"Меченосец" - читать интересную книгу автора (Большаков Валерий)

Глава 17, в которой Север бьется против Юга

Незаметно прошла неделя, потом другая и третья. Олег втянулся. Служба при дворе базилевса оставалась для него докучной лишь по ночам, когда ничего не происходило, а в полутемных галереях встречались одни китониты, экскувиты и прочая гвардия, оберегающая спокойный сон базилевса.

Зато дневные дозоры заносили в память немало интересного и поучительного.

Сухов был для придворных простым варангом, то есть бессловесной чуркой с глазами и страшной секирой в руках. Титулованные особы шушукались между собой, разносили сплетни, распускали слухи, и им даже в голову не приходило, что варанг разумеет их речь, что он понимает мотивы поведения и наблюдает за развитием интриг со стороны.

...Леонтий Трахомотий, протостратор[60], устраивал на тепленькое местечко своего племянника Николая, здоровенного и тупого недоросля.

...Димитрий Хрисокефал, ипат, копал под самого куропалата, начальника охраны дворца. Он исподтишка вредил куропалату, щедро плеская грязи, наушничая, подкупая нижестоящих и умильно вылизывая задницы вышестоящим.

Кто-то еще усердно трудился, составляя горы пустопорожних документов, кто-то брал взятки, обещая устроить дела подателю мзды, но слова своего не исполняя.

Впрочем, среди тысяч придворных бездельников и сановных тупиц попадались люди большой учености и изворотливого, хитрого ума. Эти, как правило, не увлекались интригами, но частенько именно от них исходили решения, нашептанные базилевсу на ушко и становящиеся императорскими указами.

Незримые советники мелькали тенями по Палатию, не ослепляя взоры массой побрякушек и дымовой завесой фимиама. Интриганы не ставили им ловушек просто потому, что не принимали их всерьез, не ведали об истинном весе.

С такими «серыми кардиналами» Олег желал бы сойтись поближе, но – потом. Ибо в настоящее время он был никто, и звали его никак. Гвардеец-наемник, дикарь из северных лесов, опасный варвар.

Смутные мыслишки уже мелькали у Сухова в голове, но он пока даже не задумывался о путях исполнения мечтаний. Всему свое время.

Правда, первый шаг он все-таки сделал. После того как Олег с Ивором уберегли сына базилевса от грозившей ему участи на Ипподроме, варангам оказали доверие – начали ставить на посты внутри дворцов Палатия, а самим спасителям был открыт доступ к святая святых – к опочивальням базилевса и базилиссы.

Пожиратель Смерти ворчал поначалу – дескать, могли бы и как-то посущественней отблагодарить. И его вроде как услышали – безвестный кандидат, суетливый и юркий, вручил Ивору и Олегу по увесистому мешочку с новенькими номисмами. Пожиратель Смерти мигом повеселел и в тот же вечер отправился в квартал Зевгмы, куда вели ворота с изображением Афродиты. Квартал славился злачными местами, там легко было напиться и получить любовные утехи в ассортименте. А Олег заглянул к Елене.

С какой-то поры в душе его установилось равновесие. Они с Еленой любили друг друга, и его обращение в истинную веру лишь укрепило отношения, укрепило настолько, что Олег созрел для того, чтобы остаться в империи не на год, а навсегда. Правда, Елена была зоста-патрикией, а это высший женский ранг, стоявший выше присуждаемых чинов и санов, как звание патриарха.

И сие было проблемой – Олегу срочно требовалось возвышение.

Сухов усмехался, думая об этом, ибо мотивация представлялась ему небывалой, по крайней мере, непонятной для придворных. Ведь он преследовал цель возвеличения не корысти ради, а по любви. Олег ощущал острую необходимость хоть как-то сравняться с Еленой, ибо ситуация, когда «он – титулярный советник, она – генеральская дочь», совершенно не устраивала его.

Однако пока он ничего не мог изменить в своей судьбе. Хотя кто знает капризы Фортуны? И кому бывает слышна поступь Фатума?..

Прошел ровно месяц, и князь Инегельд собрал свою гридь на совет. Было тепло, и все с удобствами разместились во внутреннем дворике Дома Варвара.

