"Джон Стюарт Милль. Его жизнь и научно – литературная деятельность" - читать интересную книгу автора (Туган-Барановский Михаил Иванович)

Глава VII

Философская и научная деятельность Милля.

Генри Томас Бокль, известный автор «Истории цивилизации Англии», говорит в одной из своих статей, что если бы из величайших мыслителей Европы был составлен суд присяжных для решения вопроса, кто из всех современных писателей больше всего сделал для успехов знания, то они не усомнились бы назвать имя Джона Стюарта Милля. Эта высокая оценка значения литературной деятельности Милля, без всякого сомнения, значительно преувеличена; многие современные писатели и ученые оставили после себя более глубокий след в истории человеческой мысли, проявили в своих сочинениях больше смелости и творческой силы, чем знаменитый автор «Системы логики» и «Политической экономии». Достаточно назвать Огюста Конта, творца позитивной философии, чтобы убедиться в том, что пальма первенства не может быть присуждена Миллю. В противоположность Конту Милль не создал новой школы и не выработал законченной философской системы. Он сам был последователем других, более оригинальных мыслителей и развивал те идеи, которые были открыты его предшественниками. Но он, более чем кто-либо другой, содействовал распространению во всем цивилизованном мире правильного понимания духа современной науки, возникшей на почве изучения природы.

Сочинения Милля, написанные прекрасным, живым языком, пользуются в настоящее время такой популярностью, которая лучше всего свидетельствует о громадном значении трудов Милля в истории умственного развития нашего времени. О распространенности его сочинений можно судить по количеству изданий их на английском языке. Так, до 1885 года «Система логики» выдержала 10 изданий, «Начала политической экономии» – 8, «Рассуждения о философии Гамильтона» – 5, «О подчиненности женщин» – 4, «О свободе» и «Утилитарианизм» – 3 издания и т. д. Кроме того, надо принять во внимание, что сочинения Милля переведены на все европейские языки (на русском языке, например, «Начала политической экономии» выдержали два издания), – и тогда мы убедимся, что произведения этого замечательного писателя должны были обладать какими-нибудь редкими и даже исключительными достоинствами, чтобы до такой степени завоевать себе симпатии читателей Англии и всего континента.

Предметом исследования Милля была психическая жизнь человечества в самом широком смысле этого слова. Изучение психических процессов отдельной личности служило ему основанием для разработки социальных вопросов: жизнь индивидуума и общества – вот постоянная тема сочинений Милля. Он был убежден в том, что социальная наука не может иметь самостоятельного характера и что законы социальных явлений могут быть открыты только тогда, когда мы поймем явления, происходящие в душе отдельного человека.

Главной задачей нашего времени Милль считал построение социальной науки. Мы видели при описании его жизни, что надежда сделаться реформатором человечества была мечтой его юности. В зрелом возрасте Милль не ставил себе таких высоких и неосуществимых задач; он убедился, что великая социальная реформа есть дело далекого будущего и что прежде чем приступить к ней, нужно поставить на научную почву изучение естественных явлений, открыть те законы, которым человеческое общество, так же, как и все в мире, подчинено с роковой необходимостью. Нужно создать социальную науку, и это становится для Милля новой целью жизни.

Прежде чем приступить к исследованию какого-либо явления, необходимо знать, каким образом, при посредстве какого метода мы должны вести исследование, чтобы прийти к истинным результатам. Самое логическое и правильное умозаключение не приведет нас ни к чему, если мы будем исходить из неправильных посылок. Поэтому построение социальной науки невозможно до тех пор, пока не будет установлен метод исследования социальных явлений. Если бы даже нам удалось открыть истинные законы социального строя, то мы лишены всякой возможности доказать их справедливость, пока нам недостаточно известно, что должно служить основанием для доказательства. Возьмем, например, спорный вопрос о преимуществах свободной торговли. Противники теории Адама Смита ссылаются обыкновенно на опыт тех стран, которые облагали высокими пошлинами ввозные товары, производимые также внутри страны, и достигали при этом большого благосостояния. Так поступала Англия до середины текущего столетия, так поступал во Франции Кольбер, создавший в короткое время цветущую промышленность в стране, носившей до этого времени преимущественно земледельческий характер. Могут ли эти примеры опровергать теорию свободной торговли? Следует ли выводить социальные законы из наблюдения исторических фактов, как утверждают многие историки, в том числе и Маколей? Или же правы экономисты школы Смита и Рикардо, которые при построении своей теории исходят из немногих общих посылок и заботятся только о том, чтобы их посылки были верны и умозаключения построены согласно законам логики? Пока эти вопросы не решены удовлетворительным образом, разногласия среди ученых, изучающих социальные явления, не могут прекратиться, и социальная наука будет оставаться в таком же хаотическом состоянии, как и прежде.

