"Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Том 3" - читать интересную книгу автора (Дюма Александр)XXI. Рана на ранеМадемуазель де Лавальер (ибо это была она) сделала шаг вперед. – Да, Луиза, – прошептала она. Но в этот промежуток времени, как бы краток он ни был, Рауль успел взять себя в руки. – Вы, мадемуазель? – спросил он и непередаваемым тоном добавил: – Вы здесь? – Да, Рауль, – повторила девушка, – да, я ждала вас. – Простите меня: когда я вошел, я не знал… – Да, я просила Оливена не докладывать вам… Она замолкла, и так как Рауль не торопился заговорить, на мгновение наступило молчание, в котором можно было услышать биение двух сердец, колотившихся хотя и не согласно друг с другом, но одинаково бешено. Луиза должна была начать. Она сделала над собой усилие и произнесла: – Мне нужно переговорить с вами; мне совершенно необходимо повидать вас… наедине… Я не отступила пред шагом, который должен остаться тайной, потому что никто, кроме вас, господин де Бражелон, не сможет понять его. – Мадемуазель, – лепетал растерянный и задыхающийся Рауль, – я сам, несмотря на ваше доброе мнение обо мне, я и сам, признаюсь… – Сделайте милость, сядьте и выслушайте меня, – перебила его Луиза своим ласковым голосом. Бражелон взглянул на нее, потом грустно покачал головой, сел или, вернее, упал на стул и попросил: – Говорите. Она украдкой оглянулась кругом. Этот взгляд был полон мольбы и еще красноречивее выразил ее страх перед разглашением тайны ее прихода, чем только что сказанные ею слова. Рауль встал, отворил дверь и сказал: – Оливен, кто бы ни пришел, меня нет дома. Потом, вернувшись к Лавальер, он спросил: – Ведь вы этого хотели, не так ли? Ничто не в состоянии передать впечатление, которое произвели на Луизу эти слова, которые значили: «Вы видите, я все еще понимаю вас». Она приложила к глазам платок, чтобы стереть непокорную слезу, потом на мгновение задумалась и начала: – Рауль, не отворачивайте от меня вашего честного и доброго взгляда; вы не из тех, кто презирает женщину только за то, что она кому-то отдала свое сердце, вы не из их числа, даже если эта любовь ее – несчастье для вас и наносит оскорбление вашей гордости. Рауль ничего не ответил. – Увы, – продолжала Лавальер, – увы, это верно, мне трудно защищаться перед вами, я не знаю, с чего начать. Погодите, я сделаю лучше: мне кажется, честнее всего будет просто и бесстрастно рассказать обо всем, что случилось со мной. А так как я буду говорить только правду, то среди мглы колебаний, среди бесконечных препятствий, которые мне нужно преодолеть, я все же смогу отыскать прямую дорогу, чтобы облегчить мое сердце, которое заполнено до краев и жаждет излиться у ваших ног. Рауль промолчал. Лавальер обратила на него взгляд, который, казалось, молил: «Ободрите меня, из жалости… хотя бы единое слово…» Но Рауль молчал, и девушке пришлось продолжать: – Только что у меня был граф де Сент-Эньян с поручением от короля. Она опустила глаза. Рауль тоже посмотрел в сторону, чтобы не видеть Луизу. – Господин де Сент-Эньян пришел с поручением от короля, – повторила она, – и сообщил мне, что вы знаете обо всем. И она попыталась прямо взглянуть на того, кто вслед за столькими ударами должен был вынести также и этот, но ей не удалось встретиться глазами с Раулем. – А потом он добавил, что вы гневаетесь, законно гневаетесь на меня. На этот раз Рауль посмотрел на девушку, и презрительная усмешка искривила его губы. – О, умоляю вас, – продолжала она, – не говорите, что вы почувствовали в себе еще что-нибудь, кроме гнева! Рауль, дайте мне высказаться, выслушайте меня до конца! Усилием воли Рауль прогнал морщины со своего лба; складки возле уголков его рта также разгладились. – И кроме того, – сказала, склонив голову, девушка, со сложенными, как на молитве, руками, – я прошу вас простить меня, я прошу вас об этом как самого великодушного и благородного среди людей! Если я не говорила вам о том, что происходит во мне, я никогда все же не согласилась бы обманывать вас. Умоляю, Рауль, умоляю вас на коленях, ответьте же мне, ответьте хотя бы проклятием! Лучше проклятие ваших уст, чем подозрения вашего сердца. – Я восхищаюсь вашими чувствами, мадемуазель, – заговорил Рауль, делая над собой усилие, чтобы остаться спокойным. – Не сказать о том, что обманываешь, допустимо, но обманывать было бы дурно, и, по-видимому, вы бы не сделали этого. – Сударь, долгое время я думала, что люблю вас больше всего на свете, и пока я верила в эту свою любовь, я говорила вам, что люблю вас. В Блуа я любила вас. Король побывал в Блуа; и я тогда еще думала, что люблю вас. Я поклялась бы в этом пред алтарем. Но наступил день, открывший мне мое заблуждение. – Вот в этот день, мадемуазель, зная, что я люблю вас по-прежнему, вы и должны были из чувства порядочности открыть мне глаза, сказать, что разлюбили меня. – В тот день, Рауль… в тот день, когда я впервые прочла в глубине моего сердца, в тот день, когда я призналась себе, что не вы заполняете все мои помыслы, в тот день, когда я увидела пред собой иное будущее, чем быть вашей подругой, вашей