"Сестры" - читать интересную книгу автора (Бут Пат)

3

На лице Софи краски последовательно сменяли одна другую. Сначала оно было бледным, как у призрака. Но через мгновение налилось багровым румянцем, что весьма сочеталось с ее судорожно глотающим ртом, который словно пытался выплеснуть весь накопившийся внутри Софи гнев. Джули никогда еще не видела свою мать такой, и каждая секунда доставляла ей небывалое наслаждение.

Совсем иначе реагировал отец. В уголках его рта и на дне печальных глаз, казалось, проступила скорбь, а стакан бренди, как по волшебству возникший у него в руке, был еще одним видным проявлением его чувств. И это тоже порадовало Джули. Она продолжала любить его так горячо, как только можно любить, но он заслужил такое из-за своей неверности, из-за того, что осмелился стать отцом ребенка, который будет ее соперником в борьбе за внимание Ричарда, из-за любви к ее ненавистной матери.

Наконец Софи удалось произнести хоть что-то:

– Тебе придется сделать аборт, вот и все.

В ответ на это лицо Джули расплылось в улыбке.

– Я беременна уже пять месяцев. – Всем было ясно, что это значит.

– Но откуда, черт возьми, ты знаешь?

– Ведь если ты только сейчас обнаружила, ты же не можешь… – Ричард хватался за соломинку. Он понимал, что в подобных вещах его дочь вряд ли ошибается.

– Я знаю об этом уже четыре месяца. Я держала все в тайне, потому что хочу иметь ребенка. – У нее на лице по-прежнему сияла глупейшая улыбка удовлетворения, и именно это выводило из себя ее мать куда больше, чем все другие соображения.

– Как это ты сумела все сохранить в тайне? – вскрикнула Софи.

– Я просто толстела, мама. Ничего страшного. Ты толстела. И я толстела. Просто считала, что это все от еды.

Даже несмотря на весь своей гнев, этого Софи не могла спустить.

– Я не толстею. Я жду ребенка. – И немедленно пожалела о том, что попалась.

– Ха, и как это прелестно! Ты собираешься подарить папочке ребенка, и я получу миленькую сестренку или братишку. А потом рожу я, и у тебя будет внучок. Тогда мы все сможем называть тебя бабулей.

Софи опустилась на большую, обтянутую ситцем софу. Подобно капитану на мостике гибнущего корабля, она чувствовала, как хлещет изо всех пробоин. Придется отменить обед у Бонгэм-Картеров, они уже опоздали туда на полчаса. Джули подкараулила момент для убийственного разрушения. Беременность Джули была убийственным крахом. Сама Джули была убийственным крахом. Ей пятнадцать, а отец ребенка, очевидно, некий рок-музыкант по имени Винни.

Все было слишком явно. Джули все рассчитала. Она намеренно завела ребенка, чтобы с его помощью бороться против родителей.

Ричард осушил стакан бренди.

– Думаю, мне лучше звякнуть Бонгэм-Картерам, – предложил он.

– Позвонить, – машинально поправила Софи.

Но он не двинулся. В сущности, его предложение было просьбой о наставлении. Он беспомощно смотрел на жену, прекрасную как всегда, в переливающемся вечернем платье от Джона Бейтса. Все правильно – она была беременной, но не толстой. По контрасту с ней Джули была и толстой, и беременной.

– Но почему ты скрывала, Джули? Почему не оповестила нас? Почему ты мне ничего не сказала? Мы бы сумели тебе помочь. Ты боялась рассказать нам? Вряд ли.

Джули не ответила. Пускай сам разбирается как знает. Ей хотелось казаться молчаливо загадочной, но улыбка никак не исчезала.

– Она не боялась признаться нам! – закричала Софи. – Она же не побоялась сейчас. Да ты взгляни на нее. Она же наслаждается! Она ничего не говорила, потому что хотела нанести мне удар. Только Бог знает, почему.

– А что ты думаешь делать с ребенком, Джули? Ты намерена растить его здесь, с нами?

– Я думала, его можно будет выкинуть прочь. – Джули больше не улыбалась. В ее голосе звучала ненависть, и Ричард Беннет заметил в ней то, чего не видел раньше. У него заломило в затылке. Его Джули. Такая тихая, содержательная. Такая умная, загадочная. И в этом тихом омуте водились черти – неведомые, незаметные, – и вот они вылезли, чтобы разрушить их жизнь.

– Не говори так, Джули. Даже если это и шутка, – тихо проронила Софи. В голосе слышались вопрос, просьба подтверждения.

От улыбки Джули кровь застыла в жилах Софи.

