"Конан и призраки прошлого" - читать интересную книгу автора (Мак-Грегор Дункан)

Глава 6

Конан очнулся от резкой боли в ладони левой руки. Он поднял голову, встряхнув взмокшими от крови прядями черных волос, разлепил ресницы и с удивлением посмотрел на свою ладонь, в самой середине которой зияла черная дыра. Алые струйки стекали по шершавой коже, капали на земляной пол и земля быстро всасывала кровь, оставляя на поверхности лишь темное влажное пятно.

Выругавшись, он оторвал зубами от рубахи клочок тонкой ткани, сложил его и прижал большим пальцем к ране. Он знал уже, что последует сейчас, но, как истый варвар, не желал и не умел бессмысленно, тоскливо ждать — любви, сражения, пытки, смерти, — чего угодно, а потому, выкинув из головы всякие бесполезные мысли, он решил основательно осмотреться, определить, где он находится, и затем уже решить, что делать.

Серые мрачные стены, изъеденные сыростью, низкий потолок, сплошь усеянный черными лепешками непонятного происхождения, маленькая — словно вход в нору — деревянная дверь, повисшая на одной петле и потому снаружи припертая чемто тяжелым, рассохшиеся бочки в углу — без сомнения, нынешнее пристанище короля было самым обыкновенным подвалом. Не раз за свою прошлую жизнь ему доводилось отлеживаться или скрываться в подобных мрачных, но вполне надежных подземельях. Но как он оказался здесь? Может, какой-то сердобольный хауранец после боя на площади приволок его сюда?

Вспомнив бой, Конан невольно застонал. Старый крючок был прав: ничего нельзя изменить в прошлом. Но как научиться жить так, чтобы потом и не хотелось ничего менять? Пожав плечами, король ответил сам себе тем, что смачно сплюнул на пол; затем он рывком поднялся на ноги и пошел к двери — давно пора отыскать меира Кемидо и вернуться в настоящее. Кром! А что еще ему делать здесь? Вновь испытывать муки распятого на кресте? Зачем? Весь этот бардак уже случился десять лет тому назад! Всему свое время… Но не успел Конан сделать и пары шагов, как ладонь его правой руки пронзила страшная боль. Вот и еще одно послание из прошлого… Он вздрогнул, остановился — на миг в глазах потемнело; стиснув зубы, киммериец помянул все конечности Нергала, коими, по его мнению, являлись проклятые наемники-шемиты, оторвал еще один клочок от рубахи и им зажал новую рану.

Он отлично помнил палящее солнце (именно таким, каким оно и было в тот день десять лет назад) — глаз благого Митры, который мог быть не только мягким, светлым и теплым, но и равнодушным, но и жестоким; он помнил и мертвую пустоту вокруг, и собственное бессилие, и ощущение холода от мрачной стены Хаурана за его спиной; и ухмыляющиеся физиономии шемитов, прибивавших его к кресту, и мерзкую улыбку Констанция — возвышаясь на коне в окружении своих воинов, закованных в броню, он с нескрываемым удовольствием наблюдал за муками распятого варвара. А в небе в ожидании легкой добычи уже кружились стервятники. Они опускались все ниже, в нетерпении открывая кривые клювы и пронзительно каркая, и Конану казалось, что он слышит их запах — гнилостный, нестерпимо едкий — запах разлагающейся плоти… Да, тогда его спас Гарет — предводитель шайки зуагиров, но спас для себя: в бою киммериец стоил дюжины крепких воинов, а его выносливость, присущая скорее зверю, нежели человеку, делала Конана воистину бесценным.

… И снова из ладоней брызнула кровь. Король стряхнул ее и сел на земляной пол, так как теперь гвозди должны были вонзиться в его ноги. Он кожей почувствовал, как поднимается заросшая черными вьющимися волосами шемитская рука с зажатым в кулаке молотом и… Лоб его и спина мгновенно взмокли от пронзительной боли, левый сапог наполнился горячей кровью и Конан, вцепившись зубами в ворот куртки, чтобы не прокусить губу, стащил его, с проклятьями отбросил в сторону. Теперь надо было снять и другой, ибо рука палача уже взяла последний, четвертый гвоздь…

