"Ангел за правым плечом" - читать интересную книгу автора (Лекух Дмитрий)Глава 8По дороге в Серебряный Бор на съезде с Третьего кольца на Звенигородский мост мне опять как назло пришлось продираться сквозь тугую, плотную столичную пробку. И все бы ничего. Мне, в принципе, не привыкать. Но вот причина пробки – новенькая «бэха», обнявшая фонарный столб, мигалки машин милиции и «скорой» – слишком живо напомнили события вчерашней ночи. Причем так живо, что на душе, простите за дурацкий каламбур, стало мертво и пусто, словно на настоящем осеннем кладбище. Дела… Хорошо еще что машина была другой серии, «трешка», а не «пятерка», да и цвет красный, а не черный. А вот номера почему-то показались издали знакомыми. Неужели, блин, опять кто-то из наших рейсеров в мясо уделался?! Да что за осень такая!!! …Как потом выяснилось – слава богу, – нет… Когда я, матерясь, проползал в еле движущемся потоке мимо очередной «скорой», мне совершенно случайно удалось разглядеть потерпевшего. Здорового, прилично, но не смертельно помятого и, к счастью, абсолютно незнакомого мужика. Сидит на бордюрчике, морда в кровище, рядом врачиха в белом халате вертится, башку перебинтовывает. Похоже – в говнище, причем – в совершенно нереальное. Тьфу ты, думаю… А ведь я номеров-то рассмотреть, судя по всему, и не мог, причем – никаким образом. Далеко, да и сумерки… Так, приблазнилось… Нервы… Проехал еще чуть-чуть, остановился около усталого майора в милицейской форме. Опустил стеклоподъемник, протянул ему редакционное удостоверение. – Надеюсь, все живы? – спрашиваю. Тот хрюкнул, повертел в руках корочки, открыл, посмотрел, кивнул. – Да он, – говорит, – один был в машине, слава богу. И пристегнутый, подушка сработала. Даже помялся не сильно, повезло, можно сказать. А машина что, машина – железо. Новую купит, хайло спекулянтское. Вот где только этот перец нажраться в слюни успел таким ранним вечером, – просто ума не приложу… – Дурное дело, – жму плечами, забирая удостоверение, – нехитрое… Майор вздохнул: – И не говори. А ты что, об этом писать собрался? Я морщусь. – Да нет, – отвечаю, – не тема, сам понимаешь. Сколько их таких, пьяных идиотов, каждый день бьется?! На протоколы-то небось уже бумаги не хватает ни фига, кто ж на них еще и полосы газетные расходовать будет. Просто хотелось, чтобы все живы были. А то эти аварии и мертвяки заколебали уже почему-то… Майор только взглянул понимающе. И почему-то взял под козырек. Я пожал ему руку, опустил стеклоподъемник и поехал дальше к Инге. …У знакомого заезда на охраняемую стоянку дома почему-то неожиданно знакомо защемило сердце. Ну ни фига себе, думаю. Ведь и столько лет прошло, и не было между нами ничего, кроме моих юношеских вздохов и ее, немного высокомерной, к ним благосклонности. Вот ведь дела… И чего только в моей дурацкой жизни после этого не случалось: и Лида, и все остальное. То, что было потом. И будто бы – и не со мной. А вот… Ты гляди-ка… …Пожал плечами, затушил сигарету в пепельнице, вышел из машины и зашел в знакомый подъезд. Сказал уткнувшемуся в монитор угрюмому охраннику, в какую квартиру собираюсь идти, тот равнодушно кивнул в сторону лифта. Видимо, предупредили. …Инга встретила меня на пороге, я даже звонок нажать толком не успел. Только-только до кнопки дотронулся. Ненакрашенная, в белом махровом халате, одетом, похоже, прямо на голое сильное тело. С мокрыми после душа черными блестящими волосами и неестественно бледными без помады, чуть полноватыми губами. – Привет, – говорит, – Данька. Быстро доехал. Хорошо, что меня охрана по телефону предупредила, что ты паркуешься. Иначе б пришлось тебе ждать, пока я из душа услышу, как ты в дверь трезвонишь… – Я, – жму плечами, стараясь казаться равнодушным, – старался… Она улыбается, ласково треплет меня по щеке. – Ну тогда, – говорит, – постарайся заодно и не так сильно скучать тут в одиночестве, пока я переоденусь и лицо себе нарисую. А то я все-таки женщина и выглядеть «клушей-из-душа» перед молодым симпатичным парнем пока что не