Таким образом, Милль пришел к мысли, что прежде чем приступить к построению науки об обществе, необходимо исследовать логические процессы вообще, определить характерные черты методов, при помощи которых современная наука достигла таких блестящих результатов в области изучения природы. Самое замечательное произведение Милля – «Система логики» – было посвящено этим вопросам.

Прежде всего, что такое логика, каково ее содержание? Все прочие науки изучают определенную область явлений природы, а логика имеет своим предметом сами науки, она исследует сам процесс умозаключений, из которых слагаются наши знания. Изучением мыслительных процессов занимается не только логика, но и психология – однако между этими двумя науками есть одно коренное различие. Психолог стремится узнать законы, по которым в нашем духе возникают и группируются идеи, а логик ограничивает свою задачу определением того, насколько истинны или ложны исследуемые им умозаключения. Для логики процесс умозаключения есть данный факт, происхождением которого она не интересуется. Ее дело сделано, если она установила ясные и точные правила, с помощью которых всегда можно отличить истину от лжи, доказать, верно или неверно данное умозаключение. Другими словами, «логика есть теория доказательств».

Итак, прежде всего, что же доступно нашему познанию? Возьмем любое суждение о конкретном или абстрактном предмете, например, суждение «это яблоко вкусно», и попробуем определить, в чем заключается реальное содержание утверждаемой нами мысли. Говоря об этом яблоке, мы подразумеваем совершенно определенный предмет, который производит известного рода впечатление на наши органы чувств. Яблоко имеет круглую форму, то есть мы не замечаем в нем никаких углов при рассматривании его со всех сторон; оно окрашено в желтоватый или розоватый цвет, другими словами, мы испытываем ощущение желтого и розового цвета, когда на него смотрим; оно обладает некоторым весом, в этом мы убеждаемся по тому, что, когда мы берем яблоко в руки, мы испытываем ощущение тяжести; оно твердо и гладко – при надавливании на яблоко мы встречаем известное сопротивление, и так далее. Мы видим, что все наше понятие о яблоке слагается из различных ощущений, совокупность которых и составляет то, что мы обозначаем этим словом. Во всем понятии не оказалось никаких других элементов. Правда, мы уверены в том, что помимо этой совокупности ощущений существует и нечто реальное вне нас, вызывающее в нас эти ощущения. Но, говоря это, мы утверждаем существование таинственного «нечто», которое всегда будет определенным образом действовать на нас, как только оно войдет в соприкосновение с нашими органами чувств. Единственное, что мы можем знать о яблоке – это те ощущения, которые оно в нас вызывает.

Мы говорили, что яблоко вкусно. Ко всем прочим, уже известным нам свойствам яблока мы прибавили новое – приятный вкус. Последним словом мы определяем ощущения, которые мы испытываем, когда едим яблоко. Следовательно, и подлежащее, и сказуемое разбираемого нами предложения относятся только к нашим ощущениям.

Всякое суждение о внешнем мире, обо всей вселенной, которую мы видим, слышим, осязаем и т. д., имеет такой же характер, как и только что разобранное нами. Что бы мы ни утверждали относительно всего мироздания или его части, все сводится в конце концов к ощущениям. Но, может быть, мы знаем больше относительно самих себя, нашего внутреннего мира? Внимательный анализ показывает, что и в этом смысле наше знание не более глубоко.

Мы сознаем мысли, чувства, желания, которые наполняют нашу душу. Но что такое представляет сама наша душа, независимо от всех ее проявлений, – это нам так же мало известно, как и вопрос о том, что такое внешний мир. Относительно своего «я» мы тоже должны довольствоваться скудным познанием своих душевных состояний, не пытаясь проникнуть в сущность вещей.

Итак, все наше знание основывается на опыте, на фактах, ибо ощущения, испытываемые нами под влиянием различных причин, и составляют то, что мы называем фактами.

Само абстрактное суждение представляет собой не что иное, как сложное выражение соотношения между фактами. Мы знаем только факты, и все наши рассуждения сводятся к тому, что мы на основании известных фактов заключаем о неизвестных. Истина есть согласие с фактами и, следовательно, единственный критерий истины есть опыт.

Это положение есть краеугольный камень всей философии Милля. Ему случалось в течение своей жизни изменять взгляды на многие философские вопросы, но относительно этого пункта он был совершенно непоколебим и не вступал ни в какие компромиссы с противниками. Вопрос о критерии истины он признавал основанием всякой философской системы; кто утверждал существование другого критерия, тот, по его мнению, принадлежал к метафизической школе.

