже поплыли по сравнению с его воспоминаниями, его научила задержка с бомбардировкой Владивостока. А каждую ночь посылать на патрулирование входа в залив Петра Великого все миноносцы и «Богатыря» было неприемлимо, так можно было нарваться на шальную торпеду, да и просто выработать зазря ограниченый ресурс машин. Поэтому Руднев решил попробовать сыграть не напрямую.

Когда он приказал флагманскому штурману отряда крейсеров, лейтенанту Иванову 11-му, рассчитать место установки маяков-обманок, то готовился встретить возражения в духе: "Так не воюют". Но, вопреки опасениям адмирала, тот с энтузиазмом взялся за это непростое дело. И в течении всей войны во Владивостоке с наступлением ночи, если с моря не ожидалось своих судов, все настоящие маяки выключались. И вместо них начинали работать ложные, расположенные на сопках в глубине берега. Результат превзошел самые смелые ожидания.

В итоге трофеями русским достались один искореженный камнями и подрывными патронами эсминец, куча мин, которые то и дело взрывались в прибое, и система «салазок» для их постановки с миноносцев на большой скорости.

В следующий выход крейсеров-купцов все они во время своего крейсерства столкнулись со своими японскими коллегами. Более тихоходные, чем свои японские визави, «Нева» и «Обь» не могли ни до темноты оторваться от японцев, ни приблизиться к ним на расстояние действенного артиллерийского огня. Их спасло только то, что у японцев не нашлось нормальных орудий для воружения своих вспомогательных судов. Пары снарядов из шестидюймовок «Оби» хватило для того, чтобы преследующий ее японец, вооруженный парой 120-мм пушек старого образца, держался на приличном расстоянии.[62] Но окончательно оторваться от него удалось только в темноте. Учитывая, что все это время японец что-то передавал по беспроволочному телеграфу, Капитонов решил, что оставаться у переставших быть гостеприимными берегов Японии ему не стоит и вернулся во Владивосток. За весь поход «Обь» и «Нева» утопили всего три рыболовных шхуны, зато «Лене», ходившей на войсковые коммуникации, опять было весело. На ее пути попался транспорт, эскортируемый даже не вспомогательным крейсером, а просто шедший в паре с угольщиком, на которого "на всякий случай" поставили несколько орудий, бывших в Сасебо на длительном хранении по старости. На этот раз на стороне русских было не только преимущество в весе залпа, но и более высокая скорость, казалось бы, судьба обоих японцев предрешена… Но самураи уперлись. Раз за разом японский вспомогательный недокрейсер становился на пути своего русского полноценного коллеги. Он был вооружен всего лишь парой старых армстроновских шестидюймовых орудий и полудюжиной абсолютно бесполезных полевых трехдюймовок. Эти пушки должны были впоследствии усилить артиллерию японской армии в Манчжурии, а на пароходе были установлены на случай подавления огня с берега при высадке. Но «Лена» за три часа не смогла ни утопить его, ни отогнать, ни просто пройти мимо и добраться до охраняемого транспорта. В результате бой закончился вничью, которую обе стороны объявили своей победой. Японцы искренне считали ее своей, так как транспорт со снарядами дошел до Кореи, русские своей, так как японский вспомогательный крейсер после боя был на грани затопления и до Чемульпо дошел на последнем издыхании.

Однако приватно Руднев дал совсем другую оценку боя. Он долго отчитывал Берлинского за неполную реализацию возможностей первого выхода и полный провал второго. Если бы Берлинский промолчал или пообещал исправиться — он мог бы покомандовать «Леной» еще, дорасти до капитана первого ранга и сделать блестящую карьеру. Однако он стал жаловаться, что одинокой «Лене» в Цусимской проливе опасно, что состояние механизмов его корабля не позволяет ходить в крейсерство, и что сама идея вспомогательного крейсера ему не по душе. Наступив на любимый мозоль Руднева, бывший командир «Лены» получил новое назначение — следующие пять лет он провел в теплых водах Каспия, командуя флотилией пограничных катеров. И все пять лет он судорожно, в редкие моменты трезвости, размышлял, пытаясь понять — зачем тут нужен целый капитан второго ранга, когда и лейтенанта-то было бы многовато? Берлинского Руднев (из крайности в крайность) заменил на одного их самых недисциплинированных лейтенантов с «России», Рейна, которому грозило списание на берег за пререкания с начальством. Комментируя свой выбор, Руднев невозмутимо заявил, что "так мы же его к берегам Японии и посылаем, чтобы он там хулиганил" и добавил загадочно, но сурово: "у меня не забалует".

В следующий выход Руднев пошел в море сам, на «Богатыре». Он решил, что если японцы начали столь широко применять для патрулирования свои вспомогательные крейсера, то настало время переходить к тактике террор-групп. Заодно он хотел проверить столь соблазнительно выглядевшую на бумаге тактику охоты "тройками на живца". В Цусимский пролив пошли «Богатырь», "Лена" и бывший японский угольщик, получивший имя «Волга». Вспомогательные крейсера шли с двадцатимильным опережением «Богатыря», на расстоянии пятнадцати миль друг от друга. Получался как бы невод, которым прочесывалось море в полосе двадцати пяти миль. На ночь крейсера стягивались в плотную группу и шли в кильватерной колонне до утра. У побережья Японии подобным образом действовало соединение из «России», "Оби" и «Невы». Но они могли себе позволить идти с увеличенными интервалами и не кучковаться по ночам, им встреча с японскими боевыми кораблями теоретически не грозила. Самым узким место, по древней русской традиции, была связь. Станции беспроволочного телеграфа во Владивосток доставили незадолго до выхода кораблей в этот поход. Начальник порта, контр-адмирал Гаупт, в последнее время начавший смотреть на молодого выскочку с уважением, вызванным тем, с какой скоростью выполнялись его заказы, обалдело спросил:

— Но откуда?

