"Шарль-Луи Монтескье. Его жизнь, научная и летературная деятельность" - читать интересную книгу автора (Никонов А. А.)

Глава V. «Дух законов»

«Дух законов». – Продолжительность предварительной работы и окончательной обработки текста. – Прием «Духа законов» во Франции и за границей. – Преследования духовной власти. – Содержание «Духа законов» и политические взгляды Монтескье.

Монтескье называет «Дух законов» трудом всей своей жизни, и это в значительной степени справедливо. Уже на школьной скамье он задумывался, как мы знаем, о значении права в общественной жизни. «Персидские письма» и «Размышления о величии римлян» содержат в зачаточном состоянии много идей, долженствовавших получить дальнейшее развитие в «Духе законов». Монтескье начал писать самый текст своего труда вскоре после издания «Персидских писем», то есть около 1724 года, а во время путешествий «Дух законов» стал уже целью его жизни, так как и сами путешествия были предприняты в значительной степени ради ознакомления на месте с учреждениями других стран. В 1736 году д'Аржансон, с которым Монтескье познакомился в «Клубе Антресоли», уже видел отрывки этого труда. Но окончательно засел за работу Монтескье лишь с 1743 года, запершись в своем замке и мало показываясь в свете в течение двух лет, вдали от парижских развлечений. К этому времени у него была собрана масса необходимого материала, перечитана целая литература. Эрудиция Монтескье просто поражала его современников. Но, кроме литературных источников, Монтескье широко пользовался и своими заметками. Как мы знаем, он в течение всей своей жизни имел обыкновение вечером записывать впечатления дня, примечательные чем-нибудь мысли и разговоры, – и, таким образом, эти записи представляли весомый результат многолетних наблюдений такого наблюдателя, каким был Монтескье. Недаром один критик сказал, что многие книги XVIII века созданы в салонных разговорах, а в заметках Монтескье записано немало его бесед с выдающимися людьми его эпохи по самым разнообразным вопросам. Монтескье, вынашивая в течение двадцати лет свое произведение, конечно, брал отовсюду то, что было пригодно для его цели, и, вероятно, никакая эрудиция не могла бы дать ему того, что он почерпнул в живом общении с людьми. В это время зрение Монтескье уже значительно ослабло, и он принужден был большую часть текста диктовать. Может быть, этим объясняется краткость и выразительность стиля, характеризующая его произведения вообще, но особенно отличающая «Дух законов».

По окончании своего труда Монтескье пригласил для его прочтения сына, аббата Гуаско и президента Барбо, провинциального друга Монтескье. Чтение происходило в Бордо, в квартире Барбо, и началось 12 февраля 1745 года. Оно продолжалось несколько дней подряд с небольшими перерывами для необходимого отдыха и для еды. Во время чтения присутствующие свободно делали свои замечания, и Монтескье охотно соглашался на поправки, необходимые дополнения и разъяснения неясных мест. Конечно, замечания эти касались деталей, а не существенных идей книги, выработанных Монтескье путем слишком долгого и основательного размышления, чтобы менять их по указаниям его слушателей.

Но Монтескье продолжал просматривать и окончательно отделывать свой труд и после этого чтения. К августу 1745 года он окончил первые 30 книг, и лишь к июлю 1747 году – весь труд.

В течение этого времени Монтескье находился в весьма переменчивом настроении духа. То ему казалось, что он не кончит своего труда, и он писал: «Жизнь моя идет вперед, а труд – назад», то снова бодро принимался за работу и тогда уже восклицал: «В три дня я исполнил трехмесячную работу!» Монтескье с готовою рукописью отправился в Париж, чтобы там еще раз обсудить с приятелями и знакомыми свое детище прежде, чем издать его. Это вторичное чтение состоялось, по всей вероятности, в квартире президента парижского парламента и члена академии Гено, друга Монтескье, кроме которого присутствовали известный финансист Силуэтт, Гельвециус, драматург Сорси, романист Кребильон и Фонтенель. Гено нашел, что труд производит впечатление чего-то недоделанного. Силуэтт посоветовал просто сжечь рукопись, Кребильон и Фонтенель советовали не издавать ее. Гельвециус написал даже мотивированное мнение, также неблагоприятное для книги.

Около этого времени Монтескье прибавил к «Духу законов» предисловие.

Однако Монтескье не решился ни сжечь рукопись, ни спрятать ее, а, напротив, приступил к ее изданию. В нем слишком сильна была уверенность в том, что это – его лучший труд. Издать книгу Монтескье решил в Женеве, так как благодаря старинным привилегиям этот город мог довольно свободно провозить произведения своих типографий во Францию. Кроме того, еще в Риме Монтескье познакомился с женевским пастором и профессором теологии Якобом Берне, которому и решился поручить издание. Швейцарский посланник Мюссор взялся доставить рукопись по назначению. Монтескье просил Берне делать ему чистосердечно всякие замечания, какие ему придут в голову. Берне понял эту просьбу в смысле разрешения делать самому незначительные поправки, чем Монтескье, по-видимому, остался не совсем доволен. По крайней мере впоследствии, в письме к Юму по поводу английского издания «Духа законов», он прямо выразил это и препроводил ему необходимые поправки мест, искаженных в первом женевском издании.