Но помимо чисто философского значения правильного разрешения вопроса о критерии истины, Милль приписывал ему громадное нравственное влияние на характер человека и был глубоко убежден, что в общественной жизни только те могут настойчиво и энергично бороться с устарелыми учреждениями, основанными на принципе авторитета, кто по своим философским убеждениям отрицает сверхчувственное происхождение знания. Учение о врожденных идеях казалось Миллю прочной опорой всяких политических и религиозных предрассудков, и потому он думал, что социальная реформа сделается возможной только когда в области философии будет твердо установлен принцип опытного происхождения всего нашего знания.

Идеалисты и метафизики, несогласные с этими взглядами, ссылаются обыкновенно на пример математических аксиом, истинность которых познается помимо всякого опыта, а отрицание которых представляется нам совершенно немыслимым. Так, например, геометрическая аксиома, что «две прямые линии не могут заключать пространства», не могла возникнуть из опыта по следующим причинам: во-первых, опыт никогда не мог нас убедить, что две прямые линии, продолженные на громадное расстояние – тысячи и миллионы верст, не пересекутся более одного раза, ибо такого опыта мы никогда не делали; во-вторых, мы вовсе не нуждаемся в опыте, чтобы убедиться в истинности этой аксиомы: нам для этого достаточно воспроизвести две прямые линии в своем воображении; в-третьих, истины, выведенные из опыта, никогда не кажутся нам необходимыми. Так, например, мы из ежедневного опыта убеждаемся, что после ночи всегда следует день, и, несмотря на это, мы легко можем представить себе, что ночь будет продолжаться неопределенно долгое время и день никогда не наступит. Между тем попробуем отрицать математические аксиомы – попробуем представить себе, что две прямые линии заключают собой пространство, и мы немедленно убедимся в полной невозможности вызвать в своем уме требуемое представление. На основании всего этого идеалисты утверждают, что наше знание математических аксиом не вытекает из опыта, а прирождено нашей познавательной способности.

Возражение это очень серьезно и всегда составляло твердыню идеализма. Милль прекрасно сознавал важность неприятельской позиции и направлял все силы своей аргументации, чтобы выбить из нее врага. Он должен был согласиться с идеалистами, что воспроизведение геометрических фигур в воображении совершенно заменяет геометрический опыт. Это зависит от простоты и несложности пространственных восприятий, к которым мы привыкли с раннего детства; постоянно испытываемые нами впечатления времени и пространства воспроизводятся нами в воображении лучше, чем все остальные впечатления внешнего мира. Поэтому относительно математических аксиом внутренний духовный опыт с полным успехом может заменить действительные наблюдения.

Геометрическая фигура, которую я рисую в своем воображении, совершенно подобна такой же фигуре, нарисованной на бумаге, и с одинаковым успехом может служить основанием для моих выводов. Правда, мы никогда не видели двух прямых линий, продолженных на миллионы верст, но чтобы убедиться, что они не заключают пространство, нам не нужно следить за ними на громадные расстояния; достаточно перенестись мысленно в ту точку, где они пересеклись во второй раз, чтобы ясно увидеть, что линии перестали быть прямыми и изогнулись.

Наконец, что касается утверждения идеалистов относительно немыслимости отрицания аксиом, то оно, по мнению Милля, основано на малом знакомстве с историей человеческой мысли. Многое из того, что мы считаем теперь мыслимым, признавалось немыслимым для наших предков, и наоборот. Так, например, в средние века против шарообразности Земли выставляли следующий аргумент: если бы Земля была шарообразна, то существовали бы люди, обращенные к нам ногами; они должны были бы ходить вниз головой, а это признавалось немыслимым. Теперь мы знаем, что антиподы существуют, и не видим в этом ничего немыслимого. Милль приводит еще несколько подобных примеров для доказательства своей мысли. Он объясняет психологическую невозможность отрицать математические аксиомы тем, что в нашем уме образовались прочные и неразрывные ассоциации представлений времени и пространства, от которых мы освободиться не в силах.

Таким образом, все наше знание исчерпывается знанием фактов. Каким же путем мы можем открывать новые истины, восходить от известных фактов к неизвестным? Средневековая логика признавала только один такой путь – силлогизм.

Силлогизм – это цепь умозаключений, построенных по известному типу: большая посылка содержит в себе какое-нибудь общее положение относительно целого класса явлений, например, «все люди смертны»; меньшая посылка констатирует принадлежность к этому классу какого-либо отдельного явления, например, «я – человек»; вывод состоит в том, что отдельному явлению приписываются свойства класса, например, «я смертен».

Но узнаем ли мы при помощи силлогизма что-либо новое? Когда я говорю, что все люди смертны, то этим я утверждаю смертность Ивана, Петра, Андрея – словом, смертность каждого человека, в том числе и меня самого; следовательно, вывод «я смертен» с самого начала заключается в большой посылке, и мы не подвинулись ни на шаг в открытии истины. Если только признать, что задача силлогизма заключается в том, чтобы открывать в особи свойства, известные нам относительно целого класса, то силлогизм обратится в пустую игру слов, ненужную тавтологию, замену одного выражения другим.

