"Русский боевик" - читать интересную книгу автора (Романовский Владимир Дмитриевич)

ГЛАВА ВОСЬМАЯ. ИНТЕРМЕЦЦО

В маленьком заведении у Верди Сквера, специализирующемся на мексиканской кухне — буритто, тако, содовая, пиво, больше столовка, чем кафе — за столиком, покрытым пластиком с узором под мрамор сидел единственный в этот момент посетитель. Мексиканец за прилавком с опаской смотрел на посетителя. Он никогда в жизни до этого не видел живого скинхеда. Арабов и персов — видел, поляков и немцев, байкеров и рокеров, а скинхеды в Нью-Йорке не привились. Только по телевизору. И вот перед ним за одним из четырех столиков сидит скинхед и с аппетитом ест мясной бурито. И при этом время от времени перелистывает какой-то журнал.

Спину скинхед держал прямо, ловко орудовал ножом и вилкой, держа вилку в левой руке, а нож в правой, и перед тем, как перелистнуть страницу журнала, точным движением клал оба прибора на тарелку, не скрещивая их.

(«В угоду мещанскому сословию телевидение учит зрителя, что хорошими столовыми манерами маскируются, как правило, злодейские помыслы, направленные против простых, честных людей — ну, вроде нас с вами» — вещал тем временем Некрасов в Белых Холмах).

Мексиканец, прибегавший к услугам телевидения, когда душа его требовала развлечений, не находил ничего противоречивого в сочетании хороших столовых манер и облика скинхеда — напротив, утвердился в самых худших своих подозрениях. Но, может…

Может, это просто солдат — только что из Ирака, голову себе обрил? Нет. Солдатская униформа другой расцветки, да и ботинки у солдат не такие. Может, он не очень опасен и все обойдется.

Также можно, конечно, позвонить в полицию. Но, во-первых, мексиканец очень плохо говорил по-английски и сомневался, что сможет по телефону объясниться с полицией, во-вторых, что именно говорить — «вижу скинхеда»? — и что же? И наконец в третьих, мексиканец жил в Соединенных Штатах нелегально, без визы и права на работу, и полиции боялся не меньше, чем скинхедов.

Пока он раздумывал, делая каменное, в стиле его предков-ацтеков, лицо, еще один человек вошел в забегаловку — огромный толстый негр в нейлоновой синей куртке и с золотой цепью на шее.

— А ну дай мне два ебаных тако с курицей, ты, — велел негр.

Мексиканец обернулся и передал заказ поварам. Те одновременно начали что-то очень быстро делать, хотя два тако с курицей может приготовить один человек, одной рукой и не вставая со стула.

— Ты, — сказал негр. — Еще ебаного Спрайта мне дай. Сегодня не могу пить ебаное пиво, — пожаловался он грозно, возможно рассчитывая на сочувствие. — Вчера столько пива захуячил, на хуй, так сегодня утром моя ебаная голова болела, ты, я не мог думать на хуй. Сколько с меня на хуй?

— Эмь двада шет, — сказал мексиканец.

— Чего?

— Эмь двада шет.

— Семь двадцать шесть на хуй? Ни хуя себе. Это что, на хуй, классный ресторан у тебя тут на хуй? Я бедный ебаный ниггер, ты. Ты обворовываешь ебаного ниггера, сука. Не, я, на хуй, шучу, не бойся, ты.

По получении заказа негр вторгся за столик напротив скинхеда и стал неряшливо поедать тако, звучно чавкая. Скинхеду, наверное, стало противно. Он отодвинул от себя тарелку с бурито, закинул ногу на ногу, положил на колено журнал и углубился в него.

— Все готово? — спросил негр.

— Что именно? — осведомился скинхед, поднимая голову.

— Я говорю, все готово?

— В общем, да.

— Это хорошо.

Некоторое время негр ел, чавкая, а скинхед читал журнал. Кончив есть, негр тщательно вытер толстые губы и толстые пальцы пятью бумажными салфетками, которые вытаскивал одну за одной из алюминиевого салфетника, вынул из внутреннего кармана нейлоновой куртки с эмблемой хоккейной команды «Койоты из Феникса» большой кожаный бумажник, встал, и раскрыл бумажник перед лицом скинхеда.

— Пойдем со мной.

В бумажнике сверкала, отражая косо бьющий в открытую дверь забегаловки солнечный луч, бляха.

Скинхед закрыл журнал, встал, и вышел спокойным шагом чуть впереди негра.

Мексиканец за прилавком с облегчением вздохнул.

— Твоя ездилка? — спросил негр, указывая на припаркованный в непосредственной близи забегаловки японский агрегат средних размеров, возле которого столпились трое дюжих полицейских — два ирландца и один негр.

— Моя, — сознался с некоторой грустью скинхед.

— Открывай багажник.

— Хмм. А в чем меня обвиняют?

— Не умничай, — сказал неугомонный негр. — Открывай.

Скинхед вынул из кармана ключи. Один из ирландцев тут же навел на него видеокамеру, а двое других полисменов возложили длани на рукоятки пистолетов. Скинхед подошел к машине и открыл багажник.

— Стань вот сюда, руки положи на крышу ладонями вниз, — скомандовал негр.

Скинхед занял позицию у боковой двери. Переодетый полицейский обхлопал его и с некоторым сожалением сообщил:

— Чисто.

Один из полицейских вытащил из багажника сумку, а из нее — массивный полиэтиленовый пакет, набитый туго порошком тускло-белого цвета.

— Это что? — спросил он.

— Миранду не забудьте, джентльмены, — напомнил скинхед. — В Миранде — сила и надежда.

Негр сказал:

— У вас есть право не отвечать на вопросы до прибытия адвоката. У вас есть право на один телефонный звонок. Все, что вы скажете, может быть использовано против вас на суде. Устраивает?

— Руки можно снять с крыши?

— Можешь.

Скинхед предупредительно поднял вверх указательный палец.

— Ты не проверил, что у меня тут на шнурке болтается, — сказал он негру.

— Где?

— Здесь, на груди. Нет, не беспокойся.

Он расстегнул куртку и показал сперва негру, а потом остальным, бляху.

Помолчали.

— А это?… — спросил один из ирландцев.

— Соль, — объяснил скинхед. — Я думал — сахар или соль положить? Решил, что соль лучше. Что ж, джентльмены, позвольте представиться. Чак Хьюз из третьего участка, хотя я не очень люблю, когда меня называют Чак. Но все равно называют, мерзавцы. У меня к вам есть дело.

— Дело? — спросил огромный негр.

— Вы будете меня сопровождать, прямо сейчас. Я должен арестовать того, кто вам указал вот это самое место. Он явно кому-то недоплатил, раз за него взялись настолько, что выписали даже ордер на арест, да заодно уж и на обыск. Мы его арестуем, и подождем, пока приедут те, кто будет его обыскивать.

— Нас послал капитан, — сказал негр.

— Я не сказал — послал. Я сказал — указал место. Живет личность на Бульваре Сейнт-Николас, всем хорошо известном. Там живописно, но не очень чисто.

Некоторое время он с сомнением смотрел на полисменов.

— Стало быть ты, Томми, сядешь ко мне в машину… нет, не так. Ты сядешь за руль, а я сяду справа и буду на тебя время от времени с укоризной посматривать. А Джейсон, Пат, и Тайроун сядут в свою дискотеку на колесах и будут за нами следовать на почтительном расстоянии.

