"Искатель. 1998. Выпуск №8" - читать интересную книгу автора

ГЛАВА 1

Он выглядел недовольным и усталым, но за маской брюзгливой утомлённости на красивом молодом лице Барсуков ясно видел с трудом сдерживаемый страх и мучительное напряжение. Сомнений не было, ему только что снова звонили.

— Что ещё? Зачем ты вернулся?

— Я хотел спросить, какой у вас номер телефона. Не городского, а сотового, — Барсуков кивком головы указал на лежащую на столике возле дивана трубку.

— Зачем тебе?

— Да вы не бойтесь, я не буду вас разорять и звонить по такой дорогой связи. Если нужно, позвоню по городскому. Просто скажите мне номер.

Барсуков старался говорить непринуждённо, чтобы лишний раз не встревожить собеседника. Эти артисты такие нежные, что уж и слова им сказать нельзя. Очень болезненно на всё реагируют.

Он даже не стал записывать номер телефона, просто запомнил, это было несложно. Совсем несложно, потому что именно этот номер он твердил про себя, пока шёл, да нет, не шёл — почти бежал через тёмный, окутанный зимними сумерками посёлок к большому загородному дому знаменитого певца.

Барсуков услышал шаги на крыльце, хлопнула дверь.

— Это я! — раздался из холла громкий мужской голос.

— Ну давай, отваливай, — негромко и раздражённо проговорил хозяин дома. — Видишь, ко мне пришли. Иди, иди.

Настя Каменская никак не могла привыкнуть к тому, что ездит на работу теперь не на Петровку, а совсем в другое место. Вот уже три месяца она выходит из метро не на «Чеховской», а на другой станции, и идёт не к большому жёлтому зданию Главного управления внутренних дел Москвы, а к обшарпанному светло-зелёному трехэтажному особнячку. Теперь её кабинет здесь. И начальник у неё другой. Нельзя сказать, что новый начальник хуже любимого и привычного Колобка-Гордеева. Он не хуже. Просто он — другой. Давно и хорошо знакомый, отличный профессионал, безусловно честный и порядочный человек, прекрасно относящийся к Насте, но… Он не Гордеев.

Настя изо всех сил старалась свыкнуться с переменами. Она не была уверена, что поступила правильно, сменив место службы, но на этом настаивали оба начальника, и прежний, Виктор Алексеевич Гордеев, и новый, Иван Алексеевич Заточный. Заточный хотел получить в свою только что созданную информационно-аналитическую службу хорошего, толкового работника, а Гордеев, в свою очередь, стремился отослать Анастасию подальше от назревавших крутых кадровых перестановок в городском управлении. И оба они в один голос твердили о том, что ей надо получать звание подполковника, поэтому следует перейти на должность, которая даст ей эту возможность. А вернуться на Петровку она всегда сможет, было бы желание.

За три месяца она так и не смогла привыкнуть к тому, что сейф теперь стоит не слева, рядом с рабочим столом, а у противоположной стены, да и вскипятить воду для кофе, не вставая с места, никак не удаётся, ибо розетка находится не в стене прямо за спиной, а возле окна. Что ж, может, это и к лучшему, при её сидячем образе жизни лишние телодвижения не помешают.

Было уже около десяти утра, и Настя как раз наливала воду в электрический чайник, чтобы выпить вторую за рабочее утро чашку кофе, когда её вызвал к себе Заточный. Кроме генерала в кабинете находился молодой мужчина в форме с погонами капитана внутренней службы.

— Знакомьтесь, — сухо произнёс Иван Алексеевич. — Это наш новый сотрудник Павел Михайлович Дюжин. Анастасия Павловна Каменская — наш лучший аналитик. Она будет вашим наставником в течение первого года работы. Вы свободны, Павел Михайлович. Обживайте пока своё новое рабочее место, Анастасия Павловна вас позовёт, когда освободится.

На лице у капитана было написано лёгкое недоумение, но он дисциплинированно встал и вышел из кабинета. Заточный некоторое время смотрел на закрывшуюся дверь, потом перевёл взгляд на Настю. Сухость и сдержанность на его лице растаяли, теперь оно было обычным, но несколько озабоченным.

— Получайте своего первого ученика, — улыбнулся генерал. — Я свои обещания выполняю. Как только подготовите мне двоих приличных аналитиков, можете уходить куда захотите, если у меня не понравится.

— Откуда он пришёл? — спросила Настя. — И вообще, что он умеет?

— Ну, о том, что он умеет, — это вы мне через пару дней сами расскажете. А пришёл он из отдела кадров ГУВД Московской области. Устраивает?