Однако эти мелкие поправки не возбудили явных споров и несогласий, но зато дважды едва не возникло серьезное разногласие между автором и Берне по другим поводам. Во-первых, Монтескье желал в начале XX книги поместить воззвание к Музам, но Берне восстал против этого, находя подобную вставку в серьезном труде неуместной, и добился своего; во-вторых, Монтескье желал исключить главу о lettres de cachet; на этот раз Берне не удалось отстоять этой главы, и она была исключена. Воззвание к Музам было впоследствии разыскано, но злополучная глава так и пропала. Мы думаем, что в обоих случаях Берне был прав.

Наконец, в ноябре 1748 года «Дух законов» вышел в свет. Граф д'Аржансон, заведовавший иностранной цензурой, дал молчаливое разрешение на ввоз книги во Францию, но Монтескье недолго пользовался этой льготой, так как по внушению свыше разрешение скоро было заменено формальным запретом. Но даже это оказавшееся фиктивным разрешение было куплено ценою довольно значительного количества изменений в первоначальном тексте, не изменявших, впрочем, существа мысли автора, а касавшихся неловких или резких, по мнению цензуры, выражений. Для примера приведем несколько таких поправок. Так, в первоначальном тексте было просто сказано: «Совет государя совершенно не пользуется доверием народа», а в измененном тексте прибавлено: не пользуется в достаточной степени доверием народа. В другом месте, где говорилось: «Если найдется в народе честный человек… то кардинал Ришелье объявляет, что монарх не должен пользоваться его услугами», слово «объявляет» было заменено словом «инсинуирует».

В те времена во Франции автору не всегда сходило с рук хотя бы и не подписанное им сочинение, неугодное правительству, но Монтескье избегал неприятностей – благодаря своей относительной осторожности, своим связям и высокому положению в обществе. Д'Аржансон писал в своих мемуарах по этому поводу: «Автор „Духа законов“, к счастью, светский человек, он нравится в обществе, имеет там друзей, и, таким образом, ему лично не сделают за эту книгу неприятностей более, чем он имел за „Персидские письма“.»

Несмотря на запрет, книга, конечно, ввозилась во Францию; кроме того, многие высокопоставленные лица получали разрешение на выписку экземпляра для себя. В салонах, во всяком случае, заговорили о ней – и первое время, надо признаться, не особенно благосклонно. У m-me Жоффрен некий парламентский советник, автор весьма посредственного «Исследования о праве и морали», считал Монтескье своим соперником и пресерьезно уверял, что последний часто пользуется заимствованиями из его книги, эксплуатирует его идеи. Журналы также поместили много недоброжелательных отзывов. Особенно вознегодовали янсенисты, так как в «Духе законов» отдавалось должное историческим заслугам их вечных врагов, иезуитов. Аббат Деларош называл «Дух законов» скандалезной и неприличной книгой. Особенно обрушилась критика на XV книгу, где Монтескье пытается доказать влияние климата на человеческие нравы и учреждения. Появился целый ряд книг, специально посвященных критике великого творения Монтескье. Вольтер, под предлогом защиты Монтескье от нападок его врагов, также обрушился на него за недостаток порядка и системы в его труде, утверждая даже, что Монтескье делает неверные и прямо ложные цитаты. Таков был первоначальный прием, оказанный «Духу законов» во Франции.

Но подобное отношение должно было скоро смениться иным, более серьезным. Дело в том, что всеобщий скептицизм начинал уже сменяться чисто созидательной работой философии XVIII века. С 1745 года, то есть со времени воцарения, если можно так выразиться, мадам Помпадур, литература вздохнула свободнее. В это время Бюффон написал «Естественную историю», Дидро – «Письма о слепых и глухонемых», Вольтер – «Исследование о нравах», Руссо – «Слово против неравенства». К государственным делам призывалась уже та буржуазия, которая должна была со временем потребовать созвания Генеральных штатов. В таких условиях надлежащая оценка и должный прием «Духу законов» был вопросом непродолжительного времени.

Между тем Монтескье был вознагражден за неудачу во Франции успехом его труда за границей. «Дух законов» обратил на себя общее внимание прежде всего, в Италии. Сардинский король увлекался его чтением и заставлял сына своего делать из книги извлечения. Он весьма благосклонно отнесся к переводу «Духа законов» на итальянский язык, предпринятому другом Монтескье, аббатом Гуаско, и разрешал публичные чтения о нем в королевском туринском обществе. Прусский король тщательно изучал «Дух законов». В Швейцарии книга расходилась весьма быстро. Особенно оценили ее в Англии. Юм испросил разрешение автора на ее издание в Англии. Лорд Честерфилд писал Гуаско по поводу «Духа законов»: «Жаль, что г-н президент Монтескье, очевидно, удерживаемый страхом перед властью, не решился высказать все. Прекрасно чувствуется в общих чертах, что он желал бы сказать об известных вопросах, но он не выражается достаточно ясно и сильно. Гораздо лучше можно было бы знать, что он думает, если бы он мог писать в Лондоне и если бы он родился в Англии». Но, наконец, началась иная оценка «Духа законов» и во Франции. В 1749 году некий советник дижонского парламента выпустил книгу под заглавием «Дух духа законов», в которой прекрасно разобрал произведения Монтескье и возбудил всеобщее любопытство. Мадам Тансен убедила одного парижского типографа издать тайно в Париже «Дух законов» и устроила широкую подписку на это издание в среде посетителей своего салона. Сама она подписалась на значительное количество экземпляров и раздавала их знакомым. Это все, конечно, не могло остаться без влияния на успех книга. Наконец, в 1750 году, при перемене цензора, которым стал Мальзерб, был официально разрешен не только ввоз «Духа законов» во Францию, но и издание его в пределах страны. Друзья убедили Монтескье защититься против нападок и обвинений книги в антирелигиозности, и в апреле 1750 года появилась защита «Духа законов», изданная в Париже, но с ложным указанием места издания, которое было обозначено в Женеве.