Боевой Клык оглядел воинов и негромко довел до сведения:

– Тут купец прибыл из русов, вести принес интересные... Великий князь Халег Ведун спускается по Непру и скоро двинется за море.

Дружина оживленно зашевелилась, а Клык продолжил, не повышая голоса, так что все разом утихли:

– Нам велено на седьмой день выйти к морскому берегу и передать, сколько у ромеев кораблей водится императорских, сколько сил они выставить могут против наших... Ворон, ты проведал, что там, в Мангале ихней деется? И как бы нам секрет «огня греческого» выведать?

– А никак, – буркнул Алк Ворон. – Мангала та высокою стеной обнесена, да и тролль бы с ней, со стеной, но там вот какое дело... Спросить не у кого! Рабы, что горючку готовят, все как один глухие, а языки у них отрезаны. Скажешь им – не услышат, а и поймут, что толку? Слова-то вымолвить не смогут!

– А написать если?

– А там грамотных не держат! Все продумали ромеи, все учли. Пуще всего они берегут тайну неугасимого пламени!

– Оно и понятно, – проворчал Турберн. – Не будь у них горючки и сифонов огнепальных, как бы они воевали? Да их бы давно те же арабы побили!

– Значит, никак? – нахмурился Клык. – Но не все ж там рабы!

– Не все, – согласился Алк. – Но подойти невозможно – тройное оцепление стоит, из самых надежных и проверенных. А главное, никого из тех, кто в чинах ходит, хватать и пытать проку нет. Никто из них не посвящен в тайну до конца и полностью, все знают по чуть-чуть. Каждый в одиночку работает – сделает свою часть и уходит. Приходит другой, добавляет то, что он знает. И все с охраной...

– Полный секрет «греческого огня», – вступил в разговор Олег, – только базилевсу ведом, да и то... Есть, конечно, люди, знающие тайну от и до, но кто они? И где их искать?

– Понятно, – вздохнул Боевой Клык. – Жаль, конечно... Ну ладно. Чем гасить огонь негасимый, хе-хе, мы Халегу передать успели... Ты точно знаешь, что его уксусом тушат?

– Точно, – твердо ответил Ворон. – Недаром на ихних дромундах всегда наготове бочка с уксусом – мало ли... Еще говорят, мочой погасить можно, но того я не знаю, не пробовал...

Гридь жизнерадостно загоготала. Отсмеявшись, Клык спросил, оборотясь к Турберну:

– Железнобокий, может, хоть ты порадуешь?

– Может, – усмехнулся тот. – Во-первых, друнгарий царского флота – раззява и недотепа, но в себе уверен напрочь. В общем, не противник, а мечта победителя. Во-вторых, кораблей у него всего шесть десятков, сплошь дромунды, только вот тех, что могут огонь метать, всего двадцать наберется.

– Это славно! – осклабился Клык.

– Еще штук сорок строится, а семьдесят дромундов по провинциям ихним разбросаны. Если их собрать, сила выйдет немалая, но на сборы месяц уйдет. Так что...

– Может, пожечь их к такой-то матери? – предложил Малютка Свен.

Турберн помотал головой.

– Ромеи, они, конечно, тупицы известные, – строго проговорил он, – и дуралеи порядочные, но не до того, чтобы корабли свои без присмотра оставлять. И ты не забудь, что нас за стены Миклагарда не просто так пустили – тут за нами постоянный пригляд и, ежели что, против нас тысячи воинов выставят.

Боевой Клык покивал озабоченно и перевел взгляд на Олега:

– А ты что скажешь, Полутролль? Ты ж по-ихнему балакаешь, слышал что?

– Насчет чего, князь?

– Ну вот сколько у города защитников наберется.

Сухов подумал, что лучше будет не зарождать в дружине напрасных надежд – меньше крови прольют, и своей, и чужой.

