"Сильные мести не жаждут" - читать интересную книгу автора (Бедзик Юрий Дмитриевич)

4

Командир дивизии генерал Рогач нервно сунул в карман шинели смятый конверт. Ему только что передали присланное с нарочным донесение, немногословное, больше похожее на телеграмму: полки ведут тяжелые бои, боеприпасы на исходе, а подвоз из-за распутицы крайне затруднен.

Комдив знал, что его заместитель, Иван Петрович Воронцов, подписавший донесение, не любит преувеличивать, и, если сообщает, что полки ведут тяжелые бои, значит, положение действительно очень серьезное.

«Была погода как погода, и на тебе, черт те что началось, — досадливо подумал генерал. — Так развезло, что ни пройти, ни проехать. И главное — в такой ответственный момент, когда всеми силами надо держать немцев в западне, не дать им вырваться из котла».

Генерал Рогач нисколько не сомневался в командирских и организаторских способностях своего заместителя, тем не менее считал: все-таки надежнее, когда командуешь сам, лично управляешь боем. Некстати, ой как некстати пришелся этот срочный вызов в штаб корпуса! Досадно, что не удалось вовремя попасть на новый КП и части вступили в бой без него. А теперь еще это тревожное послание полковника Воронцова.

Перед дивизией генерала Рогача была поставлена задача вместе с соседями сжимать, уплотнять кольцо окружения немецкой группировки, взламывать вражескую оборону, продвигаться вперед. Но окруженные, опоясанные плотным кольцом советских войск немецкие корпуса и дивизии, ах штабы и командиры тоже имели свои задачи, свои расчеты, свои отчаянные планы спасения. Те, кого дивизия генерала Рогача и ее соседи по фронту должны были подавлять, теснить, уничтожать, естественно, не хотели быть разгромленными и уничтоженными. Они сопротивлялись, сами атаковали и контратаковали, сами пытались овладеть боевой инициативой, найти слабое место в обороне русских, чтобы пробить в ней брешь и вырваться из котла. Борьба была обоюдной, одинаково ожесточенной. Генерал Рогач прекрасно понимал все это, тем не менее краткое донесение полковника Воронцова не давало ему покоя.

Рослый, широкоплечий, он стоял возле бронетранспортера, уткнувшегося фарами в низенький колодец с журавлем, и, нетерпеливо поглядывая на часы, гнал от себя навязчивую тревогу. Что же все-таки случилось? Почему трудные бои? Может быть, немцы в полосе боевых действий дивизии готовят прорыв? Но ведь утром, перед его отъездом в штаб корпуса, все было спокойно. И разведчики ничего не докладывали о сколько-нибудь значительных скоплениях немецких войск. Хотя все возможно. Там лес. У противника прекрасные условия для скрытного сосредоточения. Да-а… Пора ехать, а капитана Зажуры все нет. Где он застрял? Сказал, будет через десять — пятнадцать минут, а прошло уже не менее получаса. Видно, получает обмундирование. В госпитале с этим не очень торопятся, тем более Зажура выписывается досрочно, неожиданно. Для того чтобы подобрать брюки, гимнастерку, сапоги по размеру, требуется время.

Комдив еще раз нетерпеливо посмотрел на часы, провел рукой по холодной, закамуфлированной под цвет грязного снега броне. В некоторых местах краска успела облупиться. Отчетливо видны царапины от осколков снарядов и пуль. Бронетранспортер прошел большой боевой путь, не раз бывал в трудных передрягах. Били гитлеровцы по видавшей виды машине и с земли, и с неба, а при форсировании Днепра едва совсем не вывели из строя. Только в последних боях в бронетранспортер угодили три снарядных осколка. Правда, ни сам генерал, ни водитель не пострадали. Но ведь могло быть и хуже. А наколотили гитлеровцев за последнюю неделю немало, в том числе и в боях за этот небольшой городок.

