"Меченосец" - читать интересную книгу автора (Большаков Валерий)Глава 14, в которой Олег с Пончиком терпят небольшое кораблекрушениеВетер свежел, скедии стало покачивать. – Паруса долой! – полетела от корабля к кораблю команда. Ветрила убрали мигом, кормщики напряглись, гребцы удерживали скедии от разворота бортом к волне. А Олег опять вспомнил Елену. Тоскливое чувство утраты вернулось к нему, наполняло душу холодом и непокоем. Вроде он и не удаляется от нее, наоборот, все ближе и ближе, а вот поди ты... Эта великолепная красавица отдавалась ему, но никогда не будет его. Он был и останется для Елены грубым варваром, могучим северным героем, ненасытным в любви и в войне. Им никогда не быть вместе. Мелиссине, утонченной придворной даме, богатой и знатной, нужен совсем иной спутник. Да и кто говорит о женитьбе?! Он выбрал свой путь – присягнул великому князю и служит Гардам. И будет служить до последнего костра. Сухов вздохнул – такова судьба всякого, кто вступает в борьбу и мечом добивается правды и богатства, почестей и славы. Тебе будет дано ощутить пьянящее чувство победы и торжество возмездия. Но ты лишишься простого человеческого счастья, у тебя не будет тихих вечеров наедине с любимой женщиной, ты не погордишься своим ребенком, не познаешь покоя и отдохновения в кругу семьи. Вместо этого холод и дождь, снег и ветер, пыль и жара, пот и кровь, грязь и боль. И все-таки... Неужто не упивался ты чувством одержанной победы? А когда восстанавливал попранную справедливость, разве не испытывал «глубокого удовлетворения»? Олег поморщился, отгоняя коварные мыслишки, и глубоко вдохнул соленый, сырой воздух. Заметно похолодало, солнце спряталось за длинное серое облако, скрашивая розовым муаровую каемку. Приближался шторм. Море стало сизо-зеленым, с длинными изгибами пены. Волны вздыбились и несли вскинутую воду туда же, куда летели облака – серые, серебристо-дымчатые, сизые, угольно-черные, пухлые и рваные в клочья. Тучи ворочались, мчались кувырком, клубились, растаскивались ветром на куски и снова лепились в кипящей целокупности. Олег с тревогой прислушивался к скрипу дерева и звону туго натянутых снастей – ветерок, задувший с севера, поднимался с утра, поднимался, да и задул во все десять баллов. Буря к полудню набрала полную силу и больше уже не ослабевала в течение всего времени, пока скедии выносило в Русское море. Что-либо противопоставить шторму было нельзя. Только держать лодью носом к волнам, к этим чудовищным, дымящимся водяной пылью стенам из серо-зеленой влаги. Пусть пенистые потоки перехлестывают через тебя, лишь бы не опрокинуло судно, не перетерло в страшной вихревой пучине. Сухов отер лицо и взглянул на небо. Клочкастые тучи неслись с бешеной скоростью, их муаровое рванье подсвечивалось сполохами молний. Голая мачта описывала круги и восьмерки, потрескивала и постанывала натянутыми штагами. На корме, отплевываясь и скалясь от натуги, удерживал рулевое весло Котян. – Что-то ветрено сегодня! – проорал Пончик. – Ага! – подхватил кормщик. – Видат, к дождю! В это время скедия резко вскинула нос, и над кормой вздыбилась крутая водяная гора. – Держись! – крикнул Олег. Исполинская тягота воды, обрушившейся на полуют, наделала бед – неслышно лопнул штаг, унесясь черной змеей, и мачта с треском, резким, как выстрел, сломалась посередине. Вынырнув из пены, Сухов увидел очумелого Котяна, вцепившегося в рулевое весло, и только потом разглядел Пончика, барахтавшегося шагах в двадцати от борта, по шею в кипящем море. Недолго думая, Олег накинул на себя петлю фала, схватил спасательный бурдюк и прыгнул в шумящую пучину. Природа будто взбесилась – визжащие ветра срывали с волн брызги и швыряли их, рассеивая в пыль. Волны налетали друг на друга, сталкивались, дробили свой накат, опадали, проваливались, кружась водоворотами, и снова вставали чередою, поднимая и обваливая грохочущие навесы вспененных гребней. Олег доплыл