"МЕЧЕТЬ ВАСИЛИЯ БЛАЖЕННОГО" - читать интересную книгу автора (Чудинова Елена)

Мысли о красном терроре

Беда в том, что в ленивые годы застоя мы слишком мало читали труды В.И.Ленина. Полные собрания его сочинений стояли во всех читальных залах, являясь привычным предметом библиотечного интерьера. Их раскрывали студенты — исключительно на заданных статьях, никто не делал себе труда перелистнуть лишнюю страницу, их листали аспиранты — тоже прицельно, дабы раскидать по диссертации необходимые цитаты… Между тем для того, чтобы ощутить ужас и омерзение перед коммунистическими идеями, совершенно излишне было добывать модный самиздат. Вполне достаточным оказалось бы честно провести несколько дней наедине с этими пухлыми томами в репектабельно темных переплетах…

Эта телеграмма самого человечного человека Зиновьеву приведена на сто шестой странице пятидесятого тома. Печатные буквы телеграммы я сочла уместным оставить для колорита. Не следует, впрочем, считать, что покушение на автора телеграммы, убийства Урицкого или упомянутого в ней Володарского и были причинами красного террора. Они были лишь причинами его новых всплесков. Представляем ли мы сегодня вообще, что такое «красный массовый революционный террор»?

В юности, когда мучительно решаешь впервые все вопросы, которыми давно отболело уставшее человечество, меня терзал и такой: отчего в «красных вождей» стреляли преимущественно эсеры? Ведь получается не проявление высокой справедливости, а какие-то внутренние разборки. Отчего же никто из белых не убил Сталина, Дзержинского, Зиновьева, Троцкого? Ведь были белые в обеих столицах на рубеже 20-х гг., один только «Национальный Центр» в Петрограде имел огромное подполье! Так в чем причина? Не смерти же они боялись, в самом-то деле? Люди, прошедшие через фронты Первой Мировой, были людьми баснословной храбрости. Им случалось ходить в чеканные психические атаки, им доводилось — выше цирковых акробатов — кувыркаться в ажурных распорках аэроплана, пытаясь заткнуть кожаной своей перчаткой дыру в пробитом бензобаке… Они первыми столкнулись с отравляющими веществами… Они были в столицах, они были бесстрашны — и ни один не решился?

Когда правильный ответ, наконец, приходит, его невозможно не узнать. Все вдруг встает на свои места, и делается непонятным уже то, над чем ты вообще ломал голову.

Объявленный 2 сентября 1918 года (но на самом деле начатый с самого момента захвата власти) красный террор в России обратился к французской революционной модели института заложников. К чему арестовывать, содержать людей в тюрьмах, если они вполне могут обитать до поры в собственных своих домах? Арест равен смерти, но до ареста содержать в заложниках можно десятки тысяч. И десятками тысяч жизней обе столицы платили за смерть каждого урицкого, за ранение каждого ульянова. Вот она, причина отсутствия покушений со стороны белых. Для людей, не вырванных из контекста традиционных представлений о Добре и Зле, подобная цена неприемлема.

Кем же были эти заложники, кому принадлежали эти загубленные жизни?

Убийство царской семьи возвратило общество к забытому с лет Французской революции принципу сословного истребления. В первую очередь истреблялось офицерство. Многие сегодня, не утруждая себя чрезмерным вниманием к отечественной истории, невольно подразумевают под офицерами белых офицеров. Мол, власть уничтожала своих врагов, дело обычное. Тут необходимо помнить, что в действительности на момент октябрьского переворота лишь очень небольшой процент офицерства оказался в так называемых первопоходниках. Истреблялись офицеры, не только отказавшиеся служить новой власти, но и пошедшие на службу к ней — военспецы. Нередко офицеры уничтожались вместе с семьями, также семьи белых офицеров уничтожались вместо них, и об этом спокойно сообщали газеты. Так, в мае 1920 года в Елисаветграде была расстреляна мать белого офицера и четыре его маленьких дочери — от 3 до 7 лет. Парадоксальнее, в духе логики нового века, были случаи, также нередкие, когда сам офицер служил в Красной армии, а семья его в это время бралась в заложники и расстреливалась. Он не переходил к белым, отнюдь! Просто офицерская семья все равно годилась в заложники. Офицерство истреблялось как таковое. Вот как выглядело, по описаниям очевидцев, помещение киевской ЧК: «Большая комната, и посередине бассейн. Когда-то в нем плавали золотые рыбки… Теперь этот бассейн был наполнен густой человеческой кровью. В стены комнаты были всюду вбиты крюки, и на этих крюках, как в мясных лавках, висели человеческие трупы, трупы офицеров, изуродованные подчас с бредовой изобретательностью: на плечах были вырезаны «погоны», на груди — кресты, у некоторых вовсе содрана кожа — на крюке висела одна кровяная туша. Тут же на столике стояла стеклянная банка и в ней, в спирту, отрезанная голова какого-то мужчины лет тридцати…»

Таких леденящих описаний можно было бы привести сотни. В природе революционного террора заложено нечто, заставляющее общество странно цепенеть, а обслуживающий персонал террора превращающее в новый подвид, весьма условно относящийся к человеческому роду. Всех красных вождей и вождишек — Урицкого, драпировавшегося в красный плащ, Блюмкина, приглашавшего знакомых из богемной среды на расстрелы, как на представления, Бокия и Дзержинского с Петерсом — я назвала бы гемаголиками, впавшими в наркотическую зависимость от крови и людских мук…

Речь идет только о красном терроре, умещающемся в совсем не большой отрезок времени. Еще не был выстроен лагерный архипелаг, да и преждевременно было его строить временщикам, еще не знавшим, что удержатся у власти целых семь десятков лет. Рабский труд еще не обрел ценности: над страной царила только смерть.

Вот ее приблизительная жатва: 28 епископов, 1219 священников, 6 тыс. профессоров и учителей, 9 тыс. врачей, 54 тыс. офицеров, 260 тыс. солдат, 70 тыс. полицейских, 12 950 помещиков, 355 250 интеллигентов прочих профессий, 193 290 рабочих, 815 тыс. крестьян (В целом около 1.7 миллиона человек). Цифры эти, безусловно, занижены. Многочисленные расстрелы «на месте» никто не учитывал. Мало писали газеты и о расстрелах участников крестьянских восстаний. В «Окаянных днях» Иван Бунин пишет о странном нравственно-психологическом эффекте статистики: смерть нескольких человек наш разум воспринимает как трагедию, смерть сотен и тысяч — не может воспринять и превращает в скучную абстракцию. И все же в эти цифры необходимо вдумываться и вдумываться сегодня, когда недавний (накануне 90-летия расстрела Романовых) призыв РПЦ довершить осуждение коммунизма встретил столько протестов в нашем нравственно дезориентированном обществе. Чем только не были мотивированы эти протесты! Говорилось, что коммунизм и без того «оборачивают против России», следовательно, коммунистическую эпоху в нашей истории нужно оставить как есть. Но приблизительные эти цифры твердят как раз о том, что первой жертвой коммунизма были прежде всего мы, русский народ, что мы, как всегда, понесли крест за других, что мы тонули в крови и теряли лучших детей… Недоосуждение коммунизма наносит нравственный вред всей стране, ее подрастающему поколению. Во внешней же жизни оно толкает нас в тупик изоляционизма.

Так писал в окаянные дни прекрасный русский юноша, князь-новомученик Владимир Палей. Сатана все еще смеется.