Генерал окинул взглядом улицу. Она была загромождена брошенной немцами боевой техникой: грузовыми автомобилями, подбитыми танками и пушками. У молчаливо застывших «тигров» и «пантер» суетились ватаги ребятишек. Одни из них успели побывать внутри машин, другие деловито заглядывали в смотровые щели, третьи забрались на башни и грелись на солнце. Чуть дальше, возле «тигра» с угрюмо опущенным хоботом-пушкой, толпились взрослые. Пожилой солдат что-то объяснял им. Между разбитыми, полусгоревшими и уцелевшими танками — с десяток приземистых, юрких танкеток, или «кошек», как их прозвали наши солдаты. Тонкие стволы автоматических «максов» нацелены в небо. В конце улицы — огромная самоходка уперлась пушечным стволом в старую, дуплистую вербу, точно ошалевший от испуга зверь, в отчаянии ударившийся головой о дерево.

Вот наконец и капитан. В шинели и шайке он выглядит молодцевато, кажется почти здоровым, хотя левая рука подвешена, а над воротником белеет бинт. Глаза радостно блестят. Не терпится побыстрее попасть домой. Сейчас ему и война не война.

— Разрешите занять, место в машине, товарищ генерал? — Максим положил руку на холодный металл бронетранспортера.

— Да. Поехали!

— А товарищ Плужник?

— Он приедет позже. Задерживается тут по делам. — Генерал открыл тяжелую дверцу, пропустил вперед Максима, еще раз посмотрел на разбитые немецкие танки. Усаживаясь рядом с водителем, негромко добавил: — У Плужника тут свои дела, партизанские.

Бронетранспортер тронулся. Забренчали траки гусениц, и машина с ходу нырнула в глубокую, залитую водой колею.

Никогда прежде Максиму не доводилось ездить в такой бронированной коробке. Командир минометной роты, он привык воевать на открытой местности. Порой завидовал танкистам и солдатам на бронетранспортерах: их от пуль и осколков снарядов оберегает броня! Нет, завидовать нечему. Тесно, душно, весь точно в железных путах. В танке, наверное, еще теснее? А может, ему так кажется с непривычки? Может, это потому, что едет в качестве пассажира? Возможно, у пулемета он чувствовал бы себя по-иному!..

Нестерпимо грохотало. Горьковатый запах горелого масла и пары бензина слегка одурманивали. Зажура ощущал лишь движение. Все остальное казалось ему чем-то неестественным: будто он навечно замурован в скале и ничто живое уже не коснется его — ни солнечный луч, ни озорной порыв ветра, ни нежный аромат цветка. Собственно, последние годы он и впрямь жил как бы вдали от всего прекрасного. Третий курс юридического факультета… Финская война… Лыжный батальон… Потом школа военных экспертов… Зарубежные командировки, поездки в составе различных миссий в Англию, Францию, Бельгию… Едва не стал дипломатом… Этим удивительным поворотом судьбы он был обязан юридическому образованию. Впрочем, какое там образование? Всего-навсего три университетских курса! Скорее, причиной послужили некоторые его лингвистические познания, которые кое-кому казались незаурядными. Возможно, то и другое вместе. Было это вскоре после заключения мирного договора с Финляндией. Его, рядового красноармейца, вызвали в штаб округа. Немолодой, худощавый полковник с болезненным румянцем на щеках завел речь о том, что Красной Армии очень нужны люди, знающие иностранные языки, причем не просто переводчики, а по возможности образованные юристы, которые могут при необходимости постоять за интересы Родины на различных международных аукционах. Он имел в виду участие в переговорах о приобретении оружия и военных материалов… Пожаром войны охвачены многие страны Западной Европы, продолжал полковник, поэтому не исключено, что в войну может быть втянут весь континент. Хотя у нас с Германией имеется договор о ненападении, фашисты остаются фашистами: всегда надо быть настороже. Красная Армия перевооружается, медлить с этим нельзя.