намерена. Можешь, кстати, чаю себе заварить. Не забыл еще, где у нас с Глебом тут кухня находится? Вот так, фыркаю про себя. «У нас». И – вряд ли это оговорка. «У нас». И мне, после того как сразу же расставлены все точки над «и», становится хоть и чуть горьковато, но зато – легко и свободно. Какая же она все-таки умница, думаю… Встретить бы мне такую, хоть один-единственный раз в этой, блин, дурацкой и бестолковой жизни. Зубами вцеплюсь – не отпущу… – Помню, – хмыкаю, – разумеется. И чаю заварю с удовольствием. Хоть я и кофе, если помнишь, просил, но чай сейчас, по-моему, даже лучше пойдет. Курить-то здесь тоже по-прежнему можно, надеюсь? – Да дыми, – жмет спрятавшимися под мешковатым халатом узкими точеными плечиками. – Можешь и порошка своего понюхать, если есть такое желание. Тебя ж наверняка кто-нибудь из этих барбосов, или Гарри, или сам Глеб, снабдил. По принципу, вдруг девушке понадобится, так? Вот и пользуйся, пока дают. Только котов моих смотри не распугай… – А девушке, – интересуюсь со смехом, – и вправду понадобится? И что за «коты» еще такие тут нарисовались? Я у тебя только одного по прежним временам помню, лысого такого, серого. Ты еще говорила, что, вроде, эта порода «сфинкс» называется и они по характеру какие-то совершенно особые. Не как простые кошки. Он на Али, помню еще, всегда зверем глядел натуральным, когда тот с тобой чересчур, с его кошачьей точки зрения, фамильярничал… – А теперь, – вздыхает, – скучает по нему. Просто изводится. Я же вижу. Я и кошку ему специально купила, чтобы скучал меньше. А он ее возьми да и повяжи. Ну не можете вы, мужики, вести себя прилично, когда у дамы хвост поднят и в сторону слегка отодвинут. Я хмыкаю. Она грустно улыбается. – Так что тут, – продолжает, – теперь целый выводок проживает. Двое взрослых и трое маленьких. Они пока что в ванной сидят, там у них гнездо, но потом обязательно выйдут познакомиться. А понадобится девушке порошок или нет, девушка пока что еще не решила. Я, в принципе, последние года полтора его вообще не употребляла ни под каким предлогом и настроением, но сегодня может и пригодиться. А то от успокоительных, которыми меня вчера накололи до состояния пьяной Барби, никак что-то в себя прийти не могу… Подмигнула, еще раз потрепала меня по щеке и удалилась. Куда-то в глубь их нереально огромной, по моим совсем еще недавним меркам, квартиры. Это сейчас, поработав как следует в газете и приобретя какой-никакой опыт в общении с людьми из разных социальных слоев, я стал понимать, что квартира под двести метров в элитном новострое на одного-двух жильцов, в определенных кругах – это не только нормально, но еще и ни фига не пафосно. Ни тебе второго этажа, ни пентхауса. Ни лепнины золотой на фоне белого мрамора. Так. Не фуфло, конечно. Но и ничего особо выдающегося. …Пойду-ка я, думаю, чем о такой фигне размышлять, лучше и вправду чайку заварю. И пару дорожек раскатаю, раз уж все предлагают. Не повредит. Вечерок один хрен обещает быть весьма томным. Да и разговор, судя по всему, тоже вряд ли будет уж очень так по-простому складываться. …Инги не было так долго, что я уже начал было задумываться о второй чашке чая и третьей дорожке кокаина. Сидел в огромной, соединенной с кухней гостиной. Курил. Маялся. Даже телевизор хотел было включить, настроив его на какой-нибудь либо спортивный, либо музыкальный канал. Потом, слава богу, дошло, что – не время и не место. И журналов нет никаких, как назло. Так, чисто полистать. Тоска. Так и мучался, пока она наконец-таки не соизволила появиться. …Такая же, как Али вчерашней ночью: босая, в синих застиранных домашних джинсах и простой белой футболке, выгодно подчеркивающей некоторые приятные для любого нормального мужского глаза особенности гибкого тела. Уселась на диван, закинула босые ноги с узкими породистыми лодыжками на журнальный столик, прикурила сигарету, поманила меня пальчиком: – Налей-ка нам виски, мальчик, – говорит, – и подтаскивай вон то кресло поближе, садись напротив. Будем с тобой долгие