Ловко и умно написанная защита до известной степени достигла цели, чему помогли сами противники Монтескье бестактностью и бездарностью своих новых нападок.

Д'Аламбер также написал похвальный отзыв. Но в то же время против «Духа законов» начало целую кампанию духовенство Франции.

Первоначальная мысль об исследовании и запрещении «Духа законов» возникла на собрании французского духовенства в 1750 году, но она была отвергнута большинством. Однако в том же году Сорбонна назначила специальных комиссаров для исследования «Духа законов» и «Естественной истории» Бюффона.

Сорбонна признала еретическими много мест «Духа законов». Монтескье вначале, по-видимому, готов был бороться. «Сорбонна эта положительно везде суется», – писал он с негодованием; но, увидев, что дело принимает дурной оборот, он вынужден был согласиться на требуемые изменения текста. Тогда теологический факультет назначил двух теологов, Мелле и Рено, чтобы совместно с Монтескье выработать необходимые, по мнению Сорбонны, поправки. Монтескье обещал сделать новое, исправленное согласно их указаниям, издание, и Сорбонна отменила свой запрет.

Наконец, в защиту Монтескье выступил и парижский архиепископ; дело, таким образом, готово было окончательно уладиться. Но в то время исследованием «Духа законов» занялась римская «Конгрегация Индекса», в обязанности которой входило издавать указатель книг, запрещенных и еретических для всего католического мира. Исследование книги было поручено конгрегацией своему члену Баттори. Граф Ниверне, французский посланник в Риме и друг Монтескье, конечно, старался употребить все свое влияние, чтобы воспрепятствовать запрещению. Он привлек на свою сторону самого просвещенного члена конгрегации, кардинала Пассионея, который в свою очередь вместе с Ниверне просил Баттори сообщить им его доклад и, если можно, переслать его заблаговременно Монтескье, чтобы он мог вовремя защититься. Монтескье написал тогда Пассионею два письма, которые, как он надеялся, дойдут до конгрегации и до папы и в которых он изложил свою защиту. Но, из-за медленности сообщения письма эти написанные в Гиени еще в июне не попали в Рим к концу августа, когда было назначено заседание конгрегации. Секретарь заявил, что более откладывать нельзя. Удалось кое-как протянуть еще несколько дней, и заседание состоялось в начале сентября, но Баттори, по просьбе Пассионея, не прочел своего доклада, а добился новой отсрочки. В конце сентября состоялось, наконец, решительное заседание конгрегации, на котором кардинал Квирини, председатель конгрегации, заявил, что он удовлетворен вполне печатной защитой «Духа законов», опубликованной Монтескье еще в апреле в Париже. Папа также был против запрещения.

Однако прошел почти год, Монтескье издал «Дух законов» вновь, но это издание не заключало требуемых духовной властью и обещанных Монтескье поправок. Тогда конгрегация уже в 1751 году, по докладу Эмальди, который сменил Баттори, произнесла свое запрещение. Но, в вознаграждение за внешнюю готовность Монтескье подчиниться указаниям духовной власти, этот декрет почти не получил огласки, так что многие современники даже не знали о нем.

И готовность Монтескье подчиниться указаниям духовной власти не была только внешней: известно, что он в течение трех последних лет своей жизни серьезно занят был пересмотром и исправлением для нового издания «Духа законов», согласно указаниям конгрегации, надеясь добиться таким образом отмены запрещения книги. Трудно сказать, что побуждало нашего автора к этому, так как в его время запрещения конгрегации не имели почти никакого практического значения; энциклопедисты смеялись над ними и считали даже особенной для себя честью, если их произведения попадали в папский указатель запрещенных книг, потому что это обстоятельство только увеличивало ценность и занимательность книги в глазах публики.

«Дух законов», несомненно, самое лучшее и великое из всех произведений Монтескье. В этом труде сказался во всю свою величину его гений, тут надо искать окончательно сложившихся его философских и политических воззрений. Какая упорная работа мысли вложена Монтескье в его любимое детище, лучше всего видно из его собственных слов: «Много раз, – говорит он, – я начинал и бросал свой труд; тысячу раз пускал по ветру написанные листы; ежедневно чувствовал, что мои руки опускаются в отчаянии; но я все-таки продолжал работу, хотя и не имел определенной цели; не различая уже ни правил, ни исключений, я находил истину, чтобы снова потерять ее: но когда я нашел свои принципы, то все, чего я искал, само собою стало ясно для меня. Таким-то образом мое произведение в течение двадцати лет росло, двигалось вперед и пришло к концу».

Ввиду этого «Дух законов» имеет особое значение для биографии Монтескье, и мы не удалимся от своей непосредственной задачи, если остановимся на нем значительно дольше, чем на остальных произведениях нашего автора. Если и не совсем справедливо говорят многие, писавшие о Монтескье, что его частная жизнь не представляет интереса, зато совершенно справедливо их утверждение, что вполне понять и оценить личность Монтескье можно, только изучив его произведения, – и это особенно приложимо к «Духу законов».

