Андрей СЕРБА НИКАКОМУ ВОРОГУ…

Великая княгиня видит сон. Искрится под солнцем снег, легко бежит четверка рослых коней. В устланных медвежьими шкурами санях сидит она, еще молодая, но уже не простая девушка Ольга из далекой северной земли, а великая киевская княгиня. Из затерянной в лесах деревушки кони несут ее в неведомый град Киев, столицу всей Русской земли. Скачущий рядом с санями Игорь наклоняется к ней, протягивает руки. Но вдруг лицо князя расплывается, тускнеет. Его фигура словно в зыбком мареве, она дрожит, колеблется. А на крупе его статного, белоснежного жеребца-балана появляется кровавое пятно. Объятая страхом Ольга замирает в санях, крик ужаса застревает в горле…

С тревожно бьющимся сердцем Ольга просыпается, вытирает мокрый от холодного пота лоб. И вдруг слышит на лестнице великокняжеского терема тяжелые шаги и звон оружия. Неужели вернулся с полюдья Игорь? Но он всегда приходит к ней один, без шума. Ольга едва успевает одеться, как дверь распахивается. На пороге появляется группа воевод, по бокам двери застывают двое дружинников с факелами в руках. Вперед выступает Свенельд.

— Прости, великая княгиня, что тревожим ночью. И еще раз прости за то, с чем пришли,

Он делает шаг в сторону, и на его месте вырастает другой воин. Едва взглянув на него, Ольга чувствует, как что-то обрывается в груди, от волнения сразу пересыхает во рту. Перед ней стоит Микула, любимейший тысяцкий Игоря, с которым тот отправился на полюдье к древлянам. Но почему Микула здесь? Отчего один, что у него за вид? Одежда порвана и в пыли, сапоги в грязи, кольчуга пробита.

— Где Игорь? — еле слышно спрашивает Ольга.

— Прости, великая княгиня, за недобрую весть, — глухо говорит Микула, опуская глаза. — Осиротела Русская земля, великий князь и вся дружина легли под древлянскими мечами.

Долго молчит Ольга, слишком долго.

— Полегла его дружина, — наконец медленно говорит она и с недобрым прищуром смотрит на Микулу. — А почему жив ты, которому надлежало блюсти жизнь князя?

Лицо Микулы вспыхивает.

— Такова последняя воля великого князя. Древляне обещали сохранить жизнь одному из нас, чтобы принести тебе печальную весть. И твой муж оставил меня жить, чтобы восторжествовала святая месть.

Ольга устало машет рукой.

— Идите, все идите. Оставьте меня одну. А ты, Свенельд, покличь ко мне отца Григория.

Отец Григорий появляется сразу, едва затихают шаги воевод. Кажется, что он все время стоял рядом, за стеной спальни. Он высок, немного грузноват, на груди большой серебряный крест-распятие. Тонкое, бледное лицо красиво, глаза скромно опущены долу, в аккуратно подстриженной черной бороде видны нити седины. Это духовный пастырь великой русской княгини, ближайший ее друг и наставник. Только ему, своему духовному отцу, она может поведать все, что лежит у нее на душе, что таит она от всех остальных. Сколько бессонных ночей за молитвами и беседами провела она с ним в те длинные месяцы и годы, когда Игорь с дружинами ходил в свои нескончаемые походы.

— Ты звала меня, дочь. Я пришел, — голос отца Григория звучит тихо и вкрадчиво.

— Горе у меня, святой отец.

— Знаю. Потому и стою рядом, чтобы утешить тебя.

— Нет у меня мужа, одна я осталась, — из последних сил сдерживая слезы, говорит Ольга.

— Прими испытание, посланное тебе небом, — ласково звучит голос священника. — Помолимся…

Придя от великой княгини уже под утро, отец Григорий преображается. Не скромный христианский священник меряет сейчас шагами свою тесную келью, а бывший центурион гвардейской схолы императоров нового Рима. Тот, кто по приказу самого патриарха сменил меч на крест, золоченые доспехи на грубую сутану и явился через Болгарию сюда, в далекий край язычников, откуда уже не раз надвигалась на град святого Константина страшная угроза. Именно отсюда впервые пришли под стены вечного города непобедимые дружины Аскольда и Дира, и лишь чудо и золото спасли тогда империю. Отсюда пришли и могучие полки Олега, вырвавшего у императора для языческой Руси то, о чем не смели и мечтать христианские монахи. С этих берегов дважды ходил на Царьград погибший сейчас Игорь. Ради того, чтобы это никогда больше не повторилось, и живет в Киеве бывший центурион. Не гордый и сильный сосед нужен империи на севере, а слабый и покорный вассал, послушный ее воле. И то, чего не добились императоры и мечи, должны сделать Христос и крест. Главное — отнять у русичей душу, а потом можно делать с ними все, что хочешь.

И наконец сбылось. Не стало язычника Игоря, заняла его место Ольга, христианка и его духовная дочь. Разве это не дар небес, услышавших его молитвы? И потому надо действовать немедленно, не теряя ни минуты.

Бывший центурион садится за стол, быстро покрывает тайнописью лист пергамента, сворачивает его в свиток, накладывает печать. Идет в соседнюю келью, где прямо на полу спят несколько слуг, ударом ноги будит одного.

— Найдешь на Днепре ладью купца Прокопия. Скажешь, что от меня, и он возьмет тебя с собой. В Константинополе отдашь письмо самому патриарху и как можно быстрее вернешься с ответом. Иди…

Легкий ветерок приятно освежает лицо, шевелит полы шелкового халата одного из ближайших вельмож хазарского кагана. Лениво развалившись, он смотрит на стоящего против него человека.

— Хозрой, ты не раз бывал у русов. Посылаю тебя туда снова.

Смуглое, с седой бородой лицо собеседника не выражает никаких эмоций.

— Русский князь Игорь убит своими подданными. Его престол заняла жена, княгиня Ольга. Пока не вырастет сын Игоря, Русью будет править она. Но что может женщина, существо, лишенное разума и воли? И потому неминуемы междоусобицы и смуты. Реки крови ждут Русь.

— Такова воля бога, носителя истины. Он уничтожает и ослабляет язычников.

— Ты прав, Хозрой. Только мы имеем право владеть миром, все остальные народы существуют для того, чтобы жили мы. Таков удел и славян, этого многочисленного и сильного племени. Победить их в открытом бою невозможно, это не удавалось еще никому. Но сейчас, пока на Руси нет князя, они слабы и легко могут стать нашей добычей. Для этого я и посылаю тебя к русам.

— Твои слова святы для меня, великий и мудрый.

— Русы никому не прощают своей пролитой крови. Княгиня Ольга будет мстить за своего мужа, рус пойдет на руса. Так пусть дерутся до последнего воина, а когда ослабнут, ты посадишь князем своего человека. Ты найдешь такого, ты купишь его разум, ты вдохнешь в него нашу душу. И с каждым днем все больше и больше наших людей будет окружать его. Мы, сыны истинной веры, станем головой русов, мы будем их хозяевами. Пусть работают славянские руки и ноги, пусть гнутся и трещат славянские спины — они будут трудиться для процветания богом избранного народа. Как бы ни было огромно и сильно тело, оно всегда послушно голове. И этой головой, повелевающей славянским телом, должны стать мы. Такова воля кагана.

— Я понял тебя, великий и мудрый.

— Ты пошлешь надежного человека в Киев, а сам отправишься в Полоцк. Там сейчас двадцать сотен викингов, тех, что вместе с князем Игорем ходили последний раз на Византию. Игорь щедро одарил их, но варяжский ярл Эрик продажен и жаден, таково и его наемное разноплеменное воинство. Их слишком мало, чтобы угрожать Руси, но усугубить междоусобицу им под силу. Ты хорошо знаешь Эрика, не раз имел с ним дело, а потому легко найдешь общий язык и сейчас. Ты купишь ярла, и он поведет своих викингов на того, кого ты укажешь. И пусть вся Русь исчезнет в крови раздоров и междоусобиц. Такова воля кагана.

— Я сделаю это, великий и мудрый…

Скользят по глади Днепра несколько лодий. На передней, богато украшенной резьбой, на скамье, устланной коврами, полулежит древлянский князь Мал. Невысокий, тучный, он нежится, прикрыв глаза, под ласковыми лучами солнца. Пуще всего на свете он любит тишину, покой, раз и навсегда заведенный порядок. Он давно забыл о битвах, его дружину в походы водят сыновья. Даже сейчас плывет он не на тяжелой боевой русской лодии, одного вида которой страшатся враги, а на легкой, речной, на которой любила плавать на киевское торжище его покойная жена.

Напротив него среди разложенного на дне лодии товара стоит на коленях хазарский купец, прибывший перед этим в Киев вместе с Хозроем. Выкрашенная хной и завитая в мелкие колечки борода купца благоухает, узкие глазки раболепно смотрят на князя.

— Только для тебя, господин, — воркует хазарин. — Знаю, что станешь скоро великим киевским князем. Для тебя и твоей будущей жены приберег все это,

Мал лениво смотрит на товары.

— Ты рано приехал, купец. Приходи в Киеве, когда я стану князем всей Руси, Тогда ты получишь за свои камни и узорочье любую цену.

Утром следующего дня хазарский купец уже раскладывает свои товары перед великой киевской княгиней. Та с женским любопытством осматривает ткани, перебирает в руках украшения.

— Купец, ты не первый раз в Киеве и знаешь, что русичи щедры. Так отчего беден твой выбор? — недовольно спрашивает Ольга.

— Это так, великая княгиня, — покорно соглашается купец. — Ты всегда была первой моей покупательницей, но на этот раз ты вторая.

— Кто же был первым?

— Твой будущий муж, древлянский князь Мал.

Красные пятна плывут по красивому лицу Ольги, гневом вспыхивают ее глаза.

— С чего ты взял это?

— Древлянский князь сказал, что, если корова сама не идет в стойло, ее гонят туда плетью, — еле слышно произносит купец.

Ольга швыряет к его ногам ожерелье, которое рассматривала до этого, и купец, быстро собрав свои товары, моментально исчезает. Когда его шаги стихают, Ольга поворачивается к священнику Григорию, все время молча стоящему рядом с ней.

— Ты смог бы стерпеть такое унижение?

— Христос учит смирять свою гордыню.

— Князь древлян оскорбил не просто женщину, а великую княгиню. Я русская, святой отец, а русские не прощают обид. Если бы даже я раньше не решила, что этот древлянин, убийца моего мужа, умрет, я вынесла бы этот приговор сейчас.

— Христос учит прощать своих врагов.

— Разве ты, святой отец, не отпустишь мне этот грех? — прищуривает глаза Ольга.

— Я еще не видел крови, дочь моя.

— Ты ее и не увидишь, — недобро усмехается великая княгиня.

Подбоченясь и гордо выпятив грудь, князь Мал рассматривает открывшийся перед ним город. Стольный град всей Руси расположен на высоких днепровских холмах, окруженный широким земляным валом и толстой крепостной стеной. Стоят по углам стен сторожевые башни, торчат заборола, разверзлись темные провалы крепостных ворот, блестят шлемы и наконечники копий охраняющей их стражи. Лепятся по склонам зеленых холмов посады, у впадения в Днепр Почайны раскинулась пристань, к самой реке спускаются хижины рыбаков и ремесленников.

Но не на крепостные стены, не на жилища горожан и рыбаков смотрит князь Мал, его взор прикован к стоящему на вершине самого высокого холма великокняжескому терему. Матово отсвечивают под лучами солнца его белые гладкие с гены, выложенные из каменных плит, всеми цветами радуги сверкают узорчатые оконные стекла, словно жарким огнем пылает многоскатная медная крыша. А над теремом вонзилась в небо высокая изящная стрельница-смотрильня, подарок покойного Игоря жене, чтобы она могла первой узреть возвращающегося из походов своего мужа-воителя.

Лодия утыкается носом в прибрежный песок, останавливается. Князь Мал выпрямляется на лавке, довольно щурит глаза, всей пятерней гладит пушистые усы. Ему действительно приготовили княжескую встречу. На берегу в полном воинском облачении стоят ряды киевских воинов, дорога, ведущая от реки, устлана коврами. Что ж, так и должно быть. Древляне взяли жизнь киевского князя, взамен они дают Киеву и княжьей вдове нового князя и нового мужа.