разговоры разговаривать. Я только хмыкнул в ответ и недоуменно пожал плечами: – Ты, – усмехаюсь ей в тон, – похоже, что-то перепутала, девочка. Мальчик давно вырос. К сожалению. Хотя виски тебе я, разумеется, налью. И даже себе чуть-чуть плесну, хоть и за рулем. С удовольствием. Она в ответ чуть поперхнулась дымом, выгнула удивленно левую бровь и посмотрела на меня с новым, нескрываемым интересом. – Вот так-то вот, – прикусывает нижнюю губу, – оно, оказывается, и бывает. Мальчики-то вырастают, оказывается. А девочкам только и остается, что начинать потихоньку готовиться к старости. – Ну, – фыркаю, наливая виски в широкие стаканы толстого дымчатого стекла, – не кокетничай. Сама ведь все про себя знаешь… Она вздыхает, стряхивает пепел в тяжелую каменную пепельницу. Такой если кому переедешь – мало не покажется. – Знаю, – говорит, мягко растягивая гласные, – знаю, Данька. И то, что в свои под сорок выгляжу от силы девчонкой двадцатипятилетней, знаю. И то, что по реакции на трассе, по чувству дороги, – любому мужику-спортсмену фору готова выписать. И то, что мальчики, типа тебя, готовы влюбляться и страдать, тоже, представь себе, понимаю прекрасно. Но я и другое знаю, мальчик. И сколько мне лет, и то, что я вчера человека убила. Насмерть. И сколько мне самой таких вот полноценных лет осталось, представь себе, тоже догадываюсь… Усаживаюсь напротив, достаю из пачки сигарету и с тоской мечтаю о дожидающейся меня на стеклянном кухонном столике под твердой пластиковой карточкой белой горке кокаина. Непросто мне придется сегодняшним вечером, думаю. Ой непросто. Они, с ее муженьком безумным, – вполне достойные друг друга персонажи, зря я об этом забывать начал. Вот – и напомнила. – Ну, – спрашиваю, – и если ты все это знаешь, то зачем я, спрашивается, здесь тебе нужен? – А ты мне и не нужен, – затягивается. – Точнее, нет, нужен. Как друг Глеба. Как человек, которому он полностью доверяет. И которому, соответственно, нет никаких оснований не доверять и мне, идиотке. – Ты его по-прежнему так сильно любишь? – спрашиваю, прикуривая. Она фыркает: – Да какая тебе, Данька, разница? Люблю, не люблю. Не в ромашки играем. Расскажи мне о нем. Что там происходит? Что с ним происходит? Что он делает, чтобы меня вытащить, можешь не рассказывать. Он в таких ситуациях всегда все делает правильно, тут мне можно совершенно не беспокоиться. Я молчу. Потом все-таки отхлебываю виски, хоть поначалу и не особенно собирался. Мне еще за руль садиться. И не приведи господи нарываться на какую-нибудь дурацкую гайцовскую экспертизу. У меня ведь в крови – далеко не только один алкоголь болтается. Затягиваюсь, тушу не докуренную и наполовину сигарету в пепельнице. Вздыхаю: – И все-таки, Инга, сначала нам придется поговорить не об Али, а о делах. Просто – так надо. Она слушает. Я закуриваю следующую сигарету. – В принципе, – затягиваюсь, – ты права. Основные проблемы он, кажется, уладил. И с теми бандюгами, которые тебе звонили в том числе… Она морщится: – Передай ему, что я была не права. Мне, правда, хотелось помочь парню, ведь он по моей вине в больнице оказался. Я все деньги, которые у меня тогда были, была отдать готова. А тут – такое… Я хмыкаю. – Первое, – морщусь, – что ты должна понять: в больнице он оказался не по твоей вине. А по своей собственной. Я ведь тоже ходил с тобой в челлендж штурманом, ты помнишь? Так что – поляну секу, не позабыл еще все эти гоночные безобразия. Никто ему пистолет к виску не ставил, чтобы в тачку прыгал. Еще сам, небось, просился, чтобы с той самой знаменитой Ингой в челлендж в одной команде пойти. Так что пусть радуется, что жив остался. И ты – тоже радуйся… – Это, – смотрит на меня внимательно, – ты так думаешь? Или Глеб? – Да ему-то, – удивляюсь, – откуда эту хрень знать?! У него и прав-то, по-моему, нет. Сколько его помню, всегда на водителе… Она усмехается: – А вот это, правда. Так и не научился почему-то. Сначала, когда бизнес строил, времени не было. А потом – лениво стало, да и вроде как не по возрасту. А