— Вполне, — облегченно кивнула она. — У кадровиков обычно бывают неплохие навыки работы с документами без личного знакомства с человеком. Они умеют читать бумажки не только по строчкам, но и между строк. Я могу идти?

— Нет, — резко ответил Заточный и указал ей на стул. — Сядьте, Анастасия. Я хочу предложить вам материал, на котором вы будете учить Дюжина работать. Предупреждаю заранее, материал может оказаться «пустышкой», так что не старайтесь во что бы то ни стало вытянуть из него интересующий нас криминал. Я хочу сказать, что криминал там, безусловно, есть, поскольку есть труп, но он может оказаться не по нашей части. И ещё одно. Я хочу попросить вас быть особенно внимательной и аккуратной, потому что это может коснуться моего сына.

Настя удивлённо вскинула глаза на начальника.

— Максима? Он имеет к трупу какое-то отношение?

— Самое непосредственное. Они с убитым были если не друзьями, то добрыми приятелями, учились на одном курсе и в одной группе. И именно Максим на днях прибежал домой весь белый от ужаса. Начальник курса объявил им, что их товарища Сашу Барсукова нашли убитым.

— И вы подозреваете, что Максим знал о преступных связях друга и даже сам был замешан?

— Я ничего не подозреваю, — голос Заточного снова стал сухим и жёстким. — У меня нет оснований для каких бы то ни было подозрений. Но и оснований быть благодушным у меня тоже нет. С каждым из нас может случиться всё что угодно. И с нашими детьми тоже. Я слишком много времени и внимания уделял и уделяю службе, и не могу быть уверенным, что знаю своего сына как облупленного. Ему уже скоро девятнадцать, это взрослый мужчина, у которого своя жизнь. И тот факт, что для меня он продолжает оставаться ребёнком, не может повлиять на объективную реальность. Хватит об этом, Анастасия. Вернёмся к делу. Со слов сына я знаю, что Саша Барсуков ухаживал за девушкой, которая много лет назад потеряла родителей и теперь живёт вместе с дедом. Ситуация достаточно острая, поскольку десять лет назад родители девушки были убиты, и убиты не кем-нибудь, а именно этим самым дедом, который отсидел срок и вернулся к внучке. Могу высказать предположение, что Барсуков попал под влияние деда-уголовника. Это первое. Я запросил из архивов материалы на него.

Генерал легко поднялся из-за стола, открыл сейф и положил перед Настей две пухлые папки. Глядя на него, Настя снова ощутила едва заметный укол того, что принято называть белой завистью. Она не сумела бы встать с такой легкостью и вообще двигалась, как правило, тяжело и неуклюже, несмотря на относительную молодость (всего-то тридцать семь) и почти болезненную худобу. Спортом она, в отличие от Заточного, никогда не занималась, а тут ещё и спина побаливает, и одышка…

— Вот, ознакомьтесь с ними. В одной папке материалы уголовного дела, в другой — личное дело осуждённого Немчинова. Не буду вам говорить, что и как смотреть в этих материалах, вы лучше меня всё знаете. Теперь второе. У вас хорошая память, и я полагаю, вы не забыли дело Сергея Градова, осень девяносто третьего года.

— Я помню, — удивлённо произнесла Настя. — Но я не думала, что вы об этом деле знаете.

— Мы в то время не были с вами знакомы, но тогда я как раз впервые о вас услышал. Я не мог не знать об этом деле, потому что Градов, как вам известно, был депутатом и имел хорошие шансы стать крупным политиком. Но дело не в нём. Вы помните мальчишку, которого тогда взяли к вам на стажировку?

— Конечно, — кивнула она, понимая, наконец, о чём хочет её предупредить генерал. — Парень учился в Московском юридическом институте МВД, там же, где и ваш сын. И мы тогда смогли установить, что он с самого начала, ещё до поступления в институт, был завербован криминальной структурой и направлен на учёбу в наш ведомственный вуз, чтобы иметь в милицейских рядах свои уши и руки. Вы полагаете, что этот случай мог оказаться не единственным?

— Я не могу не учитывать такую возможность. Принимая во внимание должность, которую я занимаю, надо иметь в виду, что мой сын Максим может оказаться лакомым кусочком для заинтересованных лиц. И если его товарищ по учебе оказывается связанным с уголовниками, я не могу закрыть на всё глаза и считать, что мой мальчик живёт в башне из слоновой кости и сохраняет чистоту и невинность помыслов, тогда как все остальные слушатели института ходят по бренной земле. Глупости, жадности, предательства и грязи всюду достаточно, и нельзя рассчитывать на то, что твоих близких они не коснутся. Все равны и все под одним Богом ходим. У вас есть ко мне вопросы?