Встав с лавки, Мал хочет шагнуть на песок, но останавливается. Несколько десятков киевских дружинников входят в воду, выстраиваются вдоль бортов. Воины без щитов и копий, в руках у них толстые веревки. По команде воеводы, взмахнувшего на берегу мечом, они продевают веревки под днища лодий, согласованно рвут их вверх. Лодии поднимаются из воды и плывут, плывут по воздуху. Мал садится на лавку, важно надувает щеки. Он еще никогда не слышал, чтобы кому-либо на Руси оказывались такие почести.

Медленно плывут над дорогой древлянские лодии. Идущий впереди воевода останавливается, поднимает меч, и Малу кажется, что под усами киевлянина мелькает зловещая усмешка. Наверное, почудилось. Ведь так ласково светит солнце, так мирно плещет речная волна, так спокойно и радостно на душе.

Воевода опускает меч, и воины, несущие лодии, одновременно выпускают веревки из рук. Раздается треск ломаемых жердей, свет меркнет в глазах у Мала. Лодии падают в темноту глубокой ямы, трещат от удара о землю, заваливаются на бок. Мал вскакивает на ноги, вырывает из ножен меч, кричит воинственно, задрав вверх голову. И тотчас крик застревает у него в горле: затмевая дневной свет, сплошным потоком с десятков заступов летит на древлян земля…

Скрестив на груди руки, стоит на стрельнице-смотрильне Ольга, смотрит, как дружинники заравнивают землю на том месте, где только что плыли к ее терему древлянские лодии.

— А ночью, Свенельд, ты поведешь дружину в древлянскую землю, — говорит она стоящему рядом воеводе, — прямо к их главному граду Искоростеню. Пока им неведома судьба князя Мала, ты должен пройти болота-трясины и скрытно напасть на город. Внезапность утроит твои силы и сбережет много крови…

Оставшись одна, Ольга снова подходит к узкому окну стрельницы. Сколько раз стояла она точно так, всматриваясь до рези в глазах, не показались ли за излучиной Днепра ветрила лодий Игоря, возвращающегося из похода, не клубится ли пыль в заднепровских далях под копытами коней его дружины? Отсюда Киев виден как на ладони. Прямо перед ней раскинулась Старокиевская гора, застроенная ниже великокняжеского терема хоромами и усадьбами боярской и дружинной знати, еще ниже по склонам жмутся друг к дружке тесные и приземистые домики горожан с их двориками и огородами, А за крепостной стеной, ближе к Днепру, видны торговые и ремесленные посады: Киселёвка, Щекавица, Подол, черные и желтовато-серые дымы, поднимающиеся над кузнями, пятнают чистоту неба и застилают нежную голубизну Днепра. Гавань у Почайны сплошь уставлена купеческими лодиями и заморскими кораблями, на торжище, недалеко от берега, всегда черно от разлившегося по нему людского моря. Чего там только нет: цветная парча и шелка, привезенные из далеких Индии и Китая, Персии, Египта, быстроногие кошки-гепарды и обученные охотничьи соколы, дразнящие обоняние острые пряности и диковинные заморские раковины, голубоватые клинки из знаменитой русской харалужной стали и серебряные заздравные чаши, украшенные тонким, замысловатым узорочьем.

О славный красавец Киев, мать городов русских! Как не восхищаться тобой!

Они разговаривают вдвоем, без свидетелей, киевский тысяцкий Микула и полоцкий князь Лют.

— Князь, я к тебе от великой княгини Ольги, — звучит голос Микулы. — Ты знаешь, что древляне убили князя Игоря, ее мужа, и великая княгиня зовет тебя под свои стяги.

Взгляд Люта направлен в угол светлицы, он задумчиво гладит свою густую бороду.

— Я слышал об этом. Князь Игорь дважды хотел взять дань с древлян и заплатил за это жизнью.

— Князя Игоря убили смерды, его данники. Сегодня они взяли жизнь киевского князя, а завтра захотят твоей. Ты этого ждешь, полоцкий князь?

— Нет, тысяцкий, я этого не жду и не хочу. И будь моя воля, я уже завтра выступил бы в помощь великой княгине. Но я не могу сделать этого.

Он встает со скамьи, шагает к открытому окну. Невысокий, плотный, с суровым лицом воина, левая рука положена на крыж меча. И хотя Микула давно знает полоцкого князя, он с интересом за ним наблюдает. Он понимает, какие страсти бушуют сейчас в душе Люта, как тому нелегко, и потому молчит тоже.

Варяги, предки Люта, пришли на русскую землю вместе с ярлом Рюриком. Тот, мечтая о Новгороде, остался на Ладоге, а дед Люта, Регволд, осел со своей дружиной на полоцкой земле, породнился со славянами, остался у них. Вскоре он стал полоцким князем, его дружина смешалась с русами, обзавелась женами-славянками. И, защищая эту исконно русскую землю от воинственных соседей — летгалов, земгалов, куршей, а позже от захватчиков-тевтонов императоров Генриха и Оттона, — они стояли в одном боевом строю — славяне и некогда чужие им варяги. Как и все русские князья, полочане признавали над собой власть великих киевских князей, ходили со своими дружинами под общерусским стягом в походы, в трудную годину просили помощи у Киева. И Микула знал, что вовсе не какие-то личные счеты с киевскими князьями заставили сейчас Люта ответить ему отказом.

— Тысяцкий, — звучит от окна голос полоцкого князя, — мой дед был варягом, а моя бабка — славянкой. Мой отец был уже наполовину варяг, а мать опять славянка. Скажи мне, кто я?

— А как считаешь сам?

— Я славянский князь, но в моей душе живет память и о родине моих предков. Все, что я творю, — для Руси, но мне трудно обнажить меч против варягов. Мой разум еще не победил голос крови.

— Не против варягов, а против древлян зовет тебя киевская княгиня.

Лют отворачивается от окна, подходит к тысяцкому.

— Микула, мы давно знаем друг друга. Я уверен, что именно поэтому прислала тебя ко мне киевская княгиня. И ты понимаешь, что я имею в виду. Мы вместе с тобой ходили в последний поход на Царьград, с нами были и наемные дружины варягов. Двумя тысячами викингов командовал мой двоюродный брат Эрик. После похода он не вернулся домой, а остался у меня в гостях. Каждую неделю он обещает отправиться на родину или на службу к императору нового Рима, но до сих пор сидит в Полоцке. Он мой брат, и я не могу прогнать его.

— Киевской княгине сейчас нужны храбрые воины. Пригласи ярла Эрика с собой.

По губам полоцкого князя пробегает горькая усмешка.

— Он не пойдет под киевское знамя, Эрик сам мечтает стать русским князем. После смерти князя Игоря он уже несколько раз предлагал мне отложиться от Киева и признать над собой власть Свионии. И каждый раз я отвечаю — нет.

— Значит, он уже не твой гость, а враг Руси. А разве ты, князь, не знаешь, как поступают с врагами?

— Знаю, — кривит губы Лют. — Подожди немного. Сегодня я буду говорить с Эриком.

Дверь широко распахивается, и на пороге вырастает варяжский сотник.

— Ярл, на подворье твой брат Лют. Он хочет видеть тебя.

Сотник выходит, а Эрик смотрит на стоящего против него Хозроя, с которым до этого беседовал.

— Я все понял, хазарин, пусть будет по-твоему. Чем больше русы перебьют русов, тем лучше. А сейчас оставь меня, я не хочу, чтобы полоцкий князь видел нас вместе.

Хозрой низко кланяется и быстро исчезает в маленькой, едва заметной боковой двери…

Ярл встречает Люта с радостной улыбкой, дружески хлопает по плечу. Лют садится, кладет на колени меч, смотрит на Эрика. Лицо полоцкого князя бесстрастно, в глазах нет и тени улыбки.

— Ярл, у меня гонец моего конунга, великой киевской княгини Ольги. В древлянской земле большая смута, и я должен выступить со своей дружиной княгине на помощь. Поэтому я хочу знать, когда ты собираешься оставить полоцкую землю?

Эрик широко открывает глаза.

— Ты гонишь меня, своего брата?

— Твои викинги устали от безделья и хмельного зелья, многие рвутся под знамена ромейского императора. Ты и сам не раз говорил, что снова хочешь попытать счастья в битвах. К тому же я знаю, что ты всегда мечтал о чужом золоте.

— Особенно, когда оно рядом, — ухмыляется Эрик, — Хочешь, мы возьмем его вместе?

— За чужое золото платят своей кровью.

— Или кровью своих викингов, — тихо смеется Эрик. — Но что они для меня? Настоящих, чистокровных свионов можно пересчитать по пальцам, остальные — наемные воины из всех северных земель, Поморья, островов Варяжского моря. Погибнут эти — придут другие, ничем не хуже. — Замолчав, он пристально смотрит на Люта. — Брат, ты смел и отважен, я не понимаю, как ты можешь терпеть над собой женщину, киевскую княгиню? Разве тебе самому не хочется стать конунгом?

— У Руси уже есть конунг, это сын Игоря — Святослав. Пока он не станет воином, за него будет править мать.

Откинувшись на спинку кресла, Эрик громко смеется.

— Брат, ты рассуждаешь как рус. Но ведь в тебе течет и варяжская кровь, так смотри на все нашими глазами. На Руси смута, киевская княгиня сражается со своими данниками, древлянами. И пока рус убивает руса, мы, варяги, можем сделать то, что раньше не удалось ярлу Рюрику. Ты — князь полоцкой земли, у тебя многие сотни воинов. У меня тоже двадцать сотен викингов. Ты объявишь Полоцк частью Свионии, к нам придут на помощь новые тысячи варягов. И когда княгиня Ольга ослабнет в борьбе с древлянами, мы всеми силами ударим на Киев. Ты станешь конунгом всей Руси, я — ярлом полоцкой земли. Что скажешь на это?

— Чтобы стать конунгом Руси помимо воли русов, надо уничтожить их всех, а это еще не удавалось никому. Ты, ярл, или во власти несбыточных снов, или плохо знаешь русов.

В глазах Эрика вспыхивает недобрый огонек, он хищно скалит зубы.

— Ты стал настоящим русом. Ты совсем забыл о силе и могуществе викингов.

— Нет, брат, я ничего не забываю, — усмехается Лют. — Скажи, Эрик, какие города викинги брали на копье?

— Я забыл их число. Были мы в Ломбардии и Неаполе, Герачи и Сицилии, викинги брали на копье Салерно и Росано, Торенто и Канито. Перед варягами трепещут Париж и Рим, короли Англии ежегодно покупают у нас мир.

— А сколько брал ты русских городов?

Эрик отводит взгляд.

— Ты прав, варягов боятся все, — снова усмехается Лют. — Но только не Русь. Здесь остались кости ярла Рюрика и его братьев Трувора и Синеуса, мечтавших покорить Русь. Смотри не сделай ошибки и ты.

— Мы попросим помощи у германского императора Оттона, тевтоны давно мечтают о русской земле. Мы пообещаем Червенские города полякам, и они тоже помогут нам, Русь велика и богата, ее хватит на всех.

— Она не только богата, но и сильна. Русь всегда побеждает своих врагов, кем бы они ни были. И если недруги снова поползут на Русь, Полоцк и его дружина будут вместе с Киевом. Запомни это, брат, и очнись от своих сладких снов.

Лют встает с кресла, смотрит на Эрика, долго молчит.

— По приказу моего конунга, великой киевской княгини, я выступаю в поход, — наконец говорит он. — Но раньше я хочу проводить тебя. Так гласят обычаи гостеприимства. Скажи, когда твои викинги поднимут паруса?

Эрик опускает глаза, стучит костяшками пальцев по ножнам меча.

— Мы еще не знаем, куда идти. Одни хотят домой, другие — не службу к византийскому императору. Ты зовешь нас с собой под знамя киевской княгини. Чтобы не ошибиться, мы должны узнать волю богов.

— Через три дня ты скажешь мне о своем решении. Прощай, брат…

В шатре главного воеводы киевского войска Ратибора — воеводская рада. Здесь воеводы и тысяцкие киевской дружины, военачальники других русских княжеств и земель: черниговский воевода, брат смоленского князя, сын любечского наместника, лучшие мужи-воины из далеких новгородской, тмутараканской и червенской земель. Вопрос, который им предстоит решить, касается не только Киева, но и всей огромной Руси. Все участники рады стоят плотной молчаливой стеной, глядя на воеводу Ратибора и верховного жреца Перуна.

— Други-братья, — медленно и глухо начинает Ратибор, обводя глазами собравшихся, — мы должны решить сегодня, кто будет владеть столом великих князей киевских, кто будет управлять Русью. Слово, сказанное сейчас нами, будет законом для всех. И потому думайте, други, в ваших руках судьба Руси.