к людям, покупавшим любое свидетельство об образовании без самого образования, он всегда относился с презрением. Это и к правам тоже относилось. – А ты, – удивляюсь, – что, реально в автошколе училась? Она кивает. – Тут мы с ним похожи, – улыбается. – И не только тут, – вздыхаю, – сложно с вами, просто пиздец как. Причем с обоими совершенно одинаково. Она отхлебывает глоток виски, доливает еще, смотрит вопросительно в мою сторону. – Я, – говорю, отрицательно мотая головой, – лучше пойду разнюхаюсь. А то от всех этих стрессов глаза уже потихоньку слипаются. Она жмет плечами, молчит. Мол если надо, – то иди. Твое право. Взрослый мальчик. Я внутренне соглашаюсь, киваю, иду на кухню и одним махом всасываю заранее приготовленную дорожку. Кокс, кстати, экстремально отличного качества. Почти что и не бодяженный, такой сейчас редко когда в Москве встретишь. Что ж… Мажор может себе позволить, думаю. А я могу себе позволить этими его возможностями воспользоваться. Он-то сейчас небось, пьет себе потихоньку с парнями да о жизни рассуждает в свое удовольствие. А я тут – чужое дерьмо вози. Тоннами. Вообще, думаю, нет ничего в этой жизни тяжелее, чем в таких делах ковыряться. Даже на войне, наверное, легче. Но тут – не мне судить. Мне в «точках» только журналистом пришлось побывать, к счастью. Или – к сожалению. …Я задерживаю дыхание, как перед прыжком в воду, и решительно вгоняю в себя еще одну дорожку порошка. Просто как обезболивающее. Закидываю голову, вдыхаю-выдыхаю и иду в гостиную к Инге. Она там сидит на диване, глядя перед собой и сцепив длинные пальцы нервных ухоженных рук вокруг убедительно прорисовывающейся сквозь плотную джинсовую ткань худой острой коленки. – Ну что, – спрашивает, – легче стало? – Легче, – вздыхаю в ответ, – мне может стать, когда я думать перестану. Типа, обычной перезагрузкой здесь не обойдешься, придется отключаться. Шнур из сетки выдергивать. Но я туда пока что не хочу, лучше здесь побуду, не возражаешь? – Да что ты, – смеется, – конечно, не возражаю. Чем на этом свете больше людей, с кем можно так запросто о том свете поговорить, тем для этих людей лучше. Это надо четко понимать. Втягиваю воздух через нос, усмехаюсь, закуриваю. – А мы что с тобой сегодня о том свете говорить собрались? А смысл? Все одно ничего об этом не знаем, ни ты, ни я. Все, кто туда путешествовал, ни один не вернулся почему-то, чтоб рассказать… Она криво улыбается. Одними губами. А глаза – серьезные. – А может, – говорит, – там просто так хорошо, Данька, что им и возвращаться в эту нашу мразоту ну просто совершенно не хочется? – Может быть, и так, – жму плечами, стараясь казаться равнодушным, – мне-то откуда знать? Все юзеры, владеющие хоть какой-никакой инфой на этот счет, на фиг заблокированы. Она опять – то ли кривится, то ли улыбается. И – молчит. Я вздыхаю. – Ладно, – говорю, – Инг. Мы, по ходу, опять куда-то не туда залезли. В общем, Али просил передать, что похороны Патлатого послезавтра, в субботу. С утра. На Щербинском кладбище. Но тебя на этих похоронах не должно быть, просто ни под каким соусом. Кто бы тебя ни звал и ни приглашал, включая твою собственную совесть, понимаешь? – Нет, – отвечает спокойно, – не понимаю. Я хочу туда поехать. И – должна. А значит – поеду. Молчу. Чтобы чем-то скрыть затянувшуюся паузу, прикуриваю очередную сигарету. – Что ж, – говорю, наконец, – это твое право. Только имей в виду, что этим ты подставишь не только себя, но и Глеба, который сейчас носится по всей Москве и башляет, я даже представить себе боюсь, какие деньги всяким ментам и родственникам покойного. И меня, который, не пойми зачем, сидит сейчас напротив тебя, бросив все свои, может, для тебя и ни хуя не важные дела. И Мажора, который сейчас вглухую убивается водкой в нашем пабе, потому как ему тоже вчерашний вечер и сегодняшний день ни фига медом не показались, ты догадываешься? Он даже коксом сегодня закупился, хоть уже больше года его не юзал и не собирался ни в коем разе, пока ты со своими проблемами на