— Откуда вы знаете, как нас зовут? — спросил один из ирландцев, любопытствуя.

— Профессия такая. Детектив, — объяснил Чак Хьюз. — Я разве не показывал бляху? Может, вы с первого раза не заметили. Так вот же.

Он снова показал бляху.

— А пошел бы ты… — начал Томми.

— Видишь ли, Томми, старина, не один ведь девятый участок владеет искусством видео- и звукозаписи.

Он слегка кивнул. Посмотрев по указанному направлению, полисмены увидели на противоположной стороне Семьдесят Второй улицы — широкой, с двухсторонним движением, граничащей северной стороной с Верди Сквером, парня богемного вида с видеокамерой, наведенной прямо на них. Парень помахал им рукой — очевидно, микрофон с точечным наведением давал ему возможность слышать все, что говорилось возле машины Хьюза.

— Э… — сказал Томми.

— Это что-то вроде страхового полиса, на всякий случай, — прокомментировал Хьюз. — А то мало ли кого ваш капитан, человек бывалый и страстный, захочет перекупить. Он богат, ему Джонни Сканк ежемесячную пенсию назначил, и он даже с вами, дураками, делится.

— Он не делится.

— Тише. Не нужно себя оговаривать раньше времени, успеете еще. Зарвался ваш Джонни Сканк, вот что. Приличия требуют, чтобы время от времени производились аресты наркодилеров, не так ли. В обязанности Джонни входит поставлять вам кандидатов, дабы капитан мог нарисовать птичку в нужной графе. Этим многие нынче занимаются. Коррупция у нас не как в Луизиане, но тоже значительная. А только разборчивей следует быть. — Он строго посмотрел на Томми. — Обычно мексиканцев подставляют на это, но Джонни стало лень. И вот как-то, будучи в Бруклине по делу, вызвал Джонни такси. И везет его таксист. Так и так, разговорились. И тут Джонни вдруг ему говорит — не желаешь ли перевезти три фунта кокаина? Получишь десять тысяч. Обычное дело, когда капитану птичка в графе нужна, но — место назначили странное. Наркотиков в Верди Сквере не видели уже лет двадцать. Вы тоже хороши — вам сказали, что будет парень в хаки. Но вам ведь не сказали, что будет скинхед? Томми как увидел хаки, так и обрадовался.

Помолчали.

— А знаете, почему я детектив, а вы все — нет? — Выдержав паузу, Хьюз сам ответил на свой вопрос. — Это каприз судьбы.

Все было проще — и сложнее. На самом деле.

На самом деле, четвертый участок посетил русский иммигрант, живущий в Америке десять лет, но изъясняющийся по-английски посредственно — безобидный на вид мужик, с густыми каштановыми с проседью волосами, гнилыми зубами, и застенчивыми серыми глазами, в неглаженной рубашке. Позвали Хьюза — внука иммигрантов из Ростова-на-Дону, свободно владеющего русским языком. Иммигрант поведал о том, как его нанял наркодилер и он сообразил, что его подставляют, только после того, как он согласился везти товар.

— Вы с ума сошли, — удивленно сказал тогда Хьюз. — Вы же не первый год в Нью-Йорке. А до этого жили в Москве. Как же вас угораздило?

— Деньги очень нужны, — признался пришедший.

— Есть другие способы их добывания.

— Собственно, э… я бы хотел вернуться в Москву.

— И что же?

— Нет денег на билет. Все, что зарабатываю, уходит на жилье и еду. И на одежду. И на воспитание дочери еще.

— Ничего не понимаю, — Хьюз нахмурился.

— Видишь ли, мужик…

— Мы разве на ты?

— Извините… Я… Я приходил уже в полицию… Не здесь. В Бруклине.

— С этим делом?

— Нет. Месяца три назад приходил. Я хотел, чтобы меня депортировали.

Хьюз засмеялся.

— Вот, — подтвердил пришедший. — Там тоже смеялись. Я им объясняю — я нелегальный иммигрант, у меня рабочая виза просрочена семь лет назад. Депортируйте меня в Москву.

— И что же? — спросил Хьюз, делая усилие, чтобы снова не засмеяться.

— Они говорят — у тебя работа есть? Я говорю — есть. А жилье есть? Я говорю — есть. А они говорят — иди домой. И разговаривать больше не захотели. А в Москве я был музыкант. Джазист.

Хьюз недолюбливал джазистов, но почему-то проникся к соплеменнику симпатией. Покопавшись в архивных данных, он обнаружил, что на Джонни Сканка заведено дело, и арестуют его в ближайшие месяца два. И решил, что джазисту из Москвы вовсе не зачем отбывать десятилетний срок из-за того, что машина правосудия забыла переключить скорости. И позвонил окружному прокурору.

— Смените стиль одежды, — посоветовал он джазисту. — На солдата вы не похожи, на скинхеда еще меньше.

— Не горюй, Томми, — порекомендовал Хьюз, доставая папку из-под сидения и вынимая из нее ордер на арест. Полюбовавшись ордером, он показал его Томми, многозначительно и с уважением кивнув. Томми фыркнул и мотнул головой. Вложив ордер обратно в папку, Хьюз открыл перчаточное отделение и вытащил оттуда автоматический пистолет. — Не горюй. И не сопи так. В России есть такой фольклорный инструмент, жим-за-жим. Звук напоминает твое сопение.

— Сука этот Сканк, — сказал Томми. — Разгильдяй.

— Да, — согласился Хьюз. — Его счастье, что мы с тобой его сейчас арестуем. Удивительно, как он с таким расхлябанным отношением к делам до сих пор в живых ходит. Его бы через неделю-другую свои же коллеги и ликвидировали бы. Но ты не волнуйся, его заменит Ланки, без денег не останетесь.

— Зачем мне Ланки…

— Если ты боишься, что Сканк расскажет на суде о вашем капитане и о вас — ты не бойся. Не такой он дурак.

— Я ничего не боюсь, — гордо заявил Томми.

— Вот и хорошо, — с неодобрением заметил Хьюз. Он недолюбливал людей, которые имеют привычку сами себя уговаривать и делают это вслух, утомляя окружающих.

На углу Бульвара Сейнт-Николас и Сто Восемнадцатой Улицы Хьюз велел Томми остановиться.

— Зачем?

— Чтобы не пугать охрану.

Полицейская машина остановилась сразу за ними.

— Слушайте меня, орлы мои, — сказал полисменам Хьюз. — Мы с Томми пойдем наверх, а вы остановитесь за квартал от входа. Дадите нам время подняться. Потом подойдете ко входу и — чтобы никто не посмел ни войти, ни выйти. И будем ждать команду обыска.

— А они задерживаются?

— Я им позвоню, когда сочту нужным.