Называя находящихся в шатре «братьями», воевода Ратибор нисколько не грешит против истины. Все они, присутствующие сейчас на воеводской раде, больше чем братья. И не только тем, что десятки раз смотрели смерти в глаза и вместе рубились во множестве битв. Их объединяет общность стремлений, одинаково понимаемое чувство родины и своего служения ей, беззаветная преданность всему, что связано со словом «Русь».

Чтобы занять место в этом ряду, мало просто храбрости и отваги. Таких в русских дружинах — тысячи. Надо стать первым среди суровых и мужественных воинов, заслужить уважение даже у них, ничего не боящихся на свете. И тогда случается то, о чем мечтает каждый воин-русич.

За ним приходят темной грозовой ночью, когда Перун грозно бушует в небесах и мечет на землю свои огненные стрелы. Новичку завязывают глаза и, обнаженного по пояс, ведут на вершину высокого утеса, нависающего над Днепром. И в страшную ночь, когда все живое трепещет от грохота сталкивающихся туч и прячется от бьющих в землю Перуновых стрел, воин дает у священного костра клятву-роту на верность Руси. И в свете ярко блещущих молний каждый из братьев-другов делает надрез на пальце и сцеживает несколько капель крови в братскую чашу, чтобы затем всем омочить в ней губы. После этого на теле нового брата выжигается железом тайный знак — свидетельство его принадлежности к воинскому братству.

Тишина в шатре затягивается.

— Ваше слово, братья, — говорит Ратибор.

Верховный жрец Перуна ударяет в землю посохом, хмурит брови.

— Никогда еще на столе великих князей не было женщин, — глухо произносит он.

— Знаем это, старче, — спокойно отвечает Ратибор. — Что хочешь сказать еще?

— Стол великих князей киевских должен занимать мужчина-воин. Только он будет угоден Перуну и сможет надежно защитить Русь, — твердо произносит старый седой жрец.

— Великий киевский князь — мужчина, это княжич Святослав, сын Игоря, — говорит Ратибор. — Но пока он не вырос, покойный Игорь завещал власть его матери, княгине Ольге. И мы должны решить, признать его волю или нет. Говори первым, мудрый старче, — склоняет он голову в сторону верховного жреца.

— Княгиня Ольга — христианка, в ее душе свил гнездо чужой лукавый Христос, а не бог воинов Перун. Наши боги отвернутся от нее, а значит, и от нас. Слезы и горе ждут Русь при княгине-вероотступнице.

Усмешка раздвигает плотно сжатые губы Ратибора.

— Перун и Христос пусть делят небесную власть, а мы говорим о земной. Мы должны решить, кем будет для Руси княгиня Ольга: только матерью княжича Святослава или нашей великой княгиней. Твое слово, старче…

— Матерью. Только ей и подобает быть женщине.

— А что скажешь ты, воевода Асмус? — обращается Ратибор к высокому худощавому воину с обезображенным шрамом лицом. След от удара меча тянется через щеку и лоб, пересекая вытекший глаз, перетянутый наискось через лоб черной повязкой. Сурово лицо старого воина, холоден взгляд его единственного глаза, до самых плеч опускаются концы седых усов.

Асмус и старый жрец — самые старшие из присутствующих на вече, они были воеводами еще при князе Олеге, вместе с ним водили непобедимые дружины русичей на хазар и греков. Это Асмус во время знаменитого похода Олега на Царьград вогнал в обитые железом крепостные ворота свой меч, а верховный жрец, в то время тоже воевода, подал князю свой щит. И этот славянский щит, повешенный Олегом на рукояти Асмусова меча, стал для ромеев напоминанием и грозным предостережением о могуществе Руси. Слово старого воина значит очень много, и потому в шатре сразу воцаряется мертвая тишина. Но Асмус не спешит. Прищурив глаз, он некоторое время смотрит куда-то вдаль и лишь затем поворачивается к Ратибору.

— Воевода, я знал только князя Игоря, ты же, будучи его первым воеводой, знал и его жену, — неторопливо говорит он. — Скажи нам, что думаешь о княгине Ольге ты сам.

Ратибор задумчиво проводит рукой по усам, смотрит на Асмуса.

— Да, я лучше всех вас знаю княгиню, знаю и то, что она христианка. Но это не было секретом и для князя Игоря. И хоть раз, идя в поход, он передавал свою власть кому-либо другому, кроме Ольги? И разве она хоть раз чем-то не оправдала его надежд, принесла ущерб Руси? Она мудра, расчетлива, тверда. Только такой должна быть русская княгиня.

Среди стоящих в шатре возникает оживление. Вперед выходит воевода Ярополк, начальник киевской конницы, поднимает руку.

— Други, — говорит он, — все мы — воины и потому знали только великого князя, но не его жену. А раз так, то не нам судить о ней, наше дело — исполнить волю погибшего Игоря. Признаем на киевском столе Ольгу, а сами, будучи рядом и не спуская с нее глаз, увидим, по силам ли ей быть нашей княгиней. И если она окажется просто женщиной, каких на Руси множество, пусть будет, как и они, любящей матерью и скорбящей вдовой. Пусть не мы, а всесильное время и ее дела будут судьей.

Ярополк смолкает, сделав шаг назад, сливается с остальными воеводами.

— Кто скажет еще, братья? — спрашивает Ратибор.

Выждав некоторое время, он резким взмахом руки рубит воздух.

— Тогда, други, слушайте последнее слово нашей рады. Воля князя Игоря свята для Руси, для каждого из нас. До тех пор, пока Ольга не нарушит наших древних законов, пока будет блюсти и защищать честь и славу Руси, она будет нашей великой княгиней…

С первыми лучами солнца в шатре княгини появляется отец Григорий. Он, как всегда, спокоен, движения размеренны, неторопливы, но Ольга сразу замечает в его глазах тревожный блеск.

— Что случилось, святой отец? — спрашивает она.

— Крепись, дочь моя, твои несчастья только начинаются, — опустив глаза, тихо говорит Григорий. — Проклятые язычники, враги Христа и нашей святой веры, хотят твоей погибели.

Он ожидает увидеть в глазах княгини страх, смятение, но Ольга лишь прищуривает глаза и плотно сжимает губы.

— Что известно тебе, святой отец?

— Сегодня ночью у воеводы Ратибора была рада. И твои воеводы замыслили против тебя заговор, они не хотят признавать тебя своей княгиней. Бойся их, дочь моя.

Подняв брови, Ольга внимательно смотрит на священника.

— Заговор, святой отец? Откуда знаешь об этом?

— Мой сан позволяет мне видеть и знать то, что не дано другим, — многозначительно отвечает Григорий.

Ольга усмехается.

— О воеводской раде ты не можешь знать ничего, святой отец. На раде не могло быть ни одного твоего соглядатая, и решение воевод навсегда похоронено в их душах.

Легкий румянец заливает бледные щеки священника.

— Твои воеводы никогда не смирятся с тем, что женщина — их великая княгиня, — убежденно говорит он. — Не сегодня, так завтра, не завтра, так через год кто-то из них захочет стать великим князем сам. И тогда горе тебе, дочь моя.

Голос священника звучит страстно, убежденно, он в упор смотрит на Ольгу.

— Никто из смертных не знает своей судьбы, — тихо отвечает она. — Но я твердо знаю одно — воеводы выполнят волю моего мужа, они признают меня великой княгиней. А надолго ли, покажут время и мои дела. Я никогда не выступлю против своих воевод. Запомни — никогда. А сейчас иди.

Перекрестив Ольгу, Григорий опускает голову и, шепча под нос молитву, медленно покидает княжеский шатер. Неужели он ошибся в характере своей духовной дочери? — думает бывший центурион. Куда девались ее покорность, послушание, кротость? Откуда эта жесткость, уверенность в себе, дух противоречия? Где та глина и тесто, из которых он собирался лепить послушную его воле куклу?..

Растянувшись длинной цепочкой, за Эриком идут варяжские жрецы-дротты, старейшие и наиболее чтимые викинги его дружины. Впереди князь Лют со своим сыном, они ведут гостей на старое варяжское капище, в священную рощу. Там первый полоцкий князь из рода варягов Регволд молился Одину, туда и сейчас еще ходят те, кто верит в силу и могущество старых заморских богов.

На опушке священной рощи стоят четыре столба, поддерживающих высокую крышу. Под ней — вбитое в землю кресло для князя Люта, деревянные скамьи для остальных участников торжества. Перед навесом огорожена валунами круглая площадка, посреди которой уже ярко пылает жертвенный костер. Вокруг стоят большие, грубо вытесанные из камня и дерева фигуры варяжских богов-идолов, отблески огня играют на их угрюмых жестоких лицах. Возле костра снует вещунья Рогнеда, вдова недавно умершего последнего полоцкого дротта.

Рогнеда бьет в било. Старший из дроттов становится лицом к огню, поднимает руки.

— О боги, — громко звучит в тишине его голос, — услышьте меня. Услышь меня ты, повелитель бурь и ветров Один. Услышь меня ты, мудрая и добрая Фригга, его жена. Услышь меня и ты, вечно живущий в пещере и мечущий огненные стрелы Тор, их сын. Боги, услышьте меня, дайте совет своим детям…

Прищурившись на огонь, Эрик вслушивается в голос дротта и думает о своей далекой холодной родине. Неожиданно прервавшийся на полуслове голос дротта заставляет его открыть глаза и забыть обо всем на свете: вдали, на небольшой заводи, свободной от камыша, виднеется человеческая фигура. В ярком свете луны серебрится чешуйчатая кольчуга, поблескивает варяжский шлем, Дым от костра, сносимый в сторону заводи, временами обволакивает фигуру так, что видны только ее очертания. Подавшись всем корпусом вперед, Эрик до предела напрягает зрение. Кто из богов, услышав заклинания старого дротта, принес им знамение? Стоящая на воде фигура медленно разворачивается, поднимает над головой руку и резко бросает копье. Эрик поднимает голову и по луне, по расположению звезд сразу определяет, что копье брошено в сторону древлянской земли. В следующий миг набежавшее на луну облако погружает все в темноту. Когда же лунный свет снова заливает болото, фигуры уже нет.

И тут в полной тишине раздается вдруг торжествующий голос старого дротта:

— Один, ты явил нам свою волю! И мы, твои дети, выполним ее.

Старый дротт поднимает с земли узкогорлый кувшин с вином, наливает над всеочищающим пламенем жертвенного костра два кубка, протягивает их Люту и Эрику, говорит медленно, тяжело роняя слова:

— Вы видели и слышали волю Одина. Вам предстоит выполнить ее.

Утром Хозрой пробирается к лачуге лесной вещуньи.

— Рассказывай, — нетерпеливо спрашивает он.

Рогнеда зевает, прикрывает беззубый рот ладонью.

— Нечего рассказывать. Боги дали свой знак раньше, чем я успела сделать все по-твоему. Сам Один указал дорогу ярлу Эрику и его викингам на древлян.

Хозрой презрительно кривит губы.

— Сам Один? Рассказывай, как все было, И ничего не придумывай.

Он внимательно выслушивает рассказ вещуньи, некоторое время задумчиво гладит бороду, затем пристально смотрит на Рогнеду.

— Ты сама видела Одина? Или повторяешь чужие слова?

— Видела собственными глазами, как сейчас тебя. Это был он, могучий и грозный бог варягов.

— Хорошо, пусть будет так. Ты не сделала того, что должна была сделать, но теперь ты отведешь меня на ваше требище и укажешь место, где видела Одина.

— Я не могу этого сделать. Ты иноверец, и боги покарают меня за это.

— Тогда я сам найду это место. Туда, — коротко приказывает он своим двум слугам, указывая на заводь среди болот,

Хозрой внимательно смотрит, как слуги плетут широкие мокроступы, чтобы не провалиться в трясину, как подбирают себе длинные палки, как осторожно, один за другим, скрываются в камышах.

Они возвращаются не скоро, но приносят то, что Хозрой и ждал, — длинное русское копье.

Отослав слуг, Хозрой идет к Рогнеде.

— Вот копье, которым твой Один указал путь на древлян. Скажи, зачем варяжскому богу славянское копье? И разве вообще нужны богам земные вещи?.. То был не Один, а рус, и пришел он не с неба, а по тропе среди камышей. Русы перехитрили тебя, старую и мудрую вещунью.

В глазах Рогнеды появляется злой блеск.

— Они перехитрили тебя, хазарин.

— Русы перехитрили нас обоих, Рогнеда, — миролюбиво говорит Хозрой. — И потому мы оба должны отомстить за это. Разве русы не надсмеялись над богами варягов, выдав себя за Одина?