Дернувшись, он принял и этот удар. Перед глазами поплыли круги, в мутной черноте которых король узрил вдруг крест, а на нем — себя самого; распятый, в одной лишь набедренной повязке, он с дикой ненавистью смотрел на Констанция и его приспешников, жалея о том только, что прежде собственной смерти не успел отправить на Серые Равнины грязную кофитскую тварь, предательством завладевшую властью в Хауране… И как сквозь сон расслышал киммериец клекотанье и свист крыльев стервятников, жаждущих крови и плоти пленника. Сжав кулаки, он издал утробный звериный рык, поднялся и сделал неуверенный шаг к двери — он все еще плохо видел, ослепленный то ли болью, то ли ненавистью, а скорее всего, и тем и другим. Сырая земля вожделенно впитывала в себя кровь, стекающую с его израненных рук и ног, а сверху, с потолка, на голову и плечи короля капала иная влага — мутная, белая, вонючая… Но холодные капли эти, казалось, оживили Конана. Глаза вновь стали четко различать узор, сотворенный на стенах сыростью, и черные щели в бочках, и низенькую дверь…

Король замер, уставившись на дверь, которая медленно, осторожно кем-то приоткрывалась… Миг — и в зияющей за ней пустоте появился вдруг огромный, полный печали карий глаз.

— Мгарс… — выдохнул киммериец, сам не понимая, из каких глубин его памяти возникло это странное имя.

Дверь распахнулась под отчаянным толчком чьих-то слабых рук и перед Конаном предстала смуглокожая девушка с роскошными волосами цвета перезревшего каштана. Гибкая и подвижная словно ящерица, в одной лишь легкой светлой тунике, она порывисто кинулась к королю, прижалась к нему всем телом, обдав чудным цветочным запахом…

— Мгарс… Он вспомнил ее. Тогда, десять лет назад, он любил ее два дня и две ночи — как раз перед тем, как ведьма Саломея отдала Хауран на растерзание шемитам. Может быть, потому и всплыли в памяти те горячие деньки в небольшом домике Мгарс — каменной одноэтажной коробке на отшибе города… Она говорила ему о себе, о своей любви к нему, о… Впрочем, она предпочитала все же любить его на деле, а не на словах. Но тот рассказ ее Конан тем не менее вспомнил в один миг, хотя ни разу за прошедшие годы не думал о нем.

Мгарс была дочерью зембабвейского князька М'Вааху, безраздельно правящего огромной территорией, сплошь населенной уродливыми черными туземцами. Мать ее, белокожая красавица-туранка из разграбленного и перебитого каравана, недолго мучилась в плену у нелюбимого супруга, у коего была тридцать шестой в грязном, жарком и душном гареме. Когда зеленая лихорадка пронеслась по Зембабве, она тихо угасла, а за ней, так же тихо, без слез и жалоб, ушли на Серые Равнины еще тридцать три жены М'Вааху, оставив того всего с двумя, к тому же самыми некрасивыми, злобными, старыми женами. Но и князек вскоре после этих событий закончил свой земной путь: он был утоплен в ревущем и коварном Стиксе шайкой иранистанцев, так что маленькая Мгарс оказалась, повторяя судьбу матери, в плену; насмешки, побои, тяжелая работа от зари и до ночи — все это было знакомо ей не понаслышке. Чудом оказалась она свободна: внезапно почил ее последний хозяин — хорайский купец Валазий. Воспользовавшись суматохой, царившей в ночь его смерти в громадном и мрачном доме, девушка сбежала, в страхе не взяв с собой ничего, кроме пары потрепанных сандалий. Уже в Хауране у Мгарс появился богатый покровитель, который в благодарность за любовь и ласку посулил, а затем и в самом деле подарил ей небольшой, но милый и уютный домик на окраине города. Здесь и познакомилась смуглокожая красавица с капитаном гвардии королевы Тарамис — Конаном-киммерийцем.

Вся эта история в один миг, равный всего лишь вздоху, промелькнула в памяти короля. Он еще крепче прижал к себе Мгарс, с наслаждением вдыхая аромат ее волос, и тихо проворчал:

— Кром… Кажется, ты спасла меня, девочка?

— Я не знала… — шептала она, щекоча губами его обнаженную грудь. — Не знала, жив ли ты, мой господин… Я нашла тебя недалеко от моего дома, возле храма Митры…

— Как же ты приволокла меня сюда?