Между тем в действительности это не так. Хотя формально основанием силлогизма служит большая посылка, в сущности, мы исходим совсем из другого. Большая посылка играет роль записной книги, куда мы для памяти заносим свои впечатления. Когда нам нужно сделать вывод относительно какого-нибудь отдельного случая, мы вынимаем книжку и справляемся с ее содержанием.

Так, например, когда я говорю, что я смертен, то истинным основанием моего умозаключения служит наблюдение, что все люди, жившие раньше меня, умерли. Другими словами, я делаю свой вывод не из общего положения, а из отдельных частных случаев, которые мне приходилось наблюдать или о которых я знаю со слов других людей. Итак, мы заключаем в силлогизме от частного к частному; большая посылка играет лишь вспомогательную роль при наших умозаключениях. Но мы можем прекрасно обходиться без ее помощи; животные, дети и люди малообразованные всегда заключают от частных случаев к частным, не облекая своих наблюдений в форму общих положений.

Мы видим, что и при силлогизме источником нашего знания все-таки остается наблюдение и опыт. Другими словами, всякому силлогизму должно предшествовать обобщение частных случаев, то есть индукция.

Разработка теории индукции составляет главную заслугу Милля. По форме силлогизм противоположен индукции; в первом случае мы нисходим от общего к частному, а во втором – восходим от частного к общему. На основании наблюдения отдельных явлений мы заключаем относительно целого класса, обобщаем частные случаи и получаем возможность предсказывать такие явления, которые были совершенно недоступны непосредственному наблюдению.

Этот процесс и называется индукцией. Существенным его признаком является то, что он всегда расширяет наше знание. Если мы констатируем известное свойство целого ряда особей на основании того, что мы их нашли у каждой особи в отдельности, то этот вывод не будет индукцией, а простой заменой одного выражения другим. Так, например, если мы заключим на основании изучения формы правления американских государств, что все самостоятельные государства Америки – республики, то наш вывод не будет шире посылок и потому не составит индукции.

Основанием индукции является наше убеждение в единообразии природы. Это убеждение человечество вынесло из всей совокупности своего многолетнего опыта. Каждый из нас знает, что достаточно наблюдать один раз явление при известных условиях, чтобы получить уверенность, что всегда, во всяком месте и во всякое время, будет происходить то же самое явление, если будут в наличности те же самые условия. Только эта уверенность дает нам возможность делать обобщения, открывать свойства класса явлений на основании наблюдения единичных случаев.

Но всегда ли мы имеем право обобщать частные случаи? У моего знакомого черные глаза. Следует ли из этого, что у всех людей глаза того же цвета?

Очевидно, что нет. Следовательно, обобщение не всегда возможно, и мы должны определить те условия, при которых оно делается орудием истины, а не источником заблуждений.

Научная индукция возможна только относительно явлений, между которыми существует причинная связь. Понятие причины есть краеугольный камень всей теории индуктивного процесса. Что же такое причина?

Относительно этого понятия существует целая литература. Каждая философская школа толкует его по-своему. Милль принадлежит к школе Юма и не говорит ничего о таинственной связи причины со следствием, которая занимает метафизиков. Для него «причина есть все неизменно предшествующее явлению, а следствие – все неизменно последующее… Настоящую причину составляют все факты, все условия, без которых не могло бы явиться следствие… Нет научного основания в различии, которое проводится между причиною явления и его условиями. Причина есть сумма всех условий, положительных и отрицательных, взятых вместе, совокупность явлений всякого рода, наступление которых неизменно сопровождается следствием».

Мы видим, что причиной исследованного явления Милль называет все другие явления, которые, по нашим наблюдениям, безусловно необходимы для того, чтобы оно наступило. Единообразие процесса, о котором мы только что говорили, проявляется в том, что одна и та же причина всегда производит то же самое следствие. Вся совокупность нашего знания, все научные законы основываются на этом предположении. Если нам удалось найти причины известного явления, то мы смело можем обобщать частный случай и утверждать, не опасаясь ошибки, что найденная нами причина всегда будет производить такие же явления, как и наблюдаемые нами в данном случае.

Когда причина открыта, тогда построить обобщение нетрудно, когда же причина нам неизвестна, тогда наша индукция может иметь лишь приблизительный характер и на нее нельзя много полагаться.

Так, например, все лебеди, которые водятся в Старом Свете, белого цвета; но из этого нельзя заключить, что не может быть черного лебедя, так как мы не знаем причинной связи между строением лебедя и его цветом. И действительно, черные лебеди были найдены в Австралии.