— Есть. Я уже не оперативник, у меня нет полномочий заниматься этим делом. Как мы с вами будем выходить из положения?

— Вы не будете заниматься раскрытием убийства Барсукова. Вы будете анализировать материалы на предмет выявления связей между слушателями института и криминальными структурами. Впрочем, речь может идти не только о слушателях, но и о сотрудниках. Преподаватели, курсовые офицеры, кадровики и так далее. И не только в этом институте, но и в других вузах МВД, их много.

Настя поморщилась. Легко сказать: вы будете делать то-то и то-то, а другие будут делать что-то другое. Как тут делиться-то? Если убийство рядового милиции Александра Барсукова связано с проникновением мафии в институт, то границу между интересами разных служб не проведешь. Следователь и оперативники быстро поставят на место какую-то там Каменскую, которая суёт нос не в свое дело и без толку путается под ногами. Заточный должен был бы это понимать, а не давать ей задание с такой легкостью, словно в киоск за сигаретами посылал.

Её кислая мина не укрылась от Ивана Алексеевича, который внезапно улыбнулся, впервые за сегодняшнее утро, своей знаменитой улыбкой, когда глаза его превращались в два маленьких солнышка и обогревали собеседника неожиданным теплом, сопротивляться которому мало кому удавалось.

— В виде компенсации могу вам сообщить приятное известие. Следствие по делу об убийстве Барсукова поручено вашему знакомому Ольшанскому, а из оперативников будут работать ваши бывшие коллеги. Надеюсь, с ними-то вы сможете договориться.

Ну что ж, подумала Настя, это совсем другое дело. С Костей Ольшанским проблем не будет, если не нарушать правила игры, а про ребят и говорить нечего.

Она взяла со стола папки и уже открыла дверь кабинета, собираясь выйти, но её остановил насмешливый голос Заточного.

— А Максим?

— Что — Максим? — недоумённо обернулась она.

— Вы не хотите с ним поговорить?

— Хочу. Но мне неловко просить об этом. Его, наверное, уже и так на Петровке задергали. А вы сами просили быть деликатной…

Иван Алексеевич рассмеялся, правда, Насте показалось, что смех был не очень-то весёлым. — Анастасия, я знаю вас достаточно давно, чтобы понимать: вам никогда не бывает неловко, если речь идёт о деле. Не морочьте мне голову. Когда вам нужен Максим?

— Я хочу сначала посмотреть материалы, — осторожно ответила она.

— Хорошо. Он учится во вторую смену, с двенадцати до семи. К восьми вечера он будет здесь.

Настя отправилась к себе, с трудом удерживая норовящие выскользнуть из рук папки и с удивлением думая о том, почему это она так спокойно позволяет Заточному распоряжаться её временем. Он уже решил, что разговор с Максимом у неё должен состояться сегодня в восемь вечера, и никакому обсуждению это не подлежало. Он не спросил, какие у неё планы, чем она собирается заниматься и вообще будет ли она в восемь часов на работе. Просто решил — и всё. Гордеев таким не был. Ничего не попишешь, у каждого начальника свой стиль. А Иван Алексеевич Заточный вообще обладал какой-то непонятной властью над ней. Настя могла сердиться на него, обижаться, даже порой ненавидела, но не могла сопротивляться его обаянию и хоть в чем-то отказать.

Разложив папки на столе в своем кабинете, она довела до конца прерванное занятие по приготовлению кофе и уселась за документы с чашкой в руках. Уголовное дело об убийстве супругов Немчиновых в 1987 году было совсем незамысловатым. Типичное бытовое убийство, каких тысячи. Вместе пьянствовали на даче, разгорелась ссора, и Немчинов-старший с пьяных глаз застрелил из охотничьего ружья сына и невестку. Испугавшись содеянного и желая скрыть следы, поджег дом и отправился на электричку, чтобы вернуться в город. Вероятно, поезда ходили с большими перерывами, ему пришлось долго ждать на платформе. За это время соседи, слышавшие звуки выстрелов и увидевшие, что из дома валит дым, вызвали милицию, и Василий Петрович Немчинов, 1931 года рождения, был задержан всё на той же платформе, где он терпеливо ожидал поезда на Москву. Вину свою признал сразу и в ходе следствия и судебного разбирательства показаний ни разу не менял. Осуждён по статье 102 за умышленное убийство с отягчающими обстоятельствами (убийство двух и более лиц), получил двенадцать лет лишения своды с отбыванием в колонии усиленного режима, через девять лет освободился досрочно, поскольку «честным и добросовестным трудом и соблюдением правил внутреннего распорядка доказал своё исправление». Вот, собственно, и всё.