— О-о-о… — простонала девушка. — Мне страшно даже вспоминать об этом. Я хотела нанять кого-нибудь, чтобы донести тело моего любимого, но… Никто не пожелал! Кругом паника, шемиты рыщут по городу в поисках раненых… Пришлось перекатить тебя на мою накидку и тащить по улицам, прячась в канавы при виде псов в сверкающих шлемах…

— Считай, что ты вернула мне долг.

Конан чуть отстранился, заглянул в глаза Мгарс и там гневные огоньки, блеснувшие при ее последних словах в темной, почти черной глубине, тут же сменились веселыми; девушка улыбнулась, склонила головку, лукаво глядя снизу вверх на огромного киммерийца, затем, не в силах сдержать ликования, подпрыгнула, чмокнула его в твердую щеку и, вдруг снова посерьезнев, вздохнула, прижалась к его груди. Сердце Конана дрогнуло: он не знал, что будет с этой девушкой потом, когда…

В тот год Хауран то и дело будоражили слухи о зверских убийствах, чинимых шайкой головорезов под предводительством некого Халимсы Шестипалого. Жертвами бандитов обычно оказывались нобили, купцы, богатые торговцы, ростовщики — словом, те, кого простым людям было не так уж и жалко, если бы однажды страх не коснулся и их сердец. В одну только ночь Халимса Шестипалый просто так, ради удовольствия, перерезал половину ремесленного квартала, где жили лишь бедняки, едва способные прокормить себя и семью. Зачем? Законопослушные граждане — нищие, имущие, знатные, безродные — все задавались этим вопросом и все, не находя ответа, навешивали на свои двери новые запоры и замки. Но бандитов уже ничто не могло остановить. Наглые и прежде, а теперь и вовсе одуревшие от сознания собственной безнаказанности, они начали нападать на людей среди бела дня; они врывались в дома, совершали налеты на базары, громили лавки и кабинеты блондов — законников, вершивших праведный суд за небольшую мзду… Таким образом оказалось немало людей, собственными глазами видевших и Халимсу, и его головорезов.

Шестипалого описывали по-разному, но в основном так: низколобый гигант с длинными, почти до пояса, грязными жидкими волосами, заросший черной и, в отличие от волос, густой шерстью. Обликом своим он напоминал гориллу: руки — длинные, тощие, что выглядело весьма странно при могучем торсе; ноги кривые, короткие, но необычайно толстые, крепко сидящие в жирном, обвислом заде, толстых пальцев на каждой руке по шесть, и все кривые, как крючки. Только по поводу физиономии свидетели не имели согласия. Одни говорили, что нос Халимсы длинный и тонкий, как у благородного нобиля, губы — узкие, бледные, глаз изза жирных щек почти не видно. Другие считали нос его огурцом, к тому же пупырчатым, губы толстыми и всегда мокрыми, а глаза узкими, как у кхитайца. Третьи и вовсе полагали, что у Шестипалого не было носа и губ, а только глаза да жирные щеки.

И вот такое-то чудовище имело наглость влюбиться в красавицу Мгарс, которую он увидел как-то случайно на улице. Вернее, то была, конечно, не любовь. Грязный не только внутри, но и снаружи, с черной как мгла царства Нергала душой, этот ублюдок не мог, не умел любить. Страсть, мерзкая похотливая страсть овладела им при виде смуглокожей красавицы. Он мычал, в вожделении облизывал свои ярко-красные, вечно мокрые губы (по поводу этой детали его рожи некоторые свидетели давали верные показания) представляя себе, что он сделает с Мгарс, когда она попадет ему в руки. Но пока Халимса решил не торопиться. Впервые в жизни ему захотелось взять женщину не силой, но своей привлекательностью. Увы, этот злобный и мерзкий убийца по поводу собственной внешности очень ошибался. Полюбить такого — грязного, вонючего уродца — вряд ли смогла бы не то что женщина, но и обезьяна. Так что Мгарс, естественно, если и обратила взор на Халимсу, то не с кокетством, а с отвращением, а такого он понять не мог.

К его персоне испытывали отвращение решительно все, даже ближайшие его сподвижники, но, само собой разумеется, не спешили сие чувство ему продемонстрировать. Халимса Шестипалый отличался поистине необузданным нравом и к тому же явно был не в ладах с собственной головой. Когда до него наконец дошло, что Мгарс не желает видеть в нем пламенного поклонника и умелого любовника, он начал доставать ее уже в открытую. Если раньше он просто ходил за ней время от времени по улицам, то теперь он начал наведываться в ее маленький домик на окраине города. Поначалу Халимса сдерживался, под отвратительной ухмылкой скрывая все растущее раздражение и вот-вот готовую выплеснуться агрессию; затем нрав его мало-помалу стал проявляться.