– Что тут скажешь... – протянул он. – Ромей варягу не противник, ясен пень, но это если один на один. А их тут такое множество, что они нас числом возьмут, трупами завалят. В городе постоянно находятся тагма схол, тагма экскувитов и тагма арифмы, еще и виглу сюда прибавьте, это стража ночная. А вне города служит тагма иканатов. Иканаты мешать будут и сопротивление окажут, но Халегу Ведуну они не станут серьезной помехой – все предместья будут ваши... наши, то есть. Но за городские стены великий князь не попадет – не научены мы пока стены рушить, а они у Миклагарда крепки.

– Это точно... – протянул Клык. – Ну ладно, служим далее, а на той неделе к морю двинем.

И опять Сухов загрузился проблемой, не поддающейся простому решению. Как ему быть? Главное, с кем? Крещение не только открыло ему двери Великой Константинопольской Церкви, но и наложило обязанности.

Человек десять из тех, что прибыли с князем Инегельдом, стали христианами задолго до похода – кто в Херсонесе был обращен, кто в свейской Бирке, а Стегги сподобился аж в Реймсе принять крещение, когда бывал там проездом. И крестики на шеях не выделяли гридней из общего строя, они по-прежнему служили своему князю-язычнику, пировали с ним, исполняли его приказы. Для них перемена веры не стала сменой вех, выбором иного пути. А вот Олег чувствовал свое отдаление от бывших товарищей. Между ними и им словно незримая стена выросла. Никто ее не замечал, кроме самого Сухова, но убеждение росло в нем и отвердевало: не быть ему более Полутроллем. Чувство христианского долга боролось в нем с чувством родства.

С одной стороны, эти веселые варвары-варяги были одной с ним крови, он испытывал к ним искреннее уважение и гордился принадлежностью к русской гриди. С другой стороны, гридни не задумаются даже, когда будут «зачищать» предместья Константинополя. От их руки могут полечь – и полягут! – мужчины и женщины, старики и дети. Вся Европа содрогается при одном упоминании норманнов и не делит «северных людей» на варягов и викингов, все они одинаково хороши. Жестоки и беспощадны.

И все же варяги – свои для него, а своих он предавать не намерен. Но и ромеи-христиане для него уже как бы не чужие. Елена... Игнатий... Тот старик-священник. Даже симбазилевс Константин.

В принципе, не порывы благородства руководили Суховым, не позывы к беззаветному служению. Если честно, Олега заботили не столько вопросы сбережения жизней населения «Царьграда», сколько собственное духовное благополучие. Ему хотелось сохранить в душе то состояние покоя, которое он обрел под куполом Софии, сохранить то хрупкое равновесие, когда ступаешь по лезвию бритвы между грехом и подвигом, и тебя не «ведет», не заносит. Ну и пусть... В конце концов, он в подвижники не записывался. Он обычный человек и одинаково способен исполнить и меру зла, и меру блага.

А наилучшим способом сберечь покой было бы крещение Халега Ведуна, всех князей, что с ним придут, и дружин их. Тогда бы долг и родство не противодействовали бы друг другу, а совместились бы... Хм. А разве это не достойная цель? Сближать империю и Гардарики, способствовать смягчению нравов и русов, и ромеев, помогать и тем, и другим не зло творить, а добиваться справедливости... Один он ни черта не стоит в этом деле, но разве Пончик будет не с ним? А Елена? Результатов они добьются мизерных, ну и что? С тем же успехом можно пихнуть землю под ногами, что изменит орбиту планеты, но на какую долю? И все же... На Руси уже стоят первые церкви, и число их будет расти вплоть до княжения Владимира. Хорошо это или плохо? Он задавал себе этот вопрос еще в «родном» будущем, но ответа не нашел. Он ругал попов за жадность, князей за жестокость, ибо крестили Русь огнем и мечом. Все так. Но есть ли иной путь? Язычество держится только по инерции обычая, по народной привычке, но оно отжило свое, как род. Пора давать ход новому. Чему? Выбрать вариант «И» – обратить Гардарики в ислам? Ну уж, нет уж! Пусть лучше православие...

С такими мыслями Олег шагал по улицам Эксокиония, западного района города, где в эпоху Феодосия селились готы.