Основы общего миросозерцания Монтескье, насколько они нашли себе выражение, изложены в первой книге «Духа законов». «Все мировые явления, – говорит он, – подчинены определенным законам»; поэтому под законами в самом широком смысле этого слова он разумеет «необходимые отношения, вытекающие из 'природы вещей». Законы эти установлены предвечным разумом, и им в своей деятельности подчинены не только явления внешнего мира, но и деятельность людей.

Но, кроме мировых законов, управляющих всеми мировыми явлениями, в том числе и общественными, люди сами могут создавать для себя иные законы, – законы положительные. Эти законы не отличаются таким безусловным характером, как законы природы, и потому допускают нарушения и могут быть весьма разнообразны в зависимости от тех целей, которые преследуются законодателем при их издании, и от всех вообще условий места и времени. Но, во всяком случае, как законы природы суть проявления предвечного разума, так и законы положительные призваны осуществлять справедливость, которая существовала раньше, чем были изданы первые положительные законы.

Нельзя сказать поэтому, чтобы несправедливо было лишь то, что запрещено положительным законом; понятия законного и справедливого могут в отдельных случаях и не совпадать. Человек как существо физическое, подчиненный в своей деятельности законам природы, но могущий сам влиять на положительное законодательство, играет в общественной жизни роль самостоятельного фактора. Но на него, в свою очередь, влияют все условия окружающей среды, которые на основании этого и должны быть тщательно изучены.

Монтескье говорит: «Человеческими действиями управляют: климат, религия, законы, правительственные распоряжения, примеры минувших событий, нравы, привычки». Все эти исторические факторы находятся в органической связи и постоянном взаимодействии. Следовательно, человеческие законы и право также должны находиться в определенном соотношении со всеми условиями окружающей среды. Исследование всех этих сложных отношений и составляет цель труда Монтескье.

Так Монтескье, переходя далеко за пределы юриспруденции истории, ставит перед собою широкую задачу всестороннего изучения общественных явлений и является предтечей современной социологии. Он не строит отвлеченных систем и поэтических утопий, а старается изучать действительность как она есть, но вместе с тем полагает, что понимание этой действительности и опыт прошлого могут научить человечество многому и предостеречь его от многих ошибок, а потому он преследует практические цели и пишет, «чтобы учить людей» и особенно французов, которых постоянно имеет в виду.

Несмотря на значительную примесь рационализма в его остальных философских взглядах, в них чувствуется новая, свежая струя.

Монтескье уже не строит целой системы государственного устройства и управления на основании абстрактных понятий о свободе, равенстве и естественных правах человека, а стремится исследовать, насколько отвечают человеческим целям те или иные формы учреждений, существующие в действительности.

Так как все в мире находится во взаимной зависимости, то потому не может быть таких учреждений, которые всегда и везде оказались бы наилучшими. Лучшие учреждения для каждой страны будут те, которые наиболее соответствуют характеру нации, ее привычкам, – словом, всем условиям места и времени.

С этой точки зрения Монтескье и исследует все существующие формы правления, различая в каждой принцип и природу.

Под принципом известной формы правления Монтескье разумеет тот социально-психологический фактор, который необходим для прочности данной формы, а под природой ее – совокупность признаков, отличающих ее от других форм.

По природе своей правление может быть республиканским, монархическим и деспотическим, причем республиканское подразделяется еще на аристократию и демократию.

Принципами их будут: для демократии – добродетель, для аристократии – умеренность, для монархии – честь, для деспотии – страх.

Эта сложная классификация и особенно неопределенное и произвольное понятие принципа правления, конечно, не выдерживают критики и отвергнуты современной наукой. Но в свое время подобная постановка вопроса была известною заслугою нашего автора. Тут видно уже признание важности изучения общества и человека со всеми конкретными чертами, выработанными историей, в противоположность господствовавшей школе естественного права, имевшей дело с голыми абстракциями. Допустив, что человеческая воля является одним из факторов, определяющих содержание и характер положительного законодательства, Монтескье невольно пришел к мысли, что каждое государство преследует определенную задачу, состоящую в осуществлении тех или иных стремлений его граждан, а каждая форма правления также отвечает той или иной стороне человеческой природы. Отсюда-то и возникло как понятие о принципе правления, так и учение Монтескье о том, что каждое государство преследует в своей деятельности определенную цель. Так, задачею римлян, по мнению Монтескье, было расширение государственной территории; задача Марселя состоит в развитии торговли; древние евреи преследовали исключительно религиозные цели и так далее.

Но, помимо этих особенных для каждого государства целей, стремление к политической свободе и благу граждан является для всех государств такой задачей, осуществление которой, не противореча иным государственным целям, в принципе должно стоять на первом месте, хотя в действительности это далеко не всегда бывает так.

Таким образом, Монтескье, признавая необходимым считаться с фактами, не преклоняется перед ними и далек от признания разумным и неизменным всего существующего. Напротив – по его мнению, социальные отношения подлежат постоянному изменению, одним из факторов которого является человеческая воля, а потому человеческие стремления и идеалы имеют известное влияние на ход исторических событий.

