"Канада, пахнущая смолой" - читать интересную книгу автора (Фидлер Аркадий)

35. Польский борец за свободу Канады

На следующее утро Морепа покидает наш лагерь. Говорит, что весь день проведет поблизости, будет исследовать уровень воды в озерах. Мы, разумеется, приглашаем милого гостя к себе ночевать, тем более, что я хочу рассказать ему и Станиславу необычайную историю другого борца за свободу Канады — поляка Николая Густава Шульца.

— Обязательно вернусь! — охотно соглашается Жан, уезжая.

В этот день дикие гуси большими стаями тянутся в теплые страны, к солнцу. Отдаленный шум их крыльев, приглушенное гоготанье сменяются хриплым курлыканьем летящих в темноте журавлей; а здесь, рядом, веселое потрескивание костра — разве можно желать лучшего аккомпанемента и большего стимула для рассказчика?

Было их несколько сот человек — обломок «большой эмиграции». Переехав бурный Атлантический океан — бурный, как их собственная жизнь в последние несколько лет, — и в марте 1834 года пожаловали в Нью-Йорк. Судьба дважды посылала им испытания: вооруженный разгром в Польше, а затем двухлетнее тюремное заключение в Австрии. Потом Австрия изгнала их из Европы. Единственную надежду, последнюю и поэтому фантастическую, необузданную, розовую, они возлагали на американское пристанище.

Это была странная компания. До наших дней сохранились дневники, написанные во время той поездки, поэтому можно легко представить себе несчастных эмигрантов и их настроения. Почти все они происходили из польских помещичьих семей или из мелкой шляхты, многие из них были кадровыми офицерами. Перенесенные несчастья наложили на них печать обреченности и лишили их душевного равновесия. Беспокойные, раздражительные, сварливые, капризные, бросающиеся направо и налево «честью» и «отечеством», они являли поразительное сочетание самоуверенности и слабости, спеси и покаяния. Но прежде всего их отличала просто непонятная житейская беспомощность: это были дети, усатые дети, а самыми детскими были их золотые миражи, грезы о том, что им даст Америка.

Немногочисленные более трезвые голоса заглушались нетерпеливыми окриками. Майор Шульц, в осторожных выражениях призывавший товарищей опомниться и быть рассудительными, восстановил против себя, не желая того, весь корабль. Все набрасывались на него:

— Значит, Америка, страна революции и свободы, не сможет достойно встретить солдат революции, которые сражались за свободу?

— Встретит, но не так, как вы себе представляете! — спокойно отвечал Шульц.

— Солонка! — с презрительной насмешкой называли его за глаза.

Майор Николай Шульц не был кадровым офицером. Поляк, родом из Галиции, он до вступления в 1830 году в ряды повстанцев работал инженером на соляном руднике в Величке — так же, как и его отец. Поэтому в компании эмигрантов на «Солонку» смотрели немного свысока и немного исподлобья, но даже отъявленные забияки — а в таких на корабле не было недостатка — предпочитали в его присутствии глушить свои буйные порывы: уж очень внушителен был послужной список Шульца. Во время кампании в отряде, командиром которого был его отец, Шульц участвовал в ряде битв и стычек, а когда отец погиб, сам принял командование. Под Яблонной и Вавром он отличился, проявив неподдельные мужество и отвагу, завоевав на поле боя награду и повышение. «Шульц обладал большим запасом военных знаний, у него был обаятельный характер, его ценили все, кто был знаком с ним», — напишет о нем много лет спустя в своих исторических воспоминаниях канадский шотландец Дональд Мак-Леод. И хотя на корабле Шульц раздражал товарищей своими «слишком трезвыми» взглядами, путешествие обошлось как-то без особого скандала.

Когда прибыли наконец в Нью-Йорк, встреча, какую им устроили американцы, превзошла самые смелые их ожидания. Янки только что не лезли из кожи вон, чтобы угодить приезжим. Создали ряд гражданских комитетов, которые обеспечивали мужественных борцов за свободу всем: средствами, крышей над головой, вниманием и даже ушами, готовыми слушать маловразумительные рассказы. Сначала поляки должны были хорошо отдохнуть.

Отдохнули.