Зажура понял: вопрос о его отзыве из полка уже решен. На следующий день он стал курсантом школы военных экспертов, вернее, слушателем краткосрочных курсов при Управлении внешних сношений Наркомата обороны СССР. Два месяца спустя ему присвоили воинское звание лейтенанта, а еще через неделю он в составе представительной советской военной делегации выехал во Францию.

Дома, в Ставках, так и не побывал. Уже много лет не видел ни отца, ни мать, ни старшею брата Павла, ни цветов под окнами родительской хаты. После харьковской разлуки не встречался больше и с Зосей. Зося, Зося! Ну просто какое-то наваждение! Он меньше думает о встрече с родителями, чем о ней. Почему так?.. Зажура прислонился лбом к дрожащей, холодной стали… Пять лет назад в Харькове она написала: «Навеки твоя», точно хотела сказать, что будет ждать. Но разве так ждут? Уехала, и больше ни одного письма. А может, в самом деле ждет? Ведь она особенная, совсем не похожая на других. Неожиданно нагрянула в Харьков, пожила месяц и уехала. Другая разве решится на такое? А она решилась. В селе, помнится, ее называли дворянской дочкой. Из-за отца. Лесник Становой, кажется, сын бывшего управляющего княжеским имением в Корсуне, родом из Польши, из обедневшей семьи шляхтичей. Ставичане порой косо посматривали на лесника Станового, а заодно и на его детей — Антона и Зосю. Антон, правда, вел себя не лучшим образом и заслуживал осуждения. Зося же, чистая и добрая, страдала понапрасну. Не было в ней ничего дворянского. Она отличалась простотой и искренностью, всегда тянулась к людям. Подружки души в ней не чаяли; парни были без ума от ее красоты.

Андреи Северинович говорит: «С Зосей все в порядке». Значит, жива, перебедовала оккупацию. А как выжила? Может, путалась с немцами? Что скажут о ней люди?..

Гусеницы бронетранспортера визгливо заскребли по дереву. Водитель резко затормозил. Стрелок, открыв дверцу, выскочил из машины. За ним — Зажура.

— Мост разбомбили, товарищ генерал! — громко объявил стрелок.

Бронетранспортер остановился на самом краю разрушенного моста. Внизу серой, беспорядочной массой дыбился взломанный взрывом лед. Чуть дальше, возле бурлящего потока, валялся труп лошади, а рядом, на льдине, убитый немец с раскинутыми в стороны руками.

Генерал и водитель тоже выбрались из бронетранспортера. Рослый щеголеватый сержант виновато пожимал плечами: не доглядел, зазевался. Еще бы немного и… Генерал для чего-то постучал носком сапога по правой гусенице, укоризненно покачал головой. Ну и ну! Свалиться с такой высоты в воду, да еще между этими столбами! Тут, пожалуй, не собрать костей! Он обошел бронетранспортер сзади, с минуту смотрел на бурный поток, одновременно прислушиваясь к нарастающему гулу артиллерийской канонады. Его полное лицо становилось все более суровым и встревоженным.

Где-то совсем близко вели огонь наши противотанковые пушки — видимо, отражали немецкую контратаку. Сухо хлопали противотанковые ружья. Пулеметы рвали воздух заливисто и бойко. Но почему здесь? Линия фронта должна проходить гораздо дальше. Неужели прорыв? Собственно, линии фронта еще не было, фронт повсюду. Немцы рвутся из кольца. Могут неожиданно появиться и тут, ненавистным ураганом выскочить из леса, что спускается к реке, или шарахнуть пулеметной очередью из заросшего кустарником темного оврага. И это в тот момент, когда ему, командиру дивизии, необходимо как можно быстрее быть на КП, чтобы во всем разобраться самому, принять меры, навести порядок. Вероятно, Иван Петрович прав: полки действительно из-за распутицы оказались в трудном положении.

Метрах в двухстах от моста по узкой, протоптанной через речку тропе прошла группа солдат. За ними гуськом двигались гражданские — несколько женщин, седой старик и парнишка в потрепанной немецкой шинели. Все они — и солдаты, и гражданские — несли на плечах какие-то тяжелые предметы. «Снаряды!» — догадался Зажура.