На что последовал рассеяный ответ:

— На Черном море СЕЙЧАС радио ни к чему.

Увы, прислать с радиостанциями персонал не догадались. За профессионалами пришлось обратиться к начальнику телеграфа. Безотказно сработавшее обещание "куска добычи" подействовало и на этот раз. Новоиспеченные "кондуктора-помощники телеграфистов" были перетасованы с радистами с крейсеров и распределены по всем кораблям, идущим в море, обеспечив более-менее приемлимое качество связи.

По японским вспомогательным крейсерам прошла коса смерти. «Россия» утопила два, еще один попался на зуб «Богатырю». Все три столкновения происходили по одному и тому же сценарию — первым японца замечал один из вооруженных пароходов. Тут же с него по радио шло сообщение на боевой крейсер и наживка начинала «панический» бег в сторону "большого брата", который, разведя полные пары, догонял японца через пару часов после того, как тот его замечал. После этого следовало предложение о сдаче, которое все три раза было отвергнуто. Все же наспех вооруженный пароход и крейсер, созданый для боя — это немного разные корабли. А уж если пароход, по бедности, вооружался по принципу "а еще у нас складе завалялась вот эта пушечка, которую больше девать некуда"…

Все деньги Япония потратила на создание нормального, современного флота. Вооружение вспомогательных крейсеров шло по остаточному принципу, да и канониров на них посылали тех, кто был слишком плох не только для императорского флота, но и для армии в Манчжурии. Так что тот факт, что за три боестолкновения «Богатырь» и «Россия» получили аж четыре попадания, следует отнести только на счет японского фанатизма. Все японские пароходы продолжали огонь даже после того, как было ясно, что они тонут. Пока «Богатырь» добивал свою жертву, «Лена» догнала на этот раз и эскортируемый транспорт. Видя незавидную судьбу своего охранника, капитан транспорта предпочел сдаться, чему поспособствовал и снаряд, разворотивший баковую надстройку. Новоиспеченный командир решил сэкономить немного времени на выстреле под нос. Последний аргумент оказал должное воздействие и на перевозимый с пушками личный состав артиллерийского дивизиона. До взрыва они планировали оказать сопротивление досмотровой партии, но как артиллеристы вполне оценили весомость пятидюймовго аргумента.

Однако при конвоировании старого корыта с парадным ходом в десять узлов во Владивосток возникли неожиданные проблемы. Японский вспомогательный крейсер не зря трещал на всю Юго-Восточную Азию морзянкой, что его топит «Богатырь», пока ему не перебило осколками антенну. Его сигнал был принят находящимися поблизости кораблями пятого боевого отряда адмирала Катаоки. Когда на «Богатыре», шедшим концевым, Рудневу доложили, кто именно показался на правой раковине, ему стало смешно и грустно одновременно. «Богатырь», "Лена" и даже сравнительно медленная «Волга» легко могли оторваться от старого тихоходного броненосца «Чиен-Иен», трофея японо-китайской войны конца прошлого, XIX-го, века. Никто из его сопровождения крейсеров — ровесников броненосца, которые активно воевали в той же войне, но уже на стороне японцев, тоже не имел никаких шансов их догнать. Да и не стали бы эти доживающие свой век инвалиды, от одного из которых так удачно улизнул «Манчжур» у Шанхая, без поддержки пусть старого, но броненосца лезть в драку с «Богатырем». Даже при раскладе трое на одного шансы «Богатыря» были как бы не предпочтительнее.

Но чертов транспорт не мог дать больше восьми узлов, ибо был сурово перегружен. Русские уже целых три часа считали его своим, ровно как и его груз — восемнадцать современных 120-мм полевых гаубиц Круппа с боеприпасами, а топить свое не в пример более обидно, чем чужое. Кроме маршевох батарей с зарядными ящиками и положенными лошадками, на него навалили несколько сотен ящиков с винтовками и около двухсот тонн патронов и снарядов. Кроме того, один из трюмов парохода был отведен под перевозку лошадей, только что доставленных в Японию из Австралии. Рудневу поразительно везло на японских коней…

Судя по широкому разнообразию грузов, наваленных кое-как от трюма до верхней палубы, упорядоченный график перевозок для армии уже начал трещать по швам. Поэтому «Волга» получила приказ полным ходом идти во Владивосток и высылать навстречу «Богатырю» все, что будет на ходу в порту, то есть «Громобой» и, если закончили переборку машин и сняли наконец фок-мачту, «Рюрик». "Лене" вменялось в обязанность конвоировать транспорт туда же, а при невозможности оторваться от японцев вместе с призом принять на борт команду и пасажиров парохода, торпедировать его и отрываться самостоятельно. «Богатырь» же, под флагом Руднева, заложив плавную дугу, направился на пересечку отряда Катаоки.