Затем спустя много недель американцы приступили к осуществлению дальнейших планов: предложили ветеранам приличные должности, чтобы пришельцы стали на ноги и почувствовали себя равными среди равных. Но тут изумленные янки наткнулись на непреодолимые трудности. Пришельцы отказались: они не могли работать, не хотели и не умели. Не умели включиться в практичный американский образ жизни. Настроенные патетически, они хотели — если употреблять определения, которыми в более поздние годы наделили поляков, — быть «распятой нацией» и «вдохновением народов».

В течение последующих месяцев недоразумения усиливались и дошли до предела: разочарованные и огорченные поляки сели на корабль и поплыли во Францию, чтобы окончательно слиться с основным ядром «большой эмиграции».

Лишь немногие из них остались в Америке. И в том числе Николай Шульц.

Чтобы как следует понять и правильно оценить невероятные события, которые разыграются в жизни Шульца четыре года спустя, надо немного познакомиться с его духовным обликом, заглянуть в его личную жизнь.

Николай Шульц был не только патриотом и доблестным солдатом и обладал не только обаятельным характером, как о том рассказывает канадский хроникер; Шульц отличался, кроме того, очень проницательным умом и открытым сердцем. Весенние веяния, которые в те годы проносились над Европой, не были чужды ему: он вдыхал их полной грудью, жил ими. Прогрессивные идеи Лелевеля[32] находили громкий отзвук в его воззрениях. С восторгом воспринимал он также полные юношеской страсти слова товарища по оружию в битве под Остроленкой, радикала Маврикия Мохнацкого.[33]

После косной Европы — в то время континента деспотизма и тюрем — Америка показалась Шульцу настоящим раем свободы. «Приют гуманности» — как еще во второй половине XVIII века назвал ее американский патриот Томас Пенбыл и для Шульца каким-то чудесным убежищем, страной-откровением, где взгляды Лелевеля и идеалы Мохнацкого облекались, как казалось изгнаннику, в живую плоть и горячую кровь.

Нет, нельзя сказать, чтобы здесь господствовали идеальные отношения. Шульц видел и трещины в здании. Но Америка была тогда молодой страной с безлюдными пространствами и многими возможностями; а люди еще не давали себя дурачить.

На каждом шагу Шульц с восторгом наблюдал, каким метким, хоть и шаблонным, было сравнение американского общества с молодым удальцом. Удалец этот ценил свою свободу, был полон энергии — он возводил для себя просторное здание. Архитекторы были разные — хорошие и плохие, — но ни один из них не смел забывать тогда о правах, записанных в конституции. Американская Декларация независимости в те времена не была пустым звуком.

Вскоре после прибытия в Нью-Йорк Шульц начал присматриваться к стране и искать работу по специальности. Ему удалось получить второстепенную должность на соляном руднике. Тщательно знакомясь с американскими методами добычи соли, инженер Шульц не мог надивиться тому, как они примитивны и непроизводительны, насколько хуже тех, с которыми он познакомился в Величке. Тогда он принялся за разработку собственного метода улучшения производства, приспособленного к условиям американских рудников. В этой области Шульц достиг полного успеха. Начальство хвалило его, принимало у себя, назначало на более ответственные должности. Шульц не только рос как специалист, но и нажил неплохое состояние: быстро и хорошо разобравшись в нравах этой страны, он не замедлил запатентовать свою идею.

На четвертом году жизни в Штатах он уже принадлежал к кругу зажиточных граждан Салинаса, неподалеку от города Сиракузы. Там он приобрел много преданных друзей. Владея английским языком, как истый американец, Шульц устроился отлично и всеми корнями врос в землю новообретенной родины. Был богатым и пользовался всеобщим уважением. Кроме того, он завоевал искреннюю любовь красивой и благородной женщины, на которой вскоре должен был жениться.

Лишь в одном он отличался от тысяч других эмигрантов — ирландцев, немцев, норвежцев, шведов, англичан: он не только стремился к материальному благосостоянию, но и был чувствителен к превратностям судеб своих ближних и к страданиям народов. Ведь именно за свободу дрался он на полях сражений в Польше. Таким он остался и теперь.

Даже удобства американской жизни не могли заставить его забыть, что где-то есть менее счастливые люди. Улыбка судьбы не заглушила его совести, и Шульц обостренным слухом ловил стоны угнетаемых на всем белом свете, стоны, доносившиеся и из-за моря и из-за канадской границы.