Что касается отдельных форм правления, то Монтескье на основании исторических данных и многочисленных личных наблюдений над современными государствами старается определить, с одной стороны, те условия, которые необходимы для прочного существования той или иной формы, и с другой – те, которые ведут к ее упадку.

Общее направление законодательства для прочности каждой данной формы правления должно сообразоваться с ее природой и принципом. Так как принцип каждой формы правления, дающий ей прочность, коренится в психических свойствах человека, законы о воспитании граждан должны иметь важное значение в государственной жизни.

В демократии, принцип которой – добродетель, требующая от граждан при случае полного самоотречения, воспитание получает особенно выдающееся значение, и поэтому, говорит Монтескье, во всех демократических государствах, оно имеет публичный государственный характер.

Демократии не существовало в Европе в его время, а потому свое понятие об этой форме он строит на основании того, что ему было известно о республиках древности. В этом и лежит корень ошибочных суждений Монтескье о демократии. Он не предвидел скорого наступления господства демократии в Европе, и его суждения о ней поэтому слишком узки. Для существования демократии, по его мнению, необходима небольшая государственная территория, малочисленные граждане, занятые исключительно политическими делами; земля делится тут периодически между ними, и власть непосредственно принадлежит народному собранию. Это верная картина древности; но демократия может существовать, как доказали новейшие события, и вне этих условий. Демократия Монтескье далека от той, которой суждено было пышно расцвести за Атлантическим океаном и завоевать затем полмира. Но, несмотря на все это, благодаря глубине ума Монтескье многие политические советы, извлеченные им из изучения древних демократий, остаются и теперь еще весьма ценными и вполне пригодными. Так, например, он говорит, что если правящее при демократии большинство начинает смешивать понятие свободы со своими личными интересами, то меньшинство оказывается в подавленном состоянии, и истинный принцип демократии – любовь к свободе – является нарушенным.

Насколько верно это замечание Монтескье, можно заключить из того, что в настоящее время внимание общества на Западе серьезно занято вопросом об обеспечении законного влияния меньшинства на законодательства, и в качестве средства, способного обеспечить это влияние, рекомендуется введение так называемого пропорционального представительства. Указание автора на важность общественного воспитания при демократии, хотя оно заимствовано из истории, также не лишено основания, так как народные массы при демократиях и теперь, конечно, особенно нуждаются в воспитании и образовании, чтобы правильно пользоваться своими политическими правами. Да и вообще подобными примерами можно было бы наполнить целые страницы.

При аристократии для укрепления духа умеренности законы должны заботиться о том, чтобы правящие как можно менее отличались от остальных граждан даже внешне, и особенно о том, чтобы распределение податей было равномерно. Но, несмотря на это, при аристократии всегда существует опасность захвата власти кем-либо из членов правящего класса. Чтобы предотвратить возможность подобного захвата, необходимо такое учреждение, которое было бы способно в каждый данный момент устранить опасного члена правящего класса, подобно эфорам Спарты или государственным инквизиторам Венеции.

Кроме исторических данных об аристократиях древности, живыми образцами для Монтескье послужили Польша и Венеция, и он предсказывает им близкую гибель, так как они выродились в деспотии, «имеющие несколько деспотов», для поддержания власти которых необходима постоянная внешняя опасность, что уже само по себе является ненормальным. Но подобная аристократическая республика в настоящее время отжила свой век, и поэтому теперь имеют мало значения все глубокие наблюдения Монтескье над ними.

С особенным вниманием Монтескье рассматривает монархию. Оно и понятно, так как эта форма была в его время почти исключительно господствовавшею в Европе, и вместе с тем в большинстве стран королевский произвол давал себя чувствовать слишком сильно. Не предвидя близости революции, не признавая возможности утверждения во Франции республики, Монтескье видел, что старая монархия падает, а потому старался указать те условия и реформы, при осуществлении которых монархия могла бы, по его мнению, не только продержаться, но и обеспечить благосостояние и свободу народа.

Поэтому начертанный им идеал монархии далеко расходился с теми образцами, которые предоставляла современная ему действительность.

В монархиях XVIII века произвол королей не знал границ, а в монархии Монтескье выше воли монарха стоят основные законы страны. Монарх и тут есть источник всякой власти, но он осуществляет ее в монархии нашего автора посредством определенных органов, подчиненных в своих действиях законам, а потому и умеряющих своею закономерною деятельностью всяческий произвол. Главнейшие из этих посредствующих властей суть дворянство и духовенство, а затем сословие легистов, охраняющее неприкосновенность законов и напоминающее монарху о всяком их нарушении, от кого бы оно ни исходило.

Само повиновение воле монарха не должно быть рабским и слепым, как в деспотии; напротив, оно должно быть закономерным.

Так как принцип монархии – честь, то монарх не должен никогда приказывать своим подданным совершить что-либо противное установленным понятиям о чести, рискуя натолкнуться на неповиновение лучшей части своих подданных, которыми он особенно должен дорожить. Так было с Карлом IX, который на приказ, разосланный комендантам о внезапном избиении гугенотов в провинциях, получил следующий ответ от коменданта Байонны: «Государь, в среде жителей Байонны я нашел лишь честных граждан и храбрых солдат, но ни одного палача. Поэтому я и они просим Ваше Величество употребить нас на какое-либо иное дело».

Но при монархии также имеет серьезное значение воспитание подрастающих поколений, целью которого должно быть развитие чувства чести.