Вещунья презрительно кривит губы.

— Мне некому и не за что мстить. А если русы оскорбили наших богов, то боги сами и отомстят.

Хозрой лезет за пояс, достает оттуда кожаный мешочек, протягивает его вещунье.

— Пусть будет так, я отомщу только за себя. Но ты поможешь мне.

Рогнеда выхватывает мешочек, прячет его у себя за пазухой.

— Приказывай, хазарин.

— Завтра ты придешь к ярлу Эрику и скажешь, что видела во сне Одина, что он звал варягов в поход на славян, но не против древлян, а на киевлян.

— Эрик позовет старого дротта, и он повторит то, что уже сказал прошлой ночью.

— Он не найдет старого дротта, — с зловещей усмешкой говорит Хозрой.

Вещунья с испугом смотрит на купца.

— Что ж, все люди смертны, — наконец выговаривает она. — Но не будет этого дротта, будет другой.

— Дротты тоже люди, — перебивает ее Хозрой. — Ты знаешь всех жрецов, Рогнеда, неужели все они избегают богатства?

Вещунья на мгновение задумывается.

— Я знаю одного… Говорить с ним буду я, а платить ты…

Утром среди варягов поползла молва, что старая колдунья Рогнеда видела вещий сон. Будто сам Один, явившийся к ней, снова звал ярла Эрика и его викингов в поход на русов, но не против древлян, а против киевской княгини Ольги. Когда же Эрик, услышавший об этом, приказал доставить к нему старого дротта, чтобы тот истолковал этот знак богов, посланцы явились ни с чем. Старый дротт еще вечером отправился в лес собирать целебные травы и до сих пор не вернулся. Распорядившись доставить его немедленно после прихода, Эрик послал за Рогнедой.

Прищурившись, князь Лют внимательно оглядывает стоящую перед ним девушку. Молодая, стройная, с миловидным свежим лицом, с распущенными по плечам длинными золотистыми волосами, она смело смотрит на князя.

— Кто ты, дева? — медленно спрашивает Лют.

— Я Любава, дочь твоего бывшего сотника Брячеслава. Вместе с тобой и киевским Игорем он ходил в последний поход на Царьград и не вернулся оттуда.

— Я помню его. Он был храбрым воином и умер со славой, как и подобает русичу. Но что привело ко мне тебя, его дочь?

— Княже, три дня назад я собирала в лесу грибы и наткнулась на раненого пса. Кто-то ударил его ножом, он потерял много крови и был едва жив. Я взяла его к себе, выходила целебными травами и кореньями. Но пес, едва встав на ноги, начал рваться в лес. Сегодня мы его отпустили, он прибежал в глухой овраг и стал разрывать лапами землю. Мы с матерью помогли ему и обнаружили мертвеца. Человек этот умер не своей смертью, княже, его убили. С этой татьбой я и пришла к тебе.

— Ты знаешь убитого?

— Да, княже. Это чужеземец, варяг. И не простой викинг или купец, а главный их жрец. Я слышала на торжище, что он пошел в лес и до сих пор не вернулся.

Лют опускает голову, хмурится. Он тоже знает, что в лесу исчез верховный жрец Одина, что его поиски ни к чему не привели. И вот сейчас, если девушка говорит правду, обнаружен его труп. Это может накликать беду. Русские законы делили убийства на два вида: в сваде, то есть в ссоре, неумышленно, по неосторожности, и в разбое, то есть заранее обдуманно, с умыслом. Сейчас был случай явного разбоя.

— В день, когда нашла собаку, видела еще кого в лесу? — спрашивает князь.

— Да. Встретила двух челядников одного хазарского купца. Заметив меня, они спрятались за деревом, но я за день до этого покупала у хазарина бусы и хорошо запомнила их.

— Кто тот купец?

— Хозрой. Он уже несколько дней сидит на торжище.

— Слыхал о таком, вертится он вокруг пришлых варягов. Понятное дело: у него товар, у викингов — деньги. Но что делать его челядникам в лесу, зачем прятаться? Ты не ошибаешься, Любава?

— Нет, княже, не ошибаюсь.

— Хорошо, жди меня во дворе. Укажешь место, уже оттуда я начну гнать след. И знай, что с этой минуты ты главный видок в этом деле.

Когда девушка выходит, Лют громко хлопает в ладоши, и на пороге горницы вырастает слуга-дружинник.

— Пошли за ярлом Эриком и хазарином купцом Хозроем, — приказывает князь. — Чтобы к обеду оба были здесь…

Хозроя приводят на княжеское подворье уже через час прямо с торжища, ярл Эрик является в назначенное время, окруженный десятком вооруженных викингов. Князь Лют, коротко сообщив собравшимся обо всем случившемся, велит Любаве идти в лес и показать место, где она нашла труп.

Жрец лежит в неглубокой яме лицом вниз, убитый ударом ножа в спину. По содранной одежде видно, что его тащили, прежде чем закопать здесь.

— Любава, — говорит князь Лют, — ты единственный видок, расскажи всем, что видела и знаешь. И помни, что за ложное слово падет на тебя гнев наших богов и тяжесть княжеской кары.

Торопясь от волнения, Любава быстро рассказывает все с самого начала.

— Хазарин, что делали в тот день в лесу твои рабы? — спрашивает Лют у Хозроя, когда Любава смолкает.

— Светлый князь, мои люди в тот день не были в лесу, — твердо говорит купец. — У меня здесь всего два раба, и оба весь тот день помогали мне на торжище.

— Что скажешь на это, дева? — спрашивает князь. — Настаиваешь ли, что видела в лесу слуг купца Хозроя?

— Это были они, княже. Я готова принести в том священную роту богам.

Лют смотрит на стоящего в окружении викингов Эрика.

— Ты все слышал, ярл? Кому у тебя больше веры: деве или хазарину? Дротт был твоим братом по крови и вере, а потому я прошу и тебя быть судьей в этом деле.

Эрик трогает свою густую рыжую бороду, пожимает плечами.

— Кто-то из двоих врет, а потому надо гнать след дальше.

Лют в знак согласия кивает головой, поднимает руку.

— Дева и купец, слушайте мое слово. Каждый из вас должен доказать свою правоту или уличить другого во лжи. А если через три дня и три ночи никто из вас не очистит себя от подозрений, вашу судьбу решит божий суд.

— Княже, у меня есть один видок, — громко звучит голос Любавы. — Он не может сказать в мою защиту ни одного слова, но он наверняка обличит хазарина во лжи.

— Кто он?

Девушка указывает на сидящего возле нее пса.

— Этот пес защищал своего хозяина и видел его убийц. Прикажи доставить сюда челядников хазарина, и пес укажет убийцу своего хозяина.

У Хозроя от страха перехватывает дыхание, но он ничем не выдает своего волнения.

— Светлый князь, моих рабов нет сейчас в городе. Еще утром я отправил их вниз по реке скупать мед и воск. Прости, светлый князь, за это…

И тут на помощь Хозрою приходит Эрик.

— Когда вернутся твои рабы? — спрашивает он.

— Завтра вечером.

— Сразу приходи с ними на княжье подворье. Мы с князем будем ждать там. И горе тебе, если ты лжешь…

Микула не первый год знает стоящего перед ним дружинника, но все-таки еще раз внимательно оглядывает его. Высокий, широкоплечий, весь налитый здоровьем и силой, это лучший сотник из числа подчиненных Микуле воинов, его правая рука в том непростом деле, из-за которого тысяцкий прибыл в Полоцк.

— Ярослав, — говорит Микула, — мы смогли перехитрить наших врагов в священной роще, но не усмотрели за ними до конца. Они убили старого варяжского дротта, и теперь голос и воля бога викингов Одина в руках вещуньи Рогнеды и хазарина Хозроя. Они хотят бросить двадцать сотен варяжских мечей против наших братьев-киевлян. Наша цель — не допустить этого. Вот я и призвал тебя ночью. Если наши враги не дремлют, не время спать и нам.

— Я слушаю тебя, воевода.

— Сегодня в лесу найдено тело убитого дротта. Я уверен, что его смерть — дело рук Хозроя и Рогнеды, но это надо доказать князю Люту и ярлу Эрику. Это могут сделать только Любава и уцелевший пес покойного. Это понимаем не только мы, но и убийцы, и они постараются избавиться от видоков любым способом. Мы должны сберечь девушку и пса до судного дня. Возьми десяток лучших воинов и не отходи от Любавы ни на шаг.

— Воевода, с этой минуты ее жизнь будет на моей совести, — склоняет голову сотник.

— Выслушай и запомни на прощанье один совет: пуще всего опасайся старого хазарина. Он хитер и вероломен, подл и коварен, для него нет ничего святого. А потому бойся его как ползучей гадины…

Лодка утыкается носом в берег, останавливается. Сотник Ярослав поднимается со скамьи, легко прыгает на песок, смотрит на двух гребцов-дружинников, вытаскивающих из уключин весла.

— Захватите рыбу и сразу к Любаве… буду ждать вас у нее.

Он поправляет на голове шапку, стучит сапогом о сапог, стряхивая с них прилипшую рыбью чешую, взбегает вверх по склону обрыва. Придерживая рукой ножны меча, быстро шагает по тропинке, причудливо петляющей между кустами. Солнце прячется за верхушки деревьев, в лесу начинает темнеть, от близкой реки веет прохладой. Сотник зябко передергивает плечами и с сожалением думает, что зря не взял с собой на рыбалку плащ, оставив его утром в избе у Любавы.

Вдруг он замедляет шаг, останавливается. Прямо на тропа лежит узорчатый пояс, к нему пристегнут широкий кривой кинжал в богато украшенных ножнах. Сотник наклоняется к поясу, и в тот же миг сильный удар дубиной обрушивается ему на голову.

Он приходит в сознание на дне глубокого оврага. Руки и ноги связаны, во рту кляп, ножны меча и кинжала пусты. Не показывая, что пришел в себя, Ярослав сквозь едва приоткрытые веки бросает внимательный взгляд по сторонам. Возле костра сидят пятеро, троих из них сотник узнает сразу: это хазарский купец и два его раба-челядника. Недалеко от огнища лежат на земле еще несколько воинов-варягов, они пьют из кубков хмельный ол, заедая его вяленой рыбой с хлебом. Ярослав напрягает слух.

— Что скажешь, раб? — спрашивает Хозрой у своего челядника. — Сделал, что я велел?

— Да, господин. Я узнал: киевский тысяцкий поставил на постой к Любаве пять своих воинов. По твоему приказу мы выкрали старшего.

— Хорошо. Окуните его в ручей, пусть очнется.

Сотника грубо хватают за ноги. Он слабо стонет, и его снова кладут на землю.

— Рус, ты полностью в моей власти, — говорит Хозрой. — Выбирай: проведешь нас в избу к Любаве или примешь смерть в этом овраге.

Ярослав презрительно кривит губы, отворачивается. Хозрой поднимается на ноги, со злостью пинает сотника в бок.

— Проклятый рус, я так и знал, что он откажется. Но ничего, одним на подворье меньше будет.

Он отходит к костру, смотрит на челядников.

— Тушите костер, сейчас идем к Любаве. А ты, — смотрит он на одного из рабов, — останешься здесь и перережешь русу горло.

Когда костер гаснет, а Хозрой со своими спутниками исчезает в лесу, оставшийся в овраге челядник подходит к Ярославу. Выхватив нож, он заносит его над головой сотника, но затем опускает. Разве он забыл, что душа убитого руса, видевшая и запомнившая убийцу, будет преследовать его днем и ночью, во сне и наяву, чтобы отомстить? И потому он не отберет жизнь у связанного руса, пусть он умрет сам. Проверив надежность пут на руках и ногах сотника, он привязывает его к дереву. Пусть комары отнимут жизнь у руса, пусть им мстит его душа, лишенная тела и не вознесшаяся к предкам, обреченная неприкаянной вечно скитаться между небом и землей…

Недалеко от избы Любавы Хозроя встречает один из его тайных соглядатаев.

— Все в порядке, господин, — сообщает он, — русы спят. Все ночуют на сеновале, так что Любава с матерью в избе одни.