Арифметика была проста. Бывший японский купец, три часа уже как состоящий на русской службе, удирает со сростью восемь узлов. Китайский броненосец, последние семь лет ходящий под японским флагом, гонится за ним на десяти, больше он не даст, даже если его спустить с горы Арарат — шибко старенький, однако. Для сближения на четыре мили, с которых он и его свита, те самые три «Симы», могут начать топить дезертира, ему надо три часа. До темноты останется час. Но его подружки могут дать уже не десять, а целых тринадцать узлов, ну а если поднажмут, то, может, и четырнадцать. Конечно, по сравнению с «Богатырскими» двадцати тремя узлами — не смотрится. Но догнать транспорт они смогут уже за два часа, и тогда русской армии не видать новых почти бесплатных гаубиц, а Рудневу и остальным морякам — доли призовых. Задача — не допустить отрыва тройки «Сим» от «Чиен-Иена» и желательно притормозить его самого на часик. Актив «Богатыря» — бортовой залп из восьми шестидюймовок, скорость, позволяющая крутиться вокруг японцев как ему заблагорассудится и большая дальность стрельбы современных орудий. «Богатырские» пушки могут докинуть снаряды примерно на милю дальше, чем орудия главного и среднего калибра броненосца и старых крейсеров. В пассиве — каждый японский крейсер несет по одному забавному орудию. Калибр единичной пушки «Мацусим» был больше, чем на любом современном броненосце как русского, так и японского флота. Но стреляли они по паспорту раз в пять минут, а на самом деле не чаще, чем раз минут в десять. Но поймай «Богатырь» пару таких поросят, и до Владика можно и не дойти, а при том, что дальность стрельбы этих орудий примерно та же, что и у орудий «Богатыря», могут сдуру и попасть. Утешает одно — за всю историю службы ни одна «Сима» ни разу из главного калибра никуда не попала. Слишком была маленькой и неустойчивой платформой для такого крупного орудия. Кроме этого, на броненосце тоже стоят четыре двенадцатидюймовки, правда, тут уже «Богатырь» может безнаказано издеваться над стариком — его орудия на поколение моложе и бьют на целую милю дальше. Но если сблизиться на тридцать кабельтовых — могут быть проблемы. К тому же сам броненосец, естественно, бронирован. Не с головы до ног, как его современные коллеги, но имеет пояс вполне приличной длины и непробиваемой для «Богатыря» толщины.

— Ну что, Александр Федорович, — обратился Руднев к командиру "Богатыря", — потанцуем?

— Прошу прощения? — естественно, не понял юмора Стемман.

— Ну, помните, как вальсировали в училище? Вот нам сейчас раз, два, три вокруг этих медленных черепашек станцевать придется. Ближе сорока кабельтовых нам лезть не стоит, топить их тоже не получится. Надо не допустить отрыва «Мацусим» от «Чиена», а вместе они все одно транспорт до темноты не догонят. Так что пристраиваемся к ним на траверз кабельтовых так в сорока пяти-пятидесяти, и стреляем.

— И куда мы попадем с этих пятидесяти кабельтовых? Раскидаем все снаряды и даже не поцарапаем никого. А не дай бог какой из их 320-миллиметровых снарядов к нам прилетит, тогда что?

— И что вы предлагете, топить транспорт и убираться во Владивосток не солоно хлебавши? — подозрительно посмотрел на Стеммана Руднев.

И тут спокойный, уравновешенный флегматик Стемман, которого все, включая Руднева, из-за особеностей его немецкого «упорядоченного» характера считали немного трусоватым, удивил контр-адмирала. Такого можно было ожидать от назначенного на «Лену» безбашенного отчаюги Рейна, но никак не от педантичного командира "Богатыря".

— Никак нет. Выходим на носовые углы и идем на сближение до двадцати кабельтовых. Тогда по нам смогут стрелять всего два орудия в 320 мм, и по паре 120-мм с каждой из «Мацусим», итого шесть. Им придется к нам встать бортом, если жить хотят, так мы их с курса и собьем. Как отвернут — мы отбегаем. Они опять на курс к пароходу — мы снова к ним.

— Однако, Александр Федорович, не ожидал, браво! Только давайте мы ваш безусловно гениальный вариант прибережем напоследок, если «Симы» вообще рискнут оторваться от «Чиена». Все же сближаться на нашем безбронном крейсере немного страшновато. Может, и так обойдется. А то на двадцати кабельтовых могут и правда попасть из своей монструозной пушечки, что обидно — совершено случайно при этом. Но не менее от этого больно…

— Всеволод Федорович, чтоб японцы, и не рискнули? Это где же такое видано? Не тот народ-с. Кстати — разрешите открывать огонь, а то на глаз мы за разговорами уже подошли на шестьдесят кабельтовых.