Пройдя улицей Псамафилийской мимо монастыря Святого Диомида к форуму Тавра и свернув, Олег забрел в настоящее гетто, застроенное мрачными многоэтажками-инсулами. Дно Константинополя. Мрачные, сырые улочки, запакощенные донельзя, с рождения голодные маленькие оборванцы и их опухшие родители, вечно нетрезвые и ничего не требующие от жизни, кроме выпивки... При появлении Олега ребятня смолкала, а их папаши втягивали головы в плечи, уподобляясь нашкодившим котам. Но особой враждебности Олег не ощущал. Страх – да, был. Варанг все-таки. Хотя, если разобраться, этим-то чего бояться? Отбирать у них нечего. Лишать этих убогих их поганеньких жизней? Да кому они нужны...

У Олега испортилось настроение. Бессонная ночь, проведенная на посту, оставила в нем усталость, дневной негатив добавил раздражения. Ой, да пошло оно все...

Олег вывернул на улицу Палатия, пересекающую полуостров от порта Элевферия до Палатинских ворот на берегу Золотого Рога, и зашагал по ней, возвращаясь к Ипподрому.

– На ловца и зверь бежит! – донесся до него довольный бас Инегельда.

Князь в окружении «чертовой дюжины» перегородил Сухову дорогу и щерил белые зубы. – Ты куда собрался?

– Да так, – отделался Олег, – гуляю...

– Пошли тогда, – сказал Клык решительно и хохотнул: – Прогуляемся к морю! Айда!

И «чертова дюжина» в полном составе зашагала к Палатинским воротам.

Из города их выпустили легко, не глядя, да и какие могли быть подозрения? Отслужили варанги всю ночь, пора и отдохнуть от трудов воинских...

Сунув пару медяков перевозчику, они одолели Золотой Рог и высадились рядом с Галатской башней, от которой через залив, к Сотенной башне Юстиниановой стены тянулась заградительная цепь, ныне окунутая в воду.

– Коней надо сыскать, – решил Боевой Клык, – не пешком же к морю добираться...

– Это точно, – согласился Турберн и направил стопы по берегу в обход крепостных стен Галаты, между бесконечной пристанью и рядом лавок.

Справа скрипели и терлись бортами рыбацкие саландеры да купеческие хеландии, а у выхода в Босфор стояла на якорях пара дромонов – «Феодосий Великий» и «Св. Димитрий Воин». Застилая их, проходили на веслах длинные веретенообразные кумварии, тоже боевые посудины, но помельче дромонов. Корабельщики в черных накидках-сагиях пели псалом:

А слева бушевала рыночная стихия, где продавцы и покупатели вели неравную борьбу за медь и серебро, уже не надеясь на злато:

– Почем рыба?

– Рыбица свежайшая, только из моря!

– Почем, спрашиваю?

– По три фолла, почтенный!

– Так я ж недавно по два покупал!

– Ну-у, когда это было-то...

– Благовонные притирания! Благовонные притирания!

– Купи амбру! Мускус отдаю даром – за один милиарисий!

– А вот миосотис, душистее не бывает! Нард из Лаодикии! Достопочтенный, не проходи мимо!

Тут благовония перебил грубый запах навоза, и Железнобокий взял след. За ним в толпу ввинтился Саук, знаток лошадей.

Вообще-то конями положено было торговать на форуме Амастриана, но не топать же галатцам в такую даль! И вот, прямо у крепостной стены, была устроена коновязь, где фыркали и отаптывались скакуны всяких пород и вовсе непородистые, завезенные из Болгарии, мохнатые и длинногривые степные лошадки. Они были неказисты и коротконоги, а посему много за них не просили. Железнобокий живо сторговался и на правах хозяина вручил товарищам поводья чертовой дюжины коней, купленных вместе с попонами.

– Седел нету, извиняйте, – бурчал он. – Как-нибудь доедете, не развалитесь...

Варяги вскочили на коней, обхватывая ногами некрупных лошадок, и отправились в поход.

Все были одеты на ромейский манер – в холщовые рубахи-хитоны и портки, заправленные в мягкие сапоги, крест-накрест перевязанные ремешками. Хитоны не имели длинных рукавов, это было для русов необычно, и они набросили на плечи светло-коричневые сагии из некрашеного сукна. Так комфортнее, да и мечи на поясах прикрыты.