Ничего интересного в уголовном деле не было, но что-то показалось Насте смутно… Нет, не знакомым, а каким-то несуразным, что ли. Может быть, именно из-за той простоты, от которой она давно уже отвыкла, эта маленькая несуразность просто выпирала из материалов и резала глаза. Но в чём она? Где? На какой странице? Ничего, кроме внутреннего ощущения.

Она знала, что в таких случаях надо отвлечься, заняться чем-то другим, а потом снова прочитать дело. Что ж, посмотрим пока личное дело осуждённого Немчинова В.П. Во время пребывания в следственном изоляторе избил сокамерника. Это плохо. Но потом выяснилось, что этот многократно судимый сокамерник глумился и издевался над двадцатилетним парнишкой, хилым и хрупким, так что избил его Немчинов, строго говоря, за дело. Это уже хорошо. По закону, вообще-то, не полагается содержать в одной камере бывалых сидельцев и ранее не судимых, но кто их соблюдает-то, правила эти? В какой камере есть место, туда и сажают. Многие изоляторы находятся в бедственном положении, здания давно не ремонтировались, камеры в аварийном состоянии, потолки протекают, канализация не работает, тут уж не до жиру. То есть не до закона.

Так, что ещё? В период отбывания наказания показал себя исключительно с положительной стороны. В деле сплошные благодарности за перевыполнение норм выработки… Ан нет, и в штрафном изоляторе побывал Василий Петрович на шестом году отсидки, аж на целых тридцать суток загремел. И за что же? Да опять всё за то же, избил осуждённого. А вот и объяснение самого Немчинова: «Я признаю, что избил осуждённого Фиалкова сегодня днём в цехе №2. Фиалков систематически унижал недавно поступившего осуждённого Грекова, отбирал у него продукты, применял физическое насилие и угрожал принудительным гомосексуальным контактом. Осуждённый Греков является физически неразвитым и постоять за себя не может. Вину признаю. Осуждённый Немчинов В.П., статья 102, срок 12 лет».

Очень любопытная бумажка. Мотив всё тот же — защита слабого, который не может постоять за себя. Но стиль! Абсолютное большинство осуждённых написали бы: «отбирал пайку и угрожал опустить». Или «опетушить». Но Василий Петрович написал свое объяснение нормальным русским языком, без употребления жаргона и без единой грамматической ошибки. Что это? Поза? Или к нему действительно за пять лет пребывания на зоне не прилипла специфическая субкультура зэков?

Странно это всё как-то. Непростой, видать, дед этот Немчинов. С одной стороны, пьяная ссора и убийство сына и невестки, с другой — применение насилия в защиту слабых, а с третьей — добросовестный труд и грамотная письменная речь. Такой тип может оказаться очень умным и опасным. Может быть, он действительно за девять лет пребывания на зоне оброс крепкими связями с преступным миром, а теперь, находясь на свободе, втягивает в свои сети молоденьких милиционеров вроде Саши Барсукова?

За работой время летело незаметно, и когда Настя закрыла вторую папку, оказалось, что уже почти четыре. Надо бы поесть, но что? И где? На Петровке хоть столовая была, и буфет круглосуточно работал, а в этом особнячке пока ничего нет, кроме служебных кабинетов. Сотрудники либо приносят из дома бутерброды, либо ходят в ближайшее кафе. В кафе, конечно, кормят вкусно и за вполне разумные деньги, но ведь туда идти надо. А перед этим ещё и одеваться… Насколько Анастасия Каменская была неутомима в работе, если её можно было делать, не вставая из-за письменного стола, настолько ленивой она была, когда дело касалось даже простейших физических усилий. Ей проще было сидеть голодной, нежели надевать сапоги, тёплую куртку, спускаться по лестнице и шлепать по скользкому тротуару целых триста метров до места, где дают поесть. И если бы она могла рассчитывать на то, что сумеет уйти с работы в шесть вечера, она бы, конечно, предпочла поголодать и потерпеть до дома, но поскольку теперь уже ясно, что раньше девяти она отсюда не выберется, то всё-таки придётся сделать над собой усилие и выйти на улицу. И почему она, балда несуразная, не взяла утром с собой бутерброды? Ведь собиралась, она точно это помнила, да и муж несколько раз напоминал ей, даже выложил из холодильника сыр и ветчину. А она в очередной раз поленилась.

Горестно вздыхая, Настя натянула сапоги, обмотала шею длинным теплым шарфом, застегнула куртку, сползла с третьего этажа и вышла на улицу. Лёгкие мгновенно наполнились вкусным морозным воздухом, от ослепительного солнца на глазах выступили слёзы. В этом году зима вела себя правильно, в строгом соответствии с календарём. До конца ноября стояла холодная сырая осень, а первого декабря к вечеру ударил мороз. Сегодня же, второго декабря, на улице сверкал снег и сияло солнце. Если бы ещё не было так скользко, то жизнь могла бы показаться майору милиции Анастасии Каменской более чем удовлетворительной.

