"Безвременье" - читать интересную книгу автора (Колупаев Виктор, Марушкин Юрий)

14.

Мар дойдет, Пров в этом не сомневался. Ведь у Мара была сверхцель: спасти их обоих. Надо только переждать несколько часов.

"Всего и делов-то", — подумал Пров, усмехнувшись и облизывая пересохшие губы.

Лежать в обнимку с баллонами-снарядами уже не было смысла. Дышать становилось все труднее. Глубокие бесполезные вдохи разрывали легкие. Пров встал, медленно, натужно, широко раскорячив ноги. Надо было идти. Глупо умирать лежа. И он пошел. В душе его не было ни злости, ни обиды, ни отчаяния, лишь тяжелая пустота. Идти, идти, пока дрожащие ноги еще держат непослушное тело. Машинально он придерживался пустых пространств между завалами Чермета, лишь чуть позже сообразив, что хочет быть видным сверху. Если его начнут искать, то должны заметить сразу, быстро, пока... Но даже получаса, даже нескольких минут ему не выдержать.

"Я обманул тебя, Мар..."

Потеря сознания — и вечный сон.

Сон... Провалиться в сон... Уйти в сон... Зачем? Так легче... По заказу — в сон? Сны приходят сами, их нельзя заказать.

Сердце выскакивало из груди, в ушах бухало и звенело, в глазах мельтешило, раздваивалось, сдвигалось, смещалось. Путались местами непонятные предметы, металлические горы шевелились, наваливаясь на Прова со всех сторон. И уже одна только узенькая тропинка-лазейка оставалась перед ним, прямая и светлая, как луч прожектора или лунная дорожка на тихой, спящей реке.

А впереди действительно что-то светилось! Окно? Открытая дверь? Пров дотащился до этого спасительного света. Открытая дверь... Пар валил из нее, шло тепло. Пров почувствовал, что он замерз, и, хватаясь непослушными руками за косяки, вошел, чуть ли не вполз.

 - Пьянь, — сказал кто-то. Но Пров не обратил на это внимания и огляделся непонимающе, часто задышал, выпрямился.

У прилавка, где давали колбасы и балыки, понятное дело, толпился народ. Время от времени весьма довольные и раскрасневшиеся граждане и гражданки с потяжелевшими авоськами и портфелями отделялись от общей толчеи и устремлялись к стеклянным дверям . Еще бы! Им было куда спешить: до Нового Года оставались считанные дни. Пров отрешенно стоял у огромного, заиндевелого окна, созерцая эту извечную сутолоку людей у кормушки. Вообще-то это был не магазин, а так называемый новомодный "Стол заказов" и, чтобы оправдать хоть как-то такое название, здесь имелись еще два оконца с надписями: "Реставрация предметов искусства" и "Фотореставрация", возле которых зал зиял завидной пустотой. И это тоже было понятно: искусство подождет, желудок — нет.

Пров уже довольно долго приглядывался к старичку, пламенеющему коротко стрижеными рыжими волосами за последним стеклом. Он вел себя довольно странно. Не обращая ни на кого внимания, он иногда выводил приятным баритоном что-то вроде "ту-ру-ру-ру-у-у" и взмахивал руками как дирижер, одним словом, был чем-то увлечен и чрезвычайно занят. Надо было подойти поближе, тем более что у Прова к нему было дело. Маленькая табличка на подставке сообщала, что посетители имеют удовольствие видеть фотомастера Мара, в настоящей момент несомненно сочиняющего "Богатырскую симфонию", никак не меньше, о чем свидетельствовали кипы нотной бумаги с довольно объемистой партитурой.

Фамилия или имя (странно как-то: ведь полагалось писать фамилию, имя и отчество) показались Прову знакомыми. Или просто ассоциации какие-то возникли не то с академиком Марром, не то с классиком Марксом?

— Ту-ту-ру-ру-ру! — снова пропел мастер и что-то записал в партитуре валторн, кажется.

Вот это да! Тут рядом колбасу дают, а он сидит себе и сочиняет симфонию! Да это же просто реликт какой-то! И пишет прямо на слух... Загляденье. Молодец.

— Извините, Мар... э...э..., не знаю вашего имени-отчества, что прерву, так сказать, канву мелодии, — решил подать голос Пров.

— Да уж просто Мар. СТР сто тридцать семь — сто тридцать семь, если хотите. Шучу, конечно.

— Не трудно вам вот так, без инструмента?

Тот взглянул на Прова поверх очков укоризненно-устало: ну сколько можно объяснять! Могу без инструмента!

— А вы уверены, что нота "до" будет действительно соответствовать ноте "до" на рояле? — все же настаивал Пров.

— Будьте уверены, — сердито ответил старичок и сухонькой ручкой снял очки. — Только не на рояле, а на фоноскопе Вселенной. Чем могу быть полезен?

В его тоне сквозило явное желание поскорее избавиться от назойливого посетителя.

— Видите ли... У меня есть несколько фотографий одного старого дома. Очень дорогих для меня фотографий. Хотелось бы получить другие, более подробные проекции. Так сказать, ретроспективный взгляд в молодость... Вот, пожалуйста.