– Ходу, – сказал Клык и показал пример, добавил прыти своему коньку.

Животина Олегу досталась с норовом, все спину горбила, брыкаться пыталась. Сухов разозлился и треснул коня кулаком меж ушей:

– Смирно, животное!

Убедившись, что хозяин едет в седле, а не под седлом, лошадка стала сама кротость.

Кавалькада оставила позади Галату, поскакала меж сельхозугодий. Лес держался жалкими клочками, маленькими рощицами или отдельно стоящими кипарисами, все остальное было распахано и засеяно.

Олег благодушествовал. Стояло чудесное утро, он скакал в составе «чертовой дюжины», по дороге, вымощенной камнем, углубляясь в «пояс Цереры», окружавший Константинополь. Слева и справа зеленели ухоженные поля, шелестели сады, расстилались, полосатя холмы, виноградники, тянулись высокие каменные ограды усадеб-проастиев. Крестьянские дома строили пониже и пожиже – из камня или самана, а покрывали черепицей или тростником. К домам примыкали огороды, сараи, погреба и большие, врытые в землю кувшины-пифосы для зерна или вина. Пахотные участки разделялись межами, канавами, изгородями из жердей и камней, рядами деревьев и купами кустов.

Чем дальше от Города, тем реже попадались усадьбы, пока вовсе не сошли на нет. Мощеная дорога сменилась грунтовкой, зато заросли сгустились, оставляя безлесными лишь скалы да выжженные солнцем верхушки холмов. А потом повеяло свежестью, ветерок донес запахи соленой влаги и гниющих водорослей. И показалось море, Русское море – удивительный синий глянец уходил за горизонт, лишь кое-где тронутый белыми завитками барашков.

Лазурный простор был пуст, но не тих – размеренные удары прибоя доносились глухо и явно.

– Будем ждать здесь, – решил Инегельд. – Собирайте в кучи хворост, запалим семь костров.

Олег слез с коника, разминая ноги, – приходилось все время с силой сжимать колени, чтобы удержаться. Ничего... Зато какая тренировка!

Варяги рассеялись, собирая сушняк, и живо сложили семь костров – осталось их только поджечь. И развалились на травке, потащили из сум припасы и фляжки с забористым неразбавленным.

– Хорошо тут... – проговорил Фудри Москвич, жмурясь на солнышке. – Тепло... Только люди злые. И врут на каждом шагу. У нас хоть и холодно, зато все свое. Все свои...

– Эт-точно... – разморено сказал Турберн. – Да и скучно тут. У нас там и лес, как лес, и реки, как реки. Охота там, рыбалка... По грибы сходить, и то веселее, чем по здешним улицам слоняться.

Олег промолчал – о Библиотеке, где вечно пропадал Пончик, он распространяться не стал. А Ипподром, похожий на художественную галерею? А «Дом света», сияющий в ночи на всю Месу? А Палатий, где скульптур и картин древних собрано столько, сколько и не снилось будущим директорам Эрмитажей и Лувров?

Ленивая сиеста прошла в неге – Олег со товарищи тупо отдыхал в тенечке. Подремав до обеда, погулял и снова разлегся на старом месте.

Варяги обеспокоились лишь однажды, когда внизу, под грядой скал, прошел по узкому пляжу ромейский патруль. Прошел и скрылся за мысом, где воды Понта Эвксинского вливались в пролив Святого Георгия, как богобоязненные ромеи переиначили эллинское название Босфор.

И вот тогда, словно дождавшись ухода ромейской береговой стражи, за морем поднялись паруса. Много парусов, полосатых и однотонных.

– Наши идут! – расплылся в довольной улыбке Инегельд.

– И кого это они с собою тащат? – нахмурился Железнобокий. – Паруса вишь какие? В один цвет.

– Славинов, наверное, – убежденно сказал Стегги Метатель Колец. – Князья их давно уж головы подняли. Жадные они до злата, вот и напросились в поход... А Халегу что? Ему лишние мечи не помеха...

– Да какие там мечи! – фыркнул Малютка Свен презрительно.

– А лодьи у них, как наши ушкуи, – пригляделся Турберн к корабликам под однотонными парусами.