Хьюз и Томми маршевым шагом прошли два квартала. Некогда запущенный, этот участок Гарлема стремительно восстанавливался. Еще лет десять назад белый человек не рискнул бы здесь появиться, а теперь — вон молодая семья с коляской, вон клерк, вон официантка, думающая, что она художница, вон медсестра, склонная к замужеству. Но старожилы района, включая подрастающее поколение, все еще чувствовали себя здесь хозяевами — собираясь в группы на углах и у подъездов, ведя разговоры, на две трети состоящие из междометий, забавляясь пивом и марихуаной на виду у всего света, и беззастенчиво разглядывая всех прохожих подряд (а те отводили взгляд, и чем больше отводили, тем пристальнее их разглядывали). Справа и слева выстроились в элегантную бульварную прямую дома, идеально сочетающиеся со скально-парковым ландшафтом — по левую сторону за домами высился зеленеющий скалистый хребет, за гребнем которого располагался невидимый отсюда величественный Колумбийский Университет. Благородный известняк неоклассических строений здесь, на Сейнт-Николас, почти не тронутый вкраплением возведенных после Второй Мировой кирпично-цементных коробок, ошеломлял своей невозмутимой принадлежностью к великим вселенским концепциям. Как все вдумчивые жители города, Хьюз ценил достойную архитектуру.

У входа в дом с роскошным, почти барочным, порталом, тусовался в одиночку бандитского вида парень лет двадцати. Томми мрачно поглядел на Хьюза.

— Не вижу рвения, — сказал Хьюз.

Томми оборотился к парню.

— Ты, — сказал он. — Джонни дома?

— Тебе-то что, ты? — вопросил парень.

— Ты, следи за своей ебаной речью, ниггер. Дай я тебя еще раз спрошу, ты. Джонни дома на хуй?

— Дома. Ну и?

— Попользуйся интеркомом, ты.

Парень посмотрел, подумал, и нажал кнопку.

— Ну? — сказали в динамике интеркома.

— Ты, тут какие-то двое, один ниггер и один хонки, спрашивают, ты, дома ли Джонни.

— Чего им надо?

— Чего вам надо?

— Семьсот тысяч, — наугад подсказал Хьюз.

— Семьсот тысяч, ты, — передал парень.

Наверху, очевидно, задумались. А потом щелкнул селектор и дверь приоткрылась.

Пройдя поражающий воображение масштабами вестибюль, Хьюз и Томми вызвали лифт.

— Ордер наготове? — спросил Томми.

Хьюз не удостоил его ответом.

— А, блядь, на хуй, — сказал Томми невесело, щупая кобуру под курткой.

На третьем этаже их встретили двое негров-громил, ростом и телосложением напоминающих Томми.

— К стене, — сказал один из них.

Томми показал ему бляху.

— А я ебал тебя и твою бляху, — сказал громило.

— Повтори, ты, — сказал Томми.

— А?

— Повтори, что ты сказал. Кого ты ебал?

— Тебя и твою…

Томми въехал ему хуком в ухо. Громило стал оседать на пол орнаментально-стенного коридора. Второму громиле Хьюз показал пистолет дулом вперед, и тот отпрыгнул и посторонился.

— За честь департамента, — объяснил Томми. — Я никогда департамент в обиду не даю, ты. А ты уйди и встань вон там, ты.

Громило послушно отошел шагов на двадцать, что, по его представлениям, приблизительно соответствовало координатам, обозначенным термином «вон там».

Дверь квартиры оказалась незапертой.

Хьюз недолюбливал запахи негритянских квартир — даже достойных квартир с состоятельными хозяевами. У двух разных рас до сих пор сохраняются разные пристрастия к одеколонам, дезодорантам, мылу — возможно на генетическом уровне. В добавление к этому, в данной квартире часто бывали, из-за специфики деятельности ее хозяина, представители негритянского дна, принося с собой и оставляя запах очень крепких, вульгарных духов, пота, грязных носков, дешевого алкоголя, и въедающегося в любой текстиль дыма ментоловых сигарет. Тем не менее, в просторной квартире с очень высокими окнами и новой, не слишком вычурной, мебелью было чисто. Хозяин квартиры восседал за обитым кожей кабинетным столом в гостиной. Обстановка отдаленно напоминала интерьеры апартаментов ведущих американских политиков времен Томаса Джефферсона.

Хозяину было лет сорок пять. Высокий, крепкий, благообразный негр с неглупым лицом — средний эшелон теневой стороны цивилизации.

Выдержав паузу, хозяин спросил ледяным тоном:

— Кто вы такие?

— Мы из общества любителей античности, — сообщил Хьюз, подходя к столу и держа на весу ордер двумя пальцами.

Положив ордер на стол, он снял, не спросясь, трубку с телефона на столе, поморщился, вытер наушник и микрофон рукавом, и набрал номер.

— Олшевски? — сказал он. — Это Хьюз. Все как обещано. Можете выезжать. Нет, ни малейшего сопротивления. До встречи.

Положив трубку, он повернулся к Томми.

— Не забудем Миранду.

— Ты, ты арестовываешь, ты и говори.

— А в чем меня обвиняют? — поинтересовался Джонни Сканк. — Миранду я сам знаю, не трудитесь.

— Я не помню точную формулировку, — откликнулся Хьюз, недолюбливавший наркодилеров, но ценивший вежливость. — Но, вроде бы, что-то с наркотиками связано.

— Но вы же не нарки.

— Мы не нарки. Мы орки. И Гарсии Лорки.

Хьюзу самому стало смешно, но он не показал виду. Он недолюбливал неожиданные и не относящиеся к делу выходы из образа.

— Пойду поищу туалет, — сказал он. — Мне нужно руки помыть.

— Туалет…

— Я сам найду, — перебил хозяина Хьюз. — Обожаю искать и находить. Как Шлиманн. Он искал, искал, и вдруг нашел Трою. Правда, историки против. И это правильно. Должен же кто-то быть против. Люди ведь, а не роботы. Томми, имей в виду, что Олшевски здесь будет через пять минут. Не давай себя искушать, пока я руки мою.

Томми придвинул пустое кресло к столу.

— Может, наденем ему наручники? — спросил он, а затем посмотрел на Джонни. А вдруг Джонни злопамятный?

— Не нужно, — сказал Хьюз. — Вдруг он злопамятный. А Миранду все-таки ему прочти, у тебя хорошо получается, я сегодня слышал, и до сих пор впечатлен.

И Хьюз отправился на поиски туалета.

В просторной многокомнатной квартире найти туалет оказалось делом непростым. Третья дверь, которую открыл Хьюз, привела его в гостевую спальню. Перед большим, «театр-на-дому», телевизором сидел мужчина средних лет, свирепого вида — не негр, а… Хьюз, неожиданно его узнав, слегка улыбнулся, удивляясь — тесен мир, дамы и господа, тесен. Мужчина, не знавший Хьюза, обернулся и вперился в детектива свирепыми зелеными глазами.

— Добрый день, — вежливо заметил Хьюз. — Я туалет ищу, руки помыть.

Мужчина отвернулся. Это было невежливо, но Хьюз не обиделся. Он гордился своим умением не обижаться на невоспитанность. Затем он посмотрел на экран телевизора и вслушался во фразы, идущие от телединамика. И заинтересовался не на шутку.

Русские телепрограммы входят в пакеты многих кабельных компаний — по желанию клиента. Но в то время, как все эти программы, либо московские, либо местные, бруклинские — более или менее соответствуют американским методам телетрансляции, данная программа таковым не соответствовала совершенно.