горизонте не нарисовалась. Конечно, фигня какая. Мы ведь все – всего лишь твоя свита. Потому как ты – королева. Которая, блядь, хочет и должна, – и потому сделает. Насрав при этом на головы всех тех, кто ее любит и пытается помочь. Узнаю знакомый почерк. Мое желание, блядь, закон. А остальные – все равно на хуй никуда не денутся. Пока я все это говорю, закипаю просто как алюминиевый чайник. А она смотрит на меня почти не мигая. Только в уголках небольших, но очень глубоких серых льдистых северных глаз потихоньку скапливаются предательские слезы. – И зачем, – шепчет, когда я заканчиваю, – ты мне только все это говоришь, Данька? Мне же больно… – Да затем, – взрываюсь, – что ты ебаная дура! И – конченая сука в придачу! Сейчас по Москве носятся, блин, десятки человек, которые, блядь, костьми ложатся только с одной целью, чтобы ты ближайшие лет пять по женской зоне на самокате гонки не устраивала! И ты это прекрасно знаешь! Но один хрен собираешься осложнять им и без того непростую жизнь! Причем только потому, что «хочешь и должна»! Да если б это было только твое дело, – могла бы и сама лично вместе с Патлатым в яму закопаться! Или – об стену себя убить, мне уже по хуй! Но в чем тот же Глеб-то виноват?! В том, что не пиздил тебя, дуру, в свое время, за такие вот королевские замашки что ли?! Или просто в том, что ему так не повезло, и он до сих пор тебя любит?! А ты этим пользуешься?! Нормальная, блядь, дурь получается. Меня по настоящему, реально трясет. А она – плачет. Молча, по-мужски. Без всех этих дурацких всхлипов и завываний, как делают прочие, отличные от таких стальных людей, как она, знакомые и незнакомые барышни. Я залпом выпиваю остатки виски, прикуриваю одну сигарету от другой и пытаюсь хоть немного взять себя в руки и успокоиться. Снизу, неожиданно, раздается громкое, требовательное мяуканье. Мы оба вздрагиваем и одновременно смотрим на пол, прямо под мои ноги. Там сидит и внимательно смотрит на меня, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону котенок-сфинкс совершенно сумасшедшего, изумительно нереального темно-кремового окраса: с четко очерченной белой грудкой и не по-котёночьи умными, глубокими сине-зелеными глазами. – Я ж говорила, – улыбается сквозь слезы Инга, – что они обязательно придут познакомиться. Вот тебе первый. Потом, глядишь, и остальные подтянутся. Или не подтянутся. Они не очень любят, когда у людей плохое настроение… – Вот так вот, – теряюсь. – И как его зовут? Ну, в смысле, вот его. Вот этого вот хвостатого джентльмена? Джентльмен тем временем, сообразив, что на него уже обратили внимание, перестал мяукать, сел на задние лапы и стал тщательно и изящно вылизываться. Характер, думаю, у парня – ну просто не приведи господи. Ураган. – Да никак пока, – она аккуратно промокает скопившиеся в уголках глаз слезы белой бумажной салфеткой. – Тут ведь все еще не так просто, понимаешь, Данька? Кошка шестерых вообще-то родила, но трое погибли. Одного, точнее одну, она сама задавила, причем совершенно сознательно. Они ж звери, хищники, у них инстинкт – если почему-то чувствуют, что всех прокормить не смогут, то предпочитают пожертвовать кем-то одним, а не рисковать всем выводком. А двое потом от какого-то вируса умерли. Причем даже ветеринары не смогли понять от какого. Представляешь, сколько сейчас заразы по Москве шарашится, да? И эти, оставшиеся, тоже болели, но их я вроде вытащила кое-как, выходила. Таблетки, уколы там, еда соответствующая. Уже и прививки сделала, так что – похоже – тьфу-тьфу-тьфу – все нормально будет с ребятами. Проскочили. Но имена пока побоялась давать, чтобы не так сильно переживать, если что плохое случится все-таки. Потому что, если дашь ему имя, – то это уже будет не просто абстрактный котенок, а личность, индивидуальность, к которому уже совсем по-другому привязываешься. И потом, если что не так идет, очень больно становится. А мне и так плохо было. Очень плохо, Данька. Врагу не пожелаю. Вот я и решила, что пусть им лучше, если все будет в порядке, их