С этой же целью при монархии необходимо существование привилегий для господствующих классов, составляющих ее опору. Так как повиновение при монархии не носит такого рабского характера, как при деспотии, то оно должно казаться повинующимся почетным. Монархия, во главе которой стоит одно лицо, отличается по сравнению с республикой быстротою исполнения, но, чтобы эта быстрота не перешла в произвол, необходимы посредствующие власти – хранители законов, без которых монархия рискует обратиться в деспотию.

Как видит читатель, картина, нарисованная Монтескье, напоминает французские учреждения, но, тем не менее, очень далека от действительности, которая самым несомненным образом доказала, что как только королевская власть достаточно усилилась во Франции, она поглотила все, и для независимых сословий и парламентов не осталось места. Монархия Монтескье есть не столько картина будущего, сколько идеализация прошлого. Это скорее Франция доброго старого времени, Франция Генриха IV. Но в ней есть, несомненно, некоторые черты конституционной монархии XIX века. Таково понятие нерушимых основных законов, стоящих выше воли монарха, у Монтескье, правда, не указан способ изменения старых и проведения новых основных законов при монархии, не указаны признаки, по которым основной закон отличается от обыкновенного; но уже само понятие о согласовании воли монарха с законом составляет одно из весьма важных ограничений абсолютизма, и из него развилась система конституционализма. Так как монархия поддерживается благодаря взаимному уравновешиванию посредствующих властей, то умеренность во всех действиях должна руководить правительством.

«Иначе, – говорит Монтескье, – чувство чести вырождается в тщеславие, придворная служба поглощает государственную, монарх правит произвольно и его абсолютизм развращает двор; основные законы нарушаются, а магистратура молчит, парламенты теряют свое достоинство, привилегии утрачивают всякое право на существование, и сама монархия вырождается в деспотию». Это верная картина современного Монтескье состояния Франции, но картина собственно деспотического правления нарисована им по восточным его образцам, знакомым автору только из книг, а потому и безжизненна. Краски положены слишком густо, тени чересчур резки, контуры неясны. Если бы Монтескье, не трогая Востока, в качестве образца деспотии пополнил бы только вышеуказанную картину современного ему состояния Франции и прибавил описания некоторых стран Европы, он был бы ближе к действительности. Но тогда, конечно, созданный им идеал монархии и ее отличие от деспотии не выступали бы так резко.

Монархия, аристократия и демократия, в противоположность деспотии, являются умеренными формами правления. В них возможно осуществление политической свободы, так как государственная власть сообразуется с определенными законами, которые могут быть известны как приводящим их в исполнение органам власти, так и гражданам; тут всякий может следовать закону, законность и свобода могут существовать. Но ни аристократия, ни демократия, ни монархия не являются непременно государствами свободными, так как в них возможно злоупотребление властью, ведущее к уничтожению свободы. Само понятие политической свободы у Монтескье не отличается, однако, особой определенностью и имеет отрицательный характер. «Нет другого слова, – говорит он, – которому придавалось бы более различных значений, чем слову свобода. Одни понимают под свободою возможность беспрепятственно свергать тех, кому они вручили тиранскую власть; другие – право избрания того, кому они должны повиноваться, третьи – право носить оружие и совершать насилия, и так далее. Наконец, всякий называет свободой ту форму правления, которая согласуется с его привычками. Но свобода есть не более чем право совершать все, что дозволяется законами: если бы какой-либо гражданин мог совершать то, что законами запрещается, свобода исчезла бы, так как и другие имели бы равным образом такое же право».

Как мы видели, каждое государство, по мнению Монтескье, преследует определенную задачу, но, говорит он, существует народ, который непосредственной целью своих стремлений поставил осуществление политической свободы. Народ этот достиг своей цели, и в его конституции, как в зеркале, можно видеть те условия., которые необходимы для обеспечения этой свободы. Здесь мы подходим к самой ценной части «Духа законов», к знаменитой теории разделения властей, которая в несколько измененном виде и теперь составляет одно из основных положений науки государственного права и усвоение которой законодателями всех стран Европы сослужило делу утверждения законности и свободы немалую службу.

«В каждом государстве, – говорит Монтескье, – существует три рода власти: законодательная, исполнительная и судебная. Политическая свобода может быть обеспечена только в том случае, если никакая власть в государстве не будет в состоянии злоупотреблять своими полномочиями, а для этой последней цели необходимо, чтобы посредством надлежащего распределения полномочий одна власть умерялась другою.

Не существует еще свободы, если власть судебная не отделена от исполнительной и законодательной. Если бы она была соединена с властью законодательной, власть над жизнью и свободой граждан была бы произвольной, так как судья был бы вместе с тем и законодателем. Если бы она была соединена с властью исполнительной, судья мог бы притеснять».

Но решительно все было бы потеряно, если бы все три власти были соединены в одном лице или учреждении.

Что касается организации органов, осуществляющих эти три рода, государственной власти, то при изучении английских учреждений Монтескье главное внимание обратил на организацию властей законодательной и исполнительной, а потому и в своем труде вернее и лучше освещает значение того или иного органа этих властей, чем органов власти судебной, по отношению к организации которой у него встречаются просто даже фактические ошибки. Так, например, в его время в Англии, как и теперь, суд присяжных действовал под руководством коронного судьи, составляющего постоянный орган, а между тем Монтескье говорит в главе «Об английской конституции», что отправление правосудия должно быть поручаемо не постоянным органам, а временным собраниям представителей народа, совершенно игнорируя, таким образом, коронные элементы суда, функционирующие всюду совместно с присяжными заседателями.