Хозрой не теряет ни минуты, все им продумано заранее. Десяток варягов, которым он хорошо заплатил, осторожно перелезают через плетень. Четверо из них с обнаженными мечами замирают возле сеновала, остальные подкрадываются к избе. Вот они подпирают колом дверь, обкладывают стены сухим мохом, поливают его дегтем. После этого четверо с луками в руках прячутся в кустах напротив окон, двое остаются возле стены. Вспыхивает едва заметный огонек, пахнет дымом. Внутри избы раздается собачий лай, варяги, спрятавшиеся в кустах, натягивают тетивы своих луков, но спустить их не успевают. В воздухе свистят стрелы, и все четверо падают мертвыми на сухую траву. Двое поджигателей бросаются к плетню, но стрелы неизвестных стрелков догоняют их на полпути. Четверо викингов, стоящих возле дверей сеновала, бросают мечи и хватаются за свои луки, но поздно: они тоже разделяют участь остальных своих товарищей, пережив их лишь на несколько мгновений.

Хитер и изворотлив хазарин Хозрой, но он не учел, что хитры и другие. Сотник Ярослав, поселившись у Любавы с четырьмя дружинниками, шести остальным велел днем находиться в другом месте, а ночью тайно и бесшумно пробираться через зады подворья к избе и не спускать с нее глаз. И все случилось именно так, как рассчитал русский сотник. Когда стоявший в стороне Хозрой увидел появившихся на подворье шестерых русичей с луками в руках и выскочивших с сеновала еще четверых с обнаженными мечами, он понял все, И он бросился в темноту, как тать, преследуемый сторожами.

Голос священника звучит тихо и проникновенно:

— Дочь моя, уже не первый раз предупреждаю я об опасности, но ты не внемлешь словам моим, все боишься защитить себя и сына,

Ольга удивленно вскидывает глаза.

— Защитить сына? Но что ему угрожает? Святой отец, ты что-то знаешь?

— Дочь моя, смотри, ты можешь опоздать в борьбе с недругами…

— Я слушаю тебя, святой отец.

В глазах священника зажигается радостный блеск. Вот тот долгожданный миг, когда он вложит в ее смятенную душу свою волю.

— Беда грозит не только тебе, но и сыну. Я знаю лишь один способ спасти Святослава. Но он потребует от тебя истинно материнской мудрости и твердости. — Григорий замолкает, внимательно смотрит на Ольгу.

— Продолжай, — глухо говорит княгиня.

— Твой сын должен находиться там, где его не достанут никакие враги, Разве по договорам с Византией, заключенным князем Олегом и князем Игорем, Русь и империя не должны помогать друг другу?

Ольга грустно усмехается.

— Я знаю эти договора, святой отец. Но Русь еще никогда не просила помощи у империи, зато сколько раз молила об этом Византия. И сколько раз посылала Русь ей на помощь свои дружины, проливала свою кровь за ее интересы. Я не нуждаюсь в помощи империи, святой отец.

— Ты не так поняла, дочь моя. Не Русь будет просить помощи у Византии, а ты, мать и христианка, попросишь убежище для своего сына у патриарха, но для этого ты должна крестить сына. Первый среди христиан не может приютить у себя язычника.

Глаза Ольги широко открываются.

— Крестить? Кто мне это позволит?

— Мы сделаем это тайно, дочь моя, о крещении будут знать только двое — ты и я.

Ольга задумывается. Священник принимает это за смятение и колебание и спешит закрепить успех, тотчас велит служке принести купель и все необходимое для крещения.

— Приступим, дочь моя? — осторожно спрашивает он.

Ольга не успевает ответить. Полог шатра распахивается, на пороге вырастают фигуры воевод.

— Прости, великая княгиня, что тревожим, — говорит Ратибор. — Мы проверяли стражу и видели, как к твоему шатру скользнула тень. Потому и решили узнать, все ли у тебя спокойно.

Взгляд воеводы останавливается на купели, лежащих на столе евангелии, кропиле, большом кресте.

— Что задумал, ромей? — грозно спрашивает Ратибор.

Григорий выпрямляется перед воеводой во весь свой рост, берет со стола крест-распятие, выставляет его перед собой.

— Не богохульствуй, язычник! Не мешай творить святой обряд!

— Святой обряд? — Воевода отшатывается и хватается за меч.

— Остановись, воевода, — устало говорит Ольга и машет рукой Григорию: — Иди отдыхать, святой отец. А вы, Асмус и Свенельд, проводите его.

Когда в шатре остается один Ратибор, Ольга откидывается на спинку кресла, звонко, весело смеется. От неожиданности Ратибор вздрагивает.

— Прости, великая княгиня!

— Я смеюсь над ромеем, — говорит Ольга. — Смешны и жалки эти иноземцы в своем самолюбовании и кичливости. Ромей думает, я не вижу, что он хочет править через меня Русью.

— Он опасен, великая княгиня, — замечает Ратибор.

— Знаю, воевода. И потому не хочу рисковать жизнью сына. Сегодня утром ты возьмешь княжича к себе в дружину. Мудрейший из русичей — Асмус — его дядька, так пусть еще и храбрейший из воинов станет ему учителем. Пусть уже сейчас знает княжич друзей и врагов Руси, пусть отроком познает жизнь и думы русичей, пусть с детства растет заступником земли русской.

— Ты правильно решила, великая княгиня, — дрогнувшим голосом говорит Ратибор. — Пусть сама Русь будет учителем и воспитателем юного княжича, а тысяцкий Микула станет ему наставником и другом. Но что делать с ромеем?

— Забудь о нем, воевода. Ромей хитер, льстив и вероломен, но таковы все, кто правит новым Римом, нашим извечным недругом. А чтобы побеждать врагов, их надо знать, причем не только то, что они говорят и пишут о себе, но и что скрывают. Я многое узнала у ромея, но сколько еще хотелось бы и понять! Я хочу познать, как живет империя, как управляют базилевсы своими двунадесятью народами, как собирают они налоги, как борются со смутами. Так пусть мой святой отец, сам того не ведая, послужит не только новому Риму, но и Руси…

Деревянный пол скрипит и прогибается под тяжелыми шагами князя Люта, который, заложив руки за спину, ходит из угла в угол перед стоящим в дверях тысяцким Микулой.

— Я не звал тебя, киевлянин. Разве мои гридни не сказали, что после обеда я всегда почиваю?

— Сказали, князь. Но что значат слова гридней, коли брат нужен брату?

— Я не брат тебе, тысяцкий. Но раз ты пришел, готовься держать ответ за свои дела. О них я хотел говорить с тобой вечером, но ты сам ускорил этот разговор.

— Слушаю тебя, князь.

— Вчера утром на подворье Любавы, дочери покойного сотника Брячеслава, найден десяток побитых стрелами варягов. В этой татьбе ярл Эрик обвиняет тебя, тысяцкий Микула. Он требует на тебя управы.

Нахмурив брови, Микула пристально смотрит на Люта.

— Управы требует только варяжский ярл или ты тоже, полоцкий князь?

— Пока только ярл.

— Князь, я привык отвечать за свои дела. Но сейчас у нас есть другое, более важное.

Микула подходит к открытому окну, расстегивает широкий пояс, кладет его вместе с мечом на лавку, начинает снимать кольчугу. Замерев от удивления на месте, Лют смотрит, как тысяцкий стягивает с себя вначале кольчугу, затем рубаху и, обнаженный по пояс, становится в поток солнечных лучей, льющихся через окно в горницу.

— Смотри, князь, — говорит он, поднимая руку.

И в лучах солнца под мышкой у тысяцкого Лют видит выжженное каленым железом тавро: длинный русский щит и скрещенные под ним два копья. Это тайный знак, наложенный в грозовую ночь на днепровской круче. Точно такой же знак уже двадцать лет носит на своем теле и полоцкий князь.

— Здравствуй, брат, — тихо говорит Лют. — Прости за обидные речи, что слышал от меня. Почему сразу не сказал, кто ты?

— Потому что ты знал меня только как посла великой княгине Ольги. Но сегодня утром прискакал ко мне гонец от главного воеводы Ратибора с вестью о раде наших другов-братьев и взятии Искоростеня. Потому, княже, я буду говорить с тобой от имени рады и воеводы Ратибора, ставшего после смерти князя Игоря нашим первым и старшим братом. Не великокняжеский гонец, а твой брат будет говорить с тобой.

— Слушаю тебя, — склоняет голову Лют.

— Узнав о смуте в древлянской земле, недруги Руси решили воспользоваться этим, поживиться за ее счет. И рада велела нам, князь Лют, не допустить, чтобы викинги ярла Эрика обнажили меч против Руси, чтобы никакой другой супостат с запада или севера не топтал Русскую землю. Вот чего требует от нас с тобой рада, вот о чем по ее повелению пришел я говорить с тобой.

Глаза полоцкого князя зло сверкают, губы растягиваются в кривую, недобрую усмешку, пальцы обеих рук сжимаются в кулаки.

— Значит, вороги решили слететься к русским рубежам?! — с присвистом переспрашивает он. — Что ж, пускай слетаются, посмотрим, кто из них назад улетит!

Ударом ноги он распахивает дверь.

— Гридень! Прикажи принести нам с тысяцким заморского вина и старого меда! Самого лучшего, что храню для дорогих гостей! И живо, нам некогда ждать!

Подворье перед княжеским теремом полно народа. Тут полоцкие горожане и ремесленники, смерды из окрестных весей, русские и варяжские дружинники, славянские и иноземные купцы с торжища. Вездесущая детвора облепила даже деревья и крыши соседних домов. На высоком крыльце терема сидит князь Лют, рядом с ним стоят ярл Эрик и тысяцкий Минула, за ними теснится группа знатных полочан и викингов. Перед крыльцом лицом к князю и ярлу стоят хазарин Хозрой и Любава, слева от них сидят на длинной деревянной скамье русские и варяжские жрецы. Толпа бурлит, она возбуждена и полна нетерпения. Князь Лют поднимает правую руку. И сразу на подворье наступает тишина.

— Заморский гость и ты, русская дева, — говорит князь, — я дал вам три дня, чтобы вы доказали правоту своих слов. Что скажешь ты, купец?

— Мои рабы не были в лесу, светлый князь, они могли бы подтвердить это даже при испытании огнем и железом. Но они до сих пор не вернулись ко мне, я не знаю, где они и что с ними.

— Кто еще, кроме исчезнувших рабов, может очистить тебя от навета?

— Никто, светлый князь. Я стар и одинок, брошен даже своими рабами. Кто может стать на мою защиту? — Голос хазарина дрожит от волнения, на глазах появляются слезы. — Вся моя надежда — только на твое великодушие и доброту, светлый полоцкий князь.

— А что скажешь ты, дева? — спрашивает Лют.

— Челядники купца были в лесу, — громко отвечает девушка. — Их видела я, их может узнать этот пес, который защищал своего хозяина. Поэтому кто-то и хотел сжечь нас обоих., поэтому и нет сегодня на судилище челядников купца.

— Кто еще, кроме бессловесного пса, может подтвердить твой навет на купца? — спрашивает Лют.

— Сам купец, — смело говорит Любава. — Разве мнимое исчезновение его рабов не говорит о том, что он боится показать их псу убитого дротта?

В толпе на подворье возникает гомон, но князь Лют снова поднимает руку, и шум стихает.

— Купец и дева, никто из вас не убедил меня в своей правоте. И потому тяжбу между вами пусть решит божий суд. Я обещал вам его, так пусть он свершится!

— Да будет так, — твердо говорит стоящий рядом ярл Эрик.

Сидящие на скамье верховный жрец Перуна и главный дротт Одина встают, варяг вздымает руки к солнцу, славянин с силой бьет концом посоха в землю.

— Божий суд!..

Русичи знают несколько видов божьего суда: испытание огнем, железом, водой, или судебный поединок между сторонами или свидетелями. Божьи суды применяются, когда показаний послухов или видоков, а также других доказательств явно недостаточно. Тогда правоту одной из сторон указывают боги, всегда встающие на сторону невиновного. Но у славянки и у хазарина разные боги. Значит, покровительство неба обеспечено обоим, и остается самый надежный и проверенный способ — поединок. Но как могут сражаться старик и женщина?

— Купец и дева, вашу судьбу должны решить боги! — говорит князь Лют. — Но негоже бороться старости и материнству, а потому волю богов пусть узнают те, кто встанет на вашу защиту! Так гласят законы и так будет!

Князь медленно обводит глазами замершую перед ним толпу.

— Люди! Русичи и иноземцы! Кто желает встать на защиту гостя из Хазарии и доказать его невиновность?

Какое-то время над подворьем висит тишина.

— Я сделаю это!

Лют сразу узнает шагнувшего. Это Индульф, сотник из дружины ярла Эрика, один из лучших бойцов. Исполинского роста, с могучими плечами, длинными руками, обладающий необузданным нравом, он силен и опытен. В бою он всегда стоит в передней шеренге, первым бросается на чужую стену щитов. Не знает только князь Лют, какой ценой удалось купцу Хозрою купить этого воина.