Показывали студийное помещение с диваном, двумя креслами, и каким-то очень русским фикусом на журнальном столике. Ведущая — броского вида блондинка — сидела справа. По центру, на диване, помещалась отталкивающего вида дама средних лет. Слева весьма представительный мужчина, явно импровизируя, но очень, очень связно, без мекания, без запинок — вещал. Речь лилась плавно, красиво, и по тому, как взгляд мужчины переходил с неприятной дамы на ведущую, с ведущей на линзу камеры, с линзы снова на даму, можно было заключить — нет, за камерой не помещался дисплей с бегущей строкой, и все, что говорил вещатель, приходило ему в голову тут же, прямо сейчас. И говорил он то, что по обычным каналам, американским ли, русским ли (насколько Хьюз мог судить) не говорят. Говорят — в маргинальных журналах, публикуют в маргинальных книгах, обсуждают на радикальных форумах в интернете, но, насколько Хьюзу было известно, по телевизору рядовой гражданин цивилизованной страны (Америки, России, или, скажем, Англии — не читающий маргинальные журналы, не знающий о существовании маргинальных книг, а в интернете ищущий только сплетни о кинозвездах, порнографию, или товары со скидкой) такого не видел никогда.

К примеру, вещающий объяснил, очень доходчиво, очень просто, что изначально запас нефти на планете составлял два триллиона баррелей. Что сегодня мы либо прошли, либо проходим, пик нефтедобычи, и истрачена примерно половина всех запасов. Что основную часть этой половины истратили за последние пятьдесят лет. Что при современных темпах потребления нефти ее может хватить на тридцать семь лет — если выкачать ее всю до последней капли. И что это совершенно невозможно, поскольку легкодобываемая нефть вся уже выкачана, а то, что осталось, лежит глубоко и выкачивается плохо. И что кризис наступит вот-вот, поскольку по прохождении пика спрос превысит предложение. До нефтяной индустрии, согласно вещающему, население планеты составляло примерно миллиард жителей. Нефть сделала возможным существование шести с половиной миллиардов, и с уходом нефти пять с половиной миллиардов так или иначе прокормиться не смогут. Технологии, развивающиеся только при наличии нефти (а все современные успехи прогресса именно от нефти зависят), никого не спасут.

Очевидно, нефть была единоразовым подарком человечеству. Нефть — это конденсированная солнечная энергия, собранная за миллиарды лет. «Зеленая Революция» — огромные урожаи — получилась благодаря не научному подходу к агрономии, но неимоверному количеству нефтяных удобрений и пестицидов, а так же массивному механизированному (с помощью нефти и газа) орошению полей.

В целом, все это было понятно и не ново. Новым был сам способ подачи информации — вещающий почти не обращался к цифрам, а просто вел цепочку от одного факта к другому таким образом, что уследить за его мыслью не составляло труда.

Затем появилась и первое действительно крамольное высказывание. По утверждению вещающего, сегодняшняя мировая экономика на девять десятых состоит из всевозможных способов бессмысленного сжигания нефти — в моторах, и в индустрии, обслуживающей моторы. Сжигается нефть без оглядки, и никто не задумывается о том, что мы завтра будем есть, где спать, и так далее.

Затем вещающий обратился к неприятной даме с риторическим вопросом о жизни древних римлян.

Неприятная дама, пожевав губами и глядя в сторону, сказала, что не знакома с этой частью теории какого-то Кудрявцева, но, в принципе, можно и так сказать.

— Значит, — подхватил вещающий, — в Римской Империи процветание большинства обуславливалось небольшим населением и неистощимым количеством ресурсов, в том числе и еды. Гражданину Рима не нужно было думать, что он будет есть сегодня на обед, и даже — где это можно купить, поскольку еды хватало на всех, и половина этой еды росла на деревьях перед его домом.

— Не надо вульгаризировать… — возразила дама.

— Нет, позвольте мне высказать мысль до конца. Затем наступили средние века. Население выросло, ресурсов стало не хватать на всех, за исключением периодов эпидемий чумы, когда лишние рты попросту вымирали. Затем, когда вырубили — например, в Англии — значительную часть леса, стали жечь уголь, и уголь очень помог — началась индустриальная революция. Машины начали искусственно создавать условия, сходные с римскими. А нефть приблизила эти условия к римским, почти их продублировав. Колоссальное количество энергии, заключенное в нефти, дало возможность многим людям не думать о том, что они сегодня будут есть, во что одеваться, где спать, и так далее. Индустриальный прогресс вызвал и спонсировал прогресс научный, то есть, по мере освоения ископаемого топлива стали делаться открытия и создаваться изобретения. Какой-то полоумный американец долбанул копалкой у себя на участке в Пенсильвании, затем какой-то непутевый поляк придумал способ перегонять то, что вытекло в Пенсильвании, в то, что можно сжигать в моторах — и изобретения посыпались, как из рога изобилия.

Хьюзу стало почему-то так интересно, что он чуть не вышел из образа и не присел на край кровати.

— Ват ду ю вонт? — спросил его наконец свирепый обитатель гостевой комнаты. И добавил по-русски, — Иди отсюда.

— Well, in fact I was just looking for a bathroom, — объяснил Хьюз, отвлекаясь от телевизора. — I got a bit distracted by the talk show. That fellow is really quite something, wouldn't you say?

— Ай донт андерстэнд. Пошел отсюда. Пошел, пошел, — и свирепый обитатель помахал волосатой рукой с золотым браслетом в направлении двери. — Ну, донт ю андерстэнд, блядь?

— Я только руки помою, — миролюбиво сказал по-русски Хьюз. — У вас здесь ванная есть, я вижу, дверь открыта.

— Ты кто такой, а? — спросил обитатель с грузинским (не Атланта, но Тифлис) акцентом. — Что тебе надо? Откуда ты взялся, блядь?

Ага, подумал Хьюз. Он принимает меня за наркодилера с Брайтон Бич. Что ж.

Он пожал плечами и прошел в ванную. Было чисто, и Хьюзу это понравилось. Зеркало над умывальником не заляпано, раковина блестит, вода приятно шуршит. Свирепость не располагает к самоличному поддержанию ванной комнаты в чистоте. Наверняка здесь орудовала какая-то прислуга. Джонни Сканка обслуживают человек пятнадцать.

— Ты долго здесь будешь торчать?! — спросили его, подойдя к двери.

Хьюз вытер руки очень чистым полотенцем, висящим на перекладине рядом с раковиной, выключил воду, и обернулся.

— Благодарю вас, — подчеркнуто вежливо сказал он. — Все, я пошел. Позвольте пройти.

Свирепый обитатель был на голову выше Хьюза и шире в плечах. Подвинулся он ровно настолько, чтобы Хьюзу можно было пройти между ним и косяком, не поворачиваясь боком. Выйдя в гостиную, Хьюз снова посмотрел на экран телевизора. Интересный вещатель продолжал плавную свою речь. Теперь он рассуждал о том, что Новгородской Области хватит нефти на столетия, если она не будет зависеть от Москвы. Какая нефть в Новгородской Области, что за глупости, подумал Хьюз, делая шаг к телевизору, но в этот момент обитатель комнаты шагнул к креслу, и, несмотря на то, что Хьюз предусмотрительно остановился, наступил ему на ногу. Было больно, и Хьюз слегка побледнел. Не извинившись, обитатель плюхнулся в кресло. Ему следовало извиниться, но он не извинился. Это было большой ошибкой с его стороны.