Законодательная власть в свободной стране, говорит Монтескье, должна принадлежать всему народу, так как в ней всякий гражданин обладает свободной душой и может, следовательно, управлять собою. Но практически осуществить это начало, особенно в государствах с обширной территорией и многочисленным населением, просто немыслимо, а потому приходится непосредственное участие всего народа в законодательной деятельности заменить правом избрания представителей, которые уже от имени народа и будут обсуждать и издавать законы. Такой порядок имеет даже некоторые преимущества над непосредственным осуществлением всеми гражданами законодательной власти, потому что, во-первых, возможным станет не простое вотирование законов, только и возможное при слишком многочисленном собрании граждан, но и их обсуждение; а во-вторых, законодателями страны станут лучшие люди, так как оценить способности и достоинства избираемого легче, чем самому обладать этими достоинствами. Избирательное право должно в принципе принадлежать всем без исключения гражданам, но этого права не только могут, но и должны быть лишены лица, которые находятся в слишком зависимом положении, ибо за ними невозможно признать способности на самостоятельную деятельность в столь важном деле.

Но в каждом государстве существует класс лиц, резко выделяющихся из массы граждан по своему богатству и происхождению. Они своим выдающимся положением могут возбудить зависть остальных, а потому предоставление им лишь равных с другими избирательных прав поставило бы их в худшее положение сравнительно с положением их сограждан, так как большинство законов было бы направлено против их интересов. Во избежание этого из них должно быть составлено особое законодательное собрание, которому было бы предоставлено право не пропускать постановлений народного представительства и налагать на них свое veto. Ho для уравновешения прав палате народных представителей должно быть предоставлено такое же право по отношению к постановлениям собрания аристократов.

Что касается исполнительной власти, то она должна принадлежать монарху, так как для настоящего выполнения своих задач должна функционировать непрерывно и с должной быстротой. Исполнительной власти должно также принадлежать право останавливать и не пропускать постановления законодательных собраний, потому что без этой гарантии самому существованию исполнительной власти грозила бы опасность, так как власть законодательная, не видя границ своим полномочиям, могла бы в один прекрасный день издать закон, в силу которого все отрасли государственной власти переходили бы в ее руки. Законодательной власти зато должно принадлежать право контролировать деятельность органов исполнительной власти; но глава исполнительной власти – монарх – ни в коем случае не подлежит ответственности перед палатами за свои действия! Он настолько необходим в государстве, как сила, сдерживающая в должных границах законодательную деятельность народного представительства, что предоставление палатам права судить его было бы равносильно захвату палатами всей государственной власти, а следовательно, и уничтожению свободы. Но зато его советники-министры за свои дурные советы монарху должны подлежать ответственности перед палатами.

Власть судебная, по мнению Монтескье, должна быть осуществляема, как сказано выше, представителями народа, избираемыми для этой цели ежегодно. Преступник, не имея перед глазами постоянных трибуналов, будет бояться не судей, а суда. Судьи должны быть одного состояния с обвиняемым, равными ему, чтобы в нем существовала уверенность в том, что они не склонны судить его пристрастно.

Картина подобного государственного устройства, нарисованная в самых общих чертах, не могла не подкупать читателя. Вся XI книга, наполненная абстрактными правилами, вытекающими с логической необходимостью из основных посылок автора, несмотря на некоторую сухость изложения, читается с огромным интересом даже и теперь. Понятно поэтому, какое ошеломляющее действие она производила на современников Монтескье, которых увлекали даже явно утопические теории учителей естественного права.

Но если умеренные элементы общества с некоторым страхом внимали призыву учителей естественного права к коренному переустройству общества, так как оно казалось чем-то неизведанным и странным и грозило разрушением всему привычному складу жизни, то в учении Монтескье не было ничего подобного. Тут была картина государственного устройства, существующего в соседней стране и обеспечивающего свободу граждан и привилегии господствующих классов, и неприкосновенность власти короля, и законность.

Что бы ни говорили современные доктринеры, старающиеся подкопаться под теорию Монтескье, в основе ее лежит все-таки очень верная мысль…

Старались также доказать, что Монтескье заимствовал свою теорию разделения властей у Свифта («Discours of the contests and Dissension between nobles and the Commans in Atthens and Rome»), которого автор знал в Англии и с сочинениями которого, несомненно, был знаком.

История старая… У всякого великого человека находятся соперники и услужливые критики, старающиеся обобрать его.

Если действительно в теории Монтескье много сходства с теорией Свифта, то это нисколько не лишает его права называться истинным творцом своей теории. Ведь Ламарк писал до Дарвина, однако это не уменьшает заслуг последнего. Не найдется, пожалуй, мысли, которую в той или иной форме не высказал бы кто-нибудь ранее великого писателя, сделавшего ее достоянием всех. Весь вопрос именно в той форме и убедительности, в которой известная мысль выходит из-под пера автора, в ее развитии и в умении распространить. Недаром литературная собственность определяется как право на форму, в которой выражены мысли автора.

Во всяком случае, Европа познакомилась с теорией разделения властей из книги Монтескье и ему обязана в значительной мере той свободой и законностью, которыми пользуется в настоящее время.