Посреди подворья Индульф останавливается, со свистом вырывает из ножен длинный тяжелый меч, облокачивается на огромный, величиной с амбарную дверь, щит. Его шлем, украшенный перьями, сверкает, кольчуга, усиленная на груди квадратными стальными пластинами, тускло блестит, сам викинг, уверенный в своей силе и непобедимости, горделиво смотрит по сторонам. Дикой и несокрушимой силой веет от его огромной фигуры, страх и ужас вызывает его чуть искривленный широкий меч, его заросшее густой бородой и испещренное багровыми шрамами лицо.

А перст князя Люта уже направлен на Любаву.

— А кто встанет на защиту славянской девы? Кто принимает вызов отважного викинга Индульфа?

Едва стихает звук его голоса, как тысяцкий Микула делает шаг вперед.

— Я, княже!

Толпа на подворье взрывается гулом восторженных голосов. Микула спускается с крыльца, идет сквозь расступающийся перед ним людской водоворот, Не доходя до викинга несколько шагов, тысяцкий останавливается, спокойно обнажает свой меч. Варяг на голову выше русича, рядом со стройным и подтянутым славянином он кажется каменной глыбой.

Стоящий на крыльце князь Лют резко опускает руку.

— Да свершится воля богов!

И в то же мгновенье, даже не размахнувшись, викинг прямо с земли устремляет свой меч в грудь русича. Но Микула начеку. Не сдвигаясь с места, он лишь подставляет край своего щита. Рванув меч назад, Индульф заносит его над головой и обрушивает на противника новый удар. Отскочив в сторону, Микула избегает удара и мгновенно наносит свой, но русская сталь лишь скользит по умело подставленному щиту. Проревев, словно раненый тур, викинг выставляет вперед огромный щит и, вращая над головой мечом, наступает на русича. Удары падают один за другим. Микула с трудом увертывается от них, принимая на щит только самые опасные.

— Индульф, Индульф! — беснуются стоящие в толпе викинги.

Они знают толк в подобного рода зрелищах. Наемные воины, сражающиеся почти во всех концах мира, они видели бои специально обученных рабов-гладиаторов, поединки на ипподромах людей с дикими зверями, не в диковинку им и судебные поединки. И схватка между такими опытными и знаменитыми воинами, как Индульф и Микула, доставляет им истинное наслаждение.

Подбадриваемый криками товарищей, Индульф наседает на Микулу. От его частых и сильных ударов уже нет возможности уклоняться, они сыплются градом, все чаще и чаще падают на русский щит. И вот под очередным ударом щит трещит. Кажется, что еще немного, и он разлетится вдребезги. И тут Микула отбрасывает щит в сторону и обхватывает рукоять меча обеими руками. И вмиг стихают крики беснующихся викингов. Все находящиеся на подворье вдруг понимают, что настоящий бой начинается только сейчас.

Глаза Микулы недобро вспыхивают, на лице появляется и застывает злая гримаса. Пригнувшись, киевлянин первый прыгает на врага. Быстр и точен удар его меча, искрится и гремит под ним варяжский щит, а славянский меч уже сверкает перед самыми глазами викинга, заставляя его отшатнуться в сторону. Теперь наступает Микула. Он заставляет Индульфа все время прятаться за щитом, не дает ему возможности нанести ни одного своего удара. Но вот, выбрав момент, Индульф быстро шагает вперед и заносит свой огромный меч над головой Микулы. Прыгнув навстречу, Микула перехватывает его своим мечом. И так они замирают в шаге друг от друга. От неимоверных усилий на шее варяга вздуваются синие вены, округляются и лезут из орбит глаза, багровеет лицо. И когда кажется, что славянин сейчас не выдержит, он вдруг отпрыгивает в сторону и приседает, держа перед собой меч. Индульф бросается вперед, тут Микула с силой выбрасывает свой меч под открывшийся левый край щита варяга.

Многоопытен и расчетлив киевский тысяцкий, зорок и верен его глаз, а потому точен и неотразим удар. Меч входит в узкую полоску между двумя стальными пластинами на кольчуге викинга. Сделав шаг навстречу Микуле, он тяжело падает на землю.

Какое-то время на подворье стоит мертвая тишина, затем она взрывается громкими криками полоцких горожан и дружинников, Лишь викинги, угрюмо насупившись, хранят молчание.

— Люди, русичи и иноземцы! — звучит над подворьем голос князя Люта. — На ваших глазах свершился суд божий, само небо указало нам правого и виновного! Русская дева, волей богов ты очищена от подозрений, и все твои слова признаны правдой! А ты, хазарин, будешь держать ответ за свое злодеяние.

Князь оборачивается в сторону Хозроя, но место, где купец только что был, пусто. Презрительно скривив губы. Лют поднимает руку.

— Люди, слушайте все! Хазарский купец Хозрой отныне не гость Руси, а тать и головник! Всяк, кто изловит и доставит его ко мне, получит награду!

Подворье постепенно пустеет, вскоре на нем остается лишь группа викингов, окруживших мертвого Индульфа, Устало опустившись на крыльцо, Лют смотрит на Эрика.

— Ярл, вечером у меня застолье, жду на нем и тебя с викингами.

Веселье в княжеском тереме в полном разгаре, когда Лют ставит на стол свой кубок, трогает за локоть Эрика.

— Ярл, погоди пить, хочу спросить тебя.

Эрик с неудовольствием отнимает от губ чашу с вином, вытирает рукой липкую от хмельного зелья бороду.

— Слушаю тебя, брат.

— Ты обещал спросить совета у богов и сказать мне, куда двинешься из Полоцка со своими викингами. С тех пор прошло много времени, а я так и не слышал твоего ответа. Скажи мне его сейчас…

— Боги не дали нам ответа, брат. Один указал старому дротту дорогу на древлян, а райские девы валькирии, говорившие с вещуньей Рогнедой, и огненные стрелы, посланные Тором, позвали нас в поход на полян. Когда новый дротт снова хотел узнать волю неба, боги не ответили ему ничего. Я до сих пор не знаю, что мне делать.

— Жаль, — жестко говорит Лют, — потому что завтра вечером тебе придется покинуть полоцкую землю.

Эрик удивленно поднимает брови.

— Завтра вечером? Ты торопишь меня? А мне еще Нужно узнать волю богов и держать перед походом совет со своими воинами-гирдманами.

— У тебя для этого будет сегодняшняя ночь и целый день завтра, ярл. За это время ты можешь сделать все. Главное, запомни одно: чтобы завтра вечером ни одного твоего викинга в Полоцке не было,

Ярл с грохотом ставит чашу на стол, поднимает на Люта глаза.

— Ты гонишь меня, брат? Ты забыл о святом законе гостеприимства?

Глаза Люта сужаются, на скулах вздуваются желваки.

— Закон гостеприимства, ярл? И это говоришь мне ты? Мы, русичи, добры и приветливы к своим друзьям и гостям, но мы суровы к врагам. А ты уже не гость на полоцкой земле, ярл. Вступив в злодейский сговор с хазарином Хозроем, ты собираешься вести своих викингов на киевлян, наших братьев. Возноси хвалу небу, что я еще разговариваю с тобой.

Эрик с такой силой ударяет кулаком по столу, что подпрыгивают и падают кубки.

— Ты угрожаешь мне, полоцкий князь? Смотри, пожалеешь об этом.

Лют тихо смеется.

— Мне незачем угрожать тебе, ярл. Я просто не хочу лишней крови, а потому взываю к твоему благоразумию. Ты перестал быть гостем полоцкой земли — так покинь ее подобру-поздорову.

— Ошибаешься, князь. Одно мое слово, и конунгом Полоцка стану я.

Лют хватает Эрика за локоть, с силой сжимает его и, заставив ярла встать, подводит его к открытому настежь окну.

— Взгляни на подворье, ярл.

Тряхнув головой, чувствуя, что начинает трезветь, Эрик смотрит во двор. Внизу у длинных столов вперемежку сидят русские и варяжские дружинники. Эрик с ужасом замечает, как пьяны его викинги. Многие еле держатся на ногах, другие свалились на землю и спят под столами, те, что еще способны передвигаться, сгрудились вокруг седого певца-скальда и подпевают ему хриплыми голосами. Эрик обращает внимание и на то, как много снует сегодня между столами княжьих прислужников-гридней в шлемах и боевых кольчугах. От взгляда ярла не ускользает и несколько групп русских дружинников, стоящих в тени деревьев невдалеке от пирующих со щитами и копьями в руках.

Подошедший к Люту киевлянин Микула протягивает ему горящий факел, и князь со зловещей усмешкой оборачивается к Эрику.

— Ярл, стоит мне взмахнуть этим факелом в окне, и через минуту на подворье не будет ни одного живого викинга. А через час будут подняты на копья все остальные варяги, находящиеся в городе. Я отправил им от твоего имени три десятка бочек самого крепкого пива и несколько сулей вина, и потому они сейчас так же пьяны, как эти, — кивает Лют на подворье.

— Вокруг города четырнадцать сотен викингов, — глухо произносит Эрик. — Они завтра же отомстят за нас.

— Эти викинги тоже не доживут до завтра, ярл. Вокруг Полоцка стоят по весям на кормлении у смердов двадцать пять сотен моих дружинников. И если твои викинги сейчас спят, то мои русичи готовы к бою и только ждут сигнала, чтобы обрушиться на них. Взгляни на ту стрельницу, — кивает князь в сторону виднеющейся в окно части городской стены.

Только тут Эрик замечает на крепостной башне русских дружинников с зажженными факелами в руках. У их ног темнеет куча валежника.

— Костер на стрельнице — это смертный приговор твоим варягам, — продолжает князь. — А теперь, ярл, взвесь все, что слышал и видел.

Эрик попеременно смотрит на Люта и Микулу, опускает глаза.

— Я вас понял, русы. Даю слово ярла и викинга: завтра вечером в Полоцке не останется ни одного варяга.

Пробравшись в избу, занимаемую ярлом Эриком, Хозрой прячется в самый темный угол и ждет. Ярл возвращается с княжеского пира в мрачном расположении духа.

— Челом тебе, великий ярл, — заискивающе говорит из своего угла хазарин.

— А, это ты, проклятый искуситель, — зло цедит Эрик. — Это благодаря тебе меня, непобедимого ярла, гонят из Полоцка как последнюю собаку.

— Все идет как должно. Выслушай меня, славный ярл.

— Говори, — напрягается Эрик. — Но смотри, как бы эти слова не стали последними в твоей жизни.

— Час мести не так далек, как тебе кажется. Скажи, куда ты пойдешь из Полоцка?

— Еще не знаю.

— Киевская княгиня разрешает тебе следовать по Днепру в Русское море и дальше в Константинополь — не упускай эту возможность. И когда будешь проплывать мимо Киева, захвати его и провозгласи себя великим киевским князем.

Эрик презрительно фыркает.

— Это не так просто, хазарин.

— А и не так трудно. Киевские дружины с княгиней Ольгой сейчас в древлянской земле. А в Киеве мои верные люди, которые расскажут тебе обо всем, что там делается, и помогут захватить город. И тогда конунгом всей Руси будешь ты, славный ярл, а полоцкий князь Лют приползет к тебе на коленях, моля о пощаде.

Зажав бороду в кулак, Эрик тяжело ходит по избе от стены к стене. И вдруг останавливается, вскидывает голову.

— Я захвачу Киев! А если Русь не признает меня конунгом, позову на помощь тевтонов и ляхов. Пообещаю полоцкую и новгородскую земли Свионии, и под мое знамя встанут новые тысячи викингов.

— Великий хазарский каган поможет тебе, славный ярл.

Глубокие морщины на лбу Эрика разглаживаются.

— Не вечером, а уже в полдень я покину город. И горе полочанам. Когда я стану конунгом Руси, они заплатят мне за все.

Осторожно приблизившись к Эрику, Хозрой трогает его за локоть.

— Прости, великий ярл, но у меня к тебе просьба. Помоги мне незамеченным выбраться из города.

— Хорошо, хазарин, мои викинги спрячут тебя.

На другой день слуги ярла вывозят Хозроя в телеге среди мешков с провизией. За городом у реки они незаметно выпускают его, и хазарин исчезает в кустах, направляясь к трем дубам — условленному месту, где его дожидаются рабы.