Генерал нервно прохаживался по уцелевшему настилу моста, размышляя о том, как теперь добраться до командного пункта. «Идти пешком рискованно, а рисковать собой без необходимости я не имею права — меня ждут в дивизии. Да и ни к чему рисковать. Если уж сложить голову, то в бою».

На противоположном берегу показалась небольшая колонна пленных немцев под конвоем наших автоматчиков. Гитлеровцы были в серебристо-серых шинелях, в пилотках с голубыми кантами. «Из эсэсовской дивизии», — определил Зажура. Ему не раз приходилось видеть таких головорезов. Уж кто-кто, а он-то по одному виду мог отличить эсэсовцев от пехотинцев вермахта.

В госпитале Максим много слышал о зверствах эсэсовцев на Корсуньщине. Самыми свирепыми и беспощадными госпитальные няни и местные жители считали танкистов из дивизии «Викинг», которой командовал бригадефюрер Гилле, один из старых «пивных» генералов, тех, что присоединились к гитлеровской шайке еще в начале двадцатых годов в пивных Мюнхена и Нюрнберга. Три полка дивизии — «Нордланд», «Вестланд» и «Германия» — на весь фронт прославились своими каннибальскими действиями. Там, где проходили танки этой дивизии, оставались пепелища, черная пустыня и горы трупов безвинно замученных советских людей.

В смысле разбоев ни в чем не отставали от подчиненных бригадефюрера Гилле и бельгийские рексисты. Их мотобригада «Валония» рекрутировалась из отпетых подонков Западной Европы: уголовников, потерявших человеческий облик алкоголиков, бывших каторжников и просто ренегатов, предателей своих народов. «Валония» в оперативном отношении подчинялась штабу дивизии «Викинг». Бельгийским рексистам, своим «младшим братьям-союзникам», немецкие главари СС поручали самую грязную, самую черную работу: расправу над мирным населением, уничтожение партизанских деревень и другие карательные акции. Пост «политического руководителя» в мотобригаде занимал Леон Дегрелль, по слухам, пользовавшийся личным покровительством Гитлера.

Эти, кажется, из дегреллевской «гвардии»? Ну конечно, бельгийцы! Только у них такие серебристо-серые шинели и пилотки с голубыми кантами. Идут торопливо, будто их подгоняет страх. Спешат, словно здесь, на этом берегу речки, их ожидает очищение от грехов, от всех содеянных ими зверств… «Сколько их? Куда их гонят?» — невольно всплыла в памяти Зажуры пушкинская строка. В самом деле, куда их гонят, для чего?

Колонна пленных на минуту задержалась у взорванного моста, потом свернула на протоптанную в снегу стежку, что вела к узкой полосе бурлящей воды, через которую нетрудно было перепрыгнуть. Возле протока пленные снова остановились, стали с опаской прощупывать рыхлый снег.

— А ну пошла, эсэсия! — громко и задиристо закричал на них один из конвоиров. Вспугнутые его окриком, пленные, забыв об опасности оказаться в холодной воде, начали по одному перепрыгивать через проток.

— Быстрее, быстрее! Чего прохлаждаетесь? — подгонял их конвоир, судя по всему, бывалый фронтовик, для которого пленные представляли лишь один интерес: их пугливая покорность давала ему возможность снова и снова ощущать радостное чувство трудной победы.

Пленные были поджигателями. Их захватили в селе, где они торопливо подпаливали стрехи крестьянских хат. Зажура хорошо знал, кому эсэсовское командование поручало такие неблаговидные дела. Не только факелами орудовали изуверы. Часто, поджигая дома, они расстреливали жителей, в сатанинском экстазе бросали в огонь детей, устраивали настоящие кровавые оргии. Даже в частях СС бывали случаи недовольства ремеслом поджигателей.