Его слова были подтверждены облаком порохового дыма на носу «Ицукусимы». Через примерно двадцать секунд столб воды немногим ниже мачт крейсера взметнулся примерно в километре от «Богатыря». Столь же впечатляюще и бесполезно разрядили свои орудия и «Мацусима» с «Хасидате». В ответ «Богатырь» неторопливо занял свое место в «ордере» и, уравняв скорость, без лишней спешки начал пристрелку. За артиллерийского офицера сегодня встал сам барон Гревениц — его система, ему и проверять в боевых условиях. К моменту, когда перезарядившиеся наконец орудия японцев дали второй залп, «Богатырь» уже нащупал дистанцию и перешел к неторопливой стрельбе на поражение. Когда японцы дали третий залп, примерно к двадцатой минуте боя «Богатырь» добился первого попадания — «Хасидате» обзавелся акуратной дырочкой в носу, в метре над ватерлинией. Снаряд прошел навылет — сейчас во Владивостоке в артиллерийских мастерских шло массовое переоснащение новых снарядов старыми взрывателями Барановского. Но пока успели только на коленке сделать пару сотен восьмидюймовых снарядов для «России», так что «Богатырь» пока стрелял бронебойными снарядами по безбронным крейсерам. В свое время большим шоком для Руднева при разгребании вопроса со снаряжением снарядов стал тот факт, что снаряды и пороховые заряды для оснащения крейсеров из разных партий оказались разных весов. Только теперь он понял, почему залпы «Рюрика» давали рассеивание в полтора-два кабельтова по дальности. Даже при абсолютно одинаковых и правильных установках прицелов два орудия при различных весовых характеристиках снарядов и разных зарядах пороха могли дать одно перелет, а другое недолет в полтора кабельтова одновременно. О прицельной стрельбе речи быть не могло, и было совершено не понятно, КАК собирались воевать с такими снарядами. Они полностью сводили на нет огневую мощь вполне еще неплохого корабля… Пришлось устроить в артиллерийских мастерских «весовую», в которой отбирали и маркировали более-менее идентичные по весу картузы пороха и снаряды. Сейчас там дюжина флегматичных, как один не курящих матросов перевешивала снаряды, досыпала пироксилин в более легкие, и вытряхивала излишки взрывчатки из более тяжелых. Все работы велись исключительно при дневном свете, в сарае на пустыре за городом.

Катаока умел считать никак не хуже Руднева. На мачте флагманской «Ицукусимы» взвился флажный сигнал, и три старых крейсера, усиленно дымя из единственной трубы каждый, стали медленно удаляться от броненосца. «Чиен-Иен» медленно торопился вслед за ними, на случай, если понадобится прикрыть поврежденного товарища от «Богатыря». Следующий час японские крейсера неторопливо отрывались от своего тормознутого сотоварища и столь же медленно, но неприемлимо быстро для русских догоняли пленный транспорт. Попавшие с «Богатыря» четыре снаряда никак не отразились на скорости тройки японский инвалидных рысаков. С расстояния пятьдесят кабельтовых было никак не разглядеть, что одним из попавших снарядов была выведена из строя 120-мм пушка на «Мацусиме». Впрочем, все одно та пока не могла стрелять из-за запредельного для нее расстояния. Неохотно Рудневу пришлось признать, что пора переходить к плану Стеммана или снимать с транспорта призовую команду и торпедировать его. «Богатырь» резко ускорился до двадцати двух узлов, и стал постепенно опережать японцев. При этом он продолжал держатся на расстянии около полусотни кабельтовых, так что на виде сверху казалось бы, будто русский крейсер идет по кругу вокруг японцев. Все это время каждые пару минут около «Богатыря» вставал столб воды от падения японского 320-миллиметрового снаряда. Но так как ни один из них пока упал ближе двухсот метров от крейсера, на них постепенно просто перестали обращать внимание, как на примелькавшуюся деталь пейзажа.

На мостике «Лены» ее молодой командир в бинокль следил за разворачивающимся перед ним зрелищем под названием морской бой. Рядом с ним, судорожно пытаясь поймать в объектив далекие дымы на горизонте, крутил ручку киноаппарата недавно прибывший из Петербурга кинооператор. Второй его коллега отбыл на «Неве». Они оба приехали из европейской части России на том же литерном поезде, что привез заказанные Рудневым рации, орудия и прочую разность, необходимую для ремонта и переоборудования крейсеров. Операторы были среди немногочисленных пасажиров единственного купейного вагона этого поезда. Весь остальной состав состоял из платформ и грузовых вагонов.