– Ты просто не заметила, да, мама? Ты не замечала, как мне было плохо по утрам, и тебя не беспокоило, когда я начала есть все подряд. Тебя лишь волновало, что у тебя дочь – толстуха, но и то не особенно, ведь ты сама прибавляла в весе и беспокоилась о том, что мужчины перестанут флиртовать с тобой.

– Не смей так разговаривать со своей матерью! Ричард, нам, наверное, стоит пригласить доктора Камерона. Это ненормально. Происходит что-то ужасное.

Улыбка вновь исчезла с лица Джули. Пока она говорила, лицо ее осунулось, голос дрожал от годами сдерживаемой ярости.

– Ты права, мама. Происходит нечто ужасное, и я скажу тебе, в чем дело. Все дело в тебе! Ты убиваешь моего папу. Медленно, но верно ты его убиваешь. Ты держишь его в этой ничтожной стране, где ему ничего не платят и карьера его не движется, а сама ведешь себя как шлюха, унижаешь его, потому что он обезумел от любви к тебе. Ты этого не знаешь? Ты что, не понимаешь, что делаешь?

Софи бросилась к ней. Джули глядела, как мать приближается, гордая, защищающая себя. Она не отступила ни на шаг, чтобы увернуться от удара. Напротив, подставила лицо, щеку метательному снаряду, в который превратилась рука ее матери. Черт побери, какое значение имеет боль, если ты выиграла?

Мрачные сизые облака неслись по свирепому небу, но дождь никак не начинался. Джули Беннет прижималась к окну, подтянув колени к тугому животу, и жалела, что рядом нет никого, кто мог бы ее раздражать.

Она чувствовала, как внутри у нее все плавится. Ее мучила депрессия, она была повсюду: засела в голове, слетала с веток, оголившихся деревьев на Итон-сквер, в ее утробе, где ребенок неистово цеплялся за жизнь; в сыром, промозглом воздухе, в котором носились тощие голуби и сгущался вечерний туман.

Целыми днями она кружила по комнате, не в состоянии собрать силы и что-нибудь сделать: зажечь свет, пролистать журнал «Квин», даже включить телевизор. Ее точила одна и та же мысль, одна мысль и бесчувствие – полная апатия, сжимавшая ее в своих неотвязных тисках.

С болью в сердце думала она о родителях. В нескольких милях отсюда они готовятся к «радостному» событию. Ее мать отправилась в клинику в девять часов утра и теперь, должно быть, разыгрывается очаровательная сцена рождения ребенка в привилегированной клинике «Линдо Винг» в Сента-Мэри. Ее мать, с капельками испарины на лбу, выглядит на те миллионы долларов, которые она уплатила, чтобы ее ребенка извлекли на свет. Каждый врач, находящийся в комнате, уже немножко влюблен в нее, и каждая нянечка, каждая смертная испытывает сейчас приступы острейшей зависти к ней. А снаружи по зеленому линолеуму вышагивает ее отец, исполняя роль «беспокоящегося» папочки, его брови хмурятся в приличествующей случаю озабоченности, глаза вопрошают, все тело в напряжении ждет приближения развязки драмы. Если бы только ее ребенок мог появиться на свет! Это именно то, что нужно. Безумный телефонный звонок, неистовая гонка в грозу, через весь Лондон, сквозь ветер и дождь, гром и молнии – и картина счастливого семейства разлетится вдребезги!

Она изучающе разглядывала свой округлый живот. Там было тихо, как в могиле. Ее ребенок уснул. Проклятье!

Она снова встала и бесцельно прошлась по гостиной, над которой поработал Дэвид Млинарик. Комната слишком напоминала Софи, и оттого Джули ненавидела ее: спортивное фото, Стаббс и вполне приличный Сарториус, маленькие столики со вставленными в рамку фотографиями румынских предков на них и странного вида портреты кого-то из британских королей.

Все так предусмотрительно, во всем общепринятый хороший вкус. Терракотовые стены с бордюрами из ткани, стильная смесь мебели от Шератона и «бидермейер», «интересные» штучки – западноирианский людоедский кинжал, вырезанный из человеческого ребра, «очень современная» скульптура Элизабет Фринк, изображающая фигуру воина в шлеме, и две-три «безделушки» – серебряные шарики на пружине, вечный двигатель, который выдавал в их владельце не только вкус, но и чувство юмора.

Джули поплелась в коридор, намеренно избегая кабинета отца, где курительные трубки, кожаный Честерфилд, бронзовая лампа, – убранство в духе «Плейбоя» полярно отличалось от вкусов матери. Как сильнейшим магнитом, ее влекло в комнату, которой предстояло стать детской.