до Пончика и натянул ему на голову спасательный мех, надутый «колбасой » и свернутый кольцом. – Суй руки! – крикнул Сухов. – Да я так... – Суй, сказал! Шурик просунул руку в круг, загреб и пропустил другую. – Во! Поплыли! Но нет, так просто изо всей этой свистопляски не вырваться, не пересилить чудовищную и равнодушную мощь моря! Фал вдруг резко натянулся и сразу ослаб, Пончика и Олега раздернуло, а продолговатое, мокро-блестящее тело скедии стало быстро удаляться. Зло отфыркиваясь, Сухов распутал оборванный фал и сбросил его с себя. Пончик, поднятый на гребень, скатился как по горке. – Вода холодная! – проорал он. – Ничего! – крикнул Олег. – Не зима! Водичка бодрила так, что глаза на лоб лезли. – Понт какой-то беспонтовый! – провопил Пончик, отплевываясь. – Я видел, наши вроде заворачивают! – Ты греби, греби давай! «Сокол» опасно развернулся бортом к волне, его сильно накренило, но кормщик вырулил-таки, и корабль выровнялся, стал клевать воду носом, взметывая брызги. – Вижу бревно! – донесся до слуха Олега крик Пончика. – Это мачта! Хватайся! Полупритопленный ствол с обмоткой из тугого каната здорово помог Сухову. Намокшая одежда стесняла движения и тянула вниз, а холод отбирал все силы. Скедия неожиданно приблизилась, ее штевень стукнул по мачте, разворачивая ее. «Щас как шмякнет о борт!» – мелькнуло у Олега. Вслух он крикнул: – Держись! Мокрый, блестящий борт «Сокола» наехал дощатой стеной, и тут сверху протянулись крепкие руки друзей. – Хватайся! – проревел Турберн. Олег подпихнул Пончика, тот вцепился и полез наверх. Волна резко отнесла Олега от борта и бросила на него. Сухов извернулся, спружинив ногами. Схватился за планширь и вскарабкался на борт. – Ну вот! – сипел Пончик, кутаясь в кошму. – Хоть искупался напоследок... А то как это – на море был и не поплавал! – Ветер стихает! – громко сказал Ивор. – А толку? – уныло сказал Боевой Клык, щупая огрызок сломавшейся мачты. – С-справимся... – выдавил Олег. К ночи ветер стих совершенно, воды улеглись, разгладились влажным зеркалом, но небо прояснело лишь к утру. Так что определиться по звездам, куда их занесло, не получилось. Работу навигатора исполнил Пончик – на восходе солнца он протер глаза и обнаружил землю по левому борту. – Остров! – заголосил он. Тут уж все пробудились. Зевая и расчесывая дыбом вставшие космы, Боевой Клык тут же сделал привязку к местности: – Левка! «...Есть в Эвксинском Понте против устьев Истра посвященный Ахиллу остров, называемый Левкой и имеющий в окружности двадцать стадий; он весь покрыт густым лесом и наполнен дикими и ручными животными; на нем находится храм Ахилла с его статуей». Так о Левке говорил Павсаний в своем «Описании Эллады». Весь античный мир знал Левку – остров был местом погребения Ахилла, здесь же якобы находился один из входов в преисподнюю. На нем никогда никто не жил, единственной постройкой на Левке был Ахиллесов храм, а единственными обитателями – жрецы этого храма, порою устраивавшие поминальные игры. К шестому веку жрецов извели христиане. При северо-восточных ветрах остров был отрезан от мира: его западный и южный берега обрывисты, а в остальных местах якоря переставали держать дно. – К берегу! – повеселел Инегельд. Осторожно обойдя гряду рифов, скедия подошла к северному берегу острова и бросила якорь. Еще три скедии уже толклись у берега. На пляжах, занесенных водорослями, возжигались костры, а с моря подходил последний корабль флотилии. – Слава богам, – бодро высказался Клык, – все живы! Так, расходимся и ищем дерево для мачты! Турберн, останься, надо планширь менять. Видал, как мачта долбанула?.. Тропинка вывела Олега на довольно широкую песчаную дорожку. С обеих сторон на нее напирали разросшиеся кусты – словно толпа встречающих, машущих флажками. За кустами поднимался молодой еще лес – прилизанные веретена кипарисов перемежались с платанами и лохматыми туями. Слабый ветерок задувал с юга, донося