— Странно, — сказал Хьюз по-русски. — Вы всегда так себя ведете? По-пролетарски? С незнакомыми людьми.

Обитатель повернул к нему голову.

— Парень, ты никто. Понял? Никто. Иди отсюда, последний раз прошу по хорошему.

Ему многое известно, подумал Хьюз. Забавный мужик.

— Ты выйдешь или нет, сука?

Хьюз пошел прямиком к прикроватному столику и снял трубку с телефона.

— Э! Куда звонишь, блядь? — возмутился обитатель, поднимаясь.

Он намеревался просто вышвырнуть Хьюза из комнаты и захлопнуть дверь. Но ему пришлось остановиться — пистолет Хьюза оказался вдруг направлен ему точно между глаз.

— Сядьте, — сказал Хьюз. Набрав свободной рукой номер, он присел на кровать. — Майк? Привет. Хьюз. Еще раз назовешь меня Чаком — я с тобой перестану разговаривать. Чарлз. Можно Шарль. Можно даже Карл. Но не Чак и не Чарли. Да, так вот, помнишь, ты когда-то оказал мне большую услугу? Теперь мы квиты. Сто Восемнадцатая и Сейнт-Николас. Ты слышал когда-нибудь такое название — Тепедия? Производное от русской аббревиатуры. А, даже акции есть? Сочувствую. Ну так вот. У меня тут напротив сидит исчезнувший ее представитель, некто Каменский. Каменский. Да, он самый. А? Ну так русские тебя за это поблагодарят, а начальство, естественно, разжалобится, узнав об этом. Вы в вашем Бюро все сентиментальны не в меру, как и ваши коллеги в снежной России. Даю тебе пятнадцать минут. Мне все равно, можешь включить мигалку, можешь прилететь на дирижабле — мне-то что? Нет. Естественно. Я что, произвожу впечатление человека, склонного к мистификациям? Включай мотор, пока нефть есть.

Он повесил трубку и презрительно, но и с сожалением, посмотрел на обитателя комнаты.

— Блядь, парень, тебе не жить, — пообещали ему. — Я знаешь, что с тобой сделаю?

— Давайте лучше посмотрим телевизор, — предложил Хьюз. — Интересная передача.

— Я с тобой так обойдусь, как никогда…

— Ну вот что, — строго сказал Хьюз. — Если бы вы извинились после того, как наступили мне на ногу, все было бы по другому. Вы не в моей юрисдикции, мне до вас дела не было. Но вы не извинились, а я недолюбливаю невежливых, и я тут же вспомнил, что служу правосудию. Кстати, ФБР до вас тоже никакого дела нет. Но, очевидно, кое-какие претензии к вам имеет ФСБ. Позвольте задать вам вопрос. Почему вы связались именно с Джонни Сканком? Других знакомых не было в городе?

Каменский ничего не ответил, только презрительно фыркнул.

— Впрочем, дело такое. Я не доносчик, и мне происходящее неприятно. И если я буду еще пятнадцать минут держать на весу пистолет, у меня рука отвалится. Поэтому вот вам адрес… — он вынул из кармана брюк хаки визитку, — идите туда прямо сейчас. Вам дадут комнату — не такую роскошную, как эта, но тоже ничего. Ждите меня вечером. Меня интересуют некоторые подробности. Информация. После чего я предоставлю вас самому себе.

Минуты три они попрепирались, а затем Каменский сник. Дабы не стеснять его, Хьюз тактично вышел из комнаты и занялся дальнейшим осмотром помещения. Когда минут через пять он вернулся в гостевую, Каменского в ней уже не было. Еще через пять минут поднялись в квартиру двое в форме и двое в гражданском, с ордером на обыск. Хьюз протянул Томми ключи от машины.

— Поставишь у вашего участка, табличку подложишь под ветровик. Я завтра к вам наведаюсь, оформлю все.

— А как же…

— Мне захотелось пройтись. Такая вот у меня нынче блажь.

То, что парень его узнал, шокировало Каменского. Чем Хьюз и воспользовался.

Со странной телепрограммой дело обстояло так. Местного значения мусульманин, проникнувшийся пылом гласности и справедливости, соорудил нечто вроде нелегальной спутниковой антенны, дабы братья по вере могли смотреть транслируемые через спутник передачи из мусульманских стран. Большого успеха затея не снискала — местные мусульмане изъяснялись только по-английски — но оказалось, что установка может ловить не только мусульманские, но и другие, не доступные широкому потребителю передачи. За небольшую мзду предприниматель подключал всем, кто желал, любые программы в любой расшифровке. Когда Каменский поведал Сканку, что не прочь смотреть русские передачи, Сканк не только включил соответствующие программы в свой пакет, но и пригласил предпринимателя, чтобы тот установил приемник — дабы ублажить гостя, у которого на счету в Швейцарии лежала совершенно фантастическая сумма.

Можно было сесть на метро в двух кварталах от дома Сканка, но Хьюз недолюбливал синюю ветку — самую запущенную в городе. Пройдя по Сейнт-Николас до Сто Десятой, он повернул на запад, прошествовал степенным скинхедовым шагом вдоль северной кромки Сентрал-Парка, добрался до Бродвея, и повернул на юг. Спускаться в метро расхотелось окончательно. Прохожие искоса на него посматривали. Кожаная папка под мышкой слегка контрастировала с одеждой и бритой головой. Хьюз потрогал голову. Миллиметровая поросль приятно уколола ладонь. Недели через две буду похож на боксера, а еще через две на клерка, подумал Хьюз. Затем он потрогал кожаную папку. Тоже приятное ощущение — гладкая, хорошая кожа. Французское бистро на углу Сто Пятой, на западной стороне Бродвея, стояло с открытыми дверьми — пригласительно, в очень французском стиле, так, что непонятно было, где кончается тротуар, и где начинается бистро. Хьюз проследовал прямиком к стойке.

— Привет, — Сесили махнула ему рукой.

На вид ей было лет семнадцать, а на самом деле двадцать два. Она была тоненькая и угловатая, с расплывчато-ирландскими чертами лица, с рыжеватыми волосами и очень голубыми, как утреннее небо над Белфастом, глазами. Хьюз благосклонно кивнул. Она быстро нацедила ему из бочкового крана стакан Бруклинского Лагера, начинавшего последнее время всерьез соперничать с Самюэлем Адамсом и Бассом, и адамсовский Октоберфест с имбирем появился, по подозрениям Хьюза, именно из-за неожиданной конкуренции со стороны бруклинских выскочек.

Справа от Хьюза молодой австриец потягивал бутылочный Шпатен (Хьюз подумал — ведь Шпатен? Не Спатен? Именно так произносят немцы — Шпатен?) и слушал зычно играющую в наушнике (так, что Хьюз расслышал) немецкую роковую песенку пятнадцатилетней давности — «Хочу выебать Штефи Граф» — за которую героиня песни эту рок-группу судила. Австриец был дрессированный — не пытался курить. Попривыкли туристы. Пока что в бистро было пустовато.

— Что это ты так оделся сегодня? — неуверенно улыбаясь спросила Сесили, положив локти на стойку, раскинув ладони фигурной скобкой, и уперев в них подбородок.

