"Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Том 3" - читать интересную книгу автора (Дюма Александр)X. Автору кажется, что пора вернуться к виконту де БражелонуНаши читатели видели, что в этой повести параллельно развертывались приключения как молодого, так и старшего поколения. У одних – отблеск былой славы, горький жизненный опыт. У них же – покой, наполнивший сердце и усыпляющий кровь возле рубцов, которые прежде были жестокими ранами. У других – поединки гордости и любви, мучительные страдания и несказанные радости; бьющая ключом жизнь вместо воспоминаний. Если некоторая пестрота в эпизодах нашего повествования и поразила внимательный взор читателя, то причина ее в богатых оттенках нашей двойной палитры, которая дарит краски двум развертывающимся бок о бок картинам, смешивающим и сочетающим строгие тона с радостными и яркими. В волнениях одной мы обнаруживаем не нарушаемый ничем мир и покой другой. Порассуждав в обществе стариков, охотно предаешься безумствам в обществе юношей. Поэтому, если нити нашей повести недостаточно крепко связывают главу, которую мы сочиняем, с той, которую только что сочинили, пусть это столь же мало смущает нас, как смущало, скажем, Рюисдаля то обстоятельство, что он пишет осеннее небо, едва закончив весенний пейзаж. Мы предлагаем читателю поступить точно так же и вернуться к Раулю де Бражелону, найдя его на том самом месте, на котором мы с ним расстались в последний раз. Возбужденный, испуганный, впавший в отчаяние или, вернее, потерявший рассудок, без воли, без заранее обдуманного решения, он бежал после сцены, завершение которой видел у Лавальер. Король, Монтале, Луиза, эта комната, это странное стремление избавиться от него, печаль Луизы, испуг Монтале, гнев короля – все предрекало ему несчастье. Но какое? Он приехал из Лондона, потому что ему сообщили о грозящей опасности, и тотчас же увидел призрак этой опасности. Достаточно ли этого для влюбленного? Да, конечно. Но этого недостаточно для благородного сердца. Однако Рауль не стал искать объяснений там, где без дальних околичностей ищут их ревнивые или более решительные влюбленные. Он не пошел к госпоже своего сердца и не спросил ее: «Луиза, вы больше меня не любите? Луиза, вы полюбили другого?» Мужественный, способный к самой преданной дружбе, так же как он был способен к самой беззаветной любви, свято соблюдающий свое слово и верящий слову другого, Рауль сказал себе: «Де Гиш написал мне, чтобы предупредить: де Гиш что-то знает; пойду спрошу у де Гиша, что же он знает, и расскажу ему то, что видел собственными глазами». Путь, который пришлось проделать Раулю, был недолгим. Де Гиш, всего два дня назад перевезенный из Фонтенбло в Париж, поправлялся от раны и уже начал немного передвигаться по комнате. Увидев Рауля, он вскрикнул от радости – это было обычное для него проявление неистовства в дружбе. Рауль, в свою очередь, вскрикнул от огорчения, увидев де Гиша бледным, худым, опечаленным. Двух слов и жеста, которым раненый отодвинул руку Рауля, было достаточно, чтобы открыть ему истину. – Вот как, – сказал Рауль, садясь рядом со своим другом, – тут любят и умирают. – Нет, нет, не умирают, – ответил, улыбаясь, де Гиш, – раз я на ногах и могу обнять вас! – Ах, я понимаю! – И я понимаю вас также. Вы убеждены, что я глубоко несчастлив, Рауль? – Увы! – Нет! Я счастливейший из людей! Страдает лишь тело, но не сердце и не душа. Если б вы знали! О, я счастливейший из людей! – Тем лучше… тем лучше, лишь бы это продолжалось подольше! – Все решено; у меня хватит любви, Рауль, до конца моих дней. – У вас – я в этом не сомневаюсь, но у нее… – Послушайте, друг мой, я люблю ее… потому что… но вы не слушаете меня. – Простите! – Вы озабочены? – Да. И прежде всего вашим здоровьем… – Нет, не то! – Милый мой, кому-кому, а уж вам можно было бы меня не расспрашивать. И он подчеркнул слово «вам» с тем, чтобы открыть своему другу природу недуга и трудность его лечения. – Вы говорите это, Рауль, основываясь на письме, которое я написал. – Да, конечно… Давайте поговорим об этом попозже, после того как вы поделитесь со мною своими радостями и горестями. – Друг мой, я весь, весь в вашем распоряжении, весь ваш, и сейчас же… – Благодарю вас. Я тороплюсь… я горю… я приехал из Лондона вдвое быстрее, чем государственные курьеры. Чего же вы от меня хотели? – Но ничего другого, кроме того, чтобы вы приехали. – Я, как видите, перед вами. – Значит, все хорошо. – Мне кажется, у вас есть для меня еще что-то. – Но мне нечего вам сказать! – Де Гиш! – Клянусь честью! – Вы не для того без стеснения оторвали меня от моих иллюзий; не для того подвергли немилости короля, потому что это возвращение – нарушение его воли; не для того впустили мне в сердце ревность, эту безжалостную змею, чтобы сказать: «Все хорошо, спите спокойно». – Я не говорю вам: «Спите спокойно», Рауль, но поймите меня хорошенько, я не хочу и не в состоянии сказать вам что-либо большее. – За кого же вы меня принимаете? – То есть как? – Если вы о чем-то осведомлены, почему вы таите от меня то, что знаете? Если ни о чем не осведомлены, то почему вы предупредили меня? – Это правда, я виноват перед вами. О, я раскаиваюсь, видите, Рауль, я