"Борис Годунов (киносценарий)" - читать интересную книгу автора (Мережковский Дмитрий Сергееевич)VIII. ДопросУтренний луч солнца, сквозь круглые, в свинцовом переплете, грани оконной слюды, попадает на обитую голландской кожей стену, захватывая лысину Шуйского. Он сидит за столом, что-то пишет. В дверь постучали. Вошел дьяк Ефимьев, поклонился в пояс. – По твоему, боярин, приказу, двух с Патриаршего двора колодников привели. – Ладно, веди их сюда, – сказал Шуйский, не отрываясь от письма. – Обоих? – Нет, одного, молодого. – Подойди – Ближе, ближе. Кто ты таков? – Чудовской обители инок Григорий. – Роду какого? – Галицких детей боярских Смирных-Отрепьевых. – Живы отец-мать?[21] – Померли. – Есть родня? – Был дядя, тоже помер.[22] – Значит, сирота? – Кроме Бога, никого. – Зачем в монахи пошел? – Душу спасать. – Слушай, Григорий, мне тебя жаль. Чудовский о. игумен пишет, что был-де ты всегда жития доброго, что ж это тебе попритчилось? Как тебе в ум вступило, будто ты – царь на Москве? – Сам не знаю, – глухо проговорил Григорий. – Морок бесовский. Чай и от вина. Отродясь не пил. А как первую чарку выпил, ума исступил, что говорил – не помню. – Ну-ка, вспомни… Было тебе какое виденье?.. Эх, дурачок! Аль не видишь, что я тебе добра желаю? Может, и вызволю. Только все говори, запрешься – прямо отсюда в застенок. Там тебе язык-то сразу не вырвут, а сначала плетьми, да каленым железом развяжут. Так уж лучше добром, Ну-ка, сказывай, было видение? – Было, – вымолвил Григорий. – Какое? – Лестница, будто крутая… и я по ней всхожу. Все выше, да выше, а внизу Москва… народ на площади… Я как сорвался, да полетел – и проснулся. – А лестница куда? – На… на башню. – Ой ли? Не на престол ли царский? – Да, будто и на престол. – А на нем ты? – Я. – А что царевич Димитрий, может, жив, – начал Шуйский, – что другого младенца зарезали, – слышал о том? – Слышал. – И верил? – Коли верил, коли нет. – А теперь? – Теперь как скажешь, так и поверю. – Ишь какой прыткий, – засмеялся боярин. – Хочешь на меня взвалить? А, может, и я… коли верю, коли нет… – Родинка! Родинка! На том самом месте, как раз! Что ты, что ты на меня так смотришь? Что дрожишь?.. – Кто ты таков?.. Кто ты таков? Откуда взялся? Али и впрямь… – Пей, пей, – поднес ему Шуйский ковш ко рту, приподнимая голову. – Да чтой-то опять с тобой содеялось? Часто ли так? Уж не падучая ли, оборони Боже, как у… того? Ножичком-то, слышь, играючи, младенец в падучей зарезался… – Что ты, что ты, сынок… – хлопотал вокруг него Шуйский. – Все ладно, отпущу сейчас. Ну-ка встань, дай помогу, вот так. Отдохни. – Ты прости, боярин. Я, кажись… – Ништо, ништо, родной. – прервал Шуйский. – Все ладно, отпущу сейчас, только вот допишу… – Грамотку отдай отцу игумену. Небось, никто тебя не тронет. Три денька поживи в обители, а я погадаю, подумаю: может, совсем отпущу, а, может, опять позову… – Только смотри у меня, смирно сиди, ни шагу никуда из кельи, три дня! Слышишь? Понял? – Понял. – Инока честного Григория в Чудов отвези и сдай отцу игумену с рук на руки. Инок сей честной неповинен ни в чем, злые люди поклеп на него взвели. Смотри же, чтоб никто ему обиды не чинил. Ты мне за него головой отвечаешь. – Слушаю. А с другим как же? – И того отпусти, – решил он. – Ну, ступайте с Богом. – Стой, погоди. – Веришь, что Богу все возможно? – Верю, – прошептал и Григорий. – То-то, верь. Как знать, сон-то, может, и в руку. Чем черт не шутит. Ну, с Богом, ступай, Гришенька-Митенька… |
||
|