Обои от Гэрродза, изображающие плюшевого мишку, указывали на ожидание мальчика, но детская кроватка какого-то нового образца, расписанная нейтральными цветами, говорила о том, что родителей вряд ли особенно волновал пол ребенка. Джули тоже было все равно. Она медленно приблизилась к кроватке, и какой-то внутренний голос приказал ей пнуть ее изо всех сил. И когда она сильно ударила по кроватке и полетели крашеные щепочки, Джули испытала единственную радость за весь этот долгий день.

Пеленки уже лежали в шкафу. Целые коробки их, готовых принять детские какашки; устрашающие в своем благодушии. Джули вскрыла стерильную упаковку, принесенную из магазина для будущих матерей. Она запустила туда грязные пальцы и вывалила все на пол. Как можно ненавидеть то, чего здесь нет? Ответ: ненавидя того, от кого это нечто родится. Как можно навредить тому, кого ненавидишь? Ответ: отравить ему самый светлый день в его жизни.

Как славно! Кто-то позаботился о том, чтобы купить вазелин, и цинковую мазь, и детскую присыпку «Джонсон». Джули сгребла все это. Она вымазала цинковой мазью подушку, испачкала вазелином занавески с веселеньким детским рисунком и припорошила все это присыпкой. Триумфальное возвращение домой не обойдется без маленьких неприятностей. Но вставал другой вопрос: как испоганить упоительный момент рождения ребенка? Очень просто. Надо начать рожать своего собственного. Прямо сейчас. И душераздирающе кричать до тех пор, пока никто не сможет ни о чем другом думать, кроме тебя.

Эта мысль, как гром, пронзила Джули. Ну конечно. Вот то, что нужно. Именно этим и следует заняться. Но это же опасно, это безумие. Ну уж нет, это не мысль и не идея, это – решение.

Как же это сделать? Горячая ванна и джин. Тертые женщины лучше знают. Но она терпеть не может джина.

Джули быстро подошла к нише рядом с гостиной, где родители хранили алкогольные напитки. Шампанское, вот единственное, что она переносила, и бутылка-другая всегда была в холодильнике. Она с трудом нагнулась и открыла дверцу: «Крюг» для знатоков, «Моэ» для малоценных людей, «Тейтинжер» для американцев. Джули мысленно улыбнулась. Какую марку вы предлагаете? Советы дают в рекламах.

Она выбрала «Моэ». Если ее родители держат его для неважнецких посетителей, тогда эта марка для нее.

Софи находила ванную «забавной» и ничего не стала в ней менять. Старинная в готическом стиле ванна стояла на четырех ножках, завершавшихся горгульями. У фантастических фигур был удивленный вид, будто они никак не могли понять, почему оказались распростертыми под этой черно-белой кафельной громадой. Джули, сжимая в руке ледяное шампанское, оглядела знакомую комнату, и на нее нахлынули приятные воспоминания: как они купались здесь с папой в раннем ее детстве, с корабликами и губками, как она намыливала отцу спину, и он позволял дочке налить ему на волосы шампунь. Но теперь даже старые времена вызывали у нее слезы.

Борясь с ними, она повернулась к кранам и стала смотреть, как горячая вода каскадом ринулась в ванну. Затем выскользнула из одежды и осторожно ступила в крутой кипяток. Попробовала сесть, но тут же выпрыгнула. Джули лихорадочно похлопала себя по ягодицам, пытаясь унять боль. Наконец она попривыкла и смогла погрузиться в водное чрево.

Она потянулась к краю ванны за шампанским и прижала ледяное горлышко бутылки к губам. Долгим, затяжным глотком она старалась протолкнуть в себя как можно больше пузырящейся, покалывающей жидкости, пока спиртное не застряло у нее в горле. Тогда она поставила бутылку на пол и стала ждать, пока утихнет первый взрыв.

Голова ее уже загудела. У нее был огромный живот, но желудок пуст, весь день она ничего не ела. Алкоголь немедленно просочится к ней в кровь, а значит, достанется и ее ребенку. Это его пробудит. Только теперь она подумала, чего он так долго, подозрительно долго спит?

Второй глоток был куда легче, а третий и четвертый проскочили совсем легко. Засыпая, Джули положила голову на эмалированный выступ; пар окутал ее голову, а в воспаленном мозгу раздавался пчелиный гул. Она медленно уплывала, спокойно и умиротворенно чувствуя себя в теплой воде. Глаза закрылись, все дурное отступило прочь. Но зачем она тогда здесь? Кто вдохновил ее сделать это? Что это за выход? Ее голова лениво откинулась.

Джули услышала жуткий вопль страдания, и поняла, что это кричит она. Еще она поняла, что это страшная, непереносимая боль и что вода в ванной становится почему-то темно-красной. Теперь она осознала, что сотворила какую-то невероятную глупость, и что зашла уже слишком далеко, и что раскаивается. Но раскаиваться, быть может, уже поздно. Или вообще уже слишком поздно для всего.