Вся трудность индукции заключается в том, чтобы найти причину исследуемого явления. Милль установил четыре метода, посредством которых возможно находить причины явления. Из этих четырех методов два имеют производный характер, и только два оставшихся действительно представляют из себя различные типы опытного исследования.

Первый метод, называемый Миллем методом согласия, основан на следующем правиле: «Если двум или более случаям исследуемого явления обще лишь одно обстоятельство и только в этом обстоятельстве все случаи согласуются, то оно и есть причина или следствие данного явления». К помощи этого метода весьма часто прибегают медики при определении причин болезни. Так был найден центр речи в мозгу человека: во всех случаях, когда наблюдалось расстройство речи, вскрытие констатировало определенное изменение в одном и том же участке мозга.

Указанное обстоятельство характеризовало все известные случаи нервных заболеваний, сопровождающихся расстройством речи, несмотря на то, что в других отношениях картина болезни имела самый разнообразный характер и соответственно с этим были также разнообразны анатомические изменения внутренних органов. Поэтому совершенно логично заключили, что причиной расстройства речи являются подмеченные изменения мозга, и таким образом было определено местонахождение нервного центра речи.

Метод согласия не может быть вполне надежным орудием открытия истины. Мы принимали, что обстоятельство, общее всем случаям исследуемого явления, есть его причина; в действительности это может быть и не так; одно и то же следствие может быть произведено различными причинами. Поэтому мы только тогда можем пользоваться методом согласия, когда можем исследовать много различных случаев, в которых известное явление происходит, ибо чем больше будет таких случаев, тем менее вероятно, что в каждом отдельном случае действует своя особая самостоятельная причина.

Этого недостатка лишен более совершенный метод разницы. Его правила Милль формулирует следующим образом: «Если случай, в котором явление наступает, и случай, в котором оно не наступает, согласуются во всех обстоятельствах, кроме одного, встречающегося только в первом случае, то обстоятельство, составляющее единственную разницу в этих двух случаях, и есть действие или причина исследуемого явления». Примеры этого метода так многочисленны, что на них не стоит останавливаться; ребенок, который пугается огня потому, что раз обжег палец, рассуждает по методу разницы: когда его палец был далеко от огня, он не чувствовал боли, но как только он прикоснулся к огню, он почувствовал боль; следовательно, причиной боли был огонь, потому что единственная разница обоих случаев заключалась в этом обстоятельстве.

Оба метода основаны на одном и том же приеме: чтобы найти причину данного явления, мы должны исключить все предшествовавшие явления, ничем с ним не связанные; для этой цели мы комбинируем несколько случаев, в которых явление наблюдается и не наблюдается, и путем отвлечения приходим к тому убеждению, что некоторые частные обстоятельства явления могут быть исключены; неисключимый остаток и есть причина. В сокращенной форме Милль так определяет правила обоих методов: метод разницы основывается на том, что все, не могущее быть исключенным, связано с явлением каким-либо законом. Метод согласия основывается на том, что все, могущее быть исключенным, не связано с явлением никаким законом.

Итак, оба метода индуктивного исследования основаны на исключении. Когда по каким-либо причинам исключение отдельных элементов рассматриваемого явления невозможно, то невозможно пользоваться индукцией. В природе большая часть явлений находится в такой тесной органической связи, что исключить из них какой-либо элемент значит разрушить все явление. Так, например, организм животного или растения представляет собой чрезвычайно сложный комплекс сил, находящихся в подвижном равновесии. Каждая из этих сил безусловно необходима для жизни. Если нам требуется изучить какое-нибудь сложное жизненное явление, например кровообращение, то индукция окажется совершенно бессильною открыть его причины, ибо кровообращение зависит одновременно от целого ряда сил: от давления эластических стенок сердца и сосудов, от силы тяжести, капиллярности мелких сосудов, атмосферного давления и т. д. Все эти силы действуют одновременно, и ни одну из них нельзя исключить, так как они существенно необходимы для жизни. Как же быть в подобных случаях, чем заменить индукцию?

Когда индуктивное исследование невозможно, то прибегают к помощи дедуктивного метода. Этот метод заключается в том, что составные элементы данного сложного явления изучаются порознь; каждая отдельная причина изучается особо, и, когда мы вполне уясним действия их всех, тогда при помощи умозаключения можно определить, какие следствия могут получиться, если все эти причины будут действовать совместно и одновременно. Если результаты умозаключения соответствуют действительно наблюдаемым фактам, то, следовательно, вывод сделан верно и мы открыли причину явления. Таким образом, дедуктивный метод слагается из трех частей: индуктивного исследования, вывода и поверки.