В те времена в Канаде творилось недоброе. Там царил деспотизм реакции. Бывшая французская колония, завоеванная англичанами восемьдесят лет назад, спустя два десятилетия пережила большой наплыв людей из Соединенных Штатов — так называемых лоялистов, которые, будучи верны английской короне, не хотели признавать ни американскую революцию, ни демократию.

Это были крайние националистические элементы, заядлые консерваторы, фанатичные враги любой прогрессивной идеи, себялюбцы. Располагая поддержкой центральных властей в Лондоне, лоялисты хотели, чтобы их считали истинной аристократией Канады. В короткое время они захватили все доходные должности и стали смотреть на страну, как на свою вотчину. Всевластный тогда «Семейный пакт», заключенный, без сомнения, с целью дать малочисленной группе привилегированных возможность держать в ярме всю страну с ее политикой и финансами, являл классический пример грубого цинизма правящего класса, не скрывающего своей хищности.

Это было также свидетельством узости политического кругозора тогдашних государственных мужей в Лондоне. Широкие круги канадской общественности в течение десятков лет добивались изменения существующего положения вещей. Всего в нескольких шагах, за пограничной линией, развивался демократический эксперимент американцев — столь заманчивый, столь соблазнительный. Англия не хотела видеть этого, закрывала глаза на неблагополучие, предпочитая верить словам герцога Веллингтона, который кричал в парламенте: «Местное самоуправление в Канаде совершенно невозможно примирить с суверенитетом Великобритании».

Поэтому в Канаде нарастало все более сильное брожение — как в английском Онтарио, так и во французском Квебеке. Недовольных французов возглавил Папино, а канадцев, говоривших на английском языке, — Лайон Макензи. Оба патриота горячо боролись за демократизацию страны, умели увлекать массы, но, хотя они добивались умеренных политических реформ, ни английскому губернатору, ни лоялистам не приходило в голову уступить хоть на йоту.

Летом 1837 года брожение дошло до предела. Осенью вспыхнуло вооруженное восстание в Торонто и в окрестностях Монреаля. Ни в людях, ни в оружии у повстанцев недостатка не было, но организация была неумелой, поэтому армия и проправительственная милиция, давно находившиеся в состоянии готовности, в течение нескольких недель подавили восстание.

Победители не жалели крови противников. Тех повстанцев, которые не пали в бою, ждала тюрьма, предводителей же публично вздергивали на виселицы. Многие спаслись бегством в соседние Штаты, куда скрылся и Лайон Макензи.

В Соединенных Штатах он и его друзья не прекратили агитацию, находя, естественно, в американском обществе живое понимание. Возмущение было таким всеобщим, что вскоре в северных штатах начали возникать тайные отряды для борьбы с канадской тиранией — так называемые стрелковые ложи, которые сильно разрослись в 1838 году. Правительство в Вашингтоне, хотя и знало, безусловно, о их существовании, пока не вмешивалось в эти дела.

В сентябре того же года в Кливленде состоялся съезд, на котором канадские эмигранты и руководители лож утвердили конституцию Канадской Республики и разработали план вооруженного вторжения в Канаду.

Все это происходило под влиянием горячих заверений Лайо-на Макензи в том, что вся Канада восстанет, как только первые отряды перейдут границу.

Разумеется, Николай Шульц не мог быть равнодушным к тому, что происходило вокруг него. Душой и сердцем он был на стороне угнетенных, искренне желая победы борцам за свободу. Он настежь распахнул перед изгнанниками двери своего дома под Сиракузами.

Долгое время гостил у него и Лайон Макензи, с которым он подружился. Между ними шли долгие беседы. Крепла уверенность Шульца в том, что речь идет о защите самых святых прав человека и о борьбе, в которой он не может оставаться пассивным. Включаясь в движение, Шульц отдал революционерам большую часть своего состояния — сто тысяч долларов. Сам организовал и экипировал на свой счет отряд из ста восьмидесяти добровольцев и, возглавив его, заявил, что готов к действиям.

Впоследствии канадские военные и историки лишили (можно только с горечью добавить: «естественно»!) этих энтузиастов чести и славы, назвав их обыкновенными пограничными бандитами, способными только на грабеж и ни на что больше.

Между тем не подлежит сомнению, что большинство добровольцев, преимущественно людей очень молодых, руководствовались благородными побуждениями. Что же касается чистых намерений Николая Шульца, то здесь не может быть двух мнений: он считал эту борьбу делом благородным и ради нее пожертвовал состоянием, уютом богатого дома и личным счастьем — союзом с любимой женщиной, откладывавшимся на неопределенный срок.