раскаиваюсь. Написать другу «приезжайте» – это ничто. Но видеть этого друга перед собой, чувствовать, как он дрожит, как задыхается в ожидании слова, которого не смеешь сказать ему… – Посмейте! У меня хватит мужества, если его мало у вас! – в отчаянии воскликнул Рауль. – Вот до чего вы несправедливы и вот до чего забывчивы! Вы забыли, что имеете дело с обессилевшим раненым… Ну, успокойтесь же! Я вам сказал: «Приезжайте!» Вы приехали. Не требуйте же ничего сверх этого у бедняги де Гиша. – Вы мне посоветовали приехать, надеясь, что я сам увижу и разберусь, не так ли? – Но… – Без колебаний! Я видел. – Ах! – Или по крайней мере мне показалось… – Вот видите, вы сомневаетесь. Но если вы сомневаетесь, бедный мой друг, что же остается на мою долю? – Я видел смущенную Лавальер… испуганную Монтале… короля. – Короля? – Да… Вы отворачиваетесь… здесь-то и таится опасность… Зло именно здесь, не так ли? Это король?.. – Я молчу. – Своим молчанием вы говорите в тысячу и еще тысячу раз больше, чем могли бы сказать словами. Фактов – прошу, умоляю вас – фактов! Мой друг, мой единственный друг, говорите! У меня изранено и кровоточит сердце, я умру от отчаяния! – Если так, Рауль, вы облегчаете мое положение, и я позволю себе говорить, уверенный, что сообщу только то, что гораздо утешительнее по сравнению с тем отчаянием, в котором я вижу вас. – Я слушаю, слушаю… – Ну, – сказал граф де Гиш, – я могу сообщить вам лишь о том, что вы могли бы узнать от первого встречного. – От первого встречного! Значит, об этом уже болтают! – воскликнул Рауль. – Прежде чем говорить «об этом болтают», узнайте, о чем, собственно, могут болтать, дорогой мой. Клянусь вам, речь идет о вещах, по существу совершенно невинных, – может быть, о прогулке… – А! О прогулке с королем? – Ну да, с королем; мне кажется, что король достаточно часто совершает прогулки с дамами для того, чтобы… – Повторяю, вы не написали бы мне, если б эта прогулка была заурядна. – Я знаю, что во время грозы королю было бы, конечно, удобнее укрыться в каком-нибудь доме, чем стоять с непокрытой головою перед Лавальер. Но… – Но?.. – Но король отличается отменною вежливостью. – О, де Гиш, де Гиш, вы меня убиваете! – В таком случае я замолчу. – Нет, продолжайте. За этой прогулкой последовали другие? – Нет… то есть да; было еще приключение у дуба. Впрочем, я ровно ничего не знаю о нем. Рауль встал. Де Гиш, несмотря на свою слабость, тоже постарался подняться на ноги. – Послушайте меня, – заговорил он, – я не добавлю больше ни слова; я сказал слишком много или, может быть, слишком мало. Другие осведомят вас, если захотят или смогут. Я должен был предупредить вас о том, что вам необходимо вернуться; я это сделал. Теперь уж сами заботьтесь о ваших делах. – Что же мне делать? Расспрашивать? Увы, вы мне больше не друг, раз вы подобным образом разговариваете со мной, – произнес сокрушенно юноша. – Первый, кого я примусь расспрашивать, окажется или клеветником, или глупцом – клеветник солжет, чтобы помучить меня, глупец натворит что-нибудь еще худшее. Ах, де Гиш, де Гиш, и двух часов не пройдет, как я обзову десятерых придворных лжецами и затею десять дуэлей! Спасите меня! Разве не самое лучшее – знать свой недуг? – Но я ничего не знаю, поверьте. Я был ранен, болел, лежал без памяти, у меня обо всем лишь туманное представление. Но, черт возьми! Мы ищем не там, где нужно, когда подходящий человек рядом с нами. Друг ли вам шевалье д’Артаньян? – О да! Конечно! – Пойдите к нему. Он вам откроет истинное положение дел и не станет умышленно терзать ваше сердце. В это время вошел лакей. – В чем дело? – спросил де Гиш. – Господина графа ожидают в фарфоровом кабинете. – Хорошо. Вы позволите, милый Рауль? С тех пор как я начал ходить, я преисполнен гордости. – Я предложил бы вам опереться на мою руку, если б не думал, что тут замешана женщина. – Кажется, да, – сказал, улыбаясь, де Гиш и оставил Рауля. Рауль застыл в неподвижности, оцепеневший, раздавленный, как рудокоп, на которого обрушился свод галереи: он ранен, он истекает кровью, мысли его спутаны, но он силится прийти в себя и спасти свою жизнь с помощью разума. Нескольких минут было Раулю достаточно, чтобы справиться с потрясением, вызванным этими двумя сообщениями де Гиша. Он успел уже связать нить своих мыслей, как вдруг за дверью в фарфоровом кабинете он услышал голос, который показался ему голосом Монтале. «Она! – воскликнул он про себя. – Ее голос, конечно. Вот женщина, которая могла бы открыть мне правду; но стоит ли расспрашивать ее здесь? Она таится от всех, даже от меня; она, наверное, пришла от принцессы… Я повидаюсь с ней в ее комнате. Она объяснит свой испуг, и свое бегство, и неловкость, с которой избавилась от меня; она расскажет мне обо всем… после того как господин д’Артаньян, который все знает, укрепит мое сердце. Принцесса… кокетка… Ну да, кокетка, но иногда и она способна любить; кокетка, у которой, как у жизни или у смерти, есть свои прихоти и причуды, но она дала де Гишу почувствовать себя счастливейшим из людей. Он-то по крайней мере на ложе из роз. Вперед!» Он покинул графа и, упрекая себя всю дорогу за то, что говорил с де Гишем лишь о себе, пришел к д’Артаньяну. |
||
|