запах тимьяна, перебиваемый ароматом гниющих водорослей. Как-то сразу кипарисы поредели, словно шторы раздернулись, и открылась широкая поляна. Олег остановился. Прямо перед ним, на мощном стилобате из крупных известняковых блоков, поднимая фронтон на стройных каннелюрованых колоннах, гордо высился храм Ахилла. Торжественный и строгий, открытый ветру, осиянный солнцем, периптер словно парил в лучезарном воздухе. – Ух, ты! – раздался глас вездесущего Пончика. – А статуя там есть? – Да виднеется что-то... – ответил Ивор, из-под руки оглядывавший храм. – Давай глянем! Олег отстал ото всех. Он хотел сначала обойти периптер – сделать круг по холодным плитам, то попадая в тень колонн, то выходя из нее, – и чтобы рукой касаться скульптурного фриза на стене, когда-то окрашенного в яркие синие, красные, коричневые тона. Лишь обойдя храм вокруг, Олег миновал две колонны на входе в пронаос и окунулся в прохладную тень, как вчера в воду. Огромная статуя «быстроногого Ахиллеса» представилась ему во всей своей красе. В древности она была, по эллинскому обычаю, раскрашена как человеческое тело (там, где могучие члены героя не прикрывали латы, испещренные серебром), и Ахиллес выглядел как живой – замерли в энтазисе рельефные мышцы, грозно сошлись брови. Казалось, мощный воин завидел врага и выпрямился, готовый обнажить меч... Десница его, бугрящаяся силой, стискивала длиннотенное копье, ясень пелионский. Шуйца придерживала у ног щит, огромный и крепкий. Блестящий шлем с золотым коневласым гребнем венчал главу Пелида, уминая русые кудри. Странно, но следов от христианских кувалд почти не было, только пара глубоких щербин портила левую ногу статуи. Погладив гладкий мрамор там, где облез крашеный воск, Олег удалился. Неугомонные эллины добрались до этого, не шибко ласкового острова, до Ольвии, и положили край Ойкумене, севернее которого лишь орды варваров кочевали, вставали темные леса и бурлили глубокие реки. Там не было дорог, терм, библиотек, там люди строили себе землянки, мало отличимые от звериных нор, там мрак ночной могли осветить лишь редкие костры охотников, а зимой ложились глубокие снега, погружая природу в оцепенение на долгие полгода. Однако именно оттуда вышли скедии. Именно там начинает свой разворот могучая сила, зачиная великую Русь. – Олег, ты идешь? – провопил Пончик за стенами храма. – Иду... Умельцы со скедии «Сокол» уже сыскали подходящего размера кипарис, обкорнали его и тулили на место сломанной мачты. Турберн, ворча, достал из заначки кожаные канаты – их вырезали из толстенной шкуры моржа непрерывной спиралью, от загривка к хвосту. «Моржовыми» снастями укрепили новую мачту, растянув ее штагами и вантами, и к вечеру подняли парус. На ночь глядя скедии отплыли от острова, ловя попутный ветер. Всю дорогу до ромейских берегов Инегельд подозрительно прислушивался и приглядывался к новой мачте, но дерево вело себя стойко, не гнулось, не трещало, не поддавалось ветру. И светлый князь понемногу успокоился. Скедии шли напрямую к югу, забирая чуток к востоку, чтобы поточнее выйти к Босфору. Ночью шли по звездам, днем справлялись по «солнечной доске», вычисляя, какую долготу одолели. И вот затемнела земля на горизонте, всхолмилась зубчатой полоскою. Скедии совсем немного прошли на восток, и им открылся Босфор. Берега казались безлюдными, один лишь маяк виднелся на высоком холме – шестигранная призма из кирпича с опаленным верхом. Зато все вокруг радовало глаз буйством красок – склоны пышно зеленели, скатываясь к голубым водам, а надо всем опрокинут был лазурный свод небес. – Лепота! – благодушно проворчал Клык, щурясь на солнце. – Лепота! Ощутимое течение подхватило скедии и втащило в Босфор, а недолгое время спустя варяги вышли к стенам Миклагарда-Константинополя, «отца городов» и «ока вселенной». За рамкой мощных стен и башен террасами поднимались дома его, дворцы и церкви, сверкая белым мрамором, отсвечивая