Когда колонна выбралась из мокрого снега на дорогу, старший конвоир с нашивками сержанта на помятых погонах зычно крикнул: «Стой!» — и, придерживая болтавшийся перед грудью автомат, тяжело зашагал по месиву дорожной грязи к генералу. Комдив, ответив на приветствие, крепко пожал ему руку.

— Шестьдесят восемь человек, то есть пленных эсэсовцев, препровождаем на сборный пункт, товарищ генерал. Докладывает сержант Воскобойников, — пробасил конвоир.

Генерал Рогач, пряча в уголках губ улыбку, переглянулся с Зажурой, затем посмотрел на пленных.

— Сверхчеловеки, значит! — задумчиво произнес он, словно подытоживал какие-то свои мысли.

— Может, сверхчеловеки, только звери это — не люди, товарищ генерал, — по-своему прокомментировал слова комдива сержант. — Судить их надо, сволочей, строго судить. Один из этой шайки у меня на глазах убил ребенка. Бегу я по улице, товарищ генерал, а он, гад, топчет мальчонку сапогами, потом выстрелил в него. Не успел я упредить фашиста…

— Такого надо было на месте прикончить.

— Я так и сделал, товарищ генерал. Их всех надо бы там, на месте, пострелять, да замполит удержал. Мы, говорит, не убийцы, чтобы чинить самосуд. Пусть их судят законным судом. Они свое получат.

— Правильно сказал замполит. — Генерал снова переглянулся с Зажурой, и в его взгляде мелькнула горестная ирония: такова, мол, жизнь, даже поджигателей и убийц, захваченных на месте преступления, мы не должны расстреливать — в этом величие нашей справедливости.

«Замполит, конечно, правильно сказал, — с раздражением подумал Зажура. — В принципе правильно. Мы справедливы. Но нужна ли справедливость в отношении этой нечисти? Не справедливее ли было покончить с поджигателями и убийцами там, в селе, в присутствии тех, кого они истязали?..»

В школе военных экспертов Максиму как-то попала в руки книга Ницше «По ту сторону добра и зла», набранная старым готическим шрифтом. Он читал ее два вечера подряд, до глубины души возмущался филистерскими рассуждениями о том, что, дескать, война очищает человеческое общество от плесени, рождает касту «сильных и смелых людей», «сверхчеловеков», призванных господствовать, управлять рабами. Вот они, эти «сильные люди», кровавые подонки, убийцы и грабители! Не о таких ли мечтал идеалист Ницше, духовный отец фашизма, развивая свою убогую и жестокую философию? Правда, во времена Ницше еще не было ни огнеметов, ни танков, ни авиации, не было и теории «выжженной земли». Гитлер и Розенберг во многом перещеголяли своего фанатичного пророка. Будь Ницше живым теперь, он, наверное, позавидовал бы своим последователям. А может, ужаснулся бы при виде черных дел, творимых его почитателями.

Генерал Рогач пытливо посмотрел на степенного сержанта-конвоира в мокрой, прожженной в нескольких местах шинели. Внешний вид его был явно не гвардейский. Придерживая натруженными руками автомат, он зябко поеживался. Но его глаза светились непреклонным упорством и чувством собственного достоинства. Сержант пояснил генералу, что один из поджигателей говорит по-русски, не признает себя эсэсовцем и обещает передать командованию Советской Армии какие-то важные сведения.

— Вон тот, — указал сержант на гитлеровца, который в сопровождении конвоира, прихрамывая, шлепал по снегу.

Увидев на обочине дороги генерала, пленный оживился, зашагал быстрее. Белобровый, уже немолодой, он внешне казался невозмутимым: на лице ни тени страха, ни обычной в подобных случаях услужливой покорности. На плечах офицерские погоны.

— Господин генерал! Я рад нашей встрече, — произнес белобровый медленно, стараясь правильно и четко выговаривать русские слова. Он стоял перед генералом по стойке «смирно», смешно расставив в стороны носки сапог.

Генерал промолчал. В его взгляде как бы слились недоверие и любопытство.