Осторожно передвигая ноги, чтобы не поскользнуться, она медленно дошла до кафе со странным названием «Жажда», которое больше подошло бы павильону «Вино-воды» из давних советских времён. Уже взявшись за ручку двери, Настя внезапно передумала, прошла ещё несколько метров до станции метро «Красносельская», купила журнал и блок сигарет, и только после этого вернулась в «Жажду». Дождавшись, когда официант поставит перед ней на столе овощной салат и тарелку с солидной порцией жареного картофеля, она раскрыла журнал и углубилась в чтение статьи о прелестях зимнего катания на лыжах в Альпах. Для неё это было всё равно что читать о жизни на Марсе, ибо на лыжах она не каталась никогда и в Альпы ехать не собиралась, а звучные названия различных марок горнолыжного оборудования не говорили ей ровным счётом ничего. Зато такое чтение не будило в ней мысли, поскольку не вызывало никаких ассоциаций и давало возможность просто отвлечься от всего и абстрактно поскладывать буковки. За это время, как она заметила, у неё «прочищались мозги», после чего ей частенько удавалось взглянуть на старую проблему под новым углом зрения.

Она уже почти доела картофель и дочитала статью, когда перед её глазами на столе появилась новая тарелка с шашлыком. Недовольно подняв глаза, она успела мысленно нелестно отозваться о придурках, которые ухитряются подсаживаться за занятые столы при наличии массы свободных мест, но тут же радостно улыбнулась. Перед ней с весёлой усмешкой на круглом лице восседал Юра Коротков.

— Как ты меня нашёл?

— Велика задача! — фыркнул он, тут же утащив с её тарелки несколько ломтиков картофеля. — Пришёл, толкнул дверь, убедился, что она заперта, дошёл до Ивана и спросил, где ты. Дальше всё понятно. Я уже пятнадцать минут сижу за соседним столом и жду, когда же ты меня наконец заметишь. Но от тебя, как известно, внимания к окружающим не дождёшься. А картошечка у них славная, надо и мне взять порцию.

— Хочешь? — Настя пододвинула ему свою тарелку. — Бери, мне уже многовато, я явно пожадничала.

Коротков отодвинул тарелку обратно к Насте и покачал головой.

— Ешь, худоба, на тебя же без слёз не взглянешь.

— Неправда, — возразила она, — с тех пор, как я ушла к Ивану, я прибавила два килограмма.

— Что, жизнь спокойная?

— Ну… в общем, да, если сравнивать с Петровкой.

— Скучаешь?

— Не знаю, Юрик, — честно призналась она. — И да, и нет. Привыкнуть не могу, что всё кругом другое, и люди другие, и вас рядом нет. Но работа интересная, я её люблю и умею делать, а главное — я делаю её не подпольно, как у Колобка, а официально, за это мне зарплату платят и никто косо не смотрит. Морально легче, конечно.

— И через три месяца подполковником станешь, меня обгонишь, — добавил Коротков. — Ладно, мать, не будем о грустном. Я же к тебе по делу приехал.

— Барсуков?

— Он самый. Колобок сказал, что твой Иван с ним договорился насчёт нашей совместной работы. Так?

— Так, — кивнула Настя.— Рассказывай, что знаешь.

— А что мне за это будет? — хитро прищурился Юра.

— Ты же отказался от моей картошки, — улыбнулась она, — а больше у меня ничего нет.

— Конечно, пользуешься моей бескорыстностью. Значит, так. Александр Барсуков, семьдесят восьмого года рождения, слушатель второго курса Московского юридического института родного МВД, обнаружен в пятницу вечером в убитом состоянии недалеко от собственного дома. Сегодня уже вторник, а сведений, проливающих свет на это дело, практически нет. Мальчик проживал с родителями, хорошая семья, нормальная, спокойная, но никто не знает, где он был в пятницу и откуда возвращался. Кстати, сын твоего любимого генерала был с ним хорошо знаком.

— Я знаю. Дальше рассказывай.

— Максим Заточный нам поведал, что Барсуков в пятницу был на занятиях, ничего не прогулял. У них второй курс учится во вторую смену…

— Я знаю, — снова перебила его Настя. — Занятия заканчиваются около семи вечера.

— Да ну тебя, — Коротков огорчённо махнул рукой, — с тобой не интересно. Я тебе рассказываю, как дурак, а ты всё знаешь. Зачем тогда спрашиваешь?

— Я не все знаю. Например, где нашли труп и как парень был убит?