красной черепицей с семи холмов Босфорского мыса, утопая в зелени садов и кипарисовых рощ. И все, что удавалось рассмотреть с палуб кораблей, было велико и обильно. А точкой наивысшего подъема, неким средоточием кудес и диковин, Олегу представился купол храма Святой Софии. Он казался огромным даже на расстоянии, но не подавлял – парил над садами и парками, над Священными палатами императорского дворца, над галереями Ипподрома, надо всем великолепным Городом. – Лепота... – прошептал Сухов. Черный дромон, взблескивая двумя рядами весел, приблизился к скедиям, скользя по индиговым разливам волн, и уже не отставал, сопровождая «вероятного противника», пока варяги не свернули в удобнейший залив Суд – еще одно название Золотому Рогу. Справа глыбились башни Галаты и Перы, слева тянулась старая линия обороны – стена Юстиниана, часто утыканная мощными вежами. Весь берег у ее подножия был застроен амбарами и складами, на верфях топырились костяки недостроенных судов, кузницы гремели и звенели, проковывая горячие железа, над коптильнями вился сизый дымок. Сохли, трепыхаясь на ветру, рыбачьи сети. У гранитных причалов покачивались грузовые двухмачтовые хеландии и крутобокие селандеры, несуразные фризские когги и распластанные галеи. В порту поднимала шум толпа отъезжающих и провожающих, купцов и капитанов-навклиров. Шастали юркие коммеркиарии, высматривая, со всех ли взято мыто. Важно шествовали особы духовного звания. Тяжело печатали шаг стражи порядка. Скрипели и визжали на все лады подъемные краны-полиспасты, вынимая из трюмов кипы мешков и перенося их на сухое место. Мычали волы, кричали верблюды, ржали кони, но все шумы покрывал сдержанный гул огромного города, перехлестывавший через стену Юстиниана. Скедии проследовали по всему Золотому Рогу, доплыв до моста Каллиника, что напротив башни Анемы и Деревянных ворот. Здесь воспрепятствовать штурму извне могла лишь стена Ираклия. Она хоть и была укреплена двумя десятками массивных башен, но имелась в единственном числе, не то что тройная линия Феодосия! И все равно, для того чтобы назвать стену Ираклия слабым местом обороны Константинополя, надо было обладать большим излишком самомнения. За стеною красовался круглый Влахернский дворец, а подалее высился Семибашенный замок, своего рода цитадель, что-то наподобие будущей парижской Бастилии. «Сокол» с остальными кораблями варягов прошел в самый конец Золотого Рога, в тихую гавань, принадлежавшую монастырю Мамантис Августа, названного так в честь великомученика Маманда. Монастырь располагался в уютном предместье, среди садов и виноградников. Именно здесь полагалось пребывать русским купцам и послам. Надо сказать, русы любили сей дворец и ласково называли свое обиталище «Святой Мамой». На причале варягов-варангов уже поджидали босоногие оборванцы-поденщики, зовомые мистиями, а за ними важничали надутые чиновники, лигитарии и коммеркиарии. Брошенные со скедий швартовы были моментально приняты мистиями, за что Турберн одарил их медяками, а с коммеркиариями пришлось рассчитываться серебряными милиарисиями[55]. Приняв серебро, коммеркиарий выдал варягам целый пучок свинцовых печатей – своеобразных квитанций в уплату за право причаливания, за право разгрузки, за использование казенной пристани, за использование императорских складов для хранения корабельных снастей, за право стоянки на рейде... – Удивляюсь я с них, – сердито ворчал Боевой Клык. – И как это они не додумались еще плату брать за право ношения бород! – Или за право глубоко дышать! – подхватил Железнобокий. – Если дышишь через раз, – вставил Олег, – тебе сразу скидка... Варяги захохотали, проталкиваясь к портикам «Святой Мамы». На ступенях у входа в резиденцию их встречал надменный магистр – весь в белом, с украшенной перевязью-баптидионом на оба плеча. Это был мужчина лет тридцати, довольно высокий для ромея, с бледным лицом, оттененным черной ухоженной бородкой. Его