Сложнее всего было доставить во Владивосток три восьмидюймовых орудия нового образца для довооружения «Громобоя». Когда эти пушки еще только заказывали на заводе, то в угаре составления техзадания, утрясания стоимости и, самого интересного, деления откатов, чинуши морского ведомства как-то забыли одну маленькую деталь. Они упустили из виду, что эти орудия предназанчались для боевых кораблей. И ни в одну голову, занятую высчитыванием процента от суммы заказа, который можно запросить за одобрительную закорючку, не пришло, что БОЕВЫЕ корабли бывают в бою. Они запамятовали, что бой — это игра в обе стороны, и корабли не только будут сами посылать во врага снаряды из этих пушек, но и получать попадания в ответ. Что, возможно, приведет к выходу из строя этих самых орудий, которые потом надо будет ремонтировать, а при серьезном повреждении — менять. Вот тут-то и начиналось самое интересное — менять их было не на что. Всего было заказано тринадцать пушек системы Канэ с длиной ствола в сорок пять калибров. Восемь уже были во Владивостоке и стояли по паре на борт в казематах «России» и «Громобоя». Еще две сейчас были в Порт-Артуре, в носовой и кормовой башнях крейсера «Баян», и тоже воевали. Одна пушка была после долгих поисков обнаружена на опытном морском артиллерийском полигоне, где она использовалась для составления таблиц для стрельбы этого типа орудий. Ее спешно привели в порядок и, признав условно годной, подготовили к отправке во Владивосток. Последняя пара была на борту канонерки «Храбрый» в Средиземном море, и доставка этих орудий во Владивосток стала целой эпопеей. Проще всего было бы пригнать «Храбрый» в Одессу или Севастополь, снять с него орудия и отправить поездом на Дальний Восток. Но по договору о проливах военные корабли России могли проходить их только по фирману (особому указу султана) с особой императорской фамилии на борту. Таких в Средиземном море под рукой не оказалось. Пришлось гнать из Одессы в Пирей «Петербург» — самый быстрый пароход Доброфлота. В Греции к моменту его прибытия силами команды с помощью лома, кувалды и такой-то матери орудия были демонтированы и подготовленны к перевозке. Демонтаж проходил под восторженными взорами местных жителей и обалдевшими наблюдающих офицеров Royal Navy. Последние понимали, что происходит что-то теоретически абсолютно невозможное в британском флоте. За два дня два двадцатитонных орудия были практически вручную сняты со штыров, отделены от щитов, размонтированы на части и упакованы для погрузки на борт «Петербурга». Погрузка заняла всего пять часов, после чего русский пароход на всех парах понесся обратно в Одессу. Экономия на заказе дополнительных пушек обернулась потерей драгоценого во время войны времени и невозможностью нормально перевооружить остальные крейсера Владивостокского отряда. Попытка совместить в одном залпе орудия одного калибра, но разных систем, гарантированно привела бы к головной боле управляющего стрельбой артиллерийского офицера, но никак не к дополнительным попаданиям. «Варяг» и «Рюрик» вместо современных скорострельных и дальнобойных орудий с длиной ствола в сорок пять калибров вынуждены были довольствоваться пушками прошлого поколения. «Россия» не получала дополнительных восьмидюймовок вообще. Единственным улучшением для них, и для остальных орудий системы Канэ, стали новые затворы, спешно заказанные Обуховскому заводу. С ними по крайней мере улучшалась скорострельность орудий, но дальность увеличить не было никакой возможности. Но на их изготовление требовался еще минимум месяц.

Всю эту историю ни с того ни с сего вспомнил сейчас на борту «Лены» первый в мире оператор военной кинохроники Копаровский. Сам он услышал ее во время долгого пути через всю Россию от соседа по купе, лейтенанта-артиллериста со средиземноморским загаром, который и сопровождал орудия во Владивосток. На секунду отвлекшись, он чуть было не пропустил разворот «Богатыря» навстречу японцам, и удивленный возглас стоящего рядом командира корабля вернул его в реальность.

— Что, черт побери, он делает? — в голосе лейтенанта Рейна, казалось, звучала ревность, что кто-то может оказаться как бы не большим сорви-головой, чем он сам.

"Богатырь" тем временем, дождавшись очередного выстрела из пушки «Хасидате», рванулся на сближение. Творение германских инженеров под русским флагом неслось на противника по наиболее выгодному для него курсу — сближение с носа под острым углом. Этот маневр позволял «Богатырю» использовать всю артиллерию правого борта, но при этом выключал из боя почти все пушки японцев. Артиллеристы «Ицукусимы» не успели отрегагировать на неожиданный рывок русского крейсера, и очередной снаряд-переросток рухнул в воду далеко за кормой «Богатыря». Теперь четыре корабля неслись навстречу друг другу с суммарной скоростью почти в тридцать узлов. Каждую минуту расстояние между кораблями сокращалось на пол мили, и через две минуты расчеты японских 120-миллиметровок наконец-то дождались своей очереди принять участие в бою. Но еще через три минуты командиру идущей головной «Ицукусимы» стало ясно, что шесть японских 120-миллиметровок (БАМС, визг осколков по броне рубки, столб зеленоватого дыма на носу, так — уже пять) — совершенно неадекватный ответ восьми русским шестидюймовкам. Он поднял сигнал "к повороту право на борт" и, не дожидаясь, когда следующие за ним корабли отрепетуют, что тот разобран, отдал приказ рулевому — "право на борт". Через пять минут все три корабля легли на новый курс, и теперь могли вести огонь из шести орудий каждый. Однако Стемман, вполне резоно посчитав, что задача времено выполнена, и сам приказал отвернуть от противника. Действительно — японцы сейчас на курсе, который не приближает, а с каждой секундой отдаляет их от охраняемого транспорта, зачем терпеть огонь противника? На сближении и отходе «Богатырь» добился пяти попаданий — четыре в «Ицукусиму», одно в «Хасидате». Сам он получил два 120-миллиметровых снаряда. Итог вылазки — выиграно минимум сорок минут, «Ицукусима» потеряла еще одно орудие, другой снаряд, попавший в барбет, отрикошетил и разорвался на верхней палубе, красиво разбросав сложенные в середине корпуса шлюпки. Еще два разворотили ей борт в метре над ватерлинией. «Богатырь» отделался пробоиной в носу и взрывом на броне носовой башни. Крупнокалиберные орудия «Сим» в который раз продемонстрировала свои полную несостоятельность — несмотря на сближение до двадцати пяти кабельтовых, их устаревшие механизмы наведения не смогли обеспечить захвата быстро перемещающегося крейсера. Не удивительно — они проектировались для поражения столь же древних и неторопливых китайских броненосцев, единственный выживший из которых сейчас тщетно пытался догнать отряд «Сим». Да и сами «Симы» были абсолютно неправильной платформой для столь крупных пушек — их трясло на скорости, валяло на волне, валило в крен на циркуляции, да и просто вращение столь массивного орудия при наведении на цель, отстоящую от оси корабля более чем на два десятка градусов, вызывало легкий крен, что тоже не способствовало снайперской стрельбе.