будущие хозяева имена дают. – Поня-а-а-атно, – тяну, вздыхая. И делаю паузу. Не потому, что я вот прям так и решил. Типа, по сюжету положено. А просто потому, что сказать мне ей в этой ситуации, в принципе, – особо-то и нечего. А котенок тем временем перестает вылизываться, прыгает мне на штанину и по ней, как по дереву, заползает на коленки. Обнюхивает карманы джинсов, потом мои ладони, потом вздыхает, сворачивается клубочком и делает вид, что засыпает. Вот только кончик хвоста у него при этом предательски и совершенно по-хулигански подергивается. Вот ведь зараза мелкая, думаю, и начинаю машинально почесывать у него за ухом. Мелкая зараза тут же перестает делать вид, что спит, переворачивается на спину и кусает меня за пальцы. Я хмыкаю. – Ну что, – говорю, – будем решать с тобой с похоронами? – А что тут решать, – жмет плечами Инга, – вы же и так все за меня решили. Сделаю, как сказали. Действительно, не одна я в теме, в конце-то концов. А с совестью своей потом уже буду разбираться, одна, самостоятельно. И там уж – как получится. – Почему это, – удивляюсь, – одна? Вместе решали, значит, вместе и отвечать придется. Нормальное, в принципе-то, явление. – Ну уж нет, Дэн, – вздыхает. – Тут даже и не рассчитывай, тут не поможете. Есть вещи, за которые приходится отвечать только самому, наедине с собой. И тут, понимаешь, мальчик, уже совсем не важно, какими были привходящие обстоятельства. Я киваю. Она права. Тысячу раз права, ничего не поделаешь. Мы молчим. Она курит, я задумчиво и машинально играю с совершенно уже разбушлатившимся котенком, устроившим форменную охоту за моими пальцами, рукавами свитера, торчащим из кармана штанов краешком носового платка и, наконец, собственным длинным, абсолютно голым, кремового цвета хвостом. Ну да ладно… Разговор, в принципе, закончен. Миссия выполнена, больше мне здесь делать нечего. Сейчас покурю да поеду, думаю. Доберусь до дома, включу компьютер, войду в интернет, посмотрю, что в мире происходило за время моего там, в этом самом мире, отсутствия. Почту проверю опять-таки, а то там наверняка уже ящик совсем на хрен переполнился. А потом приму душ и залезу под одеяло, трещины в потолке рассматривать. Самое что ни на есть любимое в последнее время ночное занятие. – А что у вас, кстати, с той твоей девушкой случилось, с Лидой, кажется? – спрашивает Инга, тщательно затушивая окурок сигареты о стенки переполненной пепельницы. – Вы ведь с ней расстались, да? А почему? Я опять хмыкаю, чешу кончик носа, беру котенка на руки и целую его в бархатный умный лобик. После чего аккуратно опускаю на пол. Беги, брат. Он все понимает и, хотя ему еще явно очень хочется поиграть, трется о мои джинсы и неторопливо, с достоинством удаляется. Нда, думаю… Парню всего-то от силы месяца три будет, а он уже настолько умнее и тактичнее доброй половины моих знакомых, не к ночи они будь помянуты… И что это за жизнь такая, сцуко, нелепая да абсурдная у вас, Данила Андреевич, получается? – С Лидой мы не расстались, – лезу в пачку за сигаретой, потом мучительно начинаю повсюду искать хоть какую-нибудь зажигалку. Сначала смотрю на столике, поднимая то одну, то другую лежащую на нем хреновину. Ни фига. Потом хлопаю себя изо всех сил по всем имеющимся в наличии карманам. Роюсь в сумке. Словом, веду себя крайне тревожно и неоправданно беспокойно, пока Инга, наконец, не бросает в меня своей пластиковой дешевкой и я все-таки кое-как от нее не прикуриваю. – Лида от меня просто ушла, – говорю, наконец-таки выпуская струйку ароматного сиреневого дыма, – а это в отличие от «расстались», как ты понимаешь, действие совершенно одностороннее. Инга пристально и тяжело смотрит мне прямо в глаза. Я, хоть и с трудом, но все-таки как-то этот металлический взгляд выдерживаю. Ей бы такими взглядами коней каких с Ярославки прессовать, – просто цены бы не было. Любой фестлайн их общака знаменитого проломила бы на раз к чертовой матери. Она криво усмехается, отбирает у меня и медленно тушит дотлевшую до самых кончиков