— Если вы гарантируете мне жизнь, — продолжал белобровый, краем глаза посмотрев на остальных пленных, — я могу сообщить вам важные сведения.

— В вашем положении бессмысленно ставить какие-либо условия, — сказал Рогач, сдвинув брови.

— Очень важные сведения, товарищ генерал.

— Вы слышите, капитан, он называет меня товарищем! — обернулся комдив к Зажуре. — Что это, по-вашему, наглость или глупость? — Генерал перевел взгляд на пленного. — Продолжайте.

— Мотобригада «Валония» завтра на рассвете атакует русские позиции. Я должен предупредить вас. — Голос пленного был взволнованным, в нем чувствовалась болезненная откровенность. — Главный удар предполагается нанести в районе села Ста-вки с выходом в дальнейшем к селу По-ча-пин-цы.

Названия сел он произнес растянуто, по складам, как бы подчеркивая каждую букву.

«Основной удар предполагается нанести в районе села Ставки!..» Пленный говорил о том самом селе, в которое только вчера вступили подразделения генерала Рогача. О, если бы знать, что пленный говорит правду! Генерал развернул планшет, отыскал на карте село Ставки и, облегченно вздохнув, улыбнулся. Эта его улыбка предназначалась пленному, и ее следовало понимать так: предположим, я верю тому, что вы сообщили, но этого еще недостаточно.

Пленный, как видно, понял, что генерал поверил ему. Это придало эсэсовскому офицеру смелости. Он даже сдержанно улыбнулся.

— Вы можете расстрелять меня… завтра утром, если я говорю неправду, — сказал он с дерзкой убежденностью человека, уверовавшего в свое спасение. — Я говорю правду. Я знаю больше, чем кто-либо в моей бригаде.

— Вот как! — холодно произнес генерал.

— Да, да! Я все знаю. Я умею слушать. Я хотел быть полезным нашему… то есть вашему командованию.

— Это мы еще посмотрим, — сказал генерал и повернулся к конвоиру: — Ведите их дальше, куда приказано.

На лице пленного мелькнул испуг. Он ждал, что его обласкают, заберут из общей колонны. Но генерал, очевидно, решил по-своему: он оставлял его вместе с остальными.

— Я прошу!.. — бросился альбинос к комдиву. — Прошу вас, не надо с ними.

Генерал и Зажура переглянулись. Странный эсэсовец! Обычно у них офицеры покрепче, а у этого сразу душа ушла в пятки.

Пленный смотрел на генерала с тоскливым ожиданием. Мысль его работала лихорадочно. Он должен чем-то удивить, поразить генерала, любой ценой вырваться из общей колонны.

— У меня еще есть сведения, — сверкнул он бесцветными глазами. — Разрешите сообщить, господин генерал. — В голосе пленного теперь не было ни самоуверенности, ни заносчивости. Он перешел на таинственный шепот: — Готовится общее наступление. В штабе Штеммермана ожидают лазутчика. Я знаю этого человека. Могу описать его внешность. Будет большой танковый удар генерала Хубе. — Пленный вдруг беспомощно развел руками. — Я вижу, вы не верите мне, не верите потому, что на мне эсэсовский мундир. Поверьте, господин генерал, я не эсэсовец и ничего общего не имею с этими мерзавцами, — кивнул он в сторону колонны пленных. — Всю жизнь я боролся с фашизмом. И сейчас готов служить делу свободы и демократии. Господин генерал! Я говорю правду, поймите, правду. Завтра начнет наступление мотобригада «Валония», навстречу ей пойдут танки Хубе. И о лазутчике тоже правда.

Зажура все внимательнее прислушивался к голосу альбиноса. В нем звучало что-то знакомое. Капитана настораживали показания эсэсовского офицера, они казались невероятными, даже нелепыми и пугающими. За словами альбиноса Зажуре виделось и что-то другое, наплывали давние, почти забытые видения.