"Богатырь", отбежав на полном ходу на полсотни кабельтовых, лег на другой галс, уравнял ход с японцами и прекратил огонь. Удивленный паузой в обстреле Катаока не мог даже представить, что русские решили посреди боя пробанить орудия правого борта и обеих башен. Поэтому перерыв в стрельбе «Богатыря» был отнесен на якобы полученные им серьезные повреждения, информация о чем и была занесена в рапорт о бое, а оттуда попала в официальную японскую "Описание военных действий на море в 37 г. Мейдзи". Наведя марафет на стволы орудий, «Богатырь» стал спокойно, размеренно и неторопливо опустошать погреба левого, до сих пор не стрелявшего борта. Определив пристрелкой расстояние до противника, крейсер снова развернулся и, увеличив скорость до максимальной, пошел на очередной заход. На этот раз Катаока приказал отвернуть заранее, надеять нашпиговать «Богатырь» 120-мм снарядами на сближении. Стемман на провокацию не поддался, и «Богатырь» отвернул практически одновременно с японцами. Выиграно еще полчаса, японцы отделались тремя попаданиями, русские получили один снаряд, все без серьезных повреждений. В третью итерацию Катаока решил не отворачивать до последнего. Сблизившись на двадцать пять кабельтовых, Стемман понял, что на этот раз что-то пошло не так — японцы не сворачивали. Лезть самому на рожон было не резон, зато появлялась возможность сделать классический "кроссинг Т", что он и попытался сотворить, отвернув вправо. Катаока тоже желал боя на параллельных курсах, поэтому мгновенно отдал приказ сигнальщикам поднять сигнал "подготовиься к повороту влево". Сам он стоял на правом крыле мостика «Ицукусимы» и, не отрывая от глаз наведенного на «Богатырь» бинокля, ловил малейшее движение противника. При этот он с самурайской невозмутимостью не обращал внимание ни на выстрелы своих орудий, ни на взрывы русских снарядов. Увидев, что на новом курсе с «Богатыря» стреляют семь орудий (одна из установленных на верхней палубе пушек была повреждена осколками от близкого разрыва и сейчас экстренно ремонтировалась), а его отряд отвечает всего из пяти, он прокричал сигнальщикам и в рубку:

— Лево на борт, поднять сигнал к повороту все вдруг.

При этом на грохот очередного близкого попадания он, как и положено самураю, внимания не обратил, хотя от сотрясения его почти сбило с ног. К его удивлению, хотя «Мацусима» и «Хасидате» исполнительно отвернули влево, флагман упрямо шел по прямой. Опустив наконец бинокль, Катаока раздраженно прокричал в сторону рубки:

— Я сказал — влево!

Никакой вразумительной реакции на его приказ опять не последовало, как не последовало и уставного ответа. Оставив своего начальника штаба, Накамуру, наблюдать за «Богатырем», взбешенный Катаока обежал рубку и протиснулся внутрь через узкую, прикрытую бронеплитой дверь. Внутри он увидел картину тотального разрушения — русский шестидюймовый снаряд попал в амбразуру. Вернее, он ударился о ее края, что закрутило и искорежило его настолько, что взыватель не сработал, но все же протиснулся внутрь. В принципе, старая броня рубки японского крейсера на такой дистанции не удержала бы русский снаряд, и попади он просто в переборку. Еще неизвестно, было бы это лучше или хуже — после пробития нормальной брони снаряд, скорее всего, взорвался бы. Но и просто череда рикошетов разваливающейся болванки весом в сорок килограмм на скорости почти в два Маха не оставила никому из находившихся в рубке ни малейших шансов остаться в строю. Да что там в строю, просто в живых остался только рулевой, лежащий сейчас без сознания, контуженый и со сломаными ногами под грудой тел и обломками рулевой колонки. Останки командира крейсера капитана первого ранга Нарта и вовсе были позже опознаны только по меткам на одежде. Руль, машинный телеграф, амбрюшоты и прочие приборы управления крейсером были заляпаны кровью и искорежены до состояния, абсолютно исключающего их дальнейшее использование. При этом «Ицукусима» продолжала идти на сближение с русским крейсером на максимальной для нее скорости, с каждой секундой отрываясь все дальше от своих систершипов, командиры которых недоумевали по поводу того, что именно задумал их флагман — попадание в рубку осталось незамеченым и на них. В отчаяной попытке хоть как-то увести свой флагман с курса, ведущего на сближение с «Богатырем», Катаока послал гонцов в машинное и румпельное отделения, с приказами соответственно "полный назад" и "лево на борт". К сожалению для японцев, оба посыльных добрались до мест назначения, причем почти одновременно. В результате, стоило носу старого крейсера начать валиться влево, как переведенная на "полный назад" машина сделала руль практически полностью неэффективным. «Ицукусима» беспомощно раскорячилась между «Богатырем» и остатками японского отряда, постепенно теряя скорость и медленно подставляя борт «Богатырю». Русский крейсер немедленно воспользовался беспомощным положением японского флагмана, и, развернувшись на 180 градусов, стал на курс, на котором он закрывался «Ицукусимой» от огня «Мацусимы» и «Хасидате». На тех командиры наконец-то поняли, что их адмирал попал в переплет, и ринулись ему на помощь. К этому моменту «Ицукусима» приблизилась к «Богатырю» на недопустимые пятнадцать кабельтовых…