– Дак это ушкуи и есть, – сказал Хурта Славинский, не особо жалующий князей своих. – Зимою их новгородцы много понаделали, а по весне все в Киев сплавили.

– А чего тогда не сговорились, чтоб им скедий спустили? – спросил Железнобокий с недовольным видом. – Будут тут нас позорить!

– Так я ж говорю, – подхватил Стегги, – жадюги они! В ушкуй больше трех десятков вояк никак не вместить, а скедия сороковник запросто примет...

Турберн только головою покачал. Инегельд напряженно всматривался и воскликнул вдруг:

– Есть! Поймал!

Олег пригляделся в недоумении и тоже словил «солнечного котенка», как русы прозывали «солнечных зайчиков», – видать, кто-то с борта пускал их зеркальцем.

– Зажигай костры! – скомандовал Клык.

Гридни забегали, зачиркали огнивами, и потянулись дымки, вспыхнуло прозрачное пламя.

– Зелени подкиньте, а то дыму маловато!

Бойцы подкинули, и потянулись к небу семь кривых серых столбов, определяя в десятках число кораблей императорского флота.

Потом Железнобокий с Вороном накинули на пару костров свои сагии и тут же сдернули. Опять набросили и снова убрали. Так два прерывистых дыма сообщили дополнительную информацию – о двадцати самых опасных дромонах, на которых не только баллисты стоят, но и сифоны огнепальные.

С лодий заблистало зеркальце – «Вас поняли!».

– Все, – отрывисто сказал Инегельд. – Уходим!

Варяги живо собрали манатки и вскочили на коней.

Оставив костры догорать, «чертова дюжина» поспешила обратно, подальше от берега моря.

– Если попадемся, – предупредил Турберн, – нас не пожалуют!

– А что нам будет? – нахмурился Малютка Свен.

– Секир-башка будет, – серьезно ответил Саук.

– Ходу!

Отряд поскакал напрямик через дубравы и заросли хмелеграба, пока не выехал на дорогу. Здесь их ждала неприятность – большой разъезд конных иканатов в медных чешуйчатых доспехах с кожаными полосками-птеригами на плечах, смахивавшими на эполеты, в остроконечных шлемах, с овальными щитами-скутами и однолезвийными мечами-падамерионами. Впереди скакал офицер в красном плаще, с круглыми вышитыми вставками на хитоне.

Он зло закричал, углядев варягов, и выхватил короткий меч. В атаку!

Иканаты, сипло взревев, пришпорили коней и бросились на варягов. Тем ничего не оставалось, как кинуться наутек. Даже тигр не считает зазорным убежать от дикого буйвола...

Олег улепетывал со всеми, успокаивая себя тем, что никто из «чертовой дюжины» не должен быть пойман или убит, ибо это будет подставой для всей гриди. Да и не хотелось ему разборок-заварушек в такой хороший день...

Варяги вынеслись на мыс, откуда открывался вид и на Босфор, и на море, и завертелись на обрыве. Дальше дороги не было. А преследователи догоняли, их с русами разделяла только хилая роща кипарисов. Оттуда донесся топот копыт, к которому добавились громкие крики, в которых мешался гнев и страх, – видать, ромеи разглядели подгребавший русский флот – сотни лодий с распущенными парусами, взблескивая тысячами весел, шли к Босфору, выстроившись в три линии.

Офицерский голос провопил команду, и иканаты затопотали в обратную сторону – предупредить о набеге страшных северных варваров.

– Ишь ты их, – смущенно закряхтел Клык. – Вот что значит дороги не ведать... Выперся! Едем.

– Постой, – сказал Железнобокий и указал на Босфор.

А там, показавшись за изгибом холмистого берега, выходили черные дромоны. Их паруса были свернуты и притянуты к косым реям – корабли шли на веслах, размеренно, в два ряда окунавшихся в воду.

– Ага... – тяжело сказал Инегельд, подумал и слез с коня.

– Щас что-то будет... – протянул Ивор.

Олег тоже спешился и накрутил поводья на руку. Конь сразу полез мордой в сумку и получил сухарь.