Со своим отрядом Шульц направился на север, где ему надлежало присоединиться к армии (если только можно было назвать армией неорганизованные отряды американских добровольцев), находившейся под командованием некоего «генерала» Бёрджа. В первых числах ноября произошла встреча. «Благородное поведение Шульца, мужественная внешность, живой ум и красноречие обеспечили ему хороший прием», — писал канадский ирландец Е. А. Теллер. Одновременно выяснилось, что, кроме указанных достоинств, Шульц превосходил этих вояк отвагой и военными знаниями.

Первая тактическая задача Бёрджа заключалась в овладении городом Прескоттом на канадском берегу пограничной реки Св. Лаврентия. Выполнить ее генерал предполагал с помощью трех отрядов: своего, Шульца и полковника Джонсона. Хорошо вооруженных карабинами добровольцев насчитывалось сначала несколько тысяч. Когда же дошло до дела, их осталось всего несколько сотен. Однако было решено, что и этого достаточно для овладения городом Прескоттом.

Началось с несколько мелодраматичной уловки, увенчавшейся, однако, неожиданным успехом. В Осуиго Бёрдж посадил своих людей, переодетых туристами, на американский пароход. Когда пароход вошел в реку Св. Лаврентия, Бёрдж упросил ничего не подозревавшего капитана парохода взять на буксир два больших парусника, закрытых брезентами. Вскоре «туристы» извлекли оружие и принудили капитана к повиновению. Из-под брезентов на парусниках показались люди из отрядов Шульца и Джонсона, а затем и несколько небольших пушек.

Во время дальнейшего пути вниз по реке между враждебным канадским берегом слева и дружественным американским справа Бёрдж созвал командиров отрядов на последнее совещание. К удивлению Шульца, «генерал» заявил, что пока не собирается брать Прескотт, а сначала остановится в американском городке Огденсбёрге, чтобы прихватить там еще добровольцев.

— Это исключено! — вскричал Шульц. — Если мы не атакуем сегодня и притом немедленно — неприятель узнает об экспедиции и мы лишимся преимущества внезапности.

— Это неважно! — невозмутимо ответил Бёрдж. — Завтра мы возьмем Прескотт.

— Завтра будет уже поздно!

Шульц выразил готовность взять на себя самую трудную часть задачи: фронтальный удар по Прескотту, тогда как отряды Бёрджа и Джонсона должны будут только обеспечить фланги. Но этот разумный план, признанный историками единственно целесообразным, натолкнулся на упорное сопротивление Бёрджа и остальных командиров.

Шульц с удивлением оглядел своих товарищей, словно впервые увидел их. Только теперь он все понял.

В конце концов Шульц настоял на своем: он и Джонсон атакуют ночью Прескотт, а Бёрдж со своим отрядом поспешит на пароходе в Огденсбёрг, возьмет там на борт новых добровольцев и тотчас же вернется с подкреплением.

Незадолго до полуночи — это было в воскресенье 11 ноября — три корабля снялись с якорей и направились каждый по своему назначению. Первый, увы! — к своей гибели, а два других — к своему позору.

Парусник с отрядом Джонсона по какой-то загадочной случайности вскоре сел на мель; а так как произошло это вблизи американского берега, то вояки пустились вплавь и рассеялись под покровом темноты. Тем временем Бёрдж на пароходе плыл дальше. В понедельник утром он благополучно причалил в Огденсбёрге, но, едва ступив на американскую землю, занемог. Большая часть офицеров и солдат последовала его примеру и разбрелась по домам. И этот отряд, как и отряд Джонсона, перестал существовать как боевая единица.

Один лишь Шульц поплыл на своем корабле к намеченному месту и утром был у Прескотта. Но в городе уже была поднята тревога и велась подготовка к обороне. Настал день, а Джонсона не было видно на реке, Шульц резонно отказался от атаки и, проплыв три километра вниз по течению, высадился на канадском берегу около заброшенной ветряной мельницы. Там было несколько массивных построек, словно специально возведенных как оборонительные сооружения. Шульц разместил в них своих людей и спешно начал рыть окопы, чтобы к прибытию подкреплений с американского берега подготовить плацдарм. Он верил, что помощь прибудет с минуты на минуту.