— Куда же его несет-то, — недоумевал на мостике «Богатыря» Стемман, — ведь мы его, если он от своих оторвется, утопим за пять минут! Сейчас подойдем на пистолетный выстрел, изуродуем его артогнём и добьем минами…

— А вот сближаться на этот самый пистолетный выстрел я вам категорически запрещаю, — прервал уже набравшего воздуха для отдачи приказа Стамана Руднев, — риск получить повреждения, из-за которых придется ставить «Богатыря» в док, перевешивает сомнительную славу от утопления этой древней калоши. У нас и так очередь в док как к модному дамскому парикмахеру — на два месяца вперед расписана. Через неделю выводим «Варяга», сразу на три недели «Рюрик» — очистка днища, слава богу, не нужна — медь, хотя и ее после зимних походов надо чинить, а еще ремонт, установка орудий и добронирование оконечностей котельным железом по ватерлиниию обязательно. А затем еще по неделе на «Громобой» и «Россию» для того же, но по усеченой программе. Потом еще трофейный миноносец было бы неплохо загнать в док, как тот освободится, может, и его удастся восстановить. Тогда во Владивостоке появится хоть один нормальный контрминоносец. А ваш крейсер единственный, которому там делать пока нечего, вот давайте так это и оставим. Отворачивайте.

— Ну, Всеволод Федорович, ну ведь само в руки идет, — просительным тоном начал Стемман, но был преван самым бесцеремонным образом…

Сближение не только позволило артиллеристам «Богатыря» капитально расковырять «Ицукусиму», но и дало возможность японцам достать, наконец, крейсер по серьезному.

Старый наводчик еще более старого орудия главного калибра на «Ицукусиме» в который раз за день проклинал судьбу, начальство и демонов со всех концов света. Его орудие прекрасно подходило для обучения кадетов, будущих артиллеристов главного калибра новых броненосцев. Оно было еще вполне адекватно и для обстрела берега, чем и должны были заняться корабли пятого боевого отряда при планируемой высадке десанта, к которой начинал готовиться японский флот. Но для морского боя с современным крейсером оно никак не годилось. А ведь был же план перевооружить все три старых крейсера новыми восьмидюймовками Армстронга… Будь сейчас в общем залпе три таких орудия — «Богатырь» бы вообще не рискнул связываться со стариками, но, к счастью для русских, все средства были вложены в покупку новых кораблей и модернизацию армии. В очередной раз выругавшить, старик (по меркам молодого японского флота — за сорок, уже старик) сверхсрочник рванул на себя шнур, производящий выстрел. «Ицукусиму» в очередной раз некстати подбросило на волне в тот самый момент, когда снаряд покидал ствол орудия. И лег бы он, как было ему предначертано богами артиллерии и баллистики, с перелетом в милю, а то и больше, не попадись ему на пути грузовая стрела грот-мачты «Богатыря». Через три минуты снаряд с «Богатыря», разорвавшись на барбете орудия главного калибра «Ицукусимы», поставил точку в его длительной и не слишком успешной карьере. Многотонный ствол орудия немного подбросило, он искорежил и намертво заклинил механизмы наводки и откатники.

На «Богатыре» взрывом снаряда весом в пяток сотен килограмм сорвало и подбросило вверх многотонную стрелу и сбило стеньгу грот-мачты. Если стрела, медленно и величественно кувыркнувшись под оторопелыми взглядами русских моряков, безвредно упала за борт, то десятиметровая стеньга рухнула поперек палубы, попутно придавив 75-миллиметровое орудие, к счастью, без расчета. Стальной дождь прошелся по всей корме крейсера, проредил расчет правого шестидюймового орудия, стоящего на верней палубе и изрядно изрешетил последнюю трубу. Весь крейсер водоизмещенем в 6000 тонн содрогнулся, находившимся во внутренных отсеках показалось, что исполинская рука схватила его за мачту и как следует встряхнула. Через десяток секунд 120-мм снаряд разорвался на мостике «Богатыря», окатив боевую рубку градом мелких осколков. Не будь амбразура рубки, исходя из печального опыта «Варяга», заужена до трех дюймов, внутри нее сейчас перебило бы половину личного состава, что неоднократно случалось в ту войну. Но и более узкой амбразуры хватило, чтобы в рубке рулевой упал с пробитой грудью, а штурман схватился за левую руку. В полосе котельного железа, которым за неимением тонкой брони заблиндировали амбразуру, позже нашли два десятка застрявших осколков. После отправки отчета об этом инцинденте в Петербург появился шанс, что и рубки на всех остальных кораблях русского флота тоже будут доработаны подобным образом.