Мгарс не смела выгнать его из дому. С детства привыкшая к рабскому существованию, она лишь молча страдала, глядя, как грязное чудовище мочится в ее великолепную аквилонскую вазу или сплевывает на стол, попадая порой прямо в кушанье, как сморкается в подол ее одежды и к вечеру, развалившись на ковре, засыпает, сотрясая диким храпом весь дом… И вот однажды к ней пришел Конан.

Халимса бодрствовал, попивая принесенное с собой пиво. Пенные струи текли по щетине на его скошенном подбородке, орошали грязную, всю в жирных пятнах полотняную куртку, и наконец попадали на штаны — как раз между его ног, так что впечатление было не то что не из приятных, а просто омерзительное; Мгарс то и дело бегала во внутренний дворик, где ее жестоко выворачивало. Увы, приходилось возвращаться обратно, ибо монстр грозился спалить ее дом, если она попытается сбежать. А дом для Мгарс, никогда прежде не имевшей собственного пристанища, был дороже любых ценностей.

Конан появился неожиданно. В таверне «Под оком лучезарной Иштар» его знакомый Валерий рассказал ему о прелестной девушке, что живет на окраине города и не прочь подарить свою любовь отважному воину. Тогда-то Конан, хорошо принявший в таверне кислого красного вина, и отправился к Мгарс, желая провести ночь в объятьях красавицы. Но первое, что увидел он в ее комнате — очертания фигуры чудовища, сидящего в полумраке на полу и поглощающего пиво из бурдюка. Сморщившись, капитан повернулся, чтобы уйти, но в это время в дверях возникла Мгарс с таким несчастным лицом, что он тут же все понял и решил остаться.

Халимса не сразу обратил внимание на нового гостя. Только после того, как Конан ткнул его в толстый загривок кончиком меча, он повернулся, осмотрел киммерийца с ног до головы, и плюнул в его сторону. И тут капитан гвардейцев, нимало не смутясь, одним ударом снес монстру пол-головы.

Такое простое решение почему-то не приходило в умы горожан. Замки, запоры… Разве может это остановить наглеца?.. Мгарс, пораженная, стояла перед Конаном и не спускала с него глаз. Труп Халимсы, его кровь на дорогом ковре — все это не трогало особенно дочь далекой Зембабве. Огромный парень, так спокойно расправившийся с ее мучителем, привлекал ее внимание гораздо больше. Смуглокожая красавица подошла своей легкой походкой к капитану и протянула ему тонкие гибкие руки… Так Конан познакомился с Мгарс…

… Неожиданно она отпрянула от него, пристально вгляделась в синие глаза возлюбленного, словно желая проверить, на самом ли деле он жив и находится в ее доме. Мгарс с напряжением разглядывала каждую его черту, изучала шрамы и тонкие морщинки, прорезавшие лоб, скулы, щеки и подбородок, потом взор ее упал на гриву спутаных черных волос. Лицо девушки исказилось. Не выпуская его руки, она тихо, изумленно воскликнула:

— О, Конан… У тебя появились седые волосы… Это все из-за нее, гадины Тарамис!

— Не Тарамис, — сурово поправил Конан. — А самозванка, что присвоила имя и трон королевы. Ведьма! Клянусь Кромом, самая обычная грязная ведьма!

Он скрипнул зубами, будто воочию увидев снова лицо Саломеи с безумным блеском в прекрасных глазах, где похоть смешалась с подлостью и жестокостью; руки его непроизвольно сжались в кулаки и кровь снова брызнула из затянувшихся уже ран.