Как на пример осуществления его теории Монтескье указывает на Англию, «конституция которой имеет непосредственной своей целью достижение политической свободы». Он довольно подробно описывает учреждения этой страны и особенно останавливается на тех, которые могут быть заимствованы другими странами, так как не обусловлены какими-либо особыми местными условиями, и для этого несколько обобщает явления действительности.

Позднейшие критики упрекали Монтескье в том, что он не заметил некоторых мелких несоответствий английских учреждений с его теорией. Но они забыли, что именно благодаря своей общности и согласию в главных основаниях с действительностью теория Монтескье и могла получить такое широкое распространение, так убедительно действовать на умы. Ведь оттого, что планеты под влиянием близко лежащих тел уклоняются от эллиптического пути и описывают не совсем правильную кривую, закон их движения не делается ложным. Так же точно и в политической жизни, – известные отступления от теории разделения властей могут быть обусловлены чисто местными причинами, не подрывая верности самой теории.

Описание английских учреждений Монтескье пополняет затем подробным описанием политической жизни и нравов этой страны. На этом, собственно, заканчивается политическая часть «Духа законов».

Но несомненно, что разумное уголовное законодательство и здравая уголовная политика в вопросе об обеспечении законности и политической свободы имеют также весьма большое значение, – и Монтескье обратил серьезное внимание на эту сторону дела.

Сторонник умеренности в политической деятельности вообще, Монтескье особенно рекомендует законодателю руководствоваться ею при назначении наказаний за преступления. «Не следует вести людей крайними путями», – говорит он. Не умеренность наказания, а надежда на безнаказанность преступления способствует развитию преступности. Поэтому Монтескье восстает против жестоких наказаний, господствовавших в то время, и выступает противником пытки.

Опыт показал всю верность его мнений, так как с отменою жестоких членовредительных наказаний и смертной казни за сравнительно незначительные преступления количество обложенных этими наказаниями преступлений не увеличилось, как пророчили сторонники теории устрашения.

Еще более важным, пожалуй, является влияние, оказанное Монтескье на само понятие преступления. В его время государство облагало наказанием не только действия, но и некоторые помыслы граждан, что, конечно, вело к массе несправедливостей, стеснений, ошибок и было лучшим средством угнетения действительных или мнимых врагов правительств и правителей. «Законы, – говорит Монтескье, – должны наказывать лишь внешние действия».

Наказание в известных случаях налагается не за произнесенное слово, а лишь за деяния, средством к совершению которых послужили эти слова. С этой точки зрения Монтескье рассматривает оскорбления величества и религиозные преступления, преследование за которые практиковалось по самому ничтожному поводу. «Зло проистекает, – говорит он, – из идеи, что надо мстить за Божество», – и, действительно, в его время светская власть брала на себя эту не свойственную ей задачу, смешивая понятия греха и преступления и карая за первый, как за второе. В Испании еще сжигали еретиков.

В этой области Монтескье является прямым предшественником Беккариа и последовавшего за ним целого ряда реформаторов, изменивших коренным образом господствовавшие в Европе варварские понятия о преступлении и наказании и неоправданно жестокое уголовное законодательство.

Таково содержание «Духа законов» там, где оно касается вопросов политических. Но в этом сочинении содержится много блестящих страниц, касающихся права гражданского, международного, в нем есть места, которые могли бы послужить украшением любого трактата по политической экономии; в нем заключается целое исследование по истории феодализма.

К сожалению, за недостатком места мы не можем остановиться на рассмотрении взглядов Монтескье по всем этим вопросам, затронутым в его труде; но прежде, чем покончить с «Духом законов», нам надо сказать несколько слов о послужившей основанием к самым жестоким нападкам на Монтескье книге XIV, трактующей «О законах в их отношении к климату страны», то есть о влиянии климата на социальные явления.

Действительно, теперь нам кажутся странными его рассуждения о том, что непосредственно под влиянием климата складывается национальный характер целых народностей.

Но если принять во внимание состояние естествознания и общественных наук в то время, когда Монтескье создал свою парадоксальную теорию, то мы должны будем скорее удивляться его наблюдательности, чем осуждать поспешность, с которою он обобщил те немногие данные, которые имелись по этому предмету в его распоряжении. Монтескье подметил, что физические условия среды оказывают влияние на общественные явления, и, увлекшись этой верной мыслью, преувеличил влияние на них климата. Впрочем, здесь сказалась одна из основных способностей ума Монтескье, способность обобщения фактов, составляющая его слабость и вместе с тем силу.

Задача, которую преследовал Монтескье в «Духе законов», и замысел этого труда настолько грандиозны, понимание целей общественной науки так широко и верно, что при том состоянии, в котором находились вспомогательные для этой науки отрасли знания в его время, он, конечно, не мог не ошибаться в своих конечных выводах; напротив, просто поражает сравнительно незначительное количество этих ошибок и масса верных взглядов и обобщений, разбросанных на пространстве всего труда. Создание науки об обществе было еще не по силам ХVIII веку, и Монтескье сделал больше, чем можно было бы от него требовать.

Монтескье доказал возможность научного исследования общественных явлений с целью пользоваться добытыми результатами для блага человечества и сам, где это было можно по современному ему состоянию соответствующих отраслей знания, начал это исследовать. Последующие поколения широко воспользовались его трудами и почерпнули из них много полезных указаний при пересмотре завещанного историей строя общественных отношений.