Так Николай Шульц, в прошлом майор польских войск, стал участником войны в Канаде — в авангарде сил, которые должны были освободить страну от гнета и несправедливости.

Ожидаемые подкрепления, разумеется, не прибыли. Трудно назвать подкреплениями нескольких удальцов, которые, мучимые угрызениями совести, приплыли в понедельник на лодках из Огденсбёрга. Они-то и привезли Шульцу трагическую весть о судьбе основных подразделений.

Цитированный уже Е. А. Теллер так характеризует эти события: «История знает немного примеров такой нерешительности, трусости и вероломства, какими отличился Бёрдж…»

Полученная весть была тяжелым ударом для Шульца, но ни в чем не изменила его решения выстоять, а затем перенести огонь борьбы в глубь Канады. Это решение было свидетельством героизма, а не безрассудства. Опытный солдат трезво оценил военную обстановку. Он был уверен, что его появление в угнетенном краю явится сигналом ко всеобщему восстанию, в чем все лето убеждали его и членов «Стрелковых Лож» Лай-он Макензи и другие канадские изгнанники. В нем еще теплилась вера в то, что американские товарищи по оружию все-таки опомнятся и поспешат с помощью.

Так прошел весь понедельник, и только к вечеру на реке появилась английская канонерка. Она сделала несколько выстрелов по укреплению, но, встреченная огнем с плацдарма, быстро ретировалась. Добровольцы напряженно всматривались в даль, ожидая появления канадских повстанцев. Но берег был глух и безмолвен. В течение всей ночи никто не явился.

Во вторник, на рассвете, с реки донесся шум приближающегося со стороны Огденсбёрга парохода. Когда в предрассветной мгле добровольцы разглядели на палубе фигуры солдат, их охватила безумная радость:

— Подкрепления идут, подкрепления!

Увы! Это был отряд американских правительственных войск. Соединенные Штаты не хотели дипломатических конфликтов, поэтому у Шульца был отобран парусник с частью снаряжения и продовольствия, которую не успели выгрузить. Это была чувствительная потеря. Едва американцы удалились, как подошло несколько английских канонерок. Они начали артиллерийский обстрел, на что, впрочем, получили решительный ответ.

Наконец смельчаки заметили на берегу группы вооруженных людей. Снова горькое разочарование! Это была преданная англичанам милиция — злобная, дышащая ненавистью к «бандитам», та самая, которая год назад пылала жаждой вешать повстанцев. Когда этих людей набралось с полтысячи, они устремились в атаку, обрушив на осажденных свинцовый ливень. Отбитые, они шли на штурм второй, третий, четвертый раз, разъяренные, уверенные в своем численном превосходстве. Только огромные потери и постоянные неудачи убе дили их, что перед ними настоящие солдаты, а не бандитская шайка.

Отряд американских добровольцев отлично выдержал испытание огнем. Это была достаточно дисциплинированная молодежь, несколько недель находившаяся под влиянием Шульца. Когда под вечер милиция прекратила атаки, она вышла из боя разбитой. Но оказалось, что и отряд Шульца понес большие потери, доходившие в убитых и раненых до трети состава, не считая нескольких добровольцев, отрезанных врагом и взятых в плен.

Ширина реки в этом месте не превышала полутора километров и позволяла подробно наблюдать с американского берега ход битвы. Берег облепили тысячи зевак, среди которых находились вояки Бёрджа и Джонсона. Все были страшно заинтригованы исходом боя, повторяли все время: «It is a fine show» — «Великолепное зрелище!» — и заключали пари.

В эту ночь вокруг снова установилось безмолвие, и осажденные напрасно прислушивались к таинственным шорохам в глубине леса. Где же канадские повстанцы?.. Повстанцев не было. Стояла зловещая тишина.

Шульц начал догадываться о трагической правде: ожидаемая революция не состоялась, прошлогодние виселицы, очевидно, сделали свое дело. В ту же ночь он отправил на плоту в Огденсбёрг верного человека с просьбой о присылке парусника для эвакуации отряда. Посланный благополучно достиг Огденсбёрга, но подлые трусы даже теперь не захотели помочь товарищам: они медлили, а когда лишь на третью ночь отправили наконец корабль — было уже слишком поздно. Река кишела английскими канонерками; героическому отряду были отрезаны пути отступления.