— Что это? — испуганно отшатнулась Мгарс и тут же в ужасе вскрикнула, увидев, как алые капли оросили ее белую тунику, упали на босые ноги; губы девушки гневно изогнулись, словно это ее подвергли подобной пытке наемники; она опустилась на колени и приникла нежной щекой к кровоточащей ране на правой ладони короля. Мгарс и на мгновение не задумалась о том, как и когда появились эти зияющие черные отверстия, чему Конан, не имеющий никакого желания что-либо объяснять, был весьма рад. Он легко поднял девушку с колен — хрупкая, тонкая, она содрогнулась вдруг в его руках, охваченная огнем желания, — и его измученное тело мгновенно откликнулось на этот призыв. Он жадно приник к ее рту, покрыл горячими поцелуями нежную кожу лица, шеи, плеч… Воздушная туника Мгарс скользнула вниз, обнажая великолепные формы фигуры, и губы Конана последовали за ней, сопровождаемые тихими вздохами и стонами девушки… Воистину, в подобных случаях это был самый любимый аккомпанемент короля! Издав негромкий рык, он подхватил девушку на руки, не переставая обжигать ее кожу поцелуями, яростно пихнул ногой приотворенную дверь, и пошел вверх по крутым разбитым ступеням, ни мгновения не сомневаясь, куда повернуть и где наклонить голову. В каких недрах его памяти хранились эти сведения? Он не стал задумываться о том; он жаждал сейчас лишь одного — опуститься на покрытое мягким кхитайским ковром ее широкое ложе, где когда-то он провел два чудесных дня и две удивительных ночи… Ступив наконец в большую комнату, освещенную дюжиной тонких свеч, он остановился, чувствуя, как ее дыхание сливается с его дыханием, затем еще крепче прижал к своей груди хрупкое тело, и, безошибочно определив в полумраке именно тот угол, где находилось ее ложе, уверенным шагом двинулся к нему.

— Конан… Как ты изменился за этот день. Ты совсем другой… Я не узнаю тебя.

Король улыбнулся. Еще бы ему не измениться за десять лет! Но Мгарс, конечно, не могло прийти в голову, что ее возлюбленный просто стал старше… Он повернулся, посмотрел на ее прелестное личико: в тусклом свете единственной свечи ее смуглая кожа казалась белее, тень от ресниц падала на нежные щеки, а в карих глазах сияли крошечные звездочки, в которых отражался сам Конан. Вглядевшись в свое стократ уменьшенное лицо он недовольно хмыкнул, зачесал пятерней назад пряди спутаных волос. После полночи упоительной, но и утомительной любви, что подарила ему Мгарс, нестерпимо хотелось есть, и еще больше хотелось пить. Вздохнув, он пошарил в глубоких карманах своих штанов, скомканных и засунутых под шелковую подушку — ничего.

— Сейчас принесу! — словно угадала его мысли Мгарс. Она выскользнула из-под тонкого, но теплого покрывала, легко провела кончиками пальцев по щеке Конана и исчезла в черноте комнаты, куда не попадал отсвет свечи.

Осмотрев свои раны король с удовлетворением отметил, что они, хотя и саднили еще, но запеклись; ему вовсе не хотелось возвращаться в Тарантию с такими отметинами. Интересно, сколько времени минуло с тех пор, как меир Кемидо перенес его в прошлое? Действительно ли Пелиас только и успел, что осушить три-четыре кубка? Вряд ли… Старый козел Кемидо явно не рассчитывал на столь длительное пребывание Конана в Хауране… Кром! Король замер на миг. Неужели меир потерялся умышленно? С чего вдруг Пелиас решил привести его во дворец? Ему так дорога жизнь Конана? Или все же… Нет, о таком лучше не думать. В конце концов Пелиас не раз показывал себя с хорошей стороны…

— Мой господин, позволь предложить тебе отведать немного этого горького вина и чуть-чуть несоленого жесткого мяса?

— Давай, — ухмыльнулся Конан.

Он сразу вспомнил смешную привычку Мгарс угощать гостя самыми изысканными кушаньями, но при том всячески умалять их достоинства. Что ж, таков был обряд в Зембабве, на ее родине. Как рассказывала девушка, если вкусную еду не поругать, она действительно станет тошнотворной — киммериец не спорил. Он повидал немало стран, был знаком с разными, порой поразительно нелепыми обычаями, и ему по опыту было известно: принимай чужое так, будто это твое собственное, и тогда избежишь множества неприятностей, а может, и сохранишь себе жизнь. Он всегда неукоснительно следовал этому мудрому правилу, благодаря чему на самом деле не раз облегчал свое существование в далеких странах, в диких, забытых Митрой городках и деревнях…