«Я где-то слышал этот голос. Определенно слышал, — пронеслось в мозгу Максима. — И это белобровое, вытянутое лицо видел. Но где и когда?»

Послышался гул мотора. К мосту подъехала старенькая полуторка. Она еще не успела остановиться, как из кабины выпрыгнул прямо в грязь ефрейтор с офицерской сумкой на боку, бросился к генералу. Вид у ефрейтора был возбужденный, казалось, он не приехал, а прибежал невесть откуда по трудной, раскисшей дороге.

— Товарищ генерал! Разрешите обратиться!

У комдива вмиг просияло лицо. Он узнал ефрейтора.

— А почему один? Где старший лейтенант Крашеница?

— Нет старшего лейтенанта, товарищ генерал. Убитый он. Один я, значит, возвращаюсь. Задание выполнил, товарищ генерал, — хмуро доложил ефрейтор.

Комдив с минуту молчал, потом подошел к Зажуре, печальным голосом сказал:

— Вот ведь как бывает, капитан. Был Крашеница взводным, потом командовал ротой, и ничего, все обходилось, даже ранений серьезных не имел, а тут поехал в тыл, в штаб армии, и погиб… Как это случилось, ефрейтор Боровой? — круто повернулся он к солдату.

Из сбивчивого, торопливого рассказа ефрейтора вырисовывалась любопытная и вместе с тем печальная история.

Офицер связи дивизии старший лейтенант Крашеница и ефрейтор Боровой должны были доставить срочный пакет в оперативный отдел штаба армии. Оседлали коней — и в путь. Это было утром. Сначала ехали лесом, затем выбрались в поле. Тут-то и повстречали они рослую женщину с мешком за плечами, в больших мужских сапогах, в низко повязанном сером платке на голове и старом ватнике. Может быть, ни старший лейтенант, ни он, ефрейтор Боровой, не обратили бы на нее внимания — мало ли бродит теперь между деревнями мешочников? Но эта женщина, завидев конников, быстро свернула в лес и побежала так проворно, не хуже любого мужчины. Старшему лейтенанту ее поведение показалось подозрительным. Повернул он коня — и за ней: «Стой, буду стрелять!» Он, ефрейтор Боровой, ринулся наперехват, тоже закричал: «Стой!» — и со злости даже ругнулся. Тогда женщина обернулась, выхватила из-за пазухи пистолет и бабахнула в старшего лейтенанта. Один раз выстрелила, больше не успела: он, ефрейтор, сбил ее с ног, ударив прикладом автомата по голове. Однако и единственный выстрел для старшего лейтенанта оказался смертельным. С простреленной навылет шеей Крашеница свалился с коня. Правда, был еще живой, но недолго, всего несколько минут, только и успел сказать ефрейтору, чтобы тот взял у него сумку, в которой лежал пакет с донесением. Потом уже совсем тихо, еле шевеля губами, добавил: «Диверсантку отведи на КП армии… Тут близко… Обязательно к самому командующему…» И все, больше ничего не сказал, умер.

Пока ефрейтор копал могилу, чтобы похоронить старшего лейтенанта, диверсантка очухалась, пришла в себя, попыталась было подняться. Боровой бросился к ней, наставил автомат и сгоряча хотел прикончить ее, но, вспомнив предсмертное приказание старшего лейтенанта, воздержался, приказал ей встать. И тут «диверсантка» заорала мужским голосом: «Не стреляйт! Я барон фон Яген. Шель к генераль Штеммерман… Ведите меня ваш обер-командо. Имею ценный сведений».