Самым блестящим примером дедукции можно считать знаменитое открытие Ньютоном причин движения небесных тел. Ньютон предположил, что планеты движутся под влиянием двух сил – центростремительной силы, приближающей планеты к Солнцу, и центробежной силы, удаляющей их от Солнца. Законы действия каждой отдельной силы были известны Ньютону из опыта; он вычислил движение планет под влиянием обеих сил, и оказалось, что действительность вполне соответствует результатам, полученным путем вычисления. Это совпадение доказало справедливость предположения Ньютона.

Дедуктивный метод составляет самое могучее орудие человеческой мысли. Особенное значение и важность этого метода заключается в том, что при выводе мы имеем возможность воспользоваться математическим приемом и сообщить таким образом нашему знанию природы точность и достоверность математики.

Поэтому наука только тогда достигает совершенства, когда она становится дедуктивной. Астрономия и физика достигли этой стадии, а прочие науки еще не вышли из состояния эмпиризма.

Перейдем теперь к нашей специальной задаче – определению метода социальных наук.

Явления, происходящие в человеческом обществе, отличаются от всех других явлений природы своей сложностью и разнообразием, но они точно так же могут быть предметом научного изучения. Если до сих пор сделано в этой области мало успехов, то это зависит, во-первых, от сложности задачи и, во-вторых, от того, что не разработан вопрос о самом методе исследования социальных явлений. На этом вопросе мы и должны остановиться.

Возможно ли открывать причины социальных явлений путем чистой индукции? Если бы мы захотели применить метод разницы к определению причин того или другого исторического события, то мы должны были бы подыскать два примера общественных состояний, сходных во всех отношениях, кроме того, которое составляет предмет нашего исследования. Нечего и говорить, что наши поиски остались бы без успеха, так как не существует двух народов, до такой степени похожих друг на друга, а один и тот же народ не остается одинаковым в разные исторические эпохи. Метод согласия еще менее подходит к нашей цели. Остается дедуктивный метод, который привел к таким блестящим открытиям в астрономии и физике.

Психология и другие науки исследуют элементарные факты человеческой души, социальная наука должна воспользоваться этими фактами для вывода законов их совместного действия, которые будут, вместе с тем, законами социальных явлений. Выводы, полученные таким образом, только в том случае могут быть признаны научными законами, если действительные факты вполне согласуются с ними.

Между всеми социальными явлениями существует известное взаимодействие, и потому нельзя изучать одну сторону общественной жизни совершенно независимо от остальных. Однако для облегчения исследования полезно выделить в особую науку изучение некоторых социальных явлений, которые зависят, главным образом, от немногих основных факторов; так, возможна особая наука о сельском хозяйстве, потому что хозяйственная деятельность человека подчиняется преобладающему влиянию одного психологического мотива – эгоизма. Но выводы, полученные нами при таком ограничении области исследований, будут, по необходимости, односторонними; это надо всегда иметь в виду, чтобы избежать очень распространенной между экономистами ошибки: отрицать влияние всех других факторов общественной жизни – права, нравственности, религии и т. д. – на законы народного хозяйства.

Наряду с отдельными общественными науками должна существовать общая социальная наука, названная Огюстом Контом социологией, устанавливающая закон взаимодействия всех социальных элементов. Главная задача социологии заключается в исследовании законов развития общества. Законы социального развития не могут быть открыты при помощи дедукции, так как человеческий ум не в состоянии проследить на целые тысячелетия влияние громадного количества факторов, от которых зависят общественные явления. Поэтому при историческом исследовании необходимо несколько видоизменить дедуктивный метод; то, что было поверкой, становится первым шагом исследования, а вывод играет роль поверки. Прежде всего, мы должны найти единообразие, правильность в последовательности исторических фактов, обобщить весь тот исторический материал, которым мы располагаем. Затем мы должны доказать, что наши исторические обобщения согласуются с законами человеческой природы. Это доказательство служит поверкой наших обобщений и придает им силу и значение научного закона.

Таким образом, общественные науки могут пользоваться двумя методами – дедуктивным и обратно дедуктивным, или историческим. Первый метод преимущественно применяется в политической экономии, второй метод был впервые сознательно употреблен О. Контом при построении новой науки об обществе – социологии, создание которой составляет главную задачу нашего времени.