К трем дубам на берегу Двины Хозрой выходит в темноте. Спрятавшись в кустах, тпижды ухает филином. Услышав в ответ протяжный волчий вой, выходит на берег, оглядывается по сторонам. От ствола одного из деревьев отделяется фигура в плаще, склоняет в низком поклоне голову, быстро идет к реке. Хозрой следует за ней. В густом тальнике под высоким глинистым берегом спрятан челн, на веслах сидит еще одна фигура в темном плаще с наброшенным на голову капюшоном. Раб протягивает Хозрою руку, помогает шагнуть в шатающийся на волнах челн. Рабы дружно ударяют веслами по воде, челн отходит от берега, выплывает на быстрину.

Приятная истома разливается по телу хазарина. Все, что надлежало сделать в Полоцке, сделано. Все осталось позади. Теперь скорей в Киев…

Один из гребцов, тот, что встречал Хозроя на берегу, откладывает в сторону весло, сбрасывает с головы капюшон.

— Хазарин, узнаешь ли меня? — глухо звучит над водой его голос.

Хозрой вздрагивает, с ужасом смотрит на гребца. Что это — сон, навьи чары? Прямо перед ним на скамье сидит тот самый русский сотник, которого по его приказу обманом захватили на лесной тропе и который сейчас должен гнить в земле.

Не спуская глаз с хазарина, сотник выдергивает из-под скамьи большой рогожий куль, и Хозрой, вдруг все сразу поняв, падает на колени.

— Пощади! Я дам тебе золота, сколько сможешь поднять. Пощади!..

Быстрым движением сотник набрасывает рогожу на Хозроя, и через минуту большой дергающийся куль с плеском исчезает в омуте.

— Подождем, — говорит Ярослав, кладя к себе на колени лук. — Это такая порода, того гляди выплывет,

В появлении сотника нет ничего загадочного. Его хватились у Любавы сразу же, как только пришли с уловом остальные два его товарища. Решив, что сотник просто где-то задержался и придет позже, все спокойно поужинали и легли спать. Ночное нападение варягов заставило уже по-новому воспринять исчезновение сотника. Взяв пса убитого дротта, дружинники вернулись на берег реки, откуда Ярослав один ушел к Любаее, и собака по следу нашла сотника.

Поверхность реки неподвижна, слабо шумит и клубится водяным туманом бездонный омут. Сотник откладывает в сторону лук, берет весло.

— В путь, друже. Мы должны быть в Киеве раньше варягов…

Хазарская конница идет на рысях по черной бескрайней степи. Старый хан Узбой, не первый раз совершающий набег на Русь, ведет ее только по ночам, сверяя свой путь по свету ночных светил и по одному ему известным степным приметам. Приказ, полученный ханом от самого кагана, короток и ясен: внезапно напасть на Киев, сжечь и уничтожить его, и так же быстро уйти в степь. Кагану на этот раз не нужно ни русское золото и меха, не нужны ему светлотелые и голубоглазые красавицы славянки и толпы полонянников. Кагану нужно просто уничтожить Киев и вызвать этим недовольство княгиней, оставившей город на произвол судьбы. Кагану нужна смута на Руси, большая смута. Тогда легче будет подчинить славян великой и могучей Хазарии.

На третий день пути хан велит позвать к себе сотника Саола.

— Саол, — говорит он, — ты знаешь степь не хуже меня, знаком ты и с русами. Не сегодня-завтра мы должны встретить их заставы и дозоры, стерегущие Русь от степи. Скачи со своей сотней вперед, и пусть ни одна русская застава не даст сигнала об опасности…

Первый русский сторожевой пост хазары обнаруживают уже на следующий день. На вершине степного кургана стоит высокая сторожевая вышка, на ней под навесом сложен готовый каждую минуту вспыхнуть костер из сухого валежника, рядом навалена куча сырой травы. На вышке маячат дозорные с копьями в руках, под вышкой стоят наготове под седлами лошади. Остальные русы должны быть парами рассыпаны по степи, именно они обязаны сообщить на вышку о замеченной опасности. И тогда на вышке вспыхнет огонь, на него сверху будет брошена влажная трава, и в безоблачное небо поползет густой столб дыма, сообщая следующему русскому посту о надвигающейся на Русь опасности. И так, от поста к посту, тревожная весть помчится к Киеву.

Спешившись, хазары осторожно подползают в высокой траве как можно ближе к вышке. Еще немного, и они будут у подножия кургана, там, где из предосторожности трава выкошена. И тут тревожно ржет один из русских коней. Оба дозорных настораживаются, один наклоняется над сложенным костром. И хотя до вышки еще не меньше двухсот шагов, хазары вскакивают и, выпустив стаю стрел, со всех ног бегут к вышке, над которой уже тонкой, еле заметной струйкой вьется дым. Русы, оставив копья, прямо со сторожевой площадки прыгают на лошадей, забрасывают за спины щиты, на скаку рвут из сагайдаков луки. Но хазары не преследуют их. Зачем? Дорога к следующему посту предусмотрительно перекрыта, так что русам не предупредить своих товарищей, а потому они не страшны. Ну а что можно взять в качестве добычи с этих русов, хотя и смелых, но простых воинов? Изрубленную в бою кольчугу, залитую кровью рубаху? Зато можно легко получить в горло метко пущенную стрелу, удар в грудь острым прямым мечом. Нет уж, пусть русы скачут куда угодно, хазарам не до них, глазное — не дать разгореться огню. Несколько степняков, взобравшись на площадку вышки, разбрасывают костер, затаптывают тлеющие ветви.

Сотник Саол довольно щурит узкие глаза, потирает руки. Первый сторожевой пост — самый опасный, другие дозорные, надеясь на своих товарищей, будут менее осторожны и бдительны. И взмахом короткой ременной нагайки он посылает своих конников вперед, где, по его расчетам, должен находиться следующий русский дозор…

В одном переходе от Днепра хан останавливает своих всадников. Сотник Саол сделал свое дело — ни один сигнальный русский костер не загорелся, Русь не знает о приближении к ее границам степных воинов. И завтра утром, проведя ночь на берегу безвестной речушки, притоке Днепра, отдохнувшая хазарская конница полным наметом, уже не таясь, понесется на Киев, и ничто не спасет славянский град, не отведет занесенной над ним кривой сабли…

В береговой песок уткнулись десятки варяжских лодий, их паруса бессильно обвисли, весла вытащены из воды. Яркая луна заливает желтым светом речную гладь, подступающий к самой воде лес. Вокруг догорающих костров спят викинги. За их плечами долгий, утомительный путь из далекого Полоцка.

Кроме стражи, не спит в своем шатре и ярл Эрик со своими двумя ближайшими сотниками. Напротив варягов стоит высокий, сутулящийся человек, он с головой кутается в дырявый плащ, на его глаза низко надвинута облезлая шапка.

— Я слушаю тебя, раб, — говорит Эрик. — Что велел передать мне твой хозяин?

— Он ждет тебя и готов сделать все, что ты ему прикажешь, славный ярл. Но прежде он должен знать, чего ты хочешь.

Эрик обнажает зубы в хищной усмешке, хрипло смеется.

— Мне нужен стол великих киевских конунгов, трел. И твой хозяин должен помочь мне в этом.

Фигура в плаще низко склоняет голову.

— Я понял тебя, светлый ярл. Но прежде чем стать великим князем всей Руси, надо взять Киев. А русы не отдадут его без боя… А каковы они в бою, ты знаешь…

— Я знаю русов, трел, — высокомерно произносит Эрик. — Но я знаю и то, что в Киеве всего три сотни воинов, остальные ушли с княгиней Ольгой под Искоростень и до сих пор не вернулись оттуда. Еще я знаю, что русы в Киеве ниоткуда не ждут беды и потому беспечны…

— Это только половина правды, славный ярл, — спокойно звучит голос человека в плаще. — Да, в городе только три согни дружинников. Но еще несколько дней назад из-под Искоростеня возвратилась конница воеводы Ярополка, и где она сейчас, — неведомо. Только боги знают, ярл, кто кому готовит западню: ты русам или они тебе.

Эрик кривит губы, с презрением смотрит на фигуру в плаще.

— Без риска не бывает удачи, трел. Ты был плохим воином, потому и стал рабом, мне не нужны твои советы. Лучше запоминай то, что передашь своему хозяину. Я не собираюсь лить кровь своих викингов на киевских стенах, я возьму город хитростью. Завтра часть моих викингов будет на киевском торжище, пусть твой хозяин тайно спрячет пять десятков из них в самом городе. Ночью ты проведешь по лесу три сотни викингов к Жидовским воротам, и по моему сигналу мы нападем на них сразу с двух сторон: снаружи и из самого города. А когда разгорится бой у ворот, остальные викинги ворвутся в Киев со стороны Днепра. Ты все понял, трел, ничего не напутаешь?

— Ничего, славный ярл. Я передам моему хозяину все сказанное тобой слово в слово.

Эрик лениво машет рукой.

— Тогда иди. А с закатом солнца снова будь у меня. Спеши, не теряй зря времени.

Фигура в плаще отвешивает низкий поклон и шагает к выходу. Едва за ней задергивается полог, один из сотников, в течение всего разговора не спускавший глаз с раба, оборачивается к Эрику.

— Ярл, ты уверен, что это тот человек, о котором говорил Хозрой? — спрашивает он.

Эрик с удивлением на него смотрит.

— От кого он может быть еще?

— Это не раб, — убежденно говорит Рогнар. — Я видел много рабов, но он на них непохож. Я смотрел на его осанку, вслушивался в его голос, и я говорю: он чувствует себя равным нам.

— Он назвал тайное слово, известное только мне и Хозрою.

— Только поэтому он и ушел живым, — угрюмо цедит сквозь зубы Рогнар. — И все-таки что-то настораживает меня. Кажется, я уже где-то видел этого человека, слышал его голос.

— Может, ты видел его у Хозроя? — предполагает Эрик. — Или встречал в империи. Ведь рабы меняют хозяев так же часто, как монеты кошельки.

Рогнар отрицательно качает головой.

— Нет, ярл, я никогда не запомнил бы раба, для меня они, все одинаковы.

— А может, он просто похож на кого-то?

— Может. И все-таки я чую: этот человек принесет нам беду.

— Пустое, Рогнар. Что может сделать жалкий раб?

— Предать. Трел — это говорящее животное, а ведь — даже собака иногда кусает своего хозяина. Он может открыть наш. тайный сговор киевлянам.

Эрик задумывается, медленно гладит бороду.

— Ты прав, Рогнар, — наконец говорит он. — Золото — великий искуситель, тем более для ничего не имеющего раба. Но неужели из-за твоего подозрения мы должны отказаться от возможности малой кровью захватить Киев?

— Нет, ярл, возможно, это наш единственный способ взять город. Давай доверимся рабу, но не до конца. Мы собирались напасть на Жидовские ворота, а давай нападем на Ляшские. Пусть наш путь станет длиннее, но так вернее.

Бескрайняя степь спит, приближается самый тревожный утренний час — время между зверем и собакой. Минуты, когда волк, хозяин ночной степи, уходит перед рассветом от человеческого жилья, уступая на день свое место собаке, а та, трусливо поджав хвост, еще боится покинуть своего защитника — человека. В эти мгновения степь ничья, на ее равнинах царят покой и тишина, все сковано сном.

Воевода Ярополк кладет руку на холку коня, смотрит на стоящих против него тысяцких.

— Вперед, други! И пусть ни одного хазарина не минует русский меч!

Тридцать сотен русских конников были тайно возвращены из-под Искоростеня за Днепр, в степь. Бывалые русские воеводы отлично знали, какие ненадежные соседи у Киева с востока и юга, а поэтому конница Ярополка должна была стать надежным заслоном на возможных путях печенегов или хазар. Дозорные Ярополка давно уже следят за хазарской ордой, неотступно идут за ней следом. Это по его приказу русские сторожевые посты, дабы усыпить осторожность хазар, не зажгли костров. И сейчас, когда степняки чувствуют себя в полной безопасности и отдыхают перед броском на Киев, расчетливый Ярополк и решил дать им бой.

Предрассветную тишину раскалывает топот сотен копыт, громкое ржание, звон оружия. Сметая на пути дремлющие хазарские секреты, на спящую орду обрушивается лавина всадников. Пройдясь по полусонным, ничего не понимающим хазарам копытами коней и клинками мечей, всадники достигают берега реки. Здесь, разделившись на две части, они скачут назад, отсекая пеших ордынцев от их лошадей, выстраиваются сплошной стеной между хазарским лагерем и отпущенными на ночные пастбища табунами.