— Умничаю, — объяснил Хьюз.

— Чак, ты сегодня вечером свободен?

Нет, их не переучишь, подумал Хьюз, имея в виду человечество. Чак, Чак.

— Мы же договаривались на завтра, — напомнил он.

— А у меня сегодня вечер свободный.

— Мало ли что.

— А чем ты сегодня занят?

— Это государственный секрет.

Она скептически на него посмотрела. Ей хотелось закатить скандал, но, во-первых, она на работе, а во-вторых, Хьюзу закатывать скандалы — встанет и уйдет, даже если ему вовсе не хочется уходить — просто из принципа.

Австриец наконец-то заметил Хьюза в хаки и с опаской чуть подвинулся на стуле, работая локтем, упертым в стойку, как рычагом.

— Хотите еще что-нибудь? — спросила его Сесили.

— Я? Нет, пожалуй, нет.

— Хайль Гитлер, — сказал Хьюз с очень серьезным видом.

Австриец некоторое время сидел, сохраняя таким образом лицо, а затем встал, выложил двенадцать долларов на стойку, и ушел.

— Всех клиентов мне распугаешь, — заметила Сесили, улыбаясь и пересчитывая купюры.

— Хочешь я его арестую? — предложил Хьюз. — Две бутылки — и ни цента на чай. Свинство. Негодник.

— Тогда знаешь что? Тогда я пойду сегодня на вечеринку, — заявила Сесили, стараясь говорить подчеркнуто равнодушно. — Я вчера купила новые босоножки. Хочешь посмотреть?

— Хочу.

Сесили обошла стойку, встала перед Хьюзом, и сделала пируэт. Ноги у нее сохраняли, несмотря на тщательный педикюр, подростковую неловкую угловатость. Ступни и пальцы были длинные. Босоножки имели каблук, выглядели вульгарно, и совершенно ей не шли.

— Очень красиво, — сказал Хьюз.

Она запрыгнула ему на колени (против правил заведения, не поощрявшего чрезмерно фамильярное общение персонала с клиентурой, но Хьюзу две недели назад довелось поговорить с ее начальством, и с тех пор Сесили располагала в заведении некоторыми привилегиями) и обвила ему руками шею. В кармане у него зазвонил мобильник. Коротко поцеловав Сесили, Хьюз вытащил телефон и посмотрел на опознаватель номеров. Придерживая подругу за талию, Хьюз сказал:

— Вперед.

— Чак?

— Нет, это общество культивирования папоротников.

Майк, тот самый, разговор с которым Хьюз давеча сымитировал перед Каменским, хмыкнул.

— Чаки, почему наблюдаемый переменил место?

— Это такая загадка? Не знаю, сдаюсь. Почему?

— Мне не до шуток. Мы его два месяца пасем, он всегда был дома. А тут вдруг выскочил, побежал, поймал такси, и уехал. Куда?

— К Дику Шайо.

— Блядь! У Дика Шайо — проходной двор, он там кого угодно может повстречать.

— Кто?

— Наблюдаемый. Его там могут убить, понимаешь? Или еще что-нибудь. Все откроется, все узнают, что его пасли.

— По-моему, о том, что и вы, и русские его пасете, не знает только он сам.

— Вот и не нужно, чтобы он знал. Зачем ему знать? Он и так бреется раз в четыре дня. Исчезнет — совсем зарастет. Ищи его потом среди раввинов в Боро-Парке. Что ты ему сказал, Чак?

— Пригрозил ему звонком.

— Куда?

— В твое заведение замечательное.

— Кошмар какой. Зачем?

— Он мне на ногу наступил и не извинился.

— Да, на тебя это похоже. Мог бы просто дать ему в морду.

— Я был при исполнении. На Сканка заведено дело. Все равно бы ваш наблюдаемый там не остался. Поэтому, переместив его, я оказал ему, и вам, и русским, и вообще всему свету, неоценимую услугу, и тем не менее все почему-то недовольны. Также, я не мог дать ему в морду потому, что он в два раза тяжелее меня. Я не прошел курс в вашем заведении, где учат эффективно калечить людей, и после дачи в морду мне пришлось бы вытаскивать пистолет и, возможно, даже применять его.

— Не треплись, Чак. Наблюдаемый знает, что Сканка арестовали?

— Да. Если вышел из дома — знает, поскольку проходил через гостиную, и, следовательно, многое видел.

— Ну, хорошо. В общем-то, ты действительно оказал нам всем услугу.

— Да.

— Нет, я не об этом. Дело в том, что пять минут назад какие-то кретины ворвались в квартиру Сканка и разнесли ее всю на хуй. Очевидно, искали наблюдаемого.

— Это уже после того, как мои коллеги и Сканк уехали?

— Да. Что, испугался?

— Хмм. Знаешь что, Майк? На вашем месте я бы поставил человек десять охранять Каменского.

— Сперва надо выяснить, кто за ним гоняется. Спланируем засаду.

— А что, есть сомнения по этому поводу?

— Может, это мафия.

— Кубинская? Итальянская?

— Русская.

Хьюз засмеялся.

— Идиоты.

— А?

— Русская мафия не может за ним гоняться. Никак не может.

— Почему? — удивился Майк.

— Потому что он сам — всем мафиям мафия. Он может купить десять русских мафий.

— Но тогда…

— Это люди Кречета.

— Ты знаешь, кто такой Кречет? — еще раз удивился Майк.

— Я много чего знаю. К примеру, был такой Макиавелли. Знаешь такого?

— Слышал. Я их путаю — Макиавелли и Дизраэли. Ты интересовался… ты…

— Тепедию обсуждали по всем каналам, особенно после ареста второго члена триумвирата. Есть интересный аспект — ни одной фотографии Кречета нигде. Ни одной. Остальные двое — со всех углов и во всех видах. А Кречет — нет его. Несмотря на то, что он шесть месяцев сидел — казалось бы, должны быть хотя бы тюремные профиль и фас. Ан нет.

— Так ты думаешь…

— У Кречета какой-то счет к Каменскому. Каменский, он же ваш наблюдаемый, что-то знает. Поэтому пасите его плотно — мой вам совет. Охраняйте тщательно. Если он вам нужен.

— Почему бы русским этим не заняться?

— Подумай, Майк.

— Ну?

— Нет. Ты, лично — подумай.

— О чем?

— Русские дали ему пересечь границу. С поддельным паспортом. Двух других арестовали, одного с помпой, другого выпустили под залог, равный годовому бюджету Бельгии. И скоро снова посадят. А Каменскому дали сбежать.

— Ну?

— Возможно, не хотели, чтобы Кречет мочил его на территории России.

— То есть…

— То есть они не против, чтобы он замочил его на территории Америки. Поэтому — паси его, Майк, паси.

— Но если русским выгодно, чтобы его убрали…

— Им не выгодно, им все равно.

— Тогда зачем же мы стараемся?

— Затем, что завтра им станет не все равно, и ты получишь повышение.

— С чего ты взял? Что тебе известно? Выкладывай.

— Меньше, чем тебе. Но видишь ли…

— Ну?

— Вы там в своем штабе, а русские в своем, целый день таращитесь в мониторы. У вас камеры развешены по всему миру, спутники не дремлют. Всю информацию вам поставляют компьютеры.