А отряд был подлинно героический: после неудачи во вторник милиция два дня зализывала свои раны и только в четверг к вечеру, получив многочисленное подкрепление, решилась на новый решительный штурм. Но, несмотря на превосходство, была еще раз отбита с большими потерями.

Когда вечером утих шум боя и дым развеялся, защитников плацдарма осталось меньше сотни. Невыспавшиеся, голодные смертники, черные от пороха, с осунувшимися лицами и воспаленными глазами, они пылали решимостью отчаяния.

Ночью, когда с поля боя доносились стоны раненых, добровольцы, напрягая слух, все еще всматривались в направлении берега и реки и не теряли надежды. С реки должны были прийти помощь и спасение, а с берега — нечто неизмеримо большее: признание того, что их упорная борьба имеет смысл, что Канада с ними. Но и река и берег были безмолвны, не отвечали. Как и враг, они не ведали жалости.

Шульц и его люди знали только одно: они должны сражаться дальше, до конца. У обреченных не было выхода.

На следующий день, в пятницу, с самого утра было замечено усиленное движение со стороны Прескотта. Показались отряды регулярной английской армии и тучи, буквально тучи, канадской милиции. Одновременно прибыла артиллерия. Число атакующих, сообщенное Мак-Леодом (пять тысяч), некоторые историки считают преувеличенным, но так или иначе численное превосходство осаждающих было просто подавляющим. Приближался заключительный акт трагедии.

Командующий английскими войсками полковник Дандас послал к Шульцу парламентера с лаконичным приказом о безоговорочной капитуляции. Видя безнадежность своего положения, Шульц готов был сдаться при условии, что противник признает его отряд воюющей стороной.

— Нет! Только бунтовщиками и убийцами, сдающимися на милость победителя! — жестко отрезал англичанин.

Это значило, что снова будут пущены в ход виселицы.

— Продолжаем сражаться! — ответил Шульц.

Тогда Дандас потребовал перемирия на один час для погребения павших, оставшихся на подступах к укреплению со вчерашнего дня. «Бунтовщик» не только согласился, но прислал англичанину в течение этого часа всех раненых канадцев, попавших в плен во время последних боев. В личном послании к полковнику Шульц объяснил этот гуманный поступок: у него не хватало перевязочных средств, поэтому он не мог оказать раненым необходимой помощи. Взамен просил только о хорошем отношении к людям, взятым в плен англичанами. Затем, как бы соглашаясь на безоговорочную капитуляцию и желая найти хоть какую-нибудь возможность почетного исхода, Шульц дописал в конце: «Если Вы можете под честным словом заверить меня, что канадское население не приветствует нас как освободителей, то лишь от Вас зависит прекращение дальнейшего кровопролития».

Но высокомерный английский командующий не желал вдаваться в такие тонкости и вообще вступать в переговоры. Он с презрением заявил, что с бандитами не может быть переговоров.

Шквалом артиллерийского и ружейного огня начался последний бой. Добровольцы защищались с беспримерным мужеством. На них обрушился ливень металла и щебня, но они стреляли из-под развалин, нанося врагу немалый урон. Не подпускали его близко. Понимали, что это их последняя схватка, но не теряли присутствия духа. Шульц был всюду: его видели на каждом угрожаемом участке плацдарма. Этот проницательный командир и неустрашимый солдат увлекал людей своим примером. Несмотря на это, трудно понять, как могли добровольцы выстоять в таком аду от полудня до вечера.

Только к вечеру их огонь стал слабеть. В глаза храбрецам заглянул кошмар солдата: недостаток боеприпасов. В сумерках расстреляли последние патроны. Обнаружив это, канадская милиция с удвоенной яростью бросилась на легкую добычу. Почти без сопротивления сдавалось строение за строением; лишь немногие оставались там в живых. Последним был схвачен Шульц. В эти завершающие минуты боя творились позорные дела. Озверевшие милиционеры расстреливали пойманных добровольцев, добивали раненых. Еще немного, и вспыхнула бы новая бойня — на этот раз между английскими солдатами и милицией. Солдаты с трудом усмирили безумцев.

Так 16 ноября 1838 года закончилось это крупное столкновение, известное в истории канадского восстания под названием «Битвы за ветряную мельницу» («Battle the Windmille Point»).