А потому, не обращая ровно никакого внимания на странные слова Мгарс, коими она сопроводила угощение, король живо уселся, поставил себе на колени ажурный, из тонкой золотой проволоки поднос, и принялся за еду. Горькое вино оказалось чудесным, терпким и в то же время мягким на вкус туранским красным, а несоленое жесткое мясо — отличным постным куском телятины, запеченной в винном соусе с зеленью. Душистый пористый хлеб Мгарс нарезала именно так, как он всегда любил — то есть огромными толстыми ломтями, а свежее масло подала в серебряной вазочке чудесного кхитайского хрусталя. Все это король, давно привыкший к изысканной дворцовой кухне, умял с нескрываемым удовольствием и с такой скоростью, что даже не понял, насытился он или нет. Рыгнув, он вытер тыльной стороной ладони рот, и припал к губам подруги, таким образом гармонично завершая столь неудачно начавшийся, но великолепно заканчивающийся день. Или, скорее, ночь, так как за окном постепенно светлела черно-серая муть, а тонкая длинная свеча превратилась в крошечный огарок…

— Мгарс… Мгарс…

С ревом зевнув, Конан нащупал рукой стройную ногу девушки, погладил ее, несколько удивившись чересчур прохладной коже. Обычно Мгарс была горячей нагретых солнцем каменных хауранских стен — не раз она говорила киммерийцу о своей повышенной температуре тела; она словно всегда пылала каким-то неугасимым огнем, что очень привлекало Конана, любившего чувствовать под рукой живое тепло…

— Мгарс!..

Он открыл наконец глаза и с улыбкой наклонился над девушкой. Она спала на животе, вытянув руки вдоль тела; волосы ее разметались по шелковой подушке, пухлые губки были чуть приоткрыты и с уголка стекала тонкая струйка слюны. Розовый свет, льющийся из окна, окрасил ее в свой цвет, и… Кром… У Конана перехватило дыхание и на миг в глазах помутилось. Того, что он увидел, не могло быть! Ведь он спал рядом с ней! Может… Может, в вине было снотворное зелье? Но мысль эта лишь мелькнула и тут же пропала — в привычки варвара никогда не входила способность утешать себя подобным образом. Он скрипнул зубами, не отрывая взгляда от лица девушки. Да, сомнений быть не могло — из уголка рта Мгарс текла кровь. Она умерла совсем недавно… Конан приподнял край покрывала. Меж лопаток ее сверкал золотой рукояткой, усыпанной драгоценными камнями, кинжал работы зембабвейского мастера — собственный кинжал Мгарс! Чья-то рука вонзила его в спину девушки с такой силой, что на нежной коже отпечатался след кулака убийцы…

Король зарычал, с отвращением ощутив свое бессилие. Если бы он мог остаться здесь ненадолго, он выяснил бы, кто отправил Мгарс на Серые Равнины раньше ее срока, да еще под носом самого Конана-киммерийца! Халимса Шестипалый? Только он, насколько знал его варвар, был способен на такое подлое убийство. Но Халимсы уже нет! Или он еще жив? Король совсем запутался во времени — что было, а что случится потом… Но все же Халимсы уже нет. Тогда кто же? И другой вопрос, пожалуй, даже более мучительный, чем первый, не давал Конану покоя: почему он ничего не слышал? Не могла же Мгарс подсыпать ему в вино зелье для того, чтобы он не сумел ее защитить! И не в характере этой девушки такие штучки. Нет, здесь что-то иное… Пока на оба вопроса у короля ответа не было, и — что раздражало его неимоверно — не было и гарантии, что когданибудь ответы он все же получит. Слишком необычна обстановка, в которой он оказался. Десять лет назад! Он помнил и ухмылку лже-Тарамис, и бой на площади, и шемитов, прибивающих его к кресту, и рано веселящегося Констанция, и Мгарс… Но Мгарс он помнил только живой! Тогда, после боя на площади, он не видел ее больше. Теперь странным поворотом судьбы его забросило в его же прошлое, и там случилось то, чего на самом деле не было! Об этом Конан еще не задумывался. Что сие значит? Проделки меира Кемидо? Или действительно каприз судьбы?

Но долгие размышления также не входили в привычки варвара, так что он, выдернув твердой рукой из тела Мгарс кинжал, прикрыл ее осторожно, словно боясь потревожить, покрывалом, затем оделся и, совершенно не опасаясь шемитов, болтающихся по городу, вышел на улицу.