«Система логики» есть наиболее глубокое и продуманное сочинение Милля. Нельзя сказать, чтобы эта книга проложила новые пути в области мысли или составила эпоху в истории философии и науки; даже в теории индуктивного процесса, составляющей, по общему мнению, самую ценную часть «Системы логики», Милль не был вполне оригинален и развивал те мысли, которые уже были высказаны многими другими, в особенности Гершелем в нескольких статьях, вышедших в свет незадолго до появления книги Милля. Тем не менее, Милль достойным образом завершил целый ряд мыслителей и ученых, выработавших общими силами систему эмпирической философии. Он был преемником таких крупных людей, как Бэкон, Локк и Юм, составляющих гордость английской нации, и при этом не был слепым продолжателем их дела, не преклонялся перед их авторитетом, но относился вполне самостоятельно к заимствованной от них философской системе. Милль воспользовался принципами эмпирической философии для построения общей теории науки, не вполне верно понятой Бэконом и его последователями. Под влиянием Бэкона среди английских эмпириков укоренилось мнение, что индукция есть единственное орудие открытия истины, что дедуктивный метод должен быть совершенно отвергнут точной наукой. Милль доказал несправедливость этого мнения, основанного на неправильном понимании сущности дедукции, и вместе с тем выработал законченную теорию индуктивного процесса, которая не оставляет желать ничего лучшего по ясности и последовательности мысли.

Слабее всего в «Системе логики» чисто метафизическая сторона. Последователи Канта вряд ли будут убеждены доводами Милля, что математические аксиомы имеют такое же происхождение, как и все остальное наше знание, основанное на опыте и наблюдении; то же самое можно сказать относительно сделанного Миллем анализа понятия причины, которое приводит его к парадоксальному предположению, что на какой-нибудь отдаленной планете могут происходить беспричинные явления, и так далее. Но каковы бы ни были метафизические основы «Логики» Милля, эта книга в редкой степени проникнута научным духом и содержит в себе глубокую и верную характеристику методов исследования природы. Благодаря этому она сразу приобрела такую популярность, которая вначале поражала самого автора, и по этой причине до настоящего времени эта книга остается незаменимой школой научного мышления.

Теория социальной науки, которой посвящены последние главы «Логики», мало оригинальна. Милль сам признает, что «Система позитивной философии» Конта оказывала на него большое влияние; от Конта он заимствовал убеждение, что социология нуждается в особом «историческом» методе. От него же он почерпнул много отдельных мыслей относительно взаимодействия социальных элементов, разделения социологии на статику и динамику, относительно законов развития общества и так далее. Вообще, социологические взгляды Милля не отличаются такой глубиной, как его философские воззрения, хотя изучение социальных явлений было излюбленным предметом его занятий. Большая часть его сочинений посвящена исследованию различных сторон общественной жизни, но все эти исследования носят отрывочный характер и не сведены в одну стройную систему. Поэтому, чтобы познакомиться с социальными теориями Милля, нужно перечитать его многочисленные статьи, памфлеты и книги, написанные по разному поводу.

Самым крупным социологическим трудом Милля были его «Начала политической экономии» – обширный трактат о законах народного хозяйства, более всех других сочинений содействовавший распространению в английском обществе идей Смита и Рикардо.

По своим экономическим воззрениям Милль ближе всего примыкал к школе Мальтуса и Рикардо, но вместе с тем он находился под сильным влиянием Огюста Конта и сочувствовал французским социалистам, особенно сенсимонистам и Фурье. Школа Мальтуса отрицала возможность улучшения материального положения рабочих классов путем общественных реформ и стремилась доказать, что распределение народного дохода подчинено роковым, необходимым законам, над которыми воля человеческая не властна. Между тем социалисты приписывали все несчастия и несправедливости, переносимые низшими классами народа, современной организации права собственности и надеялись достигнуть общего благополучия путем коренной реформы общественного строя. Что касается Конта, то он отрицал всю политическую экономию целиком, не признавал ее наукой и обвинял экономистов в пристрастии к бесплодным схоластическим спорам. Таким образом, Милль очутился в трудном положении; ему пришлось примирять такие взгляды, которые взаимно уничтожают друг друга, и он попытался это сделать в «Началах политической экономии».

Милль вполне соглашался с мыслью Конта о существовании постоянного взаимодействия между всеми социальными элементами и поэтому в своем главном экономическом сочинении обратил особенное внимание на те поправки и дополнения, которые нужно ввести во все заключения, основанные на одних экономических соображениях.

«Начала политической экономии» Милля представляют из себя систематический трактат о законах народного хозяйства, финансах и политике. Эта книга мало оригинальна, но она и до настоящего времени остается едва ли не лучшим трактатом по политической экономии.

Оставаясь верным последователем Рикардо, Милль смягчил слишком резкий и абстрактный характер учения этого знаменитого экономиста. Политическая экономия в обработке Милля сделалась менее отвлеченной наукой, приблизилась к жизни и получила возможность влиять на практическую политику и законодательство. У сенсимонистов Милль заимствовал воззрение, что социальные реформы могут изменить распределение народного дохода; но вместе с тем он оставался приверженцем взглядов Мальтуса о необходимости ограничения размножения населения для поднятия имущественного положения рабочего класса. Милль старался согласовать оба эти взгляда при помощи следующего соображения: социальное и экономическое положение человека влияет на его склонность к размножению – так, например, безземельный рабочий легче обзаводится многочисленной семьей, чем крестьянин, имеющий собственность и желающий в неуменьшенном виде передать ее своим детям. Социальные реформы тогда только полезны, когда они уменьшают размножение народонаселения. Поэтому Милль горячо стоял за распространение мелкой земельной собственности, в которой он видел лучшее средство обеспечить массу населения и преобразовать ее нравственно. В первых изданиях своей книги он довольно сурово относился к социализму, хотя и признавал его светлые стороны. Но в каждом последующем издании он выражал все более и более симпатии социализму.