пальцев сигарету. – Не гони, – морщится, – Дэн. От таких, как ты и мой Глеб, просто так не уходят, если вы сами этого не позволяете. Я тихонько улыбаюсь и отрицательно мотаю головой. – Ты, – говорю, – все-таки тоже не смешивай. С Али вы расстались, и, уверен, что это было хоть и глупое, но обоюдное решение. А Лида от меня именно что ушла, разные вещи, не находишь? Хотя, как потом выяснилось, это было как раз-таки очень даже и правильное действие, направленное исключительно на благо нашего с ней маленького и на фиг никому не нужного сообщества. Иначе бы мы, похоже, до сих пор друг друга мучили. Инга поднимает домиком левую бровь, чешет кончик носа. А я опять замечаю для себя, что именно это телодвижение мне не раз доводилось наблюдать, только в исполнении ее бывшего мужа. – Ну а все-таки, почему? – спрашивает. Я вздыхаю. – Да все просто, – говорю. – Помнишь, как меня в драке гопота питерская поломала? Ну, когда я в больнице лежал и все не знали, буду я когда-нибудь из-за переломанного позвоночника своими ногами ходить или придется пожизненно на инвалидной коляске раскатывать? Она кивает. – Помню, разумеется, – кривится. – Такое разве когда забудешь? Ты ведь нам с Глебом все-таки не чужой. Я тоже киваю, в ответ. – Ну вот, – продолжаю, затягиваясь, – она ведь меня тогда, по сути, и выходила. Вместе с Глебом твоим, кстати. За что я ему до сих пор считаю себя по гроб жизни обязанным. Врачей искала, в том числе и через родителей своих. Там связи такие, что, боюсь, даже Али позавидует. Массажистов, психологов. Специалистов по спортивной медицине. А потом, когда я встал и пошел, вдруг выяснилось, что мы оба друг другу ну совершенно не интересны. Разве что в постели, но этого ведь явно недостаточно. А так… Я тушу сигарету, потягиваюсь. Она молчит. – А так, – продолжаю, – вообще ничего общего. Кроме моей благодарности и ее какой-то привязанности. Нет, конечно, могло бы чего-нибудь получиться, чего уж там. Если б у нас с ней было время и хотя бы немного терпения. Но ни того ни другого у нас, как выяснилось, и не было… Вздыхаю, закуриваю. Инга продолжает молчать и думать о чем-то своем. Наверное, о Глебе. А и – по фиг. Мне тоже когда-то нужно выговариваться, я же живой человек, в конце концов, а не самодвижущаяся машина для решения чужих проблем. – Так и жили, – продолжаю, скривившись, как после лимона, – вроде как бы и вместе, а на самом деле глубочайшим образом порознь. Время от времени залезая в общую постель с вполне себе низменной целью немного потрахаться. Это-то у нас как раз хорошо получалось, чего уж там. А потом нам ее родители сдуру подарили поездку в Куршевель на Новый год. Вот только я туда не смог отправиться из-за работы. Да и не сильно я люблю, если честно, такие компании. А она от скуки решила прокатиться, ну и встретила там этого своего нынешнего молодого олигарха. Такая вот, в сущности, простая и вполне себе банальная история. Инга кривится, подливает в свой стакан еще виски из бутылки. – А наша жизнь, Данька, – отхлебывает, – вообще очень банальная штука, с какой только стороны ни посмотри. И ты, я так понимаю, с тех пор один, да? И живешь, наверное, в пустой родительской квартире, так? Они же у тебя вроде где-то в загранке трудятся? – В Испании, – киваю. – Отец там представителем работает. Ну и, я так понимаю, сам не теряется. Крутит там что-то такое с местной недвижимостью. – Знакомо, – кривится Инга, – знаю я такой типаж. Там попосредничает, тут нужных человечков сведет, срубит слегонца комиссионные. Курочка по зернышку, как говорится. Да и хрен с ним, с этим твоим родителем, не мне его судить. Сам-то про себя что думаешь? – А что мне тут думать-то? – удивляюсь. – У меня вроде как все нормально. Универ два года назад закончил, причем особо не запариваясь. От аспирантуры отказался, бикоз не интересно ни фига. Живу себе, по сторонам тихонько осматриваюсь. На работе тоже вроде все в порядке, без проблем каких-то особенных. Сейчас на Игоря – помнишь его? – месте сижу, редактором отдела информации. С