Протирая на ходу заспанные глаза, хан с обнаженной саблей в руке выскакивает из шатра. То, что он видит, заставляет его оцепенеть. Два тесных строя конных, зажав его воинов с двух сторон, отсекают их от коней: привстав на стременах, чужие всадники засыпают мечущихся хазар ливнем стрел. А со стороны степи, уперев фланги в ряды своих конников, уже надвигаются плотные шеренги пеших воинов, несущих впереди себя сплошной частокол острых копий. И в сером предутреннем полумраке хан сразу узнает так нежданно свалившегося ему на голову врага — это русы.

Отбросив в сторону саблю и упав на колени, хан протягивает к небу руки, издает протяжный вопль, похожий скорее на волчий вой. Так воет матерый степной хищник в предвидении своего скорого конца…

Три сотни викингов под командованием ярла Эрика выступают к стенам Киева ночью. Едва отсвечивающая под луной лента Днепра исчезает за крутизной берега, ярл останавливает идущего впереди раба.

— Трел, как хочешь вести нас?

— Скоро будет овраг, по его дну мы подойдем почти к самым городским стенам. Левее от выхода из оврага и будут Жидовские ворота.

— Мы не пойдем по оврагу. Бери сейчас вправо и веди нас к Медвежьему озеру. А уже от него ты поведешь нас к Ляшским воротам.

Раб из-под капюшона плаща изумленно смотрит на Эрика.

— Ты же хотел к Жидовским, светлый ярл?

— К Ляшским. Я передумал, веди, куда велю.

— Да, господин, — склоняет голову раб.

— Я сегодня видел плохой сон, — с усмешкой говорит Эрик. — Боги открыли мне, что ты замыслил дурное. Так знай, что при первом подозрении стрелы моих викингов пронзят тебя. Не забывай об этом, иди. К рассвету мы должны быть у ворот…

Приказ ярла вести викингов к Ляшским воротам путает все планы мнимого раба, а на самом деле сотника Ярослава. Вместе с дружинниками тысяцкого Микулы, вернувшегося вчера в Киев, в городе всего четыреста воинов, и половина из них сейчас ждет викингов в засаде на выходе из оврага у Жидовских вооот. А вместо этого он приведет врагов к беззащитным Ляшским воротам. Нет, этого делать нельзя. Но что можно сделать? Отказаться вести варягов? Но Эрик когда-то охотился в этих местах с князем Игорем. Вдруг он сам найдет дорогу?

И тут Ярослава озаряет. Медвежье озеро! Именно здесь прошлой зимой объявился медведь-шатун, не набравший за лето жира и потому не залегший в берлогу. В поисках пищи он нападал на людей. И тогда князь Игорь приказал уничтожить голодного бродягу. В числе прочих ловушек было вырыто и несколько глубоких ям, прикрытых сверху жердями и тщательно замаскированных, дно которых было густо утыкано острыми кольями. Их копали под наблюдением Ярослава, и он до сих пор отлично помнит их расположение. Одна из этих ловушек была вырыта недалеко от озера, рядом со священным дубом.

— Скоро Медвежье озеро, — говорит Ярослав. — От священного дуба мы пойдем не по тропе, а в обход.

— Почему? — подозрительно спрашивает Эрик.

— На тропе возле дуба мы можем встретить русов, идущих держать совет с душами своих спустившихся на землю предков, — отвечает Ярослав. — А лишние глаза нам ни к чему.

— Хорошо, трел, веди в обход, — разрешает Эрик.

Ярослав разговаривает с ярлом, а глаза и мысли сотника обращены совсем не к нему, а к огромному, развесистому дубу-исполину, хорошо видному на фоне светлеющего неба.

О, священный дуб, твои корни пьют живительные соки в подземном мире, твой могучий ствол высится между небом и землей, а твои ветви-руки уходят в небо. О, священный дуб бессмертия, ты связываешь сегодняшний день — явь с миром уже живущих на небе душ — навью, по твоим ветвям спускаются лунными ночами на землю души умерших предков. О, боги, обитающие на вечном древе жизни, взгляните на своего внука, идущего сейчас выполнить последний долг воина, позвольте и его душе взойти по священному дубу на небо. Смерть не страшна внуку Перуна, ибо воин-русич рождается, чтобы умереть в бою, а умирает, чтобы вечно жить на небе. Боги, примите душу своего внука, дайте ей место на ветвях священного дуба!

Ярослав сворачивает с тропы, ведущей к дубу, медленно идет в сторону от нее. Вот и пологий спуск в глубокую, заросшую кустами лощину, вот и склонившийся набок граб, рядом с которым вырыта яма-западня. Земля, которой покрыты сверху жерди-перекладины, густо заросла травой, смертельная ловушка ничем не напоминает о своем существовании. Затаив дыхание Ярослав осторожно делает первый шаг по настилу, второй, он чувствует, как вначале слабо спружинила под ногами земля, как прогнулась она под очередным его шагом. Еще шаг-два, и настил не выдержит тяжести Ярослава и трех идущих рядом с ним варягов.

— Трел, куда завел нас? — кричит Эрик, останавливаясь.

Обернувшись, Ярослав с силой толкает Эрика на самую середину западни. Слышен треск жердей под ногами ярла, предрассветную тишину рвет его испуганный и злой крик. Ярослав отскакивает в сторону, но длинная звенящая стрела догоняет его, входит в грудь почти до оперения. Падая, он успевает увидеть, как исчезает в яме грузное тело ярла, проваливается на острые колья, вкопанные в дно…

Первым приходит в себя сотник Рогнар.

— Что скажете, гирдманы? — спрашивает он, глядя на лежащие рядом на траве неподвижные тела ярла и трела. — Сами боги отводят от русов наши мечи.

— Варягам не нужен русский Киев, о нем мечтал лишь властолюбивый Эрик, — звучит голос другого сотника.

Слова эти нисколько не удивляют Рогнара — он прекрасно знает, что большинство викингов, как простых воинов, так и знатных гирдманов, всегда были против вражды с русами. Сейчас же, после смерти Эрика, не было дела до славянского Киева и ему самому. А вот кто станет ярлом, это имело для него большое значение, ибо он давно уже считал себя самым достойным преемником Эрика. А раз так, то ему нет никакого смысла оставаться в этом лесу.

— Смерть Эрика меняет наши планы, — говорит другой сотник. — Нам нужно возвращаться назад.

Рогнар послушно склоняет голову. Ему, мечтающему стать ярлом после смерти Эрика, ни к чему ссориться с сотниками.

— Да будет по-вашему, гирдманы. Мы возвращаемся…

Варяжские лодии трогаются вниз по Днепру, когда солнце уже высоко стоит в небе. Их ведет новый ярл — Рогнар. Он не мечтает стать русским конунгом и видит для варяжской дружины только одну дорогу — за море, в империю.

Рогнар не первый раз плывет по Днепру и хорошо знает дорогу. Сейчас по правую руку будет высокая скала, нависшая над рекой, за ней крутой поворот, а затем покажется и Киев. Но что это? На скале, до этого пустынной, появляются трое всадников, замирают у самого ее края. А из леса, подступающего к песчаным речным отмелям, выезжают группы вооруженных конников и выстраиваются сплошной стеной у самого уреза воды. Всадников много, очень много, и у каждого в руках можно рассмотреть лук. Один из них поднимается на стременах, машет рукой, призывая плывущих причалить к берегу.

Когда лодия с ярлом подплывает к берегу, ее уже поджидают трое конных, спустившихся с утеса. Двоих из них Рогнар сразу узнает: это тысяцкий Микула, все время плывший с варягами из Полоцка и только вчера отправившийся в Киев, и начальник великокняжеской конницы воевода Ярополк, знакомый викингу по совместным с князем Игорем походам на Византию.

— Мне нужен сам ярл, — говорит Микула.

— Он перед тобой, тысяцкий, — отвечает Рогнар.

В глазах русича мелькает удивление.

— Поздравляю тебя, Рогнар. Но что с Эриком?

— Его взяли к себе боги.

— Пусть будет легок его путь к ним, — говорит, поднимая глаза к небу, Микула. — Что ж, Рогнар, тогда я буду говорить с тобой. Скажи, твои викинги не раздумали делать остановку в Киеве?

— Нет. Чтобы плыть дальше, в Русское море, нам необходимо пополнить запасы. И мы всегда это делали в Киеве.

— На этот раз вам придется сделать это в другом месте. Вы проплывете мимо Киева без остановки, а все необходимое закупите в Витичеве. Ты хорошо понял меня, ярл?

— Да, тысяцкий, я очень хорошо понял тебя, — кривит губы Рогнар.

— Тогда я не держу тебя, ярл. Прощай.

И лишь когда лодия отплывает от берега, Рогнар облегченно вздыхает. Видать, и правда это воля богов. Не призови они к себе ярла Эрика, кто знает, был бы сейчас в живых хоть один из викингов…

По необозримой глади Днепра скользит несколько русских лодий. Не желая утомлять себя конным переходом по лесам и топям, великая княгиня спустилась по реке Уж в Днепр и спешит сейчас в стольный град Русской земли. Обнаженные по пояс гребцы ладно и дружно ударяют веслами, их потные загорелые спины блестят, с каждым взмахом длинных весел лодии все ближе к Киеву, куда так рвется душа Ольги. Сама княгиня сидит на кормовом возвышении, рядом с ней на скамье пристроился священник Григорий.

— Святой отец, — ласково и умиротворенно звучит голос Ольги, — я примучила древлян, добилась своего, но скорбит душа моя. Много на Руси бед и горя, много зреет недовольства и смуты. И плох тот правитель, что правит лишь мечом и силой, который без раздумий льет кровь своих подданных. И потому не усмирять хочу я Русь, а навести порядок во всех ее землях. Осенью я сама поеду по русским городам и самым далеким весям, своими глазами хочу увидеть, как живет мой народ, услышать его голос и плач. И чтобы не было нового Искоростеня, я отменю полюдье, введу вместо него уроки и уставы,[2] я принесу мир и покой не Русскую землю. И ты поможешь мне в этом, святой отец. Расскажи еще раз, как взымают налоги императоры нового Рима, чего при этом хотят они и чего не хотят их сограждане, отчего так часто бунтуют ромейские горожане и смерды…

Наперегонки с чайками несутся по речной шири красавицы лодии. Зеленеют по берегам древнего Славутича неоглядные и бескрайние леса, высятся могучие неприступные утесы, желтеют косы золотистого песка. А там, где вековые дубравы чередуются с подступающей к самой воде степью, стоят на крутых откосах каменные бабы с плоскими лицами и сложенными на животах руками. Вот вдали, за очередной излучиной, в дрожащем речном мареве возникают днепровские кручи, высятся на них крепостные стены стольного града. И воевода Асмус встает со скамьи, берет на руки юного Святослава, поднимает над головой.

— Смотри, княжич, вокруг тебя Русь, породившая и вскормившая всех нас. В тяжких трудах и жестоких сечах создавали ее для нас пращуры, морем соленого пота и реками крови сберегли мы ее для вас, своих детей, и ваш черед дальше блюсти ее…

Режут голубую воду острогрудые лодии, увешанные по бортам рядами червленых щитов, зорко смотрит вперед изогнувшееся на носу деревянное чудище-диво с разинутой пастью. Все вокруг залито ярким теплым солнцем, ласково журчит и тихо бьется о борт послушная волна. Замерев, сидит на плече у седого воеводы юный княжич, смотрит в расстилающуюся перед ним безбрежную русскую ширь.

Что видится ему, будущему великому полководцу, походы и деяния которого современники будут сравнивать с делами и подвигами Александра Македонского? Могучие русские дружины, которые вскоре поведет он освобождать последние славянские племена, еще страждущие под властью иноземцев? Кровавые сечи на берегах Итиля и Саркела,[3] когда под ударами его непобедимых дружин рухнет и навсегда исчезнет вековой враг Руси — Хазарский каганат, а славянские воины распашут плугами место, где стояла его разбойничья столица? Суровые лица другов-братьев, с которыми он пройдет через древний Кавказ, сметая со своего пути касогов и ясов, и встанет твердой ногой на исконно русской земле — далекой Тмутаракани? А может, видятся ему седые Балканы, куда приведет он не знающие поражений дружины и остановится лишь в нескольких переходах от столицы нового Рима? А может, видит он берег полноводного Дуная, где будет на равных говорить с императором Византии, предложившим ему поделить мир между Русью и Восточно-Римской империей?

А может, ничего этого еще не видит юный княжич, а просто вместе с седым воеводой радуется красоте великой земли русской.

— Храни и защищай Русь, — говорит воевода, — не жалей для нее ни крови, ни жизни, всегда помни о нашей славе и чести. Мы, которые начинали, завещаем и оставляем русичам, внукам русичей и правнукам их Великую Русь. Берегите ее!..