"Круг царя Соломона" - читать интересную книгу автора (Кузьмин Николай Васильевич)

V

Летом Федор Антонович стал меня брать с собой в поездки по своим уездным клиентам.

– Приходи с вечера, – сказал он однажды, – у нас переночуешь, а по холодку на рассвете выедем.

И доложился дома, что иду к агенту с ночевкой и завтра уеду на весь день.

– Вымой ноги, надень крепкие носки да и белье заодно смени! – приказала мать.

Постель мне приготовили в кабинете на клеенчатом диване. Я лежал на чистой простыне под приятно пахнущим пододеяльником и белым тканьевым одеялом, смущенный всем этим стеснительным великолепием. Дома я спал где придется: то на сеновале, то на погребице, то на полу в чулане, где попрохладней. На новом месте мне плохо спалось, и я встал с шалой головой.

На Федоре Антоновиче был холщовый пыльник, белая кепочка. Я взобрался на таратайку рядом с ним. Лошадью он правил сам. Безлюдные улицы, мост, река. Вот место, где я с ребятами купался. Все выглядит странно непривычно в этот ранний час. Вот Заречная слобода, озеро Кочкари, богатое карасями, серые ветряные мельницы.

Мы ехали открытым полем, когда брызнуло солнце. Над лугами поднимался туман. Начинался жаркий день.

Мы заезжали в села и усадьбы, мерили рулеткой стены домов и сараев, потом садились в холодке, составляли планы, описи, акты.

Полуденный зной пристиг нас в большом степном селе, возле кирпичной, крытой железом лавки богатого мужика. Мы возились с рулеткой и мерили, когда к нам подошли двое мужиков и сняли картузы. Старший спросил:

– А вы, господин, не межевой будете?

– Нет, отец, не межевой.

– Поедет теперь ради вас межевой! Он, поди, в холодке сидит, пивко попивает. Ведь жарища! – скалит зубы лавочник.

– А зачем вам, отцы, межевой?

Федор Антонович расспрашивает, вникает, дает советы.

– Да ну их! – отмахивается лавочник. – Все их басни не переслушаешь. Пожалуйте в горницу, чайку откушать.

Федор Антонович смотрит на часы:

– Сердечно благодарю, Канафей Федорыч, никак не могу, время не позволяет – до темноты еще в три места попасть надо.

Мы отъезжаем от гостеприимного лавочника, едем по пыльной улице, вспугивая кур, мимо сонных, низеньких, крытых соломой изб.

– Не люблю я этого Канафея, – говорит Федор Антонович, – плут и выжига.

У первого лесочка мы делаем остановку.

– «Стой, ямщик, жара несносная – дальше ехать не могу…» Да, помнится, тут и родничок где-то поблизости есть.

Федор Антонович распрягает лошадь и ставит ее в холодок. «Все-то он умеет делать – и распрячь и запрячь», – думаю я. Он достает из-под сиденья еду, мы закусываем, запивая родниковой водой. Федор Антонович закуривает папироску и растягивается на траве.

– А помнишь, Николай, как дальше в «Песне Еремушке»:

Я подхватываю:

– То-то, брат, помни эти святые слова!

Мы лежим и разговариваем, ждем, когда посвалит зной. Он знает много стихов и читает наизусть из Некрасова, Курочкина, Шумахера, вспоминает Петербург:

– В эту пору там белые ночи.

Он рассказывает, как в такие ночи красива Нева, о ее гранитных набережных, о разводных мостах, о сфинксах. И без видимой связи говорит:

– Вот музыки мне не хватает. Правда, жена судьи поет иногда у нас…

После привала мы заехали еще в одно место – к Нарокову. Мелкопоместный барин Нароков женат на крестьянке. Он ходит в рубахе, подпоясанной лычком, в опорках на босу ногу. Голова бритая, а борода лохматая, клоками.

Появляются сын-студент, в суровой блузе и сапогах, с папироской и книжкой «Русского богатства» в руках, и две девочки-гимназистки, постарше и помоложе, быстроглазые и смешливые. Нас угощают малиной с молоком. Нароков рад гостю до смерти – сразу сцепился в жарком споре с Федором Антоновичем. Мать – степенная, полная женщина с певучей простонародной речью – говорит младшей девочке:

– Нюрочка, покажи молодому человеку сад!

Нюрочка ведет меня по шаткому скрипучему крылечку в садик, где растут десятка два яблонь, малина пополам с крапивой, смородина, крыжовник.

– Кушайте крыжовник, – говорит Нюрочка вежливо, подведя меня к кусту крыжовника, осыпанному ягодами.

– Благодарю вас, – отвечаю я так же учтиво. – Он, верно, кислый еще.

– Сладкий как мед, – говорит Нюрочка, стрельнув глазами, и прыскает со смеху. Мы оба смеемся.

«Какая прелестная – „хариты, Лель тебя венчали и колыбель твою качали“, – думаю я, уже готовый влюбиться с первого взгляда и на всю жизнь.

От Нароковых мы выехали в сумерках. Быстро опустилась на землю ночь. В темноте мы заблудились. Лошадь стала среди поля. Федор Антонович, хромая, пошел искать потерянную дорогу. Скоро его шаги затихли. Я остался один у лошади. Надо мной торжественно мерцало звездное небо. Глухая тишина стояла в поле, даже жутко было. Какой хороший, какой удивительный человек Федор Антонович! Как будет мне памятен этот длинный летний день!

– Ау! – раздалось издалека. – Правь на меня!

Я шевельнул вожжами и выехал на голос. Федор Антонович влез в тележку и взял вожжи:

– Пустяки, дали малость крюку, через часок будем дома.

Почти у самого города я выдавил из себя вопрос, который весь день висел у меня на языке:

– Федор Антонович, а почему вы уехали из Петербурга?

Он ответил не сразу:

– «Вырастешь, Саша, узнаешь…»

Я знал, откуда это. Это была строчка из поэмы Некрасова «Дедушка». А дедушка этот был «политический».