деньгами, конечно, хотелось бы получше. Но кое-что есть, и мне этого кое-чего пока что вполне хватает. Да и в общем-то грех жаловаться. В моем возрасте пятерку грин в месяц мало кто имеет, к тому же вбелую, и еще с хорошими перспективами. Она снова кривит большой, четко очерченный рот, морщит высокий чистый лоб и болезненно усмехается. – Да я, – говорит, – в принципе, вижу, что все у тебя более или менее. И даже внутренне готова поверить, что все не более-менее, а прямо-таки очень даже и хорошо. Вот только ты мне скажи тогда, откуда у тебя такая тоска-то в глазах, а, мальчик? И подливает мне в стакан еще виски, который я почему-то машинально выпиваю. И, только допив до конца, давлюсь и фыркаю. – А ты, – спрашиваю в ответ, – хоть раз нормального человека, у которого хотя бы время от времени не появляется эта вот самая тоска в глазах, видела? Она тихо смеется. – Нет, – говорит, – не видела. Только обычно это проявляется чуть попозже, годам эдак хотя бы к тридцати. А не в твоем счастливом постпубертатном периоде. Теперь смеемся уже вместе, и я снова закуриваю. – Гляжу, ты ничего, – говорю, отсмеявшись, оценивающе, – держишься. Она снова усмехается. – А я не держусь, – отвечает, – Данька. Я – живу. Точнее, продолжаю жить. Потому как если бы я просто тупо пыталась держаться, я бы уже, наверное, в окно выпрыгнула. Я киваю. – Согласен, – говорю, – так и надо. Ну тогда давай я еще одну дорожку пройду, сигаретку выкурю да и поеду. Устал а то, сцуко, – просто смертельно… – Давай, – жмет плечами. – Я в порядке, за меня можешь не беспокоиться. И порошок, если хочешь, можешь с собой забрать. Мне он, похоже, без надобности. Сейчас посижу еще немного перед телевизором да спать завалюсь. Буду высвобождать организм сном и временем от действия этих чертовых успокоительных. Деньги-то, кстати, есть, от гайцов, если что, откупаться? Ты же вроде как выпивши. Машу рукой. – Ты что, забыла? – смеюсь. – У меня на такой случай всегда в бардачке антиполицай, а в кармане редакционное удостоверение. Прорвусь. А концентрацию, алкоголем нарушенную, я сейчас как раз «первым» и подправлю. Не сильно, ибо это, я так думаю, не за чем. Но при всем при том – до вполне себе нормальной кондиции. Она кивает. – И правда, – жмет плечами, – забыла, что ты у нас волк ротационных машин. Причем с именем. Насчет порошка, кстати, ты, волк, так и не ответил. Заберешь? Я отрицательно качаю башней. – Нет, – говорю. – А зачем? Ссыпь его куда-нибудь да заныкай до послезавтра. Нюхать я его сегодня уже точно не буду. А послезавтра, после похорон, мы почти наверняка все сюда к вам припремся. Всей старой компанией. И Патлатого помянуть, и за твое счастливое избавление остограмиться. То, что тебя просили никуда и никому не показываться, я так понимаю, на старую банду все равно ни фига не распространяется. Там людей, которым нельзя доверять, нет просто по определению. И вот тогда вот он, этот самый порошок проклятый, нам всем совершенно точно может понадобиться. Инга вздыхает. – Так, значит, – спрашивает, – когда вас ждать, в субботу вечером? – Угу, – киваю, – если всей бандой, то не раньше. Так – если только кто по отдельности навестит, сама понимаешь. А вот чтоб всем вместе – это только послезавтра скорее всего получится… Она снова кивает, зевает и снова улыбается. – Ну что ж, – говорит, – буду ждать. Вот только имейте в виду – без Глеба лучше даже на порог не показывайтесь. – Ты что, – кручу пальцем у виска, – совсем что ли, мать, мозгов лишилась? А кто, как ты думаешь, нас во всей этой фигне организовывает? У тебя что, есть какие-то другие кандидатуры на лидерство вот в этой самой, вполне себе идиотской, но при этом совершенно конкретной ситуации? …Когда я ухожу, они меня провожают вдвоем: Инга и вновь появившийся в гостиной тот самый кремовый хулиганистый котенок с очень мудрыми и совершенно не детскими сине-зелеными глазами. Я им машу рукой, а они просто стоят и меня разглядывают. И даже головы у них почему-то при этом наклонены в одну и ту же сторону. |
||
|