Поведение Руднева и Стеммана сейчас было диаметрально противоположенным — если Руднев рычал и матерился, то Стемман был абсолютно невозмутим и спокоен. Позже, во Владивостоке, младший штурман «Богатыря» Бутаков долго пытался доказать в компании офицеров, что явственно слышал, будто Руднев кричал что-то про "котенка, к которому приходит песец"… Естественно, что ему никто не поверил, и господа офицеры, сами не дураки поругаться, дружно высмеяли эту "прикладную зоологию".

Руднев успел набрать воздух, чтобы проорать приказ "затоптать эту гадскую груду японского допотопного металолома в воду по самый клотик", но Стемман успел первым.

— Всеволод Федорович, пожалуй, вы были абсолютно правы, — спокойно и невозмутимо, даже как-то с ленцой произнес Стемман, как-будто вокруг него не разрывались снаряды, а на рострах не разгорался пожар, вызваный очередным попаданием невесть как прилетевшего с «Хасидате» снаряда, — утопление этого антиквариата не стоит риска повреждения «Богатыря». К тому же я думаю, что головной получил достаточно, чтобы больше беспокоиться о своем выживании, чем о преследовании нашего транспорта. Прикажете снова разорвать дистанцию до пятидесяти кабельтовых?

Руднев медленно выдохнул, вдохнул снова и, слегка успокоившись, произнес:

— Да. Отрывайтесь, и давайте спокойно, без лишнего азарта, с дальней дистанции попробуем еще раз объяснить нашим японским коллегам, что вдвоем им лучше не пытаться нас преследовать. Если опять полезут — тогда еще раз пойдем им навстречу, но терпеть их огонь сейчас, когда поотставшая пара вышла из тени флагмана, нам и правда ни к чему. К повороту. И, Александр Федорович — спасибо, что не дали мне поддаться азарту.

— "Лена" поворачивает на нас! — Неожидано донесся тихий крик сигнальщика, который, как-то кривовато привалившись к броне, продолжал наблюдать за горизонтом в бинокль через щели рубки. После боя он доплелся в лазарет, зажимая проникающую рану в боку и шатаясь от изрядной кровопотери. На вопрос лекаря: "Голубчик, что же ты раньше не пришел-то?" почти теряющий сознание матрос ответил: "Да неудобно было оставить пост во время боя".

Позже, во Владивостоке, при разборе выхода в море командир «Лены» лейтенант Рейн пытался убедить Руднева, что он близко к сердцу принял впечатляющий взрыв, имевший быть место, как ему показалось, на корме «Богатыря» и последовавший за этим пожар. Но Руднев, безжалостно разложив по косточкам его поведение, показал, что на самом деле лейтенанту наскучило просто конвоировать пленный транспорт. Он пошел на прямое нарушение приказа "в бой не ввязываться", предпочел "не разглядеть за дымом" поднятый на фок-мачте «Богатыря» приказ "вернуться к охраняемому транспорту", и нагло пристроившись в кильватер крейсеру, открыл огонь из своих 120-миллиметровок с предельной для тех дистанции. Действия «Лены» окончательно утвердили Катаоку в мнении, что после того, как соотношение сил изменилась с "три к одному" на "два на два", преследование лучше прекратить до подхода поотставшего «Чиен-Иена». В результате командир «Лены» был жестоко наказан — его перевели из временных командиров «Лены» в постоянные. Кроме того, Руднев отправил в Петербург представление на повышение этого, по его выражению, "долбаного Нельсона"[63] в чине до капитана второго ранга. Позже в кругу офицеров Владивостока стало ходить высказывание контр-адмирала по этому поводу — "любой, выполнивший мой приказ и уклонившийся от боя заслуживает меньше моего уважения и поддержки, чем тот, кто, нарушив таковой, в бой ввязался и победил".

"Чиен-Иен" до заката не успел приблизиться на расстояние ведения огня, а в темноте Катаока предпочел отвернуть и сопроводить в Сасебо искалеченную «Ицукусиму» всем отрядом. Ночной бой — это лотерея. Более быстрые и маневренные «Богатырь» и даже «Лена» имели больше шансов всадить мину в видимый на закатной стороне «Чиен-Иен», чем получить от него двенадцатидюймовый снаряд, оставаясь на фоне темного неба восточной части горизонта. По прибытию в Сасебо «Ицукусима» заняла док на полтора месяца. «Богатырю» потребовался недельный ремонт с заменой стеньги мачты, одного шестидюймового орудия и восстановлением палубного настила, проломленого упавшим рангоутом. Заодно шесть 75-миллиметровых пушек были заменены на пару шестидюймовок, что довело бортовой залп до девяти стволов.

Дальнейшее возвращение во Владивосток прошло без ярких событий, если не считать таковым встречу с «Громобоем» на рассвете. А по возвращению Руднева ждали плохие новости — встречавший его на пирсе Гаупт после поздравлений с удачным походом огорошил новостью.

— Всеволод Федорович, ваши варяжцы совсем распоясались от безделья — лейтенант Балк, так тот вообще чиновника железнодорожного ведомства коллежского секретаря Петухова застрелил. Сейчас под стражей в гостинице.