— Понимаю, понимаю... — принялся рассматривать фотографии мастер. — Дом, разумеется, снесен?

— Да, уже лет десять тому.

— Что сейчас на его месте?

— Улица. Точнее, поворот асфальтированного шоссе на Средне-Кирпичной.

— Дом принадлежал вам?

— Нет. Какое это может иметь для вас значение?

— Большое. Так чей был дом?

— Моей любимой женщины. В прошлом.

— А не в будущем? — переспросил фотомастер.

— Как это? — удивился Пров. — В прошлом, конечно.

— Это меняет дело. Тут,  я вижу, у вас и внутренний вид комнат... Их... тоже реставрировать?

— Желательно.

— А здесь, конечно, она, ваша любимая женщина. Два снимка с интервалом... судя по часам, попавшим в кадр, пять минут.

— Да, — коротко буркнул Пров. Похоже, ему задавали много лишних вопросов.

— Это меняет дело, — снова с каким-то непонятным удовлетворением произнес фотомастер Мар. Пров еще толком не видел до сих пор его глаз. Когда же он поднял их вдруг на посетителя в упор, большие, серые, но невероятно колючие, Прову показалось, что он проваливается в пустоту. Не сводя с Прова этого взгляда, Мар, он же какой-то СТР, добавил серьезно:

— Проше восстановить все это в натуре.

Отвернувшись невольно и поэтому злясь, Пров отупело соображал, как ему понять последнюю фразу. Как издевательский отказ? Как вид явного и потому вполне простительного в таком возрасте слабоумия? Одно слово — композитор...

— Шутить изволите? — только и сумел выловить Пров из каких-то старых запасников всеми забытую дореволюционную фразу.

— Я ж денег с вас не беру, — без тени насмешки продолжил мастер. — А под фотографии даю залог — вот этот перстень старинной работы — потому только, что вижу, с кем имею дело. Вы можете оставить его себе в случае невыполнения заказа. Но советую выяснить его ценность, так она велика. А также прошу... в случае чего... не ссылаться на меня.

И он как-то незаметно ускользнул, маленький, сутулый, оставив Прова остолбенело стоящим за развернутой партитурой неизвестной симфонии.

— Но позвольте! А когда... — едва успел спохватиться Пров.

— Через сутки, — донесся откуда-то издалека голос фотомастера. — Старый дом на повороте Средне-Кирпичной...

Разговор со старичком всколыхнул в душе Прова давно остывшие воспоминания. Если у него и была любовь, то всего лишь раз и, конечно же, с Галиной Вонифатьевной. Не юношеское мимолетное увлечение, не супружеское спокойное чувство, не плотская похотливая связь, — это была драма по Шекспиру и Достоевскому, кровавая драма, хотя, само собой, видимой крови они не пролили. Столкнулись два мировоззрения: ее — религиозное, и его — атеистическое. Все это происходило на фоне искренней и глубокой любви, к тому же и противники оказались достойными друг друга. Как Пров понял много позже, поединок она рассчитала с самого начала до мелочей, но все же весна их любви была прекрасна, а споры и диспуты носили вполне дружеский и даже творческий характер и всегда гасились поцелуями и объятьями. Они уединились, замкнулись для окружающего мира, молодые, счастливые. И когда им надоедал ее старый тесный домик, укатывали на мотоцикле в луга и леса читать стихи и дышать ароматом первозданной свободы от Адама и Евы.

Но праздник не может продолжаться вечно: Прова звали его друзья и работа, а Галина Вонифатьевна хотела прежнего — его полного отрешения от суеты жизни, что, конечно, он принять не мог. И тогда впервые сверкнули кинжальным блеском ее слова, и он получил свои первые раны. О! Они хорошо знали слабые стороны друг друга, хотя в ее позиции был только один просчет, который она сама не замечала: это полная уверенность в победе и власти над своими собственными чувствами. Пров понимал, что эта уверенность возникла не на пустом месте, так как он не в силах был ее остановить. И, зная это, она наносила ему страшные удары и его любовь околевала в ужасных муках, не желая расставаться с этой старой сказкой. Да, он ждал неделями, пока она устанет разить, и стоял с открытым сердцем, превращенным уже в кровавое месиво, и не падал, к ее удивлению. Однажды он спросил:

— Надеюсь, все? У тебя нет больше сил?

— Есть. Мои силы никогда не кончатся.

И тогда пошла в ход его рапира красноречия. И опять, что скрывать, отмщение было полным, потому что, — Галина Вонифатьевна поняла это только тогда, — она любила не менее сильно, чем он. Он вонзал в нее слова чистой правды о распятой ею любви, той правды, которую порой невозможно выдержать и которая так редко говорится. И она кричала, да, кричала — не надо! Не говори этого! Я не могу больше слушать! И она поняла, что она — убийца.

"Здесь был убит поэт". Пров уходил непобежденным и навсегда. Об этом просто было думать сейчас, задним числом, тогда же все чувствовалось остро, переживалось тяжело, и не было времени для легких умозрительных анализов и заключений.