тонкий хрящеватый нос портили широковатые ноздри, а густые брови, почти сросшиеся на переносице, гасили блеск черных глаз, то ли злых, то ли просто суровых. Впалые щеки придавали магистру видимость аскета, борца за веру, но тщательно причесанные и напомаженные волосы исправляли обманчивое впечатление. Он любезно поприветствовал варягов на ломаном русском и осведомился о цели их прибытия. Инегельд приосанился, и пробасил: – Я и мои люди желаем послужить базилевсу ромеев! Магистр оглядел строй русских воинов – один к одному! – поклонился в ответ и сказал: – Мы будем рады принять на службу храбрых варангов. Меня зовут Евсевий Вотаниат, пока будете подчиняться мне, так же как я подчиняюсь великому логофету[56]. Сегодня переночуете здесь, а с завтрашнего дня вы будете размещены в Доме Варвара – это в регеоне Аркадианы, рядом с форумом Аркадия, и перейдете под командование этериарха... Условимся об оплате ваших трудов... По истечении года ваш предводитель получит десять литр золота, полусотники – шесть литр, воины – по три литры... – Согласные мы, – небрежно молвил Боевой Клык. – А делать что? – Для начала мы должны убедиться в вашей верности Наивеличайшему, – вкрадчиво сказал магистр. – Поэтому первые дни будете нести охранение снаружи – у входа во дворец, у выходов в парк, на Ипподром, во храм. Если же твои люди, варанг, будут смирны, если мы не заметим их в пьянстве и буйностях, то вам доверят охрану опочивальни базилевса, личных покоев императрицы, дворца великого логофета и Золотой палаты. Вам также будет вменено в обязанность сопровождать повсюду Его Величество во время всех его выездов за пределы Священных палат. И хочу сразу предупредить, варанг, – голос Вотаниата стал жестким, а взгляд – колючим. – У нас не любят вражеских соглядатаев! Инегельд и глазом не моргнул, обиженно соврав: – Мы сюда не на разведку плыли, а только деньжат подзаработать на службе базилевсу! – Я просто хочу предупредить, – тонко улыбнулся магистр и принялся смаковать: – Если кто попадется на подглядывании и подслушивании, то такому человеку сперва выкалывают глаза, потом отрезают уши, отрубают руки, а после этих неприятных процедур его прилюдно сжигают в чреве медного быка! – Приятного мало, – равнодушно согласился Клык. – Надеюсь, вы все поняли и мы сошлись в цене? – Мы послужим, – утвердительно склонил косматую голову Инегельд. – Тогда завтра с утра будьте готовы – вас отведут во дворец. – Да хоть щас... – буркнул Клык. Варяги разошлись по монастырю-резиденции, занимая свободные помещения, кидая по углам нехитрый скарб, бережно укладывая щиты, оружие и брони. Олег выбрал маленькую комнатку, единственное окно которой глядело со второго этажа на Золотой Рог, и решил обосноваться тут. Пончик приволок свои душистые снадобья туда же. – Как в общаге! – жизнерадостно сказал он, пихая под кровать короб с Каваном – хорт спал, повизгивая во сне и дрыгая лапой – догонял кого-то. Разложив туеса с зельями и чистыми холстинами, Шурик сел на прочный лежак с ременной сеткой и попрыгал. – А ничего так... Мягко. Слышь, Олег... – Мм? – отозвался Сухов, раздумывавший о близости регеона Арториан. – Надо что-то делать с Кириллом. – А что с ним делать? – удивился Олег. – Да он все еще здесь толчется! Идти боится домой. Представляешь? – Пончик похоже передразнил ромея: – «А вдруг Мария жамужем? » – Вот балбесина! Пошли. – Ага! Вдвоем они спустились вниз, в круглый общий зал с кольцевой колоннадой у стен, и сразу наткнулись на Кирилла. – Ты еще здесь? – напустился на него Олег. – Здешш... – понурился ромей. – Так, ладно. Где твой дом? Далеко отсюда? – Да нет, рядом... На улице Паммакаристи. – Пошли! – решительно сказал Сухов. – Куда? – испугался Кирилл. – К тебе в гости! – А... – Бэ! Веди давай! И ромей послушно повел – мимо стен монастыря, мимо маленького садика, украшенного старинной колонной с коринфской капителью, мимо приземистых складов, вросших