возлюбленной, вашей женой, в тот день, Рауль, – увы! – вас не было возле меня. – Вы знали, где я, мадемуазель. Вы могли написать. – Я не посмела, Рауль. Я испугалась. Чего вы хотите? Я знала вас, я знала, что вы меня любите, и я трепетала при одной только мысли о том страдании, которое я причинила бы вам. И поверьте, Рауль, что я говорю вам сущую правду, поверьте, что теперь, когда я произношу эти слова, склоненная перед вами, с сердцем, зажатым в тиски, голосом, полным стенаний, с глазами, полными слез, поверьте – и это так же верно, как то, что моя единственная защита – искренность, что я не ощущаю иного страдания, кроме того, что читаю в ваших глазах. Рауль попытался изобразить улыбку. – Нет, – сказала с глубоким убеждением девушка. – Вы не можете оскорбить меня этим притворством. Вы любите меня, вы были уверены в своем чувстве ко мне, вы не обманывали себя, вы не лгали своему сердцу, тогда как я… И, бледная, заломив над головой руки, она упала пред ним на колени. – Тогда как вы, – перебил ее Рауль, – вы говорили, что любите только меня, а любили другого! – Увы, да! Увы, я люблю другого, и этот другой… господи боже! Дайте мне кончить, Рауль, потому что в этом – единственное мое оправдание; этот другой… я люблю его больше жизни, больше самого бога. Простите мою вину или покарайте мою измену, Рауль. Я пришла не для того, чтобы оправдываться, а для того, чтобы спросить: знаете ли вы, что такое любовь? И вот, я люблю так, что могу отдать жизнь и душу тому, кого я люблю. Если он перестанет любить меня, я умру от отчаяния, разве что бог ниспошлет мне поддержку, разве что спаситель сжалится надо мной. Я в вашей воле, Рауль, какой бы она ни была; я здесь для того, чтобы умереть, если вы пожелаете моей смерти. Убейте меня, Рауль, если в глубине своего сердца вы считаете меня достойной этого. – Просит смерти только та женщина, которая может дать обманутому любовнику лишь свою кровь, и ничего больше. – Вы правы, – молвила она. Рауль глубоко вздохнул: – И ваша любовь такова, что вы не в силах отказаться от нее? – Да, я люблю, и люблю именно так; люблю и не хочу никакой любви, кроме этой. – Итак, – сказал Рауль, – вы действительно сообщили мне обо всем, что я хотел знать. А теперь, мадемуазель, теперь я, в свою очередь, прошу вас о прощении; ведь я чуть было не стал помехою вашей жизни, ведь я виноват пред вами и, ошибаясь, помогал ошибаться и вам. – О столь многом я не прошу вас, Рауль! – воскликнула Лавальер. – Вина целиком на мне, – продолжал Рауль, – я лучше вашего знал о трудностях жизни, и мне следовало открыть вам глаза; мне следовало внести полную ясность в отношения между нами, мне следовало заставить заговорить ваше сердце, а я едва добился, чтобы заговорили ваши уста. Повторяю вам, мадемуазель, прошу вас простить меня. – Это немыслимо, совершенно немыслимо! Вы издеваетесь надо мной! – Как это? – Да, немыслимо! Нельзя быть таким хорошим, таким необыкновенным, таким безупречным. – Погодите, – остановил ее Рауль с горькой усмешкой, – еще немного, и вы скажете, может быть, что я не любил вас любовью мужчины. – О, вы любите меня, вы любите нежною братской любовью! Позвольте мне сохранить эту надежду, Рауль. – Нежною братской любовью? О, не обманывайтесь, Луиза. Я люблю вас, как любит любовник, как муж, я любил вас нежнее всех тех, кто вас любит или будет любить. – Рауль! Рауль! – Братской любовью? О, Луиза, я любил вас так, что отдал бы за вас всю свою кровь, каплю за каплей, всю свою плоть, клочок за клочком, вечность, ожидающую меня за гробом, мгновение за мгновением. – Рауль, Рауль! Сжальтесь! – Я любил вас так, что мое сердце мертво, что моя вера колеблется, что глаза мои угасают. Я любил вас так, что теперь все для меня пустыня – и на земле и на небе. – Рауль, Рауль, друг мой, умоляю вас, пощадите меня! – воскликнула Лавальер. – О, если б я знала!.. – Слишком поздно, Луиза! Вы любите, вы счастливы. Я вижу заполняющую вас радость сквозь слезы на ваших глазах. За слезами, которые проливает ваша порядочность, я ощущаю вздохи, порождаемые вашей любовью. О, Луиза, Луиза, вы сделали меня несчастнейшим из людей. Уйдите, заклинаю вас! Прощайте, прощайте! – Простите меня, умоляю, простите! – Разве я не сделал большего? Разве я не сказал, что люблю вас? Лавальер закрыла руками лицо. – А сказать вам об этом в такую минуту, сказать так, как говорю я, – это то же, что прочитать себе в вашем присутствии приговор, осуждающий меня на смерть. Прощайте! Лавальер хотела протянуть ему руку. – В этом мире мы не должны больше встречаться, – проговорил Рауль. Еще немного, и она закричала бы, но он закрыл ей рукою рот. Она поцеловала руку Рауля и потеряла сознание. – Оливен, – сказал Рауль, – поднимите эту молодую даму и снесите в портшез, который ожидает ее внизу. Оливен поднял Лавальер. Рауль сделал движение, чтобы броситься к ней, чтобы поцеловать ее в первый и последний раз в жизни, но, сдержав свой порыв, он произнес: – Нет, это не мое достояние. Я не король Франции, чтобы красть! И он затворился у себя в комнате, предоставив лакею унести все еще не пришедшую в себя Лавальер. |
||
|