— Ну, значит, привел я этого барона на командный пункт армии, как приказывал старший лейтенант, сдал самому командующему, — продолжал рассказывать Боровой, — Это, говорю, не баба, товарищ командующий, а немецкий барон. Нужно, говорю, пристрелить его, гада, на месте за то, что он убил моего начальника — старшего лейтенанта. Генерал, командующий то есть, сказал, что мы, мол, пленным не мстим, стрелять в безоружного врага — последнее дело, а за то, что вы, товарищ ефрейтор, доставили этого мерзавца сюда, большое вам спасибо. Вы, мол. будете награждены. Потом командующий приказал какому-то полковнику принять от меня донесение, распорядился, чтобы пришел переводчик. А барон этот, значит, немецкий одернул ватник, выпятил грудь и угодливо доложил: «Не надо переводчик. Я все хорошо понимайль до-русски. Имею честь сообщить вам важный сведений, господин генераль, если вы мене сохранить жизнь». Я уж не помню, что ответил ему командующий, только немец сразу обмяк, сгорбился, низко опустил голову. Потом командующий приказал, значит, мне идти в столовую, пообедать и без его разрешения никуда не отлучаться, то есть, значит, не уезжать в дивизию, а ждать… Ефрейтор с минуту помолчал, словно обдумывал, все ли доложил командиру, что нужно. Потом торопливо добавил:

— Я уже давно за вами еду, товарищ генерал, по вашему следу, значит. Мне на развилке регулировщица сказала, что вы сюда, значит, поехали. Ну и я следом. Коней пришлось оставить в армии. Командующий дал машину. На машине, говорит, быстрее доберешься. Вручил мне, значит, срочный пакет для вас, и я поехал.

Генерал Рогач удивленно вскинул брови:

— Срочный пакет? От командующего? Давайте его сюда.

Он разорвал конверт, торопливо пробежал глазами отпечатанный на машинке текст сообщения. Потом прочел еще раз, более внимательно. Поднял голову, пытливо посмотрел на пленного альбиноса, обвел глазами горизонт и будто самому себе сказал, растягивая слова:

— Да-а-а, де-ла-а!

— Что-то важное, товарищ генерал? — несколько стесняясь своего любопытства, осторожно поинтересовался Зажура.

Комдив взял его за локоть, отвел в сторону:

— Важное, капитан, очень важное. Задержан вражеский лазутчик барон фон Яген и допрошен в штабе армии. Этот белобрысый эсэсовец сказал правду. Завтра утром мотобригада «Валония» пойдет на прорыв. Разведчик барон Яген пробирался к Штеммерману от Хубе, да попался, влип как кур в ощип.

В голосе генерала слышалась лихая бодрость. Он действительно был рад, что все выяснилось. Дивизию ждут трудные бои, зато теперь все ясно. А ясность, знание замысла и цели противника — половина победы.

Белобровый эсэсовец ни на секунду не отрывал глаз от генерала, следил за каждым его движением. К нему подошел сержант-конвоир и, сняв с шеи автомат, приказал стать в колонну. Лицо эсэсовского офицера сделалось бледным, он весь затрясся.

— Подождите, сержант, — остановил генерал конвоира. — Этого я заберу в штаб. Он еще потребуется. А остальных ведите на сборный пункт, как приказано.

— Есть, вести на сборный пункт, товарищ генерал! — отчеканил старший конвоир, начинавший уже тяготиться непредвиденной задержкой на полпути.

Колонна двинулась дальше. Белобровый, обрадованный внезапным поворотом судьбы, стоял навытяжку, задрав кверху подбородок, и с собачьей услужливостью смотрел немигающими глазами на генерала Рогача.

К комдиву подошел ефрейтор Боровой:

— Товарищ генерал, разрешите доложить. Регулировщица сказала, что тут неподалеку, километрах в двух отсюдова, есть другой мост. Плохонький, говорит, но машины выдерживает. Может, поедем туда?

— Хорошо, товарищ Боровой. Забирайте в машину пленного и поезжайте. Скажете от моего имени полковнику Семенихину, чтобы повнимательнее допросил. И пусть о питании позаботится. Езжайте, — повторил он, — а я попытаюсь на бронетранспортере тут по снегу проскочить.

«Да, я, бесспорно, встречался с этим альбиносом, — снова подумал Зажура, провожая взглядом полуторку и мучительно воскрешая в памяти детали прошлого. — Если это он, с ним надо непременно встретиться, поговорить».