в землю, мимо ротонды, исписанной каракулями на вечную тему «А + В = Л», прямо к маленькому, бедному домику. На белом заборе из ракушечника была нарисована спираль и большая буква «ипсилон», а по обе стороны от калитки росли одинокий кипарис и древняя олива, способная давать лишь тень. – Ждешш! – измолвил Кирилл, задыхаясь, и указал на калитку в заборе. Сбоку от входа из стены торчал бронзовый держак для факела. – Ну так стучи! – нетерпеливо сказал Олег. – Боюшш! – отчаянно проговорил Кирилл. – Четыре года! Вдруг она жамужем?! – Стучи, – спокойно приказал Олег, – и узнаешь. Выбрал свободу? Тогда и правды держись! Все лучше, чем мучиться незнанием. Стучи! Кирилл робко постучал. Потом посильнее забрякал. Глухо заскрипела дверь, и женский голос, высокий и тонкий, спросил с испугом: – Кто там? – Это я... – едва промолвил Кирилл, закашлялся и сказал глухо: – Я это, Мария... Мария! За калиткой охнули, что-то упало и покатилось с дребезгом. Загремел засов, и калитка распахнулась. На пороге остановилась маленькая, худенькая женщина. Неуверенно шагнула, еще не веря, но более всего желая уверовать. – Кирилл... – застонала она. – Я это... – бестолково бормотал Кирилл, то ли вздыхая, то ли всхлипывая. – Я... Женские глаза блестели слезами и ничего не видели, но руки гладили родное лицо и узнавали. Разлученные обнялись. Они крепко, до судорог, цеплялись друг за друга, словно боясь, что их растащат. Мария плакала тихонько, Кирилл сопел и морщился от жгучей влаги, стекавшей по щекам. Двое никого не замечали, и никто им не был нужен. – Ну, мы пошли... – деликатно пробормотал Олег. Ромей оглянулся на Сухова – выглядел он так, словно его разбудили, не дав досмотреть хороший сон. – Мария, – сказал Кирилл, – это дружья. Это они меня шпасли... – Входите, входите! – засуетилась Мария, одной рукой вводя Кирилла, а другой маня Олега и Пончика. Пропустив хозяина и гостей в крохотный дворик, она затворила калитку и пригласила всех в дом. Олег прошел вестибулом-прихожкой в комнату четыре шага на шесть и остановился. Маленькое оконце почти не пропускало света, зато, наверное, помогало хранить тепло очага. – Как же ты... одна... – донесся до него счастливый и малость обеспокоенный голос Кирилла. – А я не одна! – залилась тихим смехом Мария. – Ты же ничего-ничего не знаешь, бедненький мой! – и позвала: – Богорис! Проснись, Богорис! Ясный детский голос спросил из тесной спаленки: – Узе встава-ать?.. – В голосе читалось глубокое разочарование и пламенная надежда. – Нет, родненький! Это твой папа пришел! Папа! Понимаешь?! Он вернулся! Секундная тишина в спальне сменилась мгновенным шорохом откинутого одеяла и частым шлепаньем босых ног. Мария зажгла масляную лампу – руки ее дрожали – и в мерцающем свете на пороге показался херувимчик, каким его изображают на иконах – кудрявенький, пухленький, глазастенький, а личико... Если Кириллову душу и омрачали тени сомнений, то, стоило хоть раз посмотреть на маленького Богориса, чтобы понять: он – отец ребенка. Копия – папа! – Шынок... Кирилл стал на колени, чтобы быть вровень с ребенком, и тот недоверчиво, но надеясь, с боязнью, но радуясь, бросился отцу на шею и положил ему голову на плечо. Вряд ли дитя сознавало родство, но все вокруг так улыбались, а мама просто цвела, что Богорис послушно дал себя обнять и сам облапил большого доброго человека, который смешно шепелявил, совсем как соседская Ксенька... Олег подергал Пончика за рукав, и они бесшумно покинули дом – не стоило мешать счастью двоих, каждый из которых неожиданно обрел третьего. Впрочем, Кирилл вернул в свою жизнь сразу двоих – и жену, которую любил, и сына, о рождении коего даже не догадывался. Сухов на цыпочках вышел на улицу, а Пончик аккуратно прикрыл калитку. Лицо у Шуры было расстроенным. – Чару вспомнил? – хмуро спросил Олег. Пончик длинно и тоскливо вздохнул. – Б...ское время! – выразился Сухов, и Пончев с ним согласился. |
||
|