— И что же?

— А то, что вы разучились мыслить логически. Факты существуют для сопоставления, и выводы делаются не из фактов, а из результатов сопоставлений. Я почти не имею дела с камерами, у меня половина работы в Испанском Гарлеме, где камеру вешать нельзя.

— Почему?

— Потому что ее через десять минут либо разобьют, либо спиздят, как не прячь.

— Чаки, ты уверен…

— Перестань пиздеть и выставляй этому невеже охрану. Сегодня ближе к полуночи я приеду к нему на чай с пирожками, скажи там своим, чтобы меня на лестнице не ущемляли в правах.

Вложив мобильник в карман, Хьюз критически осмотрел Сесили, сидящую у него на коленях, взял ее за предплечья, соскользнул вместе с ней на пол и произвел в обнимку с подругой несколько танговых па. Сесили засмеялась заливисто.

— Завтра в восемь, — сказал Хьюз. — Приходи ко мне, и будешь ты в моей власти, и познаем мы блаженство взаимных объятий, на скромное ложе мое взгромоздившись сладострастно.

Теперь он все-таки спустился в метро и проехал две остановки. Три — было бы ближе, но Хьюз недолюбливал ситуации, когда едешь дальше места назначения, а потом надо возвращаться пешком. Это как идти назад. Глупо. Поэтому вышел он не у Верди Сквера, а у Восемьдесят Шестой, где высился на западной стороне ансамбль из трех зданий — бордовый кирпич и светло-серый известняк — выполненный под знаменитый в кругу архитекторов прошлого два парижских дома, кои от стрелки Сите отделяет Пон Нёф — только в три раза выше. И продолжил путь вниз по Бродвею — не туристскому, псевдо-театральному, но жилому, уютному. По мере приближения к Ансонии здания становились все выше, все массивнее, магазины и забегаловки все чище. Переходя двухстороннюю Семьдесят Девятую, Хьюз бросил взгляд вправо и вспомнил, что в смежном с главным молельным залом псевдоготической церквы на углу Вест Энд давали вчера «Любовный Напиток» Доницетти, и что он намеревался, несмотря на излишне наглую дороговизну билетов, заглянуть и послушать. Он еще раз подумал — хорошо это или плохо, что некоторые церкви имеют зрительные залы и позволяют малым труппам их использовать, и решил, что все-таки хорошо.

Купив в овощной лавке на углу грушу, он на ходу стал ее есть, рассчитывая под занавес оставить в мыслях окружающих образ — «скинхеды обычно питаются грушами».

Доев грушу, он повернул направо и очутился перед домом номер двести тридцать пять по Вест Семьдесят Пятой. Хлопнув фамильярно ладонью по одной из четырех гранитных колонн полукругом, поддерживающих известняковый портик, Хьюз бодро вошел в вестибюль. Негритянка, исполняющая за конторкой с телеэкранами обязанности консьержки и связного одновременно, отпрянула было, но сразу узнала Хьюза и криво ему улыбнулась. Он любезно улыбнулся в ответ и, не дожидаясь лифта, стал подниматься по изящно, витком, загибающейся мраморной лестнице к себе на шестой этаж. Предпоследний.

Чак Хьюз беззаветно любил свою квартиру, в которой жил уже семь лет. Высокие потолки с полным декоративным антаблементом по периметру (с архитравом, фризом, и карнизом, в неоклассическом ключе) умиляли его сверх всякой меры, а выдающийся в улицу эркер (шестой этаж был последним этажом с эркерами, стена седьмого этажа следовала совершенно прямой линии карниза) располагал к тому, чтобы просто в нем стоять — и смотреть на улицу. Многие ставят в эркеры что попало — всякую дрянь, кресла, даже диваны, а то и письменные столы, и совсем уж невозможное — телевизоры. Дураки. Эркер — нависающая над улицей крепостная башня. Эркер — капитанский мостик вдумчивого нью-йоркера. Эркер — наблюдательный пункт. Эркер — радость и печаль, место воспоминаний и мечтаний.

Квартиру эту Чак Хьюз снял сперва за такие дикие деньги, что даже странно, как ему, тогда начинающему детективу, поверили, что он сможет за нее платить. Восемь десятых зарплаты! (Впрочем, детективы на то и детективы, чтобы знать нужных людей — проверяющий, работавший на домовладельца, вовремя получил взятку). После этого Хьюз, заранее продумавший всё на несколько ходов вперед, затребовал через несколько инстанций документацию, доказывавшую, что предыдущий жилец жил в квартире без малого сорок лет и по выезде месячная плата составляла (согласно городскому закону о контроле на повышение квартплаты) семьсот долларов. Согласно тому же закону, домовладелец не имел права поднять плату выше, чем на тридцать процентов. С этими документами Хьюз явился в кабинет домовладельца, показал договор, документы, и бляху, и попросил договор переписать. Поняв, что имеют дело с человеком в высшей степени серьезным, делопроизводители домовладельца сделали так, как просил Хьюз. И теперь, семь лет спустя, он платил за квартиру с одной спальней в два раза меньше, чем остальные обитатели таких же квартир в этом доме.

По традиции Хьюз заступил в эркер, открыл окно, отошел на шаг, и показал язык Ансонии, величественно возвышающейся над Верди Сквером в одном квартале к югу. Да, Хьюз не отказался бы жить в Ансонии. С людьми, которые отказались бы жить в Ансонии, вообще нельзя иметь дело — они ведь ненормальные, эти люди, неизвестно, чего от них ждать в следующий момент. Но и его собственная, Хьюза, квартира была очень даже ничего. Никаких шуток. Очень даже. Весьма.

В углу помещался кабинетный рояль. Хьюз не умел играть на рояле, но считал, что в приличном доме должен наличествовать хоть какой-нибудь инструмент, а рояль принадлежал к семейству самых элегантных инструментов. Время от времени Хьюз приглашал к себе знакомых — и шансы быть приглашенным часто зависели от умения кандидата играть на рояле. Так что рояль выглядел достойно и солидно — а не по-сиротски, как выглядят рояли, на которых никто никогда не играет. Также в гостиной помещались два роскошных антикварных кресла, приобретенных по случаю на барахолке и отреставрированных собственноручно (он очень тщательно это скрывал от всех гостей) хозяином квартиры. Остальная мебель была стандартно-обычная, функциональная. В спальне (просторной, по стандартам города) чуть ли не половину помещения занимала гигантская кровать. В ванной умывальные приспособления были времен Арт Деко — в ванне можно было сидеть, выпрямив спину вертикально, и все равно вода доходила до шеи. При этом сама ванна помещалась не у стены, а по центру помещения, что весьма импонировало Хьюзу.

Скинув с себя одежду и сунув ее в плетеный хампер, Хьюз протопал в ванную и включил душ. Душевая клеенчатая занавесь обрамляла ванну по овалу целиком, и это тоже было весьма приятно.

Нежась под душем, Хьюз напевал какую-то древнюю (как он думал) русскую песню:

Слуха у Хьюза не было.