За недостатком места мы должны обойти молчанием многие интересные взгляды Милля на разные политические и экономические вопросы. Для характеристики общего мировоззрения Милля мы остановимся на сочинении, написанном им уже в позднем возрасте, – на книге «Утилитаризм».

Нравственная философия Милля, изложенная в этой книге, основана на признании счастия единственною целью нашей жизни. Этот принцип был заимствован им у Бентама, но утилитаризм Милля значительно отличается от своего первообраза. По мнению Бентама, человек всегда остается эгоистом и только потому предпочитает добродетель пороку, что добродетельная жизнь обещает ему больше удовольствий, чем порочная. Бентам не допускает у человека никаких бескорыстных мотивов; Милль, напротив того, считает необходимым, чтобы человек стремился к идеальному благородству, совершенно независимо от соображений о своем личном счастье. Самопожертвование, готовность лишиться не только счастья, но и самой жизни для блага других людей он признавал высшей добродетелью, которую преимущественно следует развивать воспитанием. Он сравнивает состояние духа благородного человека с состоянием духа скупого. Как для скупого богатство, которое первоначально служило средством для получения удовольствия, сделалось под влиянием привычки целью само по себе, так для стоика и христианина добродетель есть высшая цель жизни, несмотря на то, что в действительности добродетель есть лишь средство для достижения счастья.

Воспитание приучает нас относиться с одобрением к одному образу действий и порицать другой. Под влиянием этого в нас возникают нравственные убеждения, которые могут достигать такой силы, что освободиться от них мы оказываемся не в состоянии, и тогда мы их называем совестью, чувством долга. Внешней санкцией чувства долга служит страх порицания и наказания со стороны других людей, а внутренней санкцией является страдание, вызываемое у нравственных людей сознанием нарушенного долга.

Во всякой этической теории нужно различать два вопроса – вопрос о критерии нравственности и вопрос о генезисе наших нравственных чувств. Теория этики как искусства должна выяснить, что следует признавать нравственным и безнравственным, какой образ действий мы должны одобрять или порицать, к чему мы должны стремиться. С другой стороны, этика как наука занимается исследованием вопроса о том, как возникли и развивались в человечестве те чувства и желания, которые мы признаем нравственными. Первый вопрос разрешается Миллем вполне ясно и определенно: мы должны стремиться к наибольшему счастью всех людей, и это общее счастье является высшим критерием нравственности; но относительно происхождения нравственности воззрения Милля не так ясны. Возникают ли наши нравственные чувства из эгоизма или же чувство симпатии, любви к людям есть первичная основа нравственности? На этот вопрос Милль не дает категорического ответа.

Этим мы и закончим изложение философской и научной деятельности Милля. Мы могли лишь очень бегло коснуться многих важных вопросов, разрешение которых составляло задачу Милля. Но и из этого беглого очерка выступает одна характерная черта, составляющая вместе и силу, и слабость Милля как мыслителя. Мы говорим об его необыкновенной восприимчивости к чужим мыслям, об его отзывчивости ко всему истинному и справедливому, как бы оно ни противоречило его собственным воззрениям. В своей научной деятельности, как и в личной жизни, Милль оставался тем же честным, искренним и беспристрастным человеком. Со свойственною ему скромностью он говорит в своей «Автобиографии», что его главное преимущество перед другими мыслителями заключается в том, что он всегда готов был поучиться у своих противников и охотно изменял свои мнения, когда приводимые против них доводы казались ему убедительными.

Если к этой редкой способности беспристрастно относиться к чужим мнениям мы присоединим громадную силу ума преимущественно логического склада, то мы поймем секрет влияния Милля на своих современников. Он умел лучше всякого другого примирять крайние взгляды, отделять в них истину от лжи и пользоваться истиной для построения общей теории вопроса. Милль был эклектиком в лучшем смысле этого слова. Он жил в переходное время, когда основные воззрения человечества претерпевали глубокие изменения, и потому его философские и политические взгляды не отличаются такой стройностью и цельностью, как взгляды его отца, представителя отживающего либерализма XVIII века, и взгляды других, более смелых и оригинальных мыслителей, которым принадлежит будущее.