– На мелкое место им надо, – занервничал Клык, – туда дромунды не сунутся...

– Не боись, – сказал Турберн, – Халег не отрок сопливый, дело знает...

Русский флот словно послушался Инегельда – скедии с ушкуями сместились к отмелому месту. И тут же поползли вниз паруса, зашатались, укладываясь, мачты – ничего не должно отвлекать от боя. На скедиях произошло множественное движение – часть гребцов накидывала брони, разбирала мечи и секиры, снимала с бортов развешанные щиты. Грозно щерились головы чудищ, вздернутые на высоких штевнях скедий, а на носах ушкуев открывали зубастые пасти резанные из дерева медвежьи башки.

Флот русов несколько перестроился – простираясь по фронту на полверсты, он укрепил крылья, где корабли шли в глубину на три линии. В центре же – на две, причем с большими промежутками между скедиями, чтобы, не мешая соседу, уворачиваться от таранных ударов.

Дромоны выплывали медленно – силой течения их сносило назад, но мало-помалу они сближались с лодьями. С палуб ромейских кораблей доносилось нестройное пение – хриплые голоса мореходов-дромонариев выводили: «Господи, помилуй! Господи, помилуй!»

На флагмане «Двенадцать апостолов» хлопала по ветру пурпурная хоругвь с изображением Богородицы – охранительницы града Константинова. Над ее главой можно было разобрать шитый серебром полумесяц со звездой внутри – знак Артемиды-звероловицы, римской Дианы. По палубе «Двенадцати апостолов» расхаживали иерей и диакон, облаченные в ризы, и тянули молитвы, усиленно окуривая воинство Христово благодатным дымом из кадильниц.

На кормовой башне-ксилокастре недвижно стоял сам друнгарий флота в сагии с вышитыми золотыми орлами по черному полю.

А уж как бегали матросы, как стегали рабов, прикованных к веслам, как суетилась судовые ратники-эпибаты!

На носовых башнях сдергивались кожаные чехлы, прятавшие начищенные медные купола сифонов и зловещие трубы, жерла с наконечниками в форме оскаленных монструазных морд. То и дело воздух, наполненный скрипом и плеском весел, разрывал дикий свистящий рев «нигларос» – предохранительных клапанов, а над палубами дромонов вился легкий дымок – сифонисты рьяно шуровали в топках, поднимая давление в котлах с кипящим составом Каллиника, прозванным «греческим огнем».

Эпибаты ухали, накручивая рычаги баллист и онагров.

– Ох и будет нам... – пробормотал Ивор.

– Не каркай! – сердито цыкнул Железнобокий.

Один за другим двухмачтовые дромоны вырывались в море, и сразу улавливали ветер. Мигом расправлялись треугольные красные паруса, и выгнутые луками реи разворачивались «бабочкой» – один рей в одну сторону, другой – в противоположную. Так ветрила полнее всего наполнялись попутными дуновениями.

Победно взвыли трубы, полсотни громадных дромонов медленно выстроились полумесяцем и двинулись на русские скедии. Флагман держался позади, наблюдая за ходом сражения.

Скедии, лишенные мачт и парусов, казались утлыми суденышками, убогими однодеревками на фоне черных кораблей под красными парусами. Но скедий было много, и варяги, славные морскими победами, знаменитые пираты, не собирались сдаваться. Русские корабли не жались на отмели, дожидаясь, пока их сожгут.

Халег Ведун бросил основные силы на ту часть ромейского флота, что не грозила его скедиям сожжением.

Сверху было хорошо видно, как изящные варяжские суда веером двинулись к дромонам, заходя с правого фланга, ближнего к берегу. Первыми сдали нервы у командира корабля «Победоносец ромейский» – сработала катапульта, и вверх, описывая дымную дугу, взвился объятый пламенем снаряд – двухведерный глиняный сосуд. Он разбился о драконью голову ближней скедии, и хлынуло жидкое пламя, окатило форштевень, разлилось по волнам. Однако варяги не попрыгали в ужасе за борт, а принялись сноровисто тушить пожар – зачерпнули кожаным ведром уксуса из бочки и погасили «греческий огонь». Только пятно трескучего и чадного пламени расплылось по мелкой волне, пока не затухло.