Вообще-то, люди, начисто лишенные музыкального слуха, очень редки, и Хьюз к ним не принадлежал. Просто музыкальная память его подернута была рябью, как поверхность озера в ветреный день и страдала приблизительностью — он не всегда был уверен, правильную ли ноту помнит, и — отдельно — правильно ли поет, или мычит, ноту, которую помнит. В связи с этим в музыке он разбирался плохо, несмотря на то, что музыка его интересовала, и даже очень. В процессе слушания музыки ему часто хотелось что-то уточнить, кого-нибудь спросить — но кого? Увы, по поводу «знаний» всеми уважаемых «экспертов» у детектива Чака Хьюза не осталось к тридцати четырем годам жизни никаких иллюзий — и это в добавление к тому, что малость и нерешительность своих познаний в музыке Хьюз старался от окружающих скрывать. Почему-то. Комплексовал.

Помывшись, Хьюз тщательно вытерся толстым полотенцем, почистил зубы, надел стильный костюм и модные в этот год ботинки с нарочито тупыми носами. И чинно спустился на лифте в вестибюль.

Шествуя через Верди Сквер, он озорно посмотрел налево и вверх — туда, где с высоты пьедестала-колонны созерцал перспективу Бродвея великий итальянец. Четыре персонажа его опер, расположенные вокруг колонны по частям света, вид сегодня имели какой-то выжидательный — может быть, думали, что Хьюз сейчас что-нибудь такое выкинет, памятуя, небось, о давешнем приключении в мексиканской забегаловке.

Познакомиться бы с какой-нибудь состоятельной старушкой, подумал Хьюз. И ходить с ней — то в концерт, то в оперу. Сказать ей, к примеру, что я гомосексуалист. Состоятельные старушки имеют слабость к гомосексуалистам. Для пущей убедительности надеть какой-нибудь, черт его знает, шарф длинный, и время от времени изящно выгибать запястье, и говорить тонким голосом. И всё бы мне эта старушка рассказывала про музыку, и все бы объясняла, и я бы не стыдился ее спрашивать, и не боялся бы казаться немузыкальным дураком.

Так рассуждая, он прошел мимо Линкольн-Центра, откуда ему призывно посветили огнями, отраженными в фонтане (чуть ли не по очереди) — Сити-Опера, Метрополитан-Опера, и Аври Фишер. Не сегодня, ребята, подумал Хьюз. Сегодня у меня свидание с другим музыкальным заведением.

Круг Колумба недавно отделали, подчистили, прихорошили — замечательно, надо отдать им должное. Красивая подсветка, эффектный мрамор, удобно стоят скамейки, фонтаны дугами очень удачно сочетаются с колонной. И даже два новых небоскреба полукругом справа, почти полностью из стекла, не нарушают гармонии. Ну! В кои-то веки планировщики не испортили, но дополнили. Возможно, первый такой случай со времен Второй Мировой.

А, собственно, почему так называемые музыкальные эксперты такое говно? О чем не спросишь — нет, так нельзя ни говорить, ни думать, ты ничего не понимаешь. Чего я не понимаю? Вот, к примеру, мне сказали, что у Оффенбаха есть одна только серьезная вещь — «Сказки Гофманна», а остальное — несерьезно, не музыка, а так, типа попсы. Но вот я слышал недавно «Парижскую Жизнь» в концертном исполнении, в том же Аври Фишере, и мне ужасно понравилось. И, по-моему, гораздо лучше, чем «Сказки». Веселее и мелодичнее. А вот, скажем, фортепианный концерт Шуманна — скука. Чего в нем такого находят? Может быть, все эти эксперты — просто тупые бюрократы? Во всех областях человеческой деятельности нынче толстые слои бюрократии. Без них нельзя — это понятно. Один профессионал на сотню бюрократов — а то где ж найти столько действительных профессионалов, когда кругом столько народу — на всех не хватит. А позиции надо заполнять кем-то, иначе укоротят бюджет.

Так размышляя, он дошел до цели сегодняшнего похода. Массивный, тяжеловесный Карнеги Холл на углу Пятьдесят Седьмой и Седьмой Авеню уже осветили вечерним прожектором с крыши противоположного дома. Подарок сорящего деньгами купца своему городу. Впрочем, старик Андрю незадолго до смерти раздал все свои деньги — в основном на разную благотворительность, включая искусство.

Войдя под своды мраморного вестибюля, Хьюз осмотрелся, подмигнул билетерше (та засмущалась, хотя, вроде бы, должна быть ко всему привычна), и проследовал в зал.

Сидя в кресле третьего яруса, Хьюз прочел программку, узнав мимоходом, что, оказывается, Клод Дебюсси, несмотря на «переливающиеся пассажи и фигурации, использование параллельных аккордов, не являющихся гармониями, но, скорее, аккордными мелодиями, битональный аккомпанимент и безмостовые модуляции» писал «математически структурированную музыку».

Хьюз вздохнул. Да, состоятельная старушка тут пришлась бы очень кстати. Хотя — кто его знает? Кто может гарантировать, что большинство таких старушек не принадлежит к славной плеяде именно таких «экспертов»? Что такое фигурация? Безмостовая модуляция — это понятно, это, стало быть, смена тональности без переходного аккорда, который подготавливает ухо к переходу. А что такое битональный аккомпанимент? Ну, послушаем, может и поймем чего-нибудь.

Но ничего понять ему в тот вечер (во всяком случае в отношении музыки) так и не удалось. Опера «Пеллеас и Мелисанда» в концертном исполнении отказалась дико скучной и пустой, и было видно, что другим тоже скучно, и, возможно, скучно даже исполнителям.

Наскоро поев в дайнере на Восьмой Авеню, Хьюз поймал такси и отправился на нем к Дику Шайо в Испанский Гарлем. Шофер не хотел ехать в Испанский Гарлем, и пришлось показать бляху, поскольку времени на споры с шоферами не осталось.

Возле дома Дика Шайо сгрудились шесть полицейских машин с включенными мигалками, одна черная машина с портативной мигалкой, и машина скорой помощи, с работающей мигалкой. Толпа латиноамериканцев окружала все это автомобильное столпотворение.

— Привет, — услышал Хьюз за спиной голос Майка. — Ты что это так вырядился? Похороны только завтра.

Хьюз обернулся.

— Это он?

— Ага, — подтвердил Майк.

— Я же посоветовал вам его охранять!

— Посоветовал. Но, видишь ли…

— Ты потерял адрес! — понял Хьюз. — Блядь! Признавайся. Потерял?

Он пожал плечами.

— Пока выясняли адрес…

— Понятно, понятно, — Хьюз отошел к стене и оперся на нее плечом. — Чтоб вас всех…

— Чак, не драматизируй.

— В него стреляли?

— Да. Зашли в квартиру. Дик попался под руку, ему досталось, но не очень сильно.

— Подкинь меня до дому.

— Остановимся в каком-нибудь баре? — предложил Майк.

— Пьяница, — со злостью сказал Хьюз. — Завтра встретимся. Мне нужно выспаться. Завтра, но не в баре.

— Может, пригласишь меня к себе? Пока ты будешь укладываться, я чего-нибудь выпью, и мы чего-нибудь обсудим. Поскольку дело вроде срочное.

— Уже нет. Впрочем… Ты умеешь играть на рояле?

— Нет. А что?

— Тогда подкинь меня до дому и езжай спать. Сегодня я с тобой разговаривать не намерен. А завтра, может быть, нефть кончится и наступит совсем другая жизнь. В Новгороде.