— Застрелен. Теперь это проще всего, оружия навалом, и пистолет бросить не жалко, всегда можно новый приобрести. Убили его возле автобусной остановки около часа ночи. Барсуков ехал на автобусе от метро, возвращался домой. Водителя автобуса мы нашли, и он его вспомнил, поскольку народу в такой поздний час ехало буквально пять человек, а мальчишка был в форме. В десять минут второго автобус сделал остановку, Барсуков вышел, но домой не пришёл, а без четверти два его обнаружил человек, возвращавшийся домой на машине. Вот такая, Настя Павловна, незамысловатая песенка.

— Ты говоришь, он был в форме? Тогда его могли убить просто как милиционера, понимаешь? Абстрактного милиционера, а не конкретного Сашу Барсукова.

— Могли, — согласился Коротков, энергично дожевывая шашлык. — Его мог увидеть кто-то, кто прячется от милиции, и решить, что это по его душеньку пришли. Барсуков мог увидеть что-то и вмешаться, поскольку он милиционер в форме, и получить за это пулю. В конце концов, он просто мог нарваться на психа, который ненавидит милицию и мечтает извести всё наше племя на корню. Что толку гадать, работать надо.

— Надо, — Настя со вздохом поднялась из-за стола, предвидя печальную необходимость совершить очередной подвиг: дойти до особняка и подняться пешком на третий этаж. — Пошли, солнце моё незаходящее.

— А что, ты уже знаешь, куда идти? — встрепенулся Коротков.

— Куда, куда… В контору пойдём. Посмотрим материалы про доброго дедушку Сашиной девушки. А к восьми часам младший Заточный должен появиться.

Они вышли на улицу и медленно пошли в сторону светло-зелёного здания.

— Ася, на что ты рассчитываешь с маленьким Заточным? — спросил Коротков. — Я с ним за это время два раза разговаривал, в воскресенье и вчера, в понедельник. Всё, что он знал, он уже рассказал. И с девушкой этой, Лерой Немчиновой, я тоже встречался. Она понятия не имеет, куда Барсуков ездил в пятницу после занятий в институте.

— А ты ей, конечно, поверил, — усмехнулась Настя.

— И ты ей поверишь, когда увидишь. Кстати, не делай из меня идиота, который не подумал о дедушке-уголовнике. Я с Лерой об этом в первую очередь разговаривал. И знаешь, что она мне сказала?

— Догадываюсь. Она сказала тебе, что Саша с её дедом вообще не знаком. Или знаком шапочно. Во всяком случае, никаких отношений между дедушкой и поклонником не было. Да?

— Умная ты, Аська, до невозможности, но даже ты не всегда всё знаешь. Девушка Лера, между прочим, сказала, что Саша активно уклонялся от контактов с её дедушкой и кроме «здрасьте — до свидания» ни о чём с ним не разговаривал. А вот дедушке, наоборот, нравился этот молодой человек и он всячески давал понять внучке, что у неё хороший и во всех отношениях достойный парень. Иными словами, дед-уголовник парнишку привечал и относился к нему как к подходящей партии для своей единственной и горячо любимой внучки. Чуешь, чем пахнет? С каких это пор человек, которого менты поганые засадили на двенадцать лет, мечтает, чтобы один из этих засранцев вошел в его семью в качестве зятя?

— Вероятно, с тех самых пор, как у этого человека появился интерес к нам, ментам поганым. Ты с дедом-то встречался?

— Нет ещё, сладкое на третье. Пока внучкой ограничиваюсь.

— Ты прав, — согласилась Настя. — Если дед ни при чём, то он никуда не денется, а если замешан, то поспешностью можно спугнуть. Поскольку внучка уверяет, что дед с Барсуковым не контактировал, у тебя нет никаких оснований полагать, что он что-то знает о причинах убийства.

Она толкнула тяжёлую входную дверь особняка и стала медленно подниматься по ступенькам.

— Тяжко? — шутливо посочувствовал Коротков. — На Петровке-то на лифте ездила.

Да, наверное, ей придётся ещё какое-то время помучиться этой болезнью: сравнивать и грустить. Каждые пять минут по любому поводу она вспоминала, как это было или происходило там, на Петровке. Всё-таки десять лет, даже чуть больше, так просто на помойку не выкинешь. Там всё родное, всё привычное, а здесь…

Каждый новый день в жизни восемнадцатилетней Леры Немчиновой был до отвращения похож на предыдущий. В семь утра подъём, в восемь — выход из дома, в девять начинались занятия в медицинском институте, в четыре она возвращалась домой. Заниматься в читальном зале институтской библиотеки Лера не любила, брала книги на абонементе и готовилась к семинарам и экзаменам дома. Исключение составляла только анатомичка, куда Лера ходила по вечерам. В среде сокурсников она считалась домашней девочкой, не участвующей в групповых развлекаловках и походах по барам и свободным квартирам. Но если бы Леру спросили, неужели она так любит свой дом, ответ был бы странным. Можно даже сказать, нелепым.