Взлетели еще два снаряда, и тут уж постарались кормщики – следя за траекторией полета, они ускоряли ход скедий или замедляли его, сворачивали с пути. И обе «посылки» бесполезно плюхнулись в воду.

А самые быстрые из варяжских кораблей уже достигли дромонов, не числящихся в «огнеопасных», и пошли на абордаж.

Эпибаты обстреливали русов с палуб, метали дротики и копья, но варяги упорно пробивались, уворачиваясь, принимая стрелы на щиты. И вот громовой рев разнесся над притихшей водою – раскрутились и полетели к бортам дромонов цепи с крюками, варяги по двое подкидывали товарищей, перебрасывая тех за высокие борта. Пока первые вступали в бой, прикрывая идущих следом, на палубы дромонов залезали десятки и сотни осатаневших воинов, не знающих, что такое пощада и милосердие.

Первым был захвачен дромон «Жезл Аарона» – русы вырезали тех, кто им сопротивлялся, а тех, кто поспрыгивал за борт, отстреляли из луков.

Следующим сдался «Святой Иов», за ним пал новенький дромон «Великомученица Варвара».

Друнгарий флота впал в ярость, его трубачи подали сигнал, и сразу пять огнепальных кораблей с левого фланга повернули, ломая строй.

Началось замешательство, неповоротливые дромоны мешали друг другу. Один корабль не вовремя сменил курс и столкнулся с соседом, ломая тому весла по всему борту (а весла ломали руки и грудины рабов...). «Феодосий Великий» неуклюже развернулся, потерял ветер и врезался носом в борт «Дракону». Корпус не пострадал, но толчок многих эпибатов сбросил в море, что породило волну хохота на скедиях.

«Дракон» тут же отомстил варягам, поскольку был огнедышащим – сифонист направил трубу на скедии, из ее жерла повалил голубоватый пар. Помощник сифониста подполз, поднимая лампаду, и из трубы с ревом забило чадящее пламя. Огненная струя окатила две скедии подряд, и тут уж никакой уксус не спас мореходов – и людские тела, и корпуса кораблей равно горели, погибая от страшного, негасимого жара.

– Сволочи! – зарычал Малютка Свен. – Я бы их... Ух!

– Глядите! – воскликнул Ивор.

А поглядеть было на что – Халег Ведун наверняка имел план, который начал осуществляться на глазах у Олега Сухова. Варяги запалили захваченные дромоны и направили их против строя ромейских кораблей.

Дымно горели алые паруса, огни ползли по канатам, растекались по палубам. Треск пламени мешался с воем гребцов. Немногие варяги, оставшиеся на палубах, нещадно лупили невольников по исполосованным спинам, заставляя грести навстречу смерти.

Сработал сифон, окатывая «греческим огнем» палубу «Святого Иова», но жажда мести сработала против ромеев – дромон лишь пуще воспламенился и плавно вписался между двумя ромейскими кораблями. Затрещали, лопаясь, весла, перепутались снасти, раздутый ветром огонь перебросился еще на две палубы. И вопль человеческий утроился...

Одна за другой сгорели пять скедий, но добрая сотня варяжских кораблей атаковала дромоны, обступив ромейские корабли, как лайки медведя.

И только тут на ромейском флагмане поняли замысел русов – Халег оставлял кораблей двести, чтобы сковать или разгромить флот империи, а главные силы уже брали мористее, продолжая движение к Константинополю.

Первым покинул место битвы головной корабль, трубачи друнгария выдували пронзительные сигналы к отступлению.

Дромоны с готовностью сдавали назад, переставляли паруса, перекладывали рули. Потрепанные ромейские корабли замедленно юркали в горловину Босфора, как черные крысы-пасюки в нору. Пользуясь течением, они заскользили к Константинополю.

А русские лодьи, оставив догорать свои и чужие корабли, кинулись вдогон.

– Вот, – радостно протрубил Инегельд, – а ты говорил!

Кто именно говорил и что именно, осталось тайной.

– Поскакали! – услышала приказ «чертова дюжина» и без промедления исполнила его.