Дни Шульца, взятого полуживым в плен, были, разумеется, сочтены. В стране, разъедаемой социальными противоречиями, победители, беспокоившиеся о своих привилегиях, беспощадно уничтожали людей подобных Шульцу — деятелю, особенно ненавистному канадским лоялистам и опасному для них. Через несколько дней после пленения Шульца военный суд приговорил его — как «бандита»! — к смерти (разумеется, через повешение). Приговор был приведен в исполнение незамедлительно: 8 декабря.

За несколько дней до казни Шульца к нему был допущен молодой адвокат Джон А. Мак-Дональд (позднее премьер Канады), чтобы записать последнюю волю приговоренного. Как текст завещания, так и беседы с Шульцем произвели на Мак Дональда глубокое впечатление. Молодой адвокат не мог спасти Шульцу жизнь, но решил защитить память о нем.

Вся жизнь Николая Шульца отмечена каким-то необыкновенным великодушием, исполнена возвышенных порывов и при всем этом — трезвой рассудительности. Его последние дни также были полны благородства и вызывающего восхищение самообладания. После объявления смертного приговора Шульц спокойно простился с миром, написав своим друзьям в Штатах мужественно-сдержанные письма и составив завещание. Необходимо подчеркнуть два происшедших тогда случая, проливаю-ших яркий свет на его характер и рыцарство… Шульц был чувствителен к любому проявлению человеческой порядочности, подмеченной хотя бы и у врага. Даже тот факт, что английские солдаты встали на защиту добровольцев от мстительной милиции, вызвал в Шульце чувство благодарности. Сообщая об этом своим друзьям в Штатах, приговоренный к смерти хотел, чтобы об этом узнали все его единомышленники и в случае встречи с солдатами этого полка-83 полка канадской пехоты — проявили к ним радушие и гостеприимство. Вот о чем думал этот человек за минуту до виселицы, на которую повели его эти самые солдаты!

С еще лучшей стороны характеризует Шульца другое обстоятельство, едва ли не единственное в своем роде в истории всех войн, которые вело человечество. Поняв, что Канада еще не созрела для свободы и что поэтому его борьба была преждевременной, а канадские солдаты, убитые добровольцами, погибли напрасно, Шульц с беспримерной честностью и мужеством взял этот моральный груз на себя; это выразилось в прекрасном поступке: он завещал часть своего состояния осиротевшим семьям погибших канадских солдат. Подобный пример великодушия по отношению к победившему врагу — мстительному, карающему виселицей врагу — действительно нелегко найти в истории.

В этой трагедии борца самое странное то, что битву за мельницу Шульц по существу выиграл, а его противники потерпели там тяжелое поражение. Капризно извиваются и петляют пути человеческих побед и поражений!

Весть о кровавом столкновении дошла до Англии. В официальных кругах пытались заглушить ее, изобразить как пустяк; утверждали, что это вылазка пограничных бандитов. Но эти попытки не удались, остались безрезультатными. Все больше просачивалось сведений о безупречном облике руководителя восстания. Вопрос о том, каков был Шульц, приобрел вдруг важное значение в политических спорах, и, хотя реакционные круги смешивали его с грязью, встревоженное общественное мнение Англии не было удовлетворено этим — то общественное мнение, которое в критические для Британской империи моменты становилось более могучей силой, чем партии и министры, и которое лучше окостеневших мамонтов из министерства колоний поняло, чём грозит Англии политический хаос в Канаде: колония отпадает от метрополии и пойдет по стопам Соединенных Штатов.

Поэтому спустя несколько месяцев после казни Шульца английский парламент направил в Канаду лорда Дарема, которому были предоставлены широкие полномочия для расследования обстоятельств на месте и составления доклада.

Дарем не был ни слеп, ни туп; он представил смелый доклад о необходимости ликвидации бесправия в Канаде и признания ее самоуправления. Эта смелость дорого стоила Дарему: его политическая карьера кончилась, но колонию для Англии он спас. В 1840 году Канада получила основы парламентского управления — первый шаг на пути к завоеванию статуса доминиона.

Таким образом, жертва Шульца и борьба патриотов в 1837 и 1838 годах — не прошли бесследно. Шульц погиб на виселице так же, как полвека спустя погиб другой пламенный борец за свободу — Луи Риль, боровшийся за лучшую жизнь для метисов и индейцев. К сожалению, Риль не добился своего, а Шульц победил, хотя и после смерти.