Дом свой Лера Немчинова любила и ненавидела одновременно. Любила — потому что это была та самая квартира, в которой она провела всё своё детство рядом с обожаемыми мамой и папой. Здесь она была счастлива когда-то. Здесь стоял папин рояль, лежали на полках его ноты и пластинки с записями известных в те годы певцов, исполнявших его песни. Стены в комнате девушки были сплошь оклеены старыми афишами с объявлениями о концертах, на которых огромными буквами было написано: ГЕННАДИЙ НЕМЧИНОВ. Только в последнее время рядом с многочисленными портретами отца здесь стали появляться фотографии и афиши другого человека. Взошла звезда певца Игоря Вильданова, перед которым Лера преклонялась уже за одно то, что он — единственный в России и вообще во всём мире — до сих пор пел песни, написанные её отцом. Вильданов был без сомнения талантливым певцом, но девушка вряд ли могла по достоинству оценить силу его дарования, ибо видела и знала лишь одно: Игорь был божественно красив, для неё он был принцем из её детских снов, и он помнил и ценил творчество Геннадия Немчинова. Всё остальное значения не имело. У него могло не быть голоса, могло даже не быть слуха, он мог оказаться бездарным исполнителем — Лера этого даже не заметила бы, потому что принц из детских и девичьих грёз пел песни, написанные её отцом, и тем самым прочно связывал её с тем временем, когда родители были живы, когда весь мир был ярким и радужным и когда она была абсолютно счастлива. И только дома, в своей квартире, в своей комнате, в окружении афиш, фотографий и льющейся из магнитофона музыки она могла отрешиться от настоящего и хоть ненадолго погрузиться в состояние призрачного, иллюзорного покоя. Поэтому она любила свой дом.

Но с такой же силой она его ненавидела. Потому что в этом доме был дед. Страшный, отвратительный, грязный, тупой дед, несколькими пьяными выстрелами лишивший её десять лет назад того счастливого восторга, в котором она пребывала постоянно. Лишивший её всего. Матери, отца, тепла и ласки, дружбы с одноклассниками. Ей было восемь лет, и клеймо девочки «из семьи алкашей, которые напились и друг друга постреляли», приклеилось к ней намертво. Маленькие дети неразумны и безжалостны, они обидели Леру, а Лера обиделась на них. Она стала изгоем, отстранилась от всех, и даже с годами пропасть между ней и остальными детьми не уменьшилась. Одноклассники забыли о причинах её сиротства, но Лера не забыла их предательства. Не забыла и не простила. До самого окончания школы, до прошлого года она так и просуществовала одна. Совсем одна. Не считая, конечно, старую тётю Зину, двоюродную сестру покойной бабушки. Сразу после смерти родителей тётя Зина приехала в Москву из своей глухой провинции, чтобы позаботиться о девочке. Она хотела забрать Леру к себе, но та категорически отказалась уезжать из дома, орала как резаная, устраивала истерики, била посуду и дважды убегала прямо с вокзала, пресекая всяческие попытки разлучить её с привычным местом обитания. Осознав всю бесполезность своих усилий, пенсионерка тётя Зина осталась в Москве. Не бросать же ребенка на произвол судьбы! И не в интернат же её отдавать при живых-то родственниках, пусть и не самых близких…

С тётей Зиной она прожила все девять лет пока не вернулся дед. На следующий день после его возвращения родственница уехала к себе в провинцию. У неё и в мыслях не было остаться под одной крышей с убийцей-уголовником. Перед отъездом она предложила Лере уехать вместе с ней, подальше от деда, но девушка и на этот раз отказалась.

— Как ты не боишься жить с ним вместе? — охала тётя Зина. — Это же страшный человек, родного сына не пожалел, тебя осиротил.

— Здесь мой дом, — твёрдо отвечала Лера. — Я никуда отсюда не уеду. А если дед начнет себе позволять лишнего, я его обратно засажу, у меня не задержится.

Однако дед ничего себе не позволял. Первое время Лера постоянно приглядывалась к нему, ожидая признаков «неправильного поведения», грубости, склонности к насилию, пьянства или чего-нибудь такого. С каким удовольствием она пошла бы к участковому и пожаловалась… Участковый у них в микрорайоне хороший, между прочим, в их же доме и живёт, Лера с ним давно знакома, так он сразу предупредил, как только дед появился, мол, чуть что — не стесняйся, беги ко мне. Но ничего не было. Дед вообще не пил, голос на неё не повышал, был вежливым, тихим, аккуратным, устроился на работу вахтёром в двух местах сразу, работал по графику «сутки через трое» и ещё где-то подрабатывал, короче, деньги, хоть и небольшие, приносил, но Леру это мало интересовало. Авторские за отцовские песни капали регулярно, на это они с тётей Зиной и жили все девять лет. И дальше она проживёт без дедовых денег. Дед имеет право здесь жить, это его квартира, на его деньги купленная когда-то, давно ещё, до рождения Леры. Но это право — материальное. А вот что касается морального права жить вместе с внучкой, которую по пьяному делу оставил сиротой, то тут дело обстояло не так просто.

Лера Немчинова была твёрдо уверена в том, что дед не имеет морального права не только на жизнь вместе с ней, но и на жизнь как таковую вообще. Был бы он честным человеком, давно бы уже умер, считала девушка. Такие, как он, не должны существовать на земле. Но ежели тупой отвратительный дед этого не понимает и продолжает отравлять ей существование одним своим присутствием, то он должен хотя бы понимать, что происходит. Он должен постоянно испытывать чувство вины за то, что уже сделал, и неловкости за то, что продолжает жить рядом с ней.

На похороны Саши Барсукова Лера не ходила. И не потому, что так уж безумно переживала. Просто не хотела и не считала нужным. Переживать-то она, конечно, переживала, но совсем по другому поводу. А Сашка — кто он ей? Поклонник, ухажёр, не более того. Не жених же, в самом-то деле! Это только дед со своими стародавними понятиями может считать, что если парень провожает до дому, заходит на чашку чаю и приносит цветы, так уж за него непременно замуж следует выходить. Лера так не считала, более того, она, как и подавляющее большинство современных девушек, не считала даже интимную близость поводом для серьёзных выводов. И тот факт, что она регулярно в отсутствие деда ложилась с Сашей Барсуковым в постель, отнюдь не означал для неё, что ей приличествовало бы всё-таки поприсутствовать на похоронах юноши и хотя бы проститься с ним. Дед, к счастью, не знал, насколько далеко зашли их отношения, но и самого по себе процесса ухаживания для него было достаточно, чтобы он посмел сделать внучке замечание.

— Когда похороны? — спросил он, придя в десять утра с суточной смены.

— Сегодня, — спокойно ответила Лера.

— В котором часу?

— Уже начались, — равнодушно бросила она.

— А ты? Почему ты дома?

— Я не пойду. Нечего мне там делать.

— Лерочка, но ведь это твой товарищ, твой друг. Как ты можешь?

— Заткнись, — холодно фыркнула девушка. — Не тебе меня учить. Тоже мне, образец морали и нравственности.

Дед молча разделся и ушёл в свою комнату. Лера удовлетворённо вздохнула. Вот так. Никто не будет ей указывать, а уж он-то тем более.

Она даже не ожидала тогда, год назад, что с дедом так легко будет справиться. Нужно только постоянно напоминать ему о содеянном и давать понять, что Лера его не простила. И будет как шёлковый. Положа руку на сердце, с дедом ей даже проще, чем со старой тётей Зиной, потому как понятия у неё такие же старомодные, как у него, но тётя Зина, в отличие от деда, считала себя вправе делать ей замечания и даже поучать. Другое дело, что тётя Зина как стала с самого начала жалеть её, несчастную сиротку, так и продолжала это делать все девять лет, на многое закрывая глаза и спуская девочке с рук то, за что детей обычно всё-таки наказывают. Дед её, судя по всему, ни капли не жалел, но Лера быстро сообразила, что им можно манипулировать если не при помощи жалости, то при помощи чувства вины. И преуспела в этом блестяще. Дед ходил по струночке и вякнуть не смел. О Господи, как же она его ненавидела!

Дед делал всю работу по дому, убирал квартиру, ходил в магазины, готовил еду. Лера с самого начала заявила ему, что если уж ей не избежать жизни под одной крышей с убийцей своих родителей, то убирать за ним и подавать ему на стол она не обязана и не будет. Дед молча подчинился, только глазами сверкнул недобро. Да что ей это сверкание! Боялась она его, можно подумать. Сама умеет глазами молнии метать, и ничуть не хуже.

Весь день, пока шли похороны Барсукова, Лера просидела дома, даже в институт не ходила. Лежала на диване в своей комнате, слушала божественный голос Игоря Вильданова, исполнявший песни её любимого папочки, смотрела на фотографии и афиши, развешанные по стенам